Подорожный страж

Знал бы он, какое новое испытание уготовила ему судьба и куда он уже, сам того не зная, угодил!

Дрэга на его плече сидел совершенно спокойно, страж тоже не шелохнулся, и поэтому когда совсем рядом, буквально за его спиной, вдруг громко фыркнула лошадь, Стёпка перепугался мало сказать до смерти. У него просто душа в пятки осыпалась в самом прямом смысле этого слова, и внутри всё обмерло. От пронзительного испуга он даже не нашёл в себе сил оглянуться, так и стоял, оцепенев и сжавшись, и ждал... сам не знал, чего ждал. Он всеми своими слишком поздно обострившимися чувствами ощутил, что это вовсе не весские дружинники догнали его и не маги-дознаватели — те не стали бы так тихо подкрадываться. Нет, это был кто-то совсем другой. И этот другой почему-то ничего не говорил и не кричал радостно на всю тайгу, что, мол, вот я и изловил тебя, демон, и таперича ты от меня никуда ужо не денесся. Нет, он сидел молча, чего-то выжидая, и только лошадь его пофыркивала и побрякивала удилами или как там называются у них эти железяки во рту.

Стёпка сглотнул, ему страшно хотелось оглянуться, и ему до жути страшно было оглядываться. Он боялся испугаться ещё сильнее. Расслабился, дурак, на свежий воздух выбрался, даже оглядеться не сообразил, балда демонская. Хотя чего тут оглядываться — ущелье до самого поворота, как на ладони. И как это получилось, что он никого не заметил?!

Лошадь переступила, хрустнув камешками, и Стёпка не выдержал — оглянулся и увидел такое, что и в самом деле испугался ещё сильнее, до тошнотной пустоты в желудке и обморочного потемнения в глазах, потому что по закону подлости худшая из догадок оказалась верной.

Рядом с ним, прямо за его спиной, в двух шагах на гнедом коне сидела Старуха-с-Копьём. Та самая Старуха, век бы её не встречать. Нависала над ним, заслоняя солнце и половину неба. От её унылой, закутанной в серый плащ фигуры ощутимо веяло чем-то неживым, чем-то мертвящим и замогильным, так, как не веяло даже от всех вместе взятых скелетов в пещере. Костлявая старческая рука крепко сжимала древко длинного, устремлённого в небо копья с широким ржавым наконечником; низко надвинутый капюшон почти полностью скрывал лицо, и темнота под ним была слишком тёмной, и смотрели из этой темноты на Стёпку неразличимые, но ощутимые глаза, так давяще и угрожающе смотрели, что вспомнились разом и Саурон, и Дарт Вейдер, и Волан-де-Морт.

Выследила! Догнала! Подловила! Так вот кто крался за ним по ущелью, вот кого он всё время чувствовал за своей спиной. Ну, злыдня! Ну, углыда! Стёпкин испуг стремительно смыло горячей волной злости. Ладно весичи, но этой-то карге чего от него потребовалось? Ей-то он чем помешал?

Страж, до этого пребывавший в оцепенении, пробудился, почувствовав злость хозяина, больно кольнул кожу, и Стёпку с головой захлестнула могучая сила. Она нахлынула на него как цунами, она вскипела у него в груди огромной приливной волной, и он ощутил себя почти суперменом. Он мог ломать скалы одним движением руки, он мог играючи раскидать всех врагов, он мог скрутить любого мага в бараний рог, он мог почти всё. Не было в этом мире героя или чародея могущественнее его и поэтому он не боялся никого. И уж тем более он не боялся этой жалкой Старухи, непонятно зачем взгромоздившейся на коня и таскающей с собой никчёмное копьё с давно рассохшимся древком и насквозь проржавевшим наконечником. Кто она такая, как она только посмела встать у него на пути?! Как посмела смотреть на него так, словно он в чём-то перед ней виноват, и даже больше того — словно он должен тут же перед ней пасть на колени?

Это восхитительное и пугающее ощущение небывалого всемогущества длилось недолго, едва ли больше пары секунд. Потом Старуха ударила его копьём прямо в грудь. Ударила без замаха, непонятным образом ухитрившись в мгновение ока опустить тяжеленное копьё и направить его в цель одной рукой. Увернуться он не успел. А был, между прочим, уверен, что увернётся. Но она оказалась быстрее. Или могущественнее.

Всей своей увесистой, убийственной остротой копьё вонзилось точно в стража, и Стёпке показалось, что тот в последний миг попытался увернуться, словно решил, что если уж не удалось спасти хозяина, то надо спасаться самому.

Раздался страшный хруст... Тяжёлый наконечник, до изумления легко пробив крепкую бронзу амулета, ломал Стёпкины рёбра, разрывал сердце, крушил позвоночник, пробивал тело насквозь и высовывался, окровавленный, из спины, нанизав тщедушное тело, как безжалостная булавка нанизывает угодившего в плен мотылька. Вот и всё, мелькнуло в голове, вот, оказывается, как убивают и что чувствуют люди, когда их в битве протыкают насквозь. Неужели меня взаправду убили? А как же всё?.. И зачем?..

Он некоторое время стоял с закрытыми глазами, ждал, когда Старуха выдернет из него копьё, чтобы после этого спокойно и без помех упасть поудобнее на жёсткую землю и — наконец — умереть. Боли не было никакой. Наверное, копьё вместе с позвоночником перебило и все отвечающие за боль нервы. Странно, но копья в груди он тоже совершенно не ощущал.

Смерть не торопилась с приходом, и Стёпка даже подумал, что на самом деле он уже умер, просто мозг его с этим печальным фактом ещё не успел смириться, и если сейчас открыть глаза, то можно ещё увидеть, улетая в небо, оставшееся внизу своё, уже мёртвое тело, и подлую Старуху на коне, ухмыляющуюся, наверное, и бесконечно довольную...

И он открыл глаза. И обнаружил, что пока никуда из своего тела не улетает. Старуха всё так же сидела перед ним и смотрела на него из-под капюшона. И её конь тоже смотрел на Степана, очень мирно и приветливо. Страшное копьё не торчало из Стёпкиной груди, Старуха опять держала его вертикально, уперев нижним концом в специальную подставку у правой ноги.

Он опустил голову и уставился на рубашку. Ни жуткой раны, ни следа крови — он был совершенно невредим! Жуткая ведьма вовсе не убила его, она... Она, похоже, убила стража. Убила его зачем-то своим дурацким призрачным копьём. И страж превратился в обычный кусок металла. Стёпка прижимал его ладонью к груди и не чувствовал никакого ответного движения. Совершенно ничего. Страж ему теперь даже стал мешать, потому что он вообще не привык носить на шее такие тяжёлые украшения, если можно было назвать украшением тяжеленную бронзовую бляху с острыми краями.

Я не умер! Я жив! Какое счастье!

Стёпка сглотнул и прислушался к тому, что происходит в его ничем не проткнутой груди. Внутри всё было в порядке. Стучало сердце, дышали лёгкие, нетронутый позвоночник не очень уверенно после пережитого ужаса, но всё же держал спину. Быть живым оказалось так хорошо, что Стёпка даже забыл, что Старуху надо бояться. Она его не убила сразу, значит, не убьёт и потом. Да и с чего бы ей совершенно постороннего демона убивать? Он же не сделал ей ничего плохого, слова грубого не сказал, даже замахнуться не успел, хоть и собирался.

Из-под капюшона по-прежнему виднелся только острый подбородок, но невидимые глаза пристально смотрели на Степана, и он, подняв голову, постарался так же твёрдо посмотреть в ответ. Старуха чуть качнула головой, словно кивнула, и протянула к нему левую руку, с обращённой вверх открытой узкой ладонью. Она хотела, чтобы он что-то ей отдал. Стёпка помедлил секунду и полез за пазуху. Старуха сначала убила стража, а теперь хотела забрать то, что от стража осталось. Придётся отдать, никуда не денешься. Сильный всегда прав, а сильным здесь был явно не малолетний демон...

Но она указала длинным сухим пальцем на карман джинсов. Деньги? Нож? Или... Стёпка не сразу вспомнил, что в кармане лежит тот подобранный им браслет мёртвого чародея. Вот что она хотела! Ей нужен браслет! Мог бы и сразу догадаться.

Он уже вытащил браслет из кармана, когда страж вдруг ожил и сделал робкую попытку помешать. Он бессильно ворохнулся на груди, кольнул кожу, но на большее его не хватило. Значит, не до конца его убили.

Старуха медленно склонилась к седлу, протягивая руку. Казалось, она не была уверена в том, что демон захочет отдавать случайную добычу. А Стёпка и в самом деле засомневался. Умом-то он понимал, что отдаст, что Старуха так или иначе завладеет браслетом, но ему вдруг пришло в голову, что он может совершить страшную, непоправимую ошибку. Что, получив браслет, Старуха тут же превратится в непобедимую злобную колдунью, и в Таёжном улусе сотни лет будут проклинать незадачливого демона Стеслава, который своими руками подарил злодейке власть и могущество вместо того, чтобы навсегда изгнать её из мира живых в мир мёртвых. Что вот сейчас истекают последние секунды, когда ещё можно всё страшное и жуткое не допустить, не позволить... Попробовать, что ли, убежать?.. Ага, пешком от коня убежишь, как же... Тем более что здесь и бежать некуда.

Старуха не торопила его, ждала спокойно, но Стёпка видел, что её высохшая рука с морщинистой почти коричневой кожей чуть заметно дрожит. Конь мотнул тяжёлой головой, коснулся тёплыми мягким губами Стёпкиной руки; в его большом выпуклом глазу смешно отражалось бледное лицо демона. Ну что хотите со мной делайте, а не могло быть у злобной колдуньи такого доброго, тёплого, настоящего коня, который так забавно фыркает и щекотит кожу! А тут ещё и Дрэга перепрыгнул с его плеча прямо на старухино колено и тоже глазки выкатил: мол, что же ты, хозяин, медлишь, что тебе ещё неясно?

И Стёпка решительно вложил браслет в протянутую руку.

Выпрямившись, Старуха поднесла браслет к лицу, долго разглядывала его, затем убрала в складки плаща. Гром не грянул, мрачные тени не полезли из-под земли, потусторонние голоса не завопили торжествующе, глаза Старухи не загорелись дьявольским огнём. Стёпкины опасения не оправдались, и он осторожно перевёл дух.

Старуха сгорбилась, поникла узкими плечами, и словно замерла в раздумье. Стёпка не знал, что ему делать. Он потоптался в нерешительности, погладил коня по мягкой тёплой морде, затем, приглядевшись, с удивлением увидел, что по впалым щекам Старухи бегут слёзы. Страшная призрачная колдунья, которую в позапрошлом веке едва сумели извести чародеи, которой до смертной дрожи боялись все в тайге, плакала самыми обыкновенными слезами, плакала как обычный человек; слёзы бежали неостановимо, они капали на плащ, на седло, Старуха их не вытирала, она их словно бы и не замечала.

Стёпке стало неловко и он отвёл глаза. Что-то здесь не так. Злобные колдуньи не плачут горькими слезами, получив чародейский браслет. Что-то здесь совсем не так.

Да-а, вдруг сообразил он, а плакать-то надо не ей, а мне. Просто-таки рыдать надо. Ведь стража-то у меня больше нет, не работает он больше, так, еле-еле ворохается. Как же я теперь до Ванеса доберусь? Первые же встречные весичи повяжут меня в два счёта и в загребущие руки магов-дознавателей передадут с превеликим удовольствием. И поминай тогда меня как звали. Он даже слегка разозлился на Старуху: мой оберег испортила, себе браслет захапала, да ещё и плачет. Может, она от счастья плачет, что глупого демона сумела так легко облапошить?

Конь между тем развернулся и неторопливо двинулся по ущелью, отчётливо звякая подковами по камням. Старуха даже не оглянулась. И первой Стёпкиной мыслью поэтому было: ура, уезжает! Одна, без меня, я ей не нужен! Швобода, швобода!.. Затем он увидел сидящего на старухином плече дракончика; потом и сама Старуха подняла руку и не требующим пояснений жестом поманила: давай, мол, мальчик, не отставай, двигай за нами.

Пришлось двигать.

Прошли они таким образом с половину ущелья. Старуха всё так же не оглядывалась и не спешила. Дракончик порой возвращался к Степану, затем вновь уносился к жутковатой всаднице. Вот так и будем тащиться до самого выхода, пробурчал он про себя, и тут же выяснилось, что нет — не до самого.

По правую руку, в отвесной скале темнела довольно широкая трещина, Степан мог бы поклясться, что совсем недавно её здесь не было. Уж он-то такую заметную деталь пейзажа никак не мог пропустить, проходил ведь мимо, во все глаза по сторонам таращился. Опять магия, не иначе!

Дракончик курлыкнул и отважно нырнул в трещину — мрак пещер и подземелий был ему не страшен. Старуха легко — слишком легко для двухсотлетней колдуньи! — спешилась, покосилась мельком на стоящего поодаль мальчишку и тоже шагнула в темноту разлома, ей даже нагибаться не пришлось.

Стёпка постоял, посмотрел на меланхолично помахивающего хвостом коня, на порхающих высоко в небе диких дракончиков... Вздохнул, подошёл поближе. Затем ещё ближе.

Тоже, что ли, войти?

Разлом манил и пугал одновременно. Больше даже манил, чем пугал. "Я только одним глазком посмотрю. Интересно же."

А потом он стоял и смотрел, и не одним глазом, конечно, а двумя, смотрел и не совсем понимал, что происходит и что он перед собой видит. И далеко на сразу у него в голове сложилось, что вот эта не пещера даже, а просто трещина и была тем местом, в котором старуха и жила... все двести лет, наверное. Ужас. Беспросветный унылый ужас. По-другому и не скажешь. Это было даже хуже тюрьмы. Какой-то приют для бомжа без малейшего намёка на самые простые и удобства. Неужели Старухе здесь нравилось? Неужели она не могла подыскать себе что-нибудь более подходящее, более уютное, более похожее на нормальное человеческое жилище? Здесь же сплошной камень — снизу, сверху, по бокам. У дальней стены расстелены прямо на полу ветхие тряпки — это, похоже, лежанка. Тут же — большой плоский камень, служащий, по-видимому, столом, и посуда на нём стоит убогая до невозможности, если это вообще посуда. Сбоку от этого почти стола чернеет место для костра, едва обозначенное несколькими валунами. И всё! И больше ничего! Как тут можно было жить? Ладно летом, а зимой? А в морозы?

Старуха стояла спиной к Степану и пребывала, казалось, в глубокой задумчивости. Смотрела, слегка склонив голову в капюшоне, на своё убогое хозяйство и осторожно, почти невесомо трогала кончиками пальцев то ветхие тряпочки, хаотично развешанные по стенам, то воткнутые в трещины давным-давно засохшие букетики, то стоящие на столе убогие деревянные тарелки, то висящий над кострищем кривобокий глиняный горшок... Неужели она в нём готовила себе еду?

Устроившийся на единственной, пристроенной высоко над головами самосветке, дракончик тихонько пощёлкивал, и больше ни единый звук не нарушал тишины. Стёпка, замерев, смотрел на Старуху, на её странные, колдовские жесты... Она, наверное, в самом деле колдует. Вот, опять принялась трогать свои букетики-верёвочки, уже по третьему разу...

Как будто вдруг надумав что-то Старуха решительным жестом смела со стола тарелки, да так, что они отлетели к стене и одна даже раскололась. Следом за ними последовали букеты и вообще всё, что висело на стенах и торчало из щелей. Досталось и горшку. Его Старуха просто пнула, и нелепый сосуд разлетелся на кусочки с жалобным хрустом. Разбушевавшаяся хозяйка несколькими движениями превратила в пыль, труху и щебень всё, что хоть как-то оживляло этот каменный мешок.

Испуганный — или притворившийся испуганным — дракончик сорвался с самосветки и приземлился на Стёпкино плечо. Старуха ринулась на выход. Степан попятился и не успел освободить проход. Старуха прошла мимо, она прошла почти сквозь него, и сухой, горьковатый запах её одеяний заставил его закашляться. Она пахла не магией, она пахла прокалёнными на солнце травами, горячей землёй и смолистым дымом.