Архивы Конгрегации - 2

— Драгоценности? — Шрётер выглядит абсолютно спокойно, но внутри него все кипит.

— Драгоценности и косметику.

Шрётер отворачивается к окну, боясь, что его лицо его выдаст.

— Застежка в виде аметистовой бабочки?

— Думаю, да, — Бернд досадует, что не разузнал точно.

— Хорошо. Я разузнаю все завтра утром.

— Нельзя терять времени! — Бернд внезапно бросился к дверям. — Я найду его! Весь город переверну!

"Постой!" — хочется крикнуть Шрётеру, но он молчит.

Утром следующего дня он собирается особенно тщательно.

— Дорогая, я постараюсь вернуться побыстрее.

В глазах жены — безграничные любовь и доверие. В этот раз он целует ее в губы и уходит медленнее, чем обычно, ощущая на себе ее взгляд.

И только скрывшись от ее взора, он засучивает рукава и застегивает на предплечьях два клинка в ножнах.

По дороге в штаб он делает крюк и заглядывает в "Ирмингарду" — чтобы убедиться, что кое-кто не выполнил его просьбы.

— Я же сказал тебе, чтобы ты немедленно покинул Швейдниц.

— В моей профессии есть Tria Prima — "Три Начала", три алхимических первоэлемента, лежащих в основе всех веществ: это Ртуть, Сера и Соль. Я не могу покинуть город по трем причинам: Primo — я никому не подчиняюсь. Seсundo — по городу бегает бешеный молодчик, который меня разыскивает. Tertio — меня ищут и люди Могучего Петера, которым слил информацию твой парень. Ты бы подучил молодежь, не давал бы ей резвиться... У меня есть и Quarto... Но ее пока что я не назову.

Пожалуй, это самая длинная и доверительная фраза, которую Шрётер слышит от алхимика за все время общения. Даже в пыточной тот был более краток и лаконичен.

— Ты меня не понял, — медленно отвечает Шрётер. — Давным-давно я тебя ненавидел. Но сейчас мне нравится в Силезии. Я женат на красивейшей и добрейшей женщине, которую люблю и которая любит меня. У меня здесь дом. Так что я даже тебе благодарен... Силезия — хорошее место для стариков. Так что... — Шрётер медленно поклонился. — Пожалуйста...

Правая рука алхимика внезапно нырнула в левый рукав... задрала его и почесала запястье, как будто кожа внезапно зачесалась. Шрётер во время этого движения остался неподвижным, дернулся только его взгляд срисовав татуировку на левом запястье алхимика: крест, перевитый розой.

— Если ты здесь задержишься, будут трупы. Это мне повредит. Через пару лет я уйду в отставку. У меня прекрасная молодая жена. Я хочу спокойствия. Сейчас я не такой, как десять лет назад. Жизнь клонится к закату.

Под ногами их замяукала упитанная кошка, которую тут явно прикармливали и которая сейчас нуждалась только в человеческой ласке. Шрётер наклонился и почесал кошке за ухом.

— Ты для меня — в прошлом.

Некоторое время алхимик молчал, даже не смотрел на него, рассеянно барабанил пальцами по столу. Инквизитор узнал ритм и улыбнулся. Спустя несколько минут алхимик встал и направился к выходу. Сделав пару шагов, он остановился и не оборачиваясь, спросил:

— Ты вычислил меня вчера, вычислил меня и сегодня. Ты ведь знал, что я буду здесь? Почему?

— Интуиция.

Шрётер внезапно поднимается на ноги — одним резким, но плавным движением, и делает несколько шагов к стоящему алхимику. Теперь уже спина того не дергается ни на ноготь, и только лицо чуть повернулось, чтобы смотреть на инквизитора уголком глаза. Тот проходит мимо, и их взгляды пересекаются в последний раз, как Magnus Oculus, и в пересечении их рождается Истина.

— В Швейднице шесть ворот. К полудню очисти те, что ведут на юго-восток.

"В Нейссе, значит". — Что ж, он так и думал.

Шрётер кивнул и ушел. Что ж, они оба прошли проверку, и удара в спину можно было теперь не ждать...

— Где, черт побери, шатается Шрётер?!

— Был здесь, ушел домой.

Трампедах за прошедшие дни вымотался настолько, что вел себя почти по-человечески, даже ругался без особой энергии. Рухнув в свое кресло, он закрыл ладонями лицо и застыл на некоторое время.

— А тот неизвестный?

— Торговец из Франции, Робер Марлуа, — фон Нойрат также устал и здорово растерял свой энтузиазм. — Его бумаги в порядке, все пошлины заплачены, тут он проездом, ряд уважаемых горожан за него поручились... В общем — не наш клиент.

— Тупик, тупик... — Обер-инквизитор застонал, растер ладонями лицо и уставился красными от недосыпа глазами на подчиненных. — А ведь когда-то у Шрётера было настоящее чутье на малефиков, и я надеялся...

— Когда это было! — презрительно буркнул Бухмаер. — В итоге пришлось отдуваться нам, а сам он где-то отсиживался... У жены под юбкой!

Вупперман с готовностью издал подхалимский смешок. Трампедах закрыл глаза и откинулся в кресле, не отреагировав на откровенное оскорбление своего заместителя. Бернд фон Нойрат открыл было рот, чтобы возразить, но решил промолчать. "Тем более, — мелькнуло у него в голове, — может, они и правы?".

Полуденная толчея у юго-западных ворот Швейдница прервалась истошным выкриком какой-то торговки:

— Аааааа! Человеку плохо!!!!!! Умер, умер, умер!!!!

Подбежавший наряд стражи обнаружил лежащего на мостового человека, которого довольно вскоре опознали — это был инквизитор Хуго Шрётер. Когда к нему подошли доброхоты, он был еще жив, и последними его славами, как заявили свидетели, стала латинская фраза: — Qualis vita, finis ita[107].

Как установило вскрытие, причиной смерти стал сердечный приступ, а значит, она произошла от естественных причин. Тем более, что, как показало расследование, Хуго Шрётер вовсе не сидел дома в последние дни, а проводил активный поиск преступника среди городского "дна". Как погибший на рабочем месте, он был посмертно повышен до обер-инквизитора, а его вдове была назначена приличная пенсия.

В этой истории для городских стражников, подбежавших к телу, осталось непонятным одно обстоятельство: на обеих руках инквизитора были обнаружены ножны для тайных клинков. Один клинок нашли под его телом, но второй пропал бесследно, оставив только несколько капель крови на земле — не иначе спер кто-то из бессовестных горожан, делавших вид, что оказывает помощь, да порезался, неуклюжая скотина...

IV. Сauda pavonis[108]

— Простите меня, отче, ибо я согрешил...

— Да, сын мой. Ты убил инквизитора. C"est un enfant terrible[109]...

— Невозможно убить мертвого, отец. Хуго Шрётер был мертв в тот момент, когда я отравил его.

— Продолжай.

— Не смерть нам наносит раны, а жизнь. Человек может умереть, даже не зная об этом. Вы убили Шрётера давным-давно, когда отобрали у него меня и приказали забыть об этом. С тех пор жила только пустая оболочка, а не человек. При каждой встрече, при каждой произнесенной фразе он умолял меня — взглядом, жестом и мыслью — "Убей меня! Я не хочу так жить! Это — обман, а не жизнь!".

— Он был счастливо женат...

— Если бы он любил её, то не пытался бы убить меня.

— Самооборона оправдывает тебя более, чем эти философские экзерсисы... Хорошо, твой отчет принят. Топп дождется прибытия Бэя и его окружения и перебьет их всех, став "теневым королем" Силезии — и нашим ставленником. Как твоя рана?

— Царапина. К счастью, он не догадался или не решился отравить клинки.

— Как ты его отравил, кстати?

— Когда сядешь вкушать пищу с властелином, то тщательно наблюдай, что перед тобою, и поставь преграду в гортани твоей, если ты алчен. Не прельщайся лакомыми яствами его; это — обманчивая пища[110].

— Ха. Ты всегда умел уходить от ответа... Хорошо же мы тебя обучили... На свою голову. Меня сердечный приступ чуть тогда не хватил, когда Шрётер умудрился тебя сцапать. Операция по глубокому внедрению провалена — думали мы. Хорошо, что ты продержался нужное время, чтобы мы смогли переписать "легенду". Кстати, кардинал передает тебе сообщение: Il mio Mostro! Carpe noctem. Вскоре тебе предстоит внедрение в "Розенкройц", для последующей его ликвидации. Ты все понял?

— Все.

— Сейчас проверю: Carpe noctem — фраза, образованная от carpe diem, что значит — наслаждайся днем, лови момент, призыв радоваться жизни. Выражение же "carpe noctem" означает призыв извлекать пользу из ночи, заниматься с радостью какой-либо ночной деятельностью или же вести ночную жизнь. Какое значение вложил кардинал в свое сообщение?

— Оба.

— Сукин ты сын... Твоя епитимья...

Сидящий на коленях на холодном полу церкви человек опирается вспотевшим лбом о сложенные в молитвенном жесте ладони, чувствует холод зажатых в них бусин и начинает шепотом:

— Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem, factorem caeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium...

Как бы хотелось спрятаться за этими словами, как за щитом, и вытеснить ими всю ту мерзость, что пожирает тебя изнутри.

Демоны редко внимают нашим мольбам. Бог, впрочем, тоже. Остается только Надежда. Что все было не зря...

Permissum validus lucror![111]

Автор: Василий Григорькин

Воины Инквизиции атаковали замок Ольстенбург на рассвете.

Они рассчитали все правильно — только что отшумели новогодние праздники в расположенных неподалеку городках, и кровососущие твари, маскирующиеся под человеческий род, были сыты и спокойны.

Они хорошо подготовились — против их доспехов и приемов боя пасовали даже сверхсилы.

У них явно был опыт подобных сражений — и это было, наверное, самом главным фактором будущей победы.

Тем обиднее было то, что штурм, по существу, провалился.

Успешно захватив верхние этажи замка, люди не смогли добраться до логова, расположенного в самых глухих подвалах — их встретила целая цепь препятствий, возводимая стригами и их рабами не одно столетие: ловушки, баррикады, просто провалы... Потеряв темп и понеся потери, конгрегаты замялись... а потом кто-то опытный приказал отступить наверх. Вместо кровопролитного штурма они применили иной метод — старейший прием выкуривания зверя из норы: к вентиляционным отверстиям они подкатили несколько бочек с маслом, смешанным с чем-то еще и, вылив их содержимое, подожгли. А чтобы поставить жирную точку, подогнали чуть ли не воз пороха, взрыв которого превратил донжон в груду битого камня и щебня...

Готфрид фон Лейерштейн прислушался.

— Die Hoffnung und Beständigkeit gibt Mut und Kraft zu jeder Zeit[112]! — выводил чей-то хриплый голос. Человек. Инквизитор. Казалось невозможным, чтобы кто-то уцелел, но вот поди ж ты... Люди живучи. Как крысы или тараканы. Уцелевший откашлялся, сплюнул, завозился... Спел еще пару куплетов, потом пробормотал:

— Да, верно говорят, как новый год встретишь, так его и проведешь.

Странная пословица. Нелогичная. Впрочем, как все у людей. Обращенный в стрига еще во время Первого Крестового похода, фон Лейерштейн уже давно не считал себя человеком. Люди, по его мнению, были жалкими и ничтожными существами, придумавшими себе Бога — и тут же предавшие его. Создающие свои цивилизации — и с наслаждением их разрушающие. Склонные к саморазрушению, совершающие нелогичные поступки, играющие в войну... Все, на что они годились — отдавать кровь им, Господам Ночи. И сейчас еще один человек выполнит свою миссию — верховный мастер истратил слишком много сил во время боя, а потом — выкапывая заваленный подземный лаз, через который ускользнули последние четверо уцелевших его птенца — его надежда и будущее мщение. Ибо невозможно терпеть эту наглость — покушение жалкого сброда на их, Бессмертных, власть. И все они будут наказаны — кроваво и безжалостно. Они доберутся до всех в этой их новой Инквизиции — ночью, неожиданно и молниеносно. Пусть помнят — кто является сильнейшим видом в Мире!

Ради порядка он сам обошел уцелевшие подземные помещения, и вот — неожиданный подарок судьбы. Непроизвольно он облизнул губы.

Воин Инквизиции лежал в грязи и крови. Две трети его тела были придавлены рухнувшей стеной, он тщетно дергался, пытаясь выбраться с помощью единственной свободной правой руки. Он не мог дотянуться до меча и, похоже, понимал, что шансов на спасение у него немного... Нет вообще никаких шансов, с того момента, как около него материализовался чертов кровосос, подобравший меч.

Человек, не сводя расширенных глаз со стрига, внезапно поднес свою руку ко рту и вцепился в неё зубами. Что это — стремится удержать крик? Странно... Или же поступает как тот простолюдин, о котором ему рассказал знакомый мастер из Праги, который не пожелал участвовать в охоте, предпочтя заколоться? Идиот, забыл про наруч, металл не прокусишь и — твоя кровь — моя!

Острие меча уперлось человеку подмышку. Тот продолжал сжимать металл в своих зубах и молчал. Упорный... Стриг наклонился над ним:

— Вы, люди, говорите: Как встретишь новый год, так его и проведешь. Сегодня последний день года. Как же ты встретил его, раз умрешь в нём?

Внезапно рука воина распрямилась и ухватилась за лезвие меча. Кольчужная рукавица сомкнулась и рванула меч к себе, загоняя острие в своё тело. По чувствам стрига ударил сильный запах крови и он, сжимавший рукоять меча, не удержался и рухнул на человека. Тот быстро перехватил его шею локтевым сгибом.

И только тогда боец зондергруппы ответил:

— Я убивал стригов.

Последнее что видел Готфрид фон Лейерштейн в своем существовании, были зубы человека, перехватывающие ему глотку. На них блестели частички серебра, которые тот смог соскоблить зубами со своего наруча...

Punctum saliens

Автор: Василий Григорькин

Насильник был силен, девушка — слаба, и оттого исход схватки казался, что предрешен заранее. Мужчина повалил сопротивляющуюся молодую женщину на песок, одной рукой старался нейтрализовать сопротивление её рук, вторую — нетерпеливо запустил за лиф платья... Всем своим немалым телом он выжимал из тела девушки воздух, а вместе с тем и силы.

— Ублюдок, ублюдок!.. — голос девушки слабел, а мужчина, уже уверенный в победе, опустил свою голову к её шее, вдохнул запах светлых волос, приник губами к коже, как заправский стриг...

Видимо, он расслабился или возможно — девушке повезло. Ей под руку угодил кусок плоского камня, отполированного тысячами волн тяжелых вод Балтики. В следующее мгновение, насильник лежал без сознания, а из его рассеченного затылка упруго бились карминовые струйки — как всегда, при травме головы кровотечение было обильным.

— Тварь! — девушка плюнула на распластанное тело, потом быстро удалилась вглубь пляжа — одной рукой стягивая разорванную горловину платья, и не выпуская из второй камень, который нынче спас её честь...

— Он так и не появился...

С вершины одной из песчаных дюн за произошедшим наблюдали двое мужчин: молодой, худощавый, в дворянском платье, и гораздо более пожилой, коренастый, облаченный в потрепанную кожу, характерную для пилигримов или наемников.

— Ваша работа, герр фон Бок? — Молодой дворянин мотнул подбородком в сторону слабо ворочавшегося на песке мужчины.

Прежде чем ответить, старик некоторое время смотрел в лицо своего собеседника, выискивая на нем любые следы презрения, недовольства или иных чувств, свидетельствующих о его настроении. Ничего не увидел, кроме вежливого любопытства покупателя, интересующегося целой приглянувшегося товара. Ни похоти или вожделения, ни гнева или злобы, ни-че-го, что говорило бы, какое впечатление произвела на него сцена неудавшегося изнасилования.