— По сравнению со Столицей и города наши — глушь, — глянул на браслет на запястье Лайэнэ: россыпь мелких бледно-желтых камешков на серебре поблескивала в свете факелов: — Скоро и в Хинаи докатятся столичные веяния, и со временем будут становиться лишь изощренней. За неправильно выбранный узор или самоцвет можно будет попасть в немилость... Но не сюда; на границах... придворным просто нечего делать.

В голосе сквозило удовлетворение, словно радовала мысль о том, что хоть горы останутся прежними. Нет, он сейчас на нее не сердился. А она, привыкшая по двум-трем словам понимать настроение собеседника, сейчас больше всего опасалась ошибиться.

— Вы сказали, я могу пожелать чего-то... Покажите мне крепость, — попросила Лайэнэ, глядя на далекий огонь среди черных склонов. — Изнутри, хотя бы немного.

— Сейчас, в темноте?

— Именно в темноте. Одну меня не пропустят ночью.

Его это, кажется, развеселило:

— Я не настолько хорошо тут все изучил, может получиться неловко. На рассвете и днем здесь тоже красиво.

— А вам доводилось поступать безрассудно? — спросила, сама не зная почему.

— Да, как любому.

— И потом жалеть об этом?

— Скорее, я жалел об обратном, — ответил он резко и смолк, двинувшись так, словно стыдясь чего-то.

Неуверенно потянулась, коснулась его руки — гладкая, на пальцах ни одного кольца. Никогда их не видела у него, кроме одного, с родовым знаком, и то очень редко — странно для человека его положения...

Только тогда наконец на нее посмотрел.

Их толкнуло друг к другу, как ветер сталкивает облака — невесомо, вроде без удара, но смешивая воедино. В этот миг все равно стало, кто она и кто он.

— Я не хочу пока уезжать. Можно?

— Я бы тебя и не отпустил.

— Вы не сердитесь? — прошептала она, задыхаясь.

— Очень даже. На себя.

Медный звон, раскатившийся над двором, заставил Лайэнэ вздрогнуть.

— Это отмерили время.

— Ах, да, я и не поняла...

Когда ушли из галереи, ей все чудился этот протяжный гул, будто время тянулось, не желая прерваться. Не заметила, когда стало тихо.

Россыпь камешков раскатилась из одного края неба в другой; там невидимые существа проверяли барабаны. Раскаты стали ближе, мощнее. Нээле придвинулась ближе к Лиани, ухватилась за его руку.

— Боюсь грозы, — ответила она, встретив немой вопрос. И, когда он притянул ее ближе, прижалась доверчиво, как в ту жуткую ночь среди снегов.

— Святые братья говорили, что отважная дочь стояла во дворе всю грозу, когда рухэй шли мимо Эн-Хо, — удивился брат Унно.

— Тогда было надо... а сейчас я просто боюсь.

Ему уже казалось, что в жизни всегда были только эти горы, и ничего кроме них. Впрочем, немногим меньше года назад ему начинало казаться, что никогда и не было иной жизни, только стены, решетки и освещенный факелом коридор. Именно тогда перестал что-то загадывать на будущее, потому что его не существовало. Потом появилось, а привычка никуда не ушла.

Но настоящее сейчас оказалось бы лучше любого вымысла, если бы не кружившая где-то рядом незримая тень. Иначе он был бы готов вечно вот так идти втроем меж горных складок, поросших лесом, и может — как знать — найти место лучшее, чем встречал до сих пор.

Во время грозы они немного сбились с дороги, и пришлось отыскивать переправу через ущелье. Оказалось, что Нээле боится еще и высоты.

— Готов поспорить, ты перебежала бы этот мостик, не задумываясь, если бы кто-то на другой стороне нуждался в помощи, — не удержался Лиани, чтобы не поддразнить девушку. Она думала о себе, как о слабой, до сих пор думала.

Переводя ее по старому мосту из кривовато лежащих бревен, уже на той стороне сам не удержался, ступил не туда и съехал вниз по склону вместе с небольшим оползнем: после грозы размокла земля. К счастью, откос тут не был крутым, и он всего лишь измазался в грязи и глине.

День был, довольно безобидное время, если только горах такое бывает. Но все-таки нечисть и те, кто прежде были живыми нечасто ходят под высоким солнцем.

Больше всего пострадала рубашка, и он, отойдя от спутников, нашел неподалеку нечто вроде канавки, в которой еще стояла дождевая вода. Грязь быстро удалось отстирать, но тут он, еще склонившийся над маленьким водоемом, услышал легкие шаги. Она легко ходила и по лесу, словно не глядя знала, куда ступить.

— Почему брат Унно тебя отпустил? — спросил Лиани, полуобернувшись к девушке.

— Он не отпускал, просто не видел. Я беспокоилась.

— Не делай так больше, — молодой человек поднялся, — Пожалуйста.

— Я не буду, — улыбнулась смущенно. — Привыкла доставлять неприятности, никак не могу отучиться.

— Ты никогда неприятностей не доставляла... А здесь придется быть осторожней, — отметил он, отжимая воду из ткани. — Я все-таки плохо еще знаю горы, не вижу опасных мест.

Нээле не слушала, смотрела на пересекавшие кожу отметины. Несколько длинных шрамов и следы от ожогов. Зрелище притягивало, как лягушку — неподвижный змеиный взгляд: надо отвернуться, а не выходит.

— Это было... там?

— Да.

— Долго... заживало?

Он ответил скупой улыбкой, прибавил потом:

— Меня содержали неплохо, лучше, чем я заслуживал. Сейчас и вовсе не думай об этом.

— Но это я...

— Перестань, — подошел ближе, встряхивая и надевая мокрую рубашку, завязывая пояс. — Не ты меня просила тебя увезти, или хоть как-то помочь, и не бери на себя лишнего. Вот здесь, — дотронулся до ее лба, — очень много тяжелых мыслей, и тебе добавляют еще и еще. Хорошо, что ты ушла из Эн-Хо, там на тебя навесили и вовсе непомерное.

— Но мы туда возвращаемся, — невольно улыбнулась Нээле.

— И у нас хватает и настоящих забот, верно? Так что...

Словно в яму ухнула, когда притянул к себе. Осторожно, словно она была из воды или песка и могла рассыпаться; положил руки на плечи и поцеловал.

Яма оказалась без дна. Сколько уже пролетела, прежде чем успел ее подхватить, прежде чем снова ощутила твердую почву?

Посадил на траву, сам присел рядом, глянул встревожено:

— Ты вся дрожишь. Что я сделал не так?

— Все так. Даже не представляешь... — и неожиданно для себя хихикнула: — Интересно, брат Унно душой все еще монах, думающий о благе братьев, или уже мысленно готов снять обеты? Боюсь, меня уже считали своей в Эн-Хо.

— Не знаю, что он там себе думает, но он свой человек, — ответил Лиани весело. — Никогда не встречал такого понимающего монаха.

— А ты... — не договорив, девушка ахнула, глядя молодому человеку за плечо. Тот мигом развернулся. Четко очерченная серая тень нарисовалась среди бела дня; подняла руку и коснулась своего лба — жест почти тот же, что у Лиани недавно, лишь показал на себе, не на девушке.

Тень отступила в заросли, растворился в них — даже ветка не хрустнула. Лиани бросился следом, но его ухватил невесть откуда взявшийся монах, проявив немалую силу.

— Ты куда, ненормальный, ни одна защита не справится, если сам кидаешься на рожон, — пропыхтел он, удерживая младшего спутника.

А потом искать стало поздно.

Нээле так и осталась на месте, но теперь не сидела — лежала без чувств, и пришлось потрудиться, чтобы сознание к ней вернулось. Потом она так и не произнесла ничего несколько часов, только чуть покачивала головой, когда пытались задать хоть какой вопрос.

...Лиани сказал — не думай лишнего. А она... лишнего, может, и много было, только о важном забыла. Забыла о метке, невидимой: как ее ощутить, пока зова нет? А он позовет, и скоро. И она сама снимет защитный знак, и уйдет, и станет заложницей. Это самое простое, что можно сделать, а что не сделано до сих пор — он был ранен, и вряд ли мог поспорить с защитой, дарованной братом Унно. Показался — значит, уверен в себе. Догадки стежками ложились одна к другой. Скоро он позовет, он к ночи сильнее. Предупредил, непонятно зачем? Почему бы и нет. Он должен быть сейчас очень зол. Почему бы не испугать мошку, все равно ей не вырваться из паутины. Он знал, что Нээле не отважится рассказать...

Друзья пытались понадежней защитить лагерь: брат Унно молитву прочел над каждым кустом, а Лиани наблюдал, не шевельнется ли новая тень.

Вещи были сложены в середине полянки, Нээле уложили отдыхать неподалеку. Она присмотрелась: нет, нож у Лиани с собой, как и сабля, а у монаха и вовсе ножа нет. А и был бы — обоих не попросишь "дай", тут же поинтересуются, а зачем, и смотреть за ней станут. А вот колчан со стрелами отдельно лежит... стрелу с кровью брат Унно при себе носит, а эти зачем таскать постоянно? Достала одну, оглянулась испуганно — нет, никто не заметил. Нээле села рядом с ямкой, провела острием по запястью. Даже царапины не появилось. И заточена стрела не так, как сабля... Набрала в грудь воздуха и порезала со всей силы; кровь потекла в ямку. Достаточно ли глубока рана? По другому запястью провести оказалось трудней, очень уж болело первое. Ну вот и все... со спины и не видно, что она делает, просто к траве склонилась. Лишь бы не окликнули раньше времени. И руки уже почти не болят...

...Мечтала просто заснуть, а потом проснуться в мире, где она обычная вышивальщица, и нет у ней никакого дара, и никому не принесет вреда. Пели под окном соловьи, хотя солнце стояло еще высоко, сильно и горько пахли нагретые солнцем лилии, а игла сновала над полотном, вышивая не виденное никогда — горную белую крепость, и костры в ночных холмах, и далекое озеро, полное птиц.

Очнулась в руках у Лиани, полулежала, а он держал ее, к плечу голову девушки прислонив.

— Я не умерла?

— О Заступница... нет, не совсем. По счастью, так себя не убьешь.

Вот теперь руки болели по-настоящему. Поглядела на них — не увидеть порезов, запястья туго перетянуты полотном, и кровь на нем проступает большими пятнами.

— Пей, — она глотнула: жидкость согрела горло, а потом и всю ее изнутри. Захотелось плакать, но в этом не было смысла.

— Ну зачем? — спросил он.

— Я опасна для вас.

— Вот уж точно опасна. Понять невозможно, что ты еще вытворишь, — и добавил не то в шутку, не то всерьез: — Что ж, ведь и эта стрела освященная, доведем и тебя тоже в Эн-Хо.

Хорошо было так сидеть, вечно могла бы — в его руках, головой на плечо, а он к ней склонился, щекой касаясь волос.

— Ты ничего обо мне не знаешь, — бесцветно сказала она. — Никогда не знал...

— Это правда, — согласился он, по-прежнему глядя поверх ее головы. — Но, может быть, дашь мне такую возможность?

— А если... ты будешь разочарован?

— Год назад, сидя с тобой в лесу у костра, я понятия не имел, как все обернется. Жалею ли об этом? Нет. А сейчас мы не можем ничего сказать даже о завтрашнем дне. Давай сперва выживем, ладно? А там разберемся...

Днем двоих — Лиани и Нээле — защищали вырезанные на твердом дереве священные знаки, повешенные на шею, однако монах боялся, что ночью этой силы окажется мало.

Еще до появления девушки они всегда старались на ночь остановиться на полянке, лучше, если у воды. Полянку было проще охранить — брат Унно расставлял по краям, защитив от дождя, какие-то ароматные палочки; поджигал и они едва тлели, но легкий сладковатый запах накрывал все вокруг.

— Ты можешь спать, — говорил монах. — Он сюда не пройдет.

Сам он дремал лишь урывками, на рассвете и порой на дневном привале. Лиани понять не мог, как он выдерживает, но спутник успокаивал — в монастыре приучали обходиться и без сна, и без пищи.

Все равно было совестно, только у самого не выходило обходиться без сна.

— Ну и толку, что ты будешь часами таращиться в небо? — разводил руками монах. — Да и спокойней выходит: пока ты спишь, вряд ли уйдешь с поляны, а за ее пределами могут не помочь и освященные амулеты.

Теперь, когда с ними была девушка, Лиани было страшно закрывать глаза, он вздрагивал от каждого шороха. А после появления Энори он даже и не пытался спать. Но эта ночь прошла спокойно. Днем одолели совсем мало пути, Нээле от слабости шатало, как от сильного ветра. Стоянку сделали недалеко от ручья, устроить ночевку на берегу не получалось — подход к воде преграждали поваленные стволы и заросли папоротника.

— Зато вот здесь как нарочно подготовили место, — обрадовался брат Унно, он первым заметил совсем небольшую лужайку на пригорке, тихую, высокие сосны простирали над ней ветви, словно защищая. Смеркалось, и Лиани ушел за водой. После вчерашнего ливня и оползня не решился спускаться напрямую, хоть было совсем низко. Бродил вдоль ручья, пока не отыскал место, где можно добраться к воде: какие-то звери протоптали здесь тропку. Кожаные фляги заполнились быстро, но еще быстрее темнело, словно деревья пригибались к ручью, нависали над ним, закрывая и без того почти погасшее солнце. Когда наконец выбрался наверх, заметил странную россыпь синеватых грибов, высоких и узких, усыпавших выступавшие из земли корни: они светились в сумерках, как гнилушки. Невольно склонился, рассматривая: не видел таких.

— Их называют "свечи мертвых", — раздался негромкий голос. — От их яда человек не умрет, но оцепенеет на какое-то время.

Голос был ему незнаком, но молодой человек развернулся прежде, чем успел это осознать.

...Когда-то он видел странное — вихрился воздух над полем, серый, он был то ли веретеном, то ли воронкой, то ли человечьей фигурой. Десятник запретил приближаться к этому чуду, и они смотрели вроде бы издалека — но понять не могли, в само деле далеко или близко. Сумеречная фигура напротив была похожа на этот вихрь, только четкая и неподвижная. Но Лиани не мог понять, сколько до нее шагов.

Голос — непонятный, неуловимо меняющий цвет — он не слыхал никогда, а вот лицо уже видел. Красивое лицо; тогда, на другой стороне ущелья, оно было беспечным, а сейчас не выражало ничего.

— Удачно у вас получилось, можно поздравить, — голос падал мягко, как хлопья снега в безветренную погоду. — Только в одном поспешили. Ты давал клятву служить Хинаи и правящему в ней Дому... нарушишь ее? Ах, да, слова верности в прошлом, ты больше не на службе.

— О чем ты? — вопрос слетел с языка быстрее, чем Лиани вспомнил, что решил не разговаривать с этой тварью. А страха не было.

— Дом Нэйта решил, что устал быть вторым. Теперь их люди заняли Осорэи, и наследник Таэна у них. Пока он нужен живым, он все еще фигурка в партии на доске, но кто знает, надолго ли? И сил в нем все меньше.

— Тебе-то какая разница? — спросил полубездумно, осознавая услышанное.

— Я его вырастил. А тебе, похоже, неважно, если этот род уничтожат?

— А где... остальные?

— Отец на войне по-прежнему, Кэраи... где-то пропал. Может, уже убили его, Нэйта не станут тянуть.

— Чего ты хочешь? — с трудом произнес Лиани. Да... уже понял, к чему разговор. Перед глазами что-то малиновое полыхало, возможно, то была рысь на знамени, смотрела из того дня, когда вступил в земельную стражу.

— Дайте мне забрать его.

— А потом... что?

— Я спрячу его в безопасном месте. Если хочешь, ты будешь знать о нем.

— Нет, — словно не звук, а кровь вытолкнулась наружу.