Крепко сжатые губы дрогнули, и Блейк счастливо улыбнулась — это был первый раз за все эти страшные десять дней, когда она увидела даже такой призрак улыбки.
— Умный должно быть парень тебе это сказал, — хмыкнул он, благодарно сжав ее руку.
— Умный? — еще шире улыбнулась она. — Честный, самоотверженный, отважный, замечательный — пожалуй. Умный?.. Не.
— Ой, завали, — губы дрогнули еще раз, чуть шире, на шажок ближе к той улыбке, которую помнила Блейк. — Из нас двоих именно у тебя поддельный диплом.
— Зато какой! Всего одна четверка!
— Заучка.
— Пустоголовый спортсмен!
Наконец, она добилась своего: не тень, не призрак, не жалкое подобие — улыбка, самая настоящая, тусклая, измученная, но — искренняя, теплая и благодарная. Взяв ее ладонь двумя руками, он пробежался кончиками пальцев по рядам стальных колец, запустил их под ветровку, коснувшись браслета на запястье...
— Спасибо за это, кстати, — тихо сказал он. — Так намного лучше.
— Это самое малое, что я могла сделать, — немного поколебавшись, ответила она.
Среди множества вопросов, которые мучали ее последние пару недель, был и такой: "Что мне делать с тем, что я вижу в его глазах и слышу в голосе? Как объяснить, что меня начинает тошнить при одной мысли о связи, отличной от дружеской?" Тот кошмар, в который превратились ее отношения с Адамом, все еще был слишком свеж в памяти, и месяца не прошло с момента, когда она нашла в себе силы разорвать эти узы. Она не была готова даже задуматься о том, чтобы рискнуть еще раз.
Блейк собиралась с ним поговорить, но... случился склад, и израненное тело, и выжженные глаза. Ахиллес нуждался в ней, и Блейк промолчала, отложив разговор до той поры, пока он не оправится от всего этого, позволив ему хранить надежду. В конце концов, если он сможет пережить потерю зрения, то и с разбитым сердцем как-нибудь справится... главное, чтобы справляться ему пришлось по очереди. Девушка молилась только о том, чтобы ее выбор не сделал все еще хуже, чем уже есть. Но, в конце-то концов, хороших решений в этой ситуации просто не было — лишь набор плохих.
Какое-то время они молчали. Блейк неотрывно следила за тем, как его пальцы гладят тыльную сторону ее ладони, так нежно, будто жесткая мозолистая кожа могла ее поцарапать и мучительно пыталась придумать, что предпримет, если он решит сделать что-то большее. Но Ахиллес ничего не сказал, будто и сам прекрасно знал ответ. Вместо этого...
— Это моя земля, — сказал он. Тихо, но непреклонно, без страсти, а с какой-то усталой обреченностью.
Блейк открыла рот, чтобы ответить, но ее прервал звон сотен металлических шариков, сталкивающихся друг с другом и со стенками банки. Тускло блестя в желтом свете одинокой лампочки, стальной поток вырвался из своего хранилища, завис на мгновение в воздухе железной сферой... а потом неспешно принялся расширяться. Натыкаясь на какое-нибудь препятствие, шарики мгновенно прилипали к поверхности, а потом начинали ползать по нему, нашаривая углы, будто очерчивая границы и создавая плоскости.
Уже догадавшись, что и зачем делает Ахиллес, Блейк с улыбкой наблюдала за перемещениями шариков. Вот они облепили всю мебель: кресло, стулья, обеденный стол, кухонные шкафы, двери — все было покрыто стальными шариками. Вот целый ряд их, вытянувшийся вдоль ребра столешницы, оторвался от древесины, отлетел на десяток сантиметров... и резко устремился обратно. Раздался треск дерева, брызнули во все стороны щепки, а шарики так и остались внутри. Все также молча улыбаясь, Блейк закрыла глаза, и какое-то время просто ждала, когда стихнет хруст и звуки ударов металла о дерево, стук щепок, падающих на пол.
Когда в комнату вернулась тишина, Ахиллес заговорил, и Блейк с облегчением расслышала в голосе прежние твердые, уверенные интонации:
— И я не беспомощен, — сказал он так, будто она когда-то с этим спорила.
— Я никогда так не думала, — ответила она со всей уверенностью, на которую только была способна.
Крепче сжав его ладонь, Блейк оглядела засыпанную щепками комнату, изувеченную мебель...
— Если бы ты попросил об этом меня, я бы просто позабивала гвозди — вышло бы куда аккуратнее.
— Я не беспомощен, — нахмурился он.
— Я не об этом, — вздохнула Блейк. Аккуратно забрав свою руку обратно и сделав вид, что не заметила, как он попробовал ее удержать, она вернулась на прежнее место, завозилась, прижав колени к груди и привычно укладывая на них подбородок, с минуту молчала, подбирая слова и нервно дергая ушами... а потом еще раз вздохнула и спросила прямо:
— Я могу быть с тобой откровенной, Ахиллес?
— Ты не можешь обратного.
— Я... много думала о том, что произошло, — осторожно начала Блейк с преуменьшения века, — как оно произошло. Что могло случиться иначе... и был момент, когда все рухнуло, было решение, которое привело к катастрофе. Когда Адам остановил металл, который был спереди, — ты выбрал защитить меня, и не остановил тот, что был сзади. Ты прижал меня лицом к груди — я не видела атаки, и не смогла вытащить нас обоих — это сложнее, чем переместиться самой.
Ахиллес молчал, опуская голову все ниже. Блейк на мгновение заколебалась, стоит ли закончить мысль, но заставила себя продолжать:
— Думала я и о том, почему ты так поступил. Все эти дни, каждую ночь и каждое утро, и не могла найти ответа. А потом... потом я поняла. Ты всю свою жизнь сражался один. Сначала — на арене: мастерство против мастерства, сила против силы. Потом — за свою свободу, когда решил не продолжать карьеру, против тех, кто раньше поддерживал тебя во всем. Потом — полтора года здесь, гонимый, презираемый, без благодарности и помощи, один против и закона, и беззакония. И в тот момент, не имея времени подумать и взвесить, ты поступил так, как подсказывал весь твой жизненный опыт: если что-то не сделаешь ты — не сделает никто. Если ты не защитишь меня — не защитит никто.
Тишина была ответом и это молчание было лучшим подтверждением ее правоты.
— Я не собираюсь укорять тебя за ошибку, Близнецы знают, у меня нет права на это. Я просто хочу сказать — теперь нас двое. Не Ахиллес, а Ахиллес и Блейк. Вспомни истории про команды Охотников — ты и я, мы оба выросли на них. Вспомни о том, что рассказывают о партнерах — ближе, чем друзья, роднее, чем семья. Попробуй поверить, не бойся ошибиться... что бы ни ждало нас впереди — мы пройдем через это вместе. Я клянусь — ты можешь верить мне.
— Я верю тебе, — выдавил Ахиллес.
— Разумом — да. Сердцем?.. нет. Ты слишком долго был один, слишком привык полагаться только на себя, тебя слишком часто разочаровывали люди, которым ты верил.
Блейк старалась говорить настолько мягко, насколько это вообще возможно — тихо, тщательно контролируя голос, безжалостно вырезая из него все, кроме нежности и понимания.
— Я не жду, что это изменится в один миг. Я готова работать над этим, готова доказывать свои слова каждый день, любым из возможных способов. Я просто хочу, чтобы ты знал об этом... и попытался шагнуть навстречу, ведь без этого шага все мои не имеют смысла.
Блейк, закусив губу, молча наблюдала, как дрогнули его губы, как он потянулся к ней, сел напротив и прижался лбом к ее рукам.
— Я обещаю, — хрипло выдавил он.
"Боги, пожалуйста, простите меня, — взмолилась она, осторожно погладив его по голове. — И дайте мне шанс однажды ответить ему тем же. Помогите мне забыть эти глаза, и голос, и скулы, и руки, и горячие пальцы на теле, и страх перед тем, кого люблю, и свое бессилие перед ним".
Она не знала, сколько они просидели так, зато чувствовала слезы, текущие по щекам. Она не пыталась их остановить (да и все равно не смогла бы), но зато смогла удержаться от того, чтобы выдать себя хотя бы единым звуком.
Наконец, Ахиллес будто очнулся. Неохотно оторвавшись от нее, он поднялся на ноги, пробормотал какие-то извинения, и зашагал к двери в туалет. Оставшиеся свободными металлические шарики, все это время спокойно провисевшие под потолком, заструились по линолеуму перед ним, проверяя дорогу, наткнувшись по стену, забрались по ней, очертили силуэт двери, нащупали дверную ручку...
— Я не беспомощен, — проворчал он себе под нос, закрывая дверь.
Блейк лишь тускло улыбнулась на это и торопливо потерлась лицом о джинсы, вытирая слезы. Подождав напарника с минуту, нахмурилась и удивленно посмотрела на дверь. Ее расширенный слух позволял слышать все, что происходило по ту сторону, и она уже давно научилась не обращать внимания на большинство звуков, которые ей слышать как бы не полагалось, но... Ахиллес просто стоял там, переминаясь с ноги на ногу и ничего не делал. Она уже было собралась подняться и спросить, что не так, но тут он выругался себе под нос, здание едва заметно вздрогнуло, задребезжала посуда, закачалась мебель... все кончилось также быстро, как и началось, а до Блейк донеслось звук расстёгивающихся штанов, шорох упавшей на пол ткани...
Съежившись еще сильнее, Блейк прижала уши ладонями к волосам, так сильно, как только могла, чтобы уж точно ничего не услышать: она наконец догадалась, какие трудности может испытывать слепой парень в туалете, всего минуту назад так уверенно заявляющий о том, что он не беспомощен.
Тихий безжалостный голос у нее в голове повторил тоже самое, что говорил всегда: "Это все твоя вина". Блейк слышала этот голос каждый раз, когда ставила капельницу или делала укол, обрабатывала ожоги, делала перевязки, накладывала гипс, сворачивалась в клубочек на полу душевой, маскируя рыдания шумом воды, засыпала у его постели, по дороге на работу и обратно, перед монитором в редакции, в очередях...
"Это все твоя вина. Он влез в это ради тебя".
Этому голосу было плевать, что Ахиллес рано или поздно ввязался бы в противостояние с Адамом с ней или без нее, что эта засада на складе произошла бы и без ее участия, что только благодаря ей он вообще ушел оттуда живым. Все доводы разума разбивались о запах паленой плоти, жалобный плач без слез на одной ноте, пустые глазницы...
"Это все твоя вина"
Избавиться от этого голоса можно было лишь одним способом, лишь одно обещание могло успокоить эту боль. Блейк тихо, одними губами повторила то, чему ее учили долгие годы, принцип, такой простой и оттого понятный всем, что находил отклик в каждом сердце, принесший Белому Клыку молчаливое пассивное одобрение большей части фавнов:
— Око за око, сука, — прошептала она. — Боль за боль.
Глава 17. Быть героем
— Это точно хорошая идея? — нервно спросила Жанна, покосившись на сидящего рядом с ней владельца клуба.
Агнар довольным тоже не выглядел. Грозно нахмурив седые брови, он гладил белую бороду, временами забываясь и начиная несолидно теребить кончик.
— Ахилл говорит, что может чувствовать металл, — все же ответил он с долей сомнения. — А на Кошке его понавешано будь здоров — на каждой части тела. Он будет видеть все.
Вздохнув, Жанна вновь посмотрела на арену. Ахиллес, в своем старом турнирном доспехе и оружии, стоял прямо под тем местом амфитеатра, где сидели они с Агнаром, а напротив... Тонкая гибкая фигура в черном обтягивающем костюме, — минимум защиты, максимум подвижности, — черные волосы, золотые глаза, смотрящие на окружающих как пантера на антилоп, смазливое личико...
— Это действительно необходимо? — проворчала она, остановившись взглядом на широком тесаке, который фавн держала в руках: правой за рукоять, левой — за ушко совсем рядом с крестовиной.
На этот раз Агнар не колебался:
— Да. Это абсолютно необходимо. Ему нужно это.
— Он еще не до конца выздоровел...
— Все раны зажили, а те, что нет — не заживут никогда, — он крепко сжал ее плечо. — Жизнь воина — это бесконечный вызов, Жанна, а вызовы не могут быть плохими или хорошими. Вызовы — это просто вызовы, — заметив ее удивленный взгляд, он хмыкнул в бороду. — Да, я прочитал ту книгу, откуда ты таскаешь все свои цитаты.
— Это не вызов, — сгорбилась Жанна, уставившись на черную бандану. — Это...
"Проклятье?.. Инвалидность?.. Хуже смерти?.."
— Это именно он. Возможно — самый большой в его жизни.
— Возможно?.. — пробормотала она. — Я бы уже легла и умерла...
— Вы закончили? — проворчал Ахиллес снизу. — Мы, между прочим, ждем сигнала.
— Начинайте, — кивнул мужчина, мигнув серой аурой.
Сосредоточившись, Жанна торопливо выпустила на свободу собственную душу.
Ахиллес тут же двинулся вперед, и Жанна даже не сразу сообразила, что в его походке не так — осторожной и неуверенной, будто он каждый раз нащупывал землю, прежде, чем сделать шаг. Дождавшись, когда он доберется до центра арены, Кошка сдвинулась с места сама, обходя его по кругу... и в ее исполнении этот стелющийся шаг был именно тем, чем должен был быть: походкой хищника, выбравшего жертву, текучим и грациозным.
Жанна ждала, что бой начнет Кошка, но первым ударил Ахиллес. Клинок щелкнул, раскладываясь в копье, оно расплылось в туманный круг, и напряженную предбоевую тишину разорвал выстрел винтовки. Вместо того, чтобы отразить удар лезвием, Кошка приняла его на грудь, смазалась, смялась, как бумага в кулаке, — и вновь материализовалась за спиной Ахиллеса, наотмашь рубанув тесаком по спине. Парень закрылся щитом, даже не повернув головы, ударил назад копьем...
Жанна, сжав кулачки, внимательно следила за боем. Они оба осторожничали, не задирая темп, и девушка могла разглядеть каждое движение, с облегчением угадывая в каждом ударе того самого Ахиллеса, четырехкратного чемпиона Мистраля, который учил ее сражаться. Копье, меч, винтовка — каждое из форм его оружия стремительно сменяло друг друга, казалось, он вообще никогда не наносил больше одного удара подряд каждой формой. Но все же...
— Что-то не так... — прошептала она.
— Он боится, — мрачно ответил Агнар. — Посмотри — он стоит на месте. Смещается не больше, чем на шаг, никаких рывков и прыжков, работает от обороны и контратак. Это не его стиль...
Жанна прикусила губу, наконец разглядев всю картину. Ахиллес всегда вел бой — он был главным на любой арене, и неважно, кем был его противник, ему приходилось поспевать за навязанным темпом и следовать за рисунком. Сейчас — он полностью отдал инициативу, позволяя Кошке вертеться вокруг, атакуя с самых разных направлений, с флагов и тыла, и даже сверху.
— Он победит, — наконец сказала она. — Он всегда побеждает.
Постепенно темп возрастал, Жанна в какой-то момент перестала успевать за каждым движением, Кошка дернула из ножен-тесака узкое лезвие меча и начала атаковать обеими клинками. Все чаще вместо двух фигур ей виделись смазанные силуэты — темно-ржавый и насыщенно-фиолетовый. Звон клинков слился в одну непрерывную мелодию, с резким, рваным ритмом выстрелов-барабанов и в какой-то момент Кошка вылетела из вихря, извернувшись в воздухе, приземлилась у края арены... на ее плече медленно таяла густая лиловая аура, отразившая пропущенный удар.
— Я же говорила! — прошептала Жанна, с трудом удержавшись, чтобы не прокричать это в полный голос.
