— Знаете... Не в том дело, каковы сравнения. С чем сравнить глаза и характер. И сравнивать ли его вообще. А только в том, нравится ли эта песня людям. Я заметил — песня может быть сколь угодно красивой — и ее никто не захочет слушать. А может быть совсем простой, нескладной — и ее будут любить все равно.
Раэндиль говорил, с большим трудом подбирая подходящие слова — ему все казалось, что говорит он что-то не то. Но слушали его внимательно и с интересом. Выслушали, помолчали. А потом, как водится, попросили спеть. И не отпускали допоздна. В комнату пришли еще и еще люди — постарше, часть из них он знал в лицо, часть — еще нет. Он пел, удивляясь, как же здешние люди любят музыку — слушали его внимательно и увлеченно, мелодии, даже самые незатейливые, вызывали отклик у всех. Раэндиля среди прочих привлекло одно лицо — мужчина чуть старше тридцати на вид, в черной одежде. На рукаве вышивка пограничника. Суровое лицо, насупленные брови, неулыбчивые губы в жесткой складке. Темные узкие глаза — какие-то неприятные, тяжелые. Он внимательно слушал пение, но даже от него не разглаживалась морщина между бровями. Раэндиля он смущал своим взглядом.
Когда все разошлись, а Раэндиль, как обычно после таких концертов, сидел, отдыхая, у камина со стаканом вина, пограничник остался и сел напротив него. Налил себе вина. Неожиданным резким движением протянул ему руку. Крепкое пожатие, даже слишком. Жесткое, как глаза пограничника.
— Я Ангрен Ар-Кано, главнокомандующий Пограничья.
— Раэндиль. Менестрель.
— Ты родом из окрестностей Нарготронда, но давно там уже не был. Жил у эльфов, был на дальнем юге. Здесь не более полугода.
Раэндиль аж подскочил на своей лавке. Расплескал на колени вино. Он никому тут не рассказывал, даже вкратце, свою биографию. В Средиземье он тоже особой известностью не пользовался.
— Откуда ты узнал — ты что, знаешь меня?
— Не волнуйся так, — пограничник чуть улыбнулся, скорее, глазами, чем лицом. — просто я услышал это в твоем выговоре.
— Что, в двух словах?!
— У пограничников чуткий слух. Слишком часто мы сталкиваемся со шпионами.
— И — что вы с ними делаете?
— Ну уж не денег на дальнейшую дорогу даем...
— А что вообще вы делаете на границах, как живете? Расскажи, если это не секрет.
— Не секрет — даже если ты решишь поделиться сведениями с нашими противниками, особой пользы им это не принесет. Наши посты расположены цепью вдоль по всем границам. Это небольшие заставы, по несколько человек. Остальные силы расположены чуть в глубине — несколько крупных бригад, так, что они успевают достичь места нарушения границ очень быстро. Задача постов — определить число нарушителей и направление движения, послать гонцов в ближайшую бригаду.
— А кто ведет боевые действия? Не охрану, а именно войну?
— Орки под командованием Наместника. Или тех, кого он назначит. Нас почти не используют для подобных вещей. Пограничники — защитники, не захватчики. К тому же — в последние годы мы ни с кем не воюем вообще. С кем? Средиземье лежит в руинах, ты видел сам. И не всему, что происходит, виной мы. Далеко не всему.
— А кто же, по-твоему, виноват? Тебе ведь виднее оттуда, с границ...
— Вряд ли я могу так просто ответить тебе. Как среди многих племен найти виновного? Виновных много. И все же я полагаю, что это Нолдор. Только они виновны во вражде между Эдайн и Цитаделью. Они используют Три племени для своих войн. А что делить людям — им ведь не нужны Сильмариллы, да и не получат они их никогда. Нолдор не допустят. Земли в Средиземье довольно, а наша власть ей только на благо. Посмотри на те племена, что живут под нашим протекторатом от крайнего Севера до южных границ. Разве так живут Друзья Эльфов? Нолдор надменны, а Синдар боятся идти наперекор им — они слишком легко берутся за мечи.
— Но был ведь и Фелагунд...
— Он был один такой. А его родичи — совсем другие.
Раэндиль понял, что совершенно согласен с Ангреном во всем, что касается племени Нолдор, да и в остальных вопросах. Ему действительно казалось, что если власть Ангбанд распространится на весь Белерианд, это будет для него благом. Не будет междоусобных войн из-за паршивой эльфийской побрякушки, которая уже никогда не отмоется от крови Людей и Эльфов, что запеклась на ней. Не будет многих распрей. Будет покой и порядок — порядок Цитадели: жесткий, но удобный всем, кроме тех, кто хочет войны ради войны. А таких — уничтожить, как бешеных собак.
— Но почему же тогда вы не захватите Белерианд? Отчего медлите?
— Наместник копит силы для решающего удара. Долгая война обескровит в первую очередь нас самих. Она должна быть быстрой и победоносной. Год, может, два — и Белерианд ляжет к нашим ногам.
— И ... что же тогда?
— Я могу лишь догадываться — знают лишь Владыка и Наместник. Возможно, Нолдор будет предложено отправиться обратно в Аман. Синдар — прекратить любые боевые действия, да они их почти и не ведут. Трем — сложить оружие и занять любые земли королевств Нолдор. Обрабатывать земли, охотиться, да что в голову взбредет... Мы не можем установить диктатуру — только лишь управление, которое будет по нраву всем. Нас слишком мало, чтобы удержать Белерианд голой силой.
— А ведь им можно предложить многое...
— Вот именно — наши знания и умения. Лекари и учителя. Оружейники. Коновалы. Так же, как тем племенам, что уже под нашей защитой.
Догорела свеча в светильнике на столе. Ангрен ушел, допив залпом второй стакан вина, а Раэндиль все сидел в комнате, освещенной лишь багровыми отсветами угольев в камине. Думал об Ангрене. Суровый и мрачный, пограничник тем не менее ему понравился. Сильный, смелый. Уверенный в себе. Наверняка, хороший командир. С такими людьми — да разве может быть что-нибудь большим благом для Белерианда — если Цитадель покорит Белерианд. Уйдет за море Непокой Арды. И будет жизнь. Такая, как здесь. Единственно приемлемая.
* * *
— Возьми меч вот так. Этой рукой — под самую гарду. Легче, это же не дубина. Легче! Одними пальцами, не всей кистью. Левую руку — на набалдашник. Нет, это не набалдашник. Не пальцы, ты что, в самом деле — ладонь. Обопри на ладонь. Слегка. Как удочку, Эру Милосердый, а не как весло...
В Цитадели говорили — человек способен выучиться чему угодно. Было бы желание. То ли с желанием у Раэндиля были большие проблемы, то ли все-таки они ошибались. По крайней мере, наблюдая за процессом обучения Раэндиля, можно было бы усомниться в справедливости этого высказывания. Потому что — желание у него как бы и было. Вернее, не желание — любопытство. Ему нравилось наблюдать за сражающимися в учебных поединках воинами. Нравилось разглядывать оружие, держать его в руках. Когда он поймал себя на том, что с интересом вертит в воздухе очередной клинок, он удивился до крайности — еще недавно сама мысль о том, чтобы взять в руки смертоносную сталь вызывала у него отвращение и страх. А теперь ему было забавно и интересно. Он искренне восхищался работой — боевые качества клинка он оценить не мог, так как не умел совершенно им пользоваться.
И однажды, когда он заговорил с Владыкой об красоте здешнего оружия, тот заметил:
— Да, а почему бы тебе не научиться самому? Если хочешь — я попрошу Гортхауэра...
И Раэндиль задумался — а и правда, почему бы не попробовать? И совершенно серьезно собрался тренироваться, учиться. Перспектива очередного общения с Гортхауэром, который после того, как Раэндиль стал учиться у Мелькора, стал совершенно невыносим, была не самой приятной. Наместник цеплялся к нему по мелочам, норовил всякий раз отослать прочь от Мелькора, высказывался резко и обидно. У него неожиданно обнаружилось чувство юмора — да такое, какое лучше бы и не находилось, потому что Раэндиля удерживало от желания применить новые магические умения только клятвенное обещание, данное Владыке: "никогда не применять магию против других". И мучительно хотелось размахнуться хорошенько, да и залепить кулаком прямо в эту надменную физиономию. Шутки прямо-таки сочились ядом.
Но — учителем он был великолепным. Тут терпения ему было не занимать, какие бы самые нелепые промахи Раэндиль не допускал. Объяснял по многу раз одно и то же — спокойно, никогда не повышая голоса. А вот окружающие подобной деликатностью не отличались. Даже весьма спокойные и старавшиеся никогда не вмешиваться в чужие дела жители Цитадели расставались с этой привычкой на время, пока Раэндиль пытался помахать мечом. У него все выходило наперекосяк, особенно поначалу. Для местных, которые учились этому еще в детстве, его неуклюжесть была, конечно же, особо забавной. У них вызывало искреннее недоумение то, что кто-то во взрослом возрасте не умеет пользоваться оружием.
Раэндиль не особо усердствовал. Когда ему говорили выполнить какое-то упражнение пару тысяч раз, он останавливался от силы на двуста в полной уверенности, что действительно понял и выучил все. А через день он уже не мог ничего повторить. Для серьезного обучения он был слишком несерьезен и поверхностен. Основные приемы он еще как-то сумел освоить — но дальше... Надо было приложить куда больше внимания и тщания, вложить душу. А Раэндилю это было не особо интересно. Его всерьез интересовала только магия, да беседы с Мелькором.
К нему относились по-мягкому, снисходительно. Не так, как относятся к человеку в чем-то уступающему тебе и оттого низшему. Так, как относятся к ребенку, в чем-то необыкновенно талантливому, но все равно — ребенку. Не ждали никаких подвигов или даже просто умения делать то, что умеют делать они. Принимали его таким, какой он был. Ценили его талант певца и поэта, не обращали внимания на промахи. Раэндиль сумел стать тут своим — и необыкновенно этим гордился. Что бы он не делал — приставал к мастерам с просьбой показать что-нибудь, позволить попробовать сделать самому, отвлекал разговорами и расспросами занятых делом людей, задавал наивные вопросы — ему никогда не делали замечаний, не отсылали прочь. Если он мешал серьезно — его попросту не замечали. Если же была какая-то возможность уделить ему внимание — его уделяли.
Во всем было странное чувство — ты не один. Не один. Рядом есть люди, которые всегда придут тебе на помощь. Которые не оставят тебя в трудную минуту, потому что ты — один из них. Один из членов странного братства, которое объединяло всех живущих здесь. Ты не один — какое необыкновенное состояние. Рядом с тобой — радость и печаль. Ответственность — ведь не только ты можешь обратиться за помощью и поддержкой, этого всегда могут попросить и от тебя. И Раэндиль привыкал — не сразу, постепенно — к тому, что вокруг него всегда будут эти люди, эти лица. Раньше ему казалось — нет ничего ужаснее, когда вокруг одни и те же люди. От них хочется сбежать прочь, укрыться. Они следят за тобой, они хотят узнать о тебе все — чтобы потом ударить больнее... А теперь он сам хотел видеть одних и тех же немногих, зато совершенно особенных — выбранных им самим — людей. Его друзей. Их было несколько человек — Лаххи, Тонион, Лаурэлен, ее муж. И он хотел общаться с ними сейчас, через год и через десять лет. Делить беды и радости. Наслаждаться этим великим даром — дружбой.
* * *
— Владыка! Что есть для человека имя? Просто ли набор звуков, красивое слово? Отчего ваши имена так подходят тем, кто их носит?
— Нет, конечно же, не просто набор звуков. И — не просто слово. Имя отражает всю суть человека, несет в себе отпечаток всей его судьбы. Оно может сказать очень многое тому, кто умеет слушать. И тому — кто умеет сам давать имена.
— Как это — уметь? Ты умеешь?
— Я действительно умею. Как — а как ты видишь будущее, ты можешь точно объяснить? Можешь точно рассказать, как это происходит?
— Нет, не могу. Даже сейчас — научившись чему-то. Слишком многие вещи не описываются словами. Слова подходят отнюдь не для всякого описания. Ими так легко говорить о простых вещах, о тех, что можно потрогать руками. И — едва ли можно рассказать о чувствах и магии.
— Видишь — ты уже так много понимаешь. Я рад за тебя. Ты не только хороший ученик, ты еще и приятный собеседник. И, — тут Владыка помедлил, с мягкой усмешкой глядя на расплывающегося от счастья менестреля, — нужный помощник.
Раэндиль не мог вымолвить ни слова вслух, не мог и собрать четкого образа для Неслышной Речи. Его переполняла едва ли выразимая хоть каким-то образом радость. Его — назвали помощником. Незаслуженно, Эру Милосердый, совершенно незаслуженно — от него же только беспокойство, он надоедает своими расспросами и вечным присутствием. Помощник — да в чем, в самом деле может помочь ему?! Записывать за ним под диктовку, да отыскивать членов Совета, если те не услышат мысленный зов. Приносить книги и бумаги, если понадобятся. Вот, пожалуй, и все... И все же — сказал, похвалил. Ведь он никогда не лжет. Значит — это правда...
Раэндиль вскочил с кресла, в котором сидел — по обыкновению, на самом краешке — и вскинул вверх руки, ладонями к потолку. Широко раскрыл пальцы. Взмахнул кистями рук, в странном жесте, который шел, казалось, из самой глубины его сердца — такого он не учил среди заклинаний и знаков, такого заклинания еще не было. Оно рождалось прямо здесь, сейчас. И из его рук, сложенных горстью над головой, неожиданно посыпались яркие серебряные искры. Крупные, блистающие, волшебно прекрасные... Они гасли в воздухе, не долетая до пола совсем немного — гасли в полете, коротком и ярком. Раэндиль замер звонкой струной, натянутой тетивой лука, устремленного в сердце мира. Сейчас он был весь — эта магия, этот удивительный серебряный дождь, пламя, которое не могло зажечь ничего, кроме чьего-то сердца...
Поток искр постепенно угас. Раэндиль медленно опустил руки, бессильно и смущенно глядя на Мелькора. А тот смотрел на него с искренним восхищением, и именно от этого взгляда менестрель окончательно смутился и сел, стараясь не поднимать глаз. Он и сам не понимал, что на него нашло. Легкие шаги... Рука на плече — первое прикосновение Владыки к нему. Какая же у него легкая рука. И перчатка не удерживает жара, исходящего от ладоней Валы, так, что можно и обжечься.
— Вот, мальчик — вот и твое истинное имя.
Раэндиль вскинул непонимающие глаза — глубокие заводи в зимней степи, голубое на белом. Не мог никак найти хоть одного слова, жеста. Как же рассказать ему о том, чем полна душа? Имя... Какое же дашь ты мне имя, господин мой, учитель мой?
— Тэль-Тинни.
На здешнем наречии это значило — Серебряная искра.
Обрести имя — не то, что дали тебе малознакомые люди, а истиное — то, что есть ты. Как это много... Как это светло и горько... Волна эмоций захлестывала его. И внезапно он понял — не надо ничего говорить. Не надо даже пытаться выразить все это. Есть то, что должно оставаться недосказаным, непроизнесенным. Всегда — как бы не рвались с губ слова любви и преданности. Потому что — сумей сохранить это в себе и доказать действием. Не оскорбляй своей любви клятвой. Истинной верности не нужны обещания. Мелькор смотрел прямо на него — и в его глазах Раэндиль читал подтверждение своим мыслям. И было молчание, что выше слов...
