— Подождите, Леонид Ильич! А горячее как же? Супчику похлебать? Без первого — что за обед!? Я просто обязан доложить Чазову, что вы от первого отказываетесь!
— Угу, дожили, называется! Одни доносчики вокруг собрались! Куриный бульон найдется, надеюсь? Вот, маленькую чашечку бульона. А тебе всего этого — мало, что ли? Не наешься, что ли?
— Как вам это удается — не знаю, Леонид Ильич, но я, мы — охрана — мужики-то вроде все здоровые, тренированные, но только ваш режим питания никому из нас выдюжить не под силу. Только вам по плечу. Таковы факты!
После недолгих препирательств Леонида Ильича Брежнева с начальником охраны, было решено, что обедают все-таки вместе, по одному меню, но Рябенко получит в бульон кусок курицы, а на второе две сосиски с двойным овощным гарниром.
Обедали в небольшой комнате, примыкающей к кабинету, за одним столом: Брежнев в торце, как бы во главе скромного застолья на двоих, Рябенко примостился слева сбоку, чтобы, в случае чего, помогать Леониду Ильичу — подать что-то, придержать... Обед на просторной тележке (каркас никелированный, поднос посеребренный, всё — ручная работа) привез официант, он же все и расставил аккуратно и сноровисто, и был отпущен, потому что Леонид Ильич не любит обедать на глазах у посторонних. Личная охрана, вроде Саши Рябенко или Володи Медведева — совсем иное дело, они почти семья.
Из комнаты есть вход в туалетную комнату, перед обедом сначала Брежнев туда зашел, а потом и Рябенко. Но Рябенко, в отличие от Брежнева, только руки сполоснул, предпочитая перетерпеть малую нужду: Леонид Ильич, конечно бы, не возразил и в остальном, потому как человеческий организм — это человеческий организм, но вся брежневская обслуга знает: при нем лучше бы не пользоваться предметами его личного обихода: туалет, ручки с карандашами, стул, кресло... не дай бог очки! Ухаживать, обслуживать чистить — да, пользоваться как своим — ни-ни!
Рябенко сидит сбоку стола, прямо перед ним, вдоль стены, обширный книжный шкаф, весь заполненный книгами. В основном, это многотомные труды основоположников марксизма-ленинизма, а также энциклопедические словари, красочные альбомы с видами Ленинграда, Москвы... Только не припомнит Рябенко, чтобы Леонид Ильич книжку с полки доставал и ее перелистывал. Читать что-либо постороннее Брежнев весьма не любит, он даже документы предпочитает брать на слух. Писать — в основном только росчерки на документах. Иногда в дневник нацарапает немножко... Пару раз Рябенко умудрился заглянуть в дневниковые записи — второпях, пока Леонид Ильич по нужде отлучался... Ничего интересного, просто обрывки того, что Рябенко и так наблюдал воочию. Основная работа Леонида Ильича — общение, по телефону (или по селектору), или очно: с глазу на глаз, в узком кругу, на охоте, на расширенном заседании, с трибуны...
"Поели. Теперь можно и поспать"
Рябенко мысленно произнес фразу из мультфильма "Дюймовочка" и, конечно же, угадал. Он видел, как Леонид Ильич выколупнул из левого кармана брюк желтенькую облатку. Угу, "ноксирон". Таблетка там единственная осталась, так что ситуация терпимая, даже Чазову можно не докладывать.
— Ну, что ж. Подзаправились, можно сказать, неплохо. Саша, я немножко отдохну, с часок. Посмотри, чтобы никто не беспокоил меня в это время. Если что серьезное — Андропов, Косыгин, ну, ты понимаешь, Никсон, там... — буди без колебаний. Озаботься, чтобы селектор, телефон... звук приглуши.
— Все на контроле, за всем лично догляжу, Леонид Ильич! В пятнадцать ноль-ноль разбудить?
— Да, в самый раз получится.
Послушный звонку официант, в мгновение ока собирает на тележку столовую посуду и исчезает так же мгновенно и бесшумно, как появился.
Рябенко с привычной ловкостью — не хуже штатной камеристки — переоборудует тахту в спальное место: плотная (но не жесткая!) подушка, роскошный коричневый плед из верблюжьей шерсти...
Пиджак снимаем... ботинки снимаем... обувную ложку не забыть приготовить, чтобы не как тогда... Пуговицы на брюках и узел на галстуке Леонид Ильич сам распустит...
Шторы задергиваем.
— Приятного отдыха, Леонид Ильич!
Г Л А В А 7
Погрязла Вечность в суете сует. Микуле бы поразмышлять о чем-нибудь таком... об офигительно важном... О расставании с городом детства, к примеру, и о своей дальнейшей жизни в Москве... Или... опять о ней, о той, которая... Ира, Ирочка!.. А он живет себе, доживает в Павлопетровске последние дни, словно бы ничего и не случилось! Хотя, Ирка, вроде бы, тоже будет в Москве учиться, одно это уже радует, авось... Но он ей наверняка безразличен. Впрочем, и Лук тоже, что несколько утешает. Может быть, он и признался бы Ирке в своих Чувствах... понимаешь... Но... недаром древние говорят: "Открытое сердце похоже на урну." Короче говоря, если без уверток, страшно признаваться! Один только Лук в курсах, но Лук — это друг.
А квартира-то разорена: все комнаты в узлах, мешках, чемоданах этих дурацких! Родители велели не трогать ничего, да он и не собирался.
— Алё!.. Что?.. Так ты еще дома? Не, Лук, ну ты вааще! Я думал, ты уже под дверью скребешься, а ты... Ладно, давай, давай быстрее! Жрать же хочется!
Мику нынче крепко подвезло: мама срочно улетела в Москву, чего-то там с квартирой — то ли бумаги заполнить, то ли насчет ключей, а отец двумя днями ранее умчался в Нефтеюганск, во внезапную командировку, и Микуле двое суток с лишним выпало счастье жить одному! Что хочешь — то и делаешь!
Скоро подтянется Лук, и там, на кухне, они пообедают — мамусик большущий запас провизии наготовила, и первого, и второго, и прочего, только вынуть и разогреть!..
— Ты обедал уже?
— Нет еще. — Лук соврал Микуле, бабушка успела влить в него тарелку вкуснейшего борща со сметаной, а к нему был еще и маленький мосол с говядиной — Лук очень любит обгладывать мясо с косточки! Но это случилось давно, больше часа назад, и Лук уже вполне готов составить достойную компанию голодному другу. Опоздал же он потому, что бабушка стреножила его прямо на выходе и заставила вынести помойное ведро. С недавних пор городские власти внедрили новацию: вместо стационарных помойных участков во дворах многоэтажных "кубиков" стали ездить специальные помойные грузовые машины, дважды в день. Пробибикала — хватай ведро и беги-торопись на мерзостный запах: мусорщик примет у тебя, в порядке живой очереди, ведро, вытряхнет (или выльет) содержимое в недра своей "мусорки", а ведро вернет. Ухо при этом надобно держать востро: зазеваешься — частицы помойной дряни могут попасть тебе на рубашку, а то и на лицо. Лук всеми фибрами души ненавидит выносить мусор на передвижную помойку! Ему почему-то кажется стыдным, что знакомые девицы могут увидеть его в помоечных интерьерах, с ведром в руках. А с ведра опять течет, бр-р-р! Но куда деваться — не бабушке же выбегать.
На днях, после последнего школьного звонка, Лук — он давно готовился, и, вот, дождался нужного момента! — приступил к Марфе Андреевне с допросом:
— Бабушка!
— Аюшки?
— А помните, как первого сентября, в первом классе я вам предложил учиться грамоте и всему прочему параллельно со мной?
— Нет, не помню. Я же старая, память дырявая.
— Ага, старая! Десять лет назад вы мне точно то же самое сказали, что старая! А вот согласились бы, так теперь рассекали бы наравне со мной и в алгебре, и в астрономии! Что дальше от Земли, например, Юпитер или Венера, а? И уж всяко читать бы научились!
Бабушка в ответ на шутку любимого внука колыхнулась всем своим маленьким дородным телом и крутит гладко причесанной головой-репкой:
— Ой, уморил! Да зачем мне твоя Венера, сопли да холера!? Мне главное, чтобы у вас с Володей все путем было, да чтобы у меня ничего не болело, ни в боку, ни где еще!..
Лук скептически ухмыляется, а сам сокрушенно понимает про себя: да, семьдесят семь лет бабушке (а по иным странным версиям и восемьдесят один год...), какая уж тут астрономия. Эх...
Пора звонить Микуле и бежать, и так уже опаздывает против обещанного...
— Привет!
— Здорово!
— Ну, что, Мик, ты, вроде бы, предлагал зашлаковаться? Яичница опять?
— Нет, котлеты рубленые из говядины, плюс овощи, типа, запечённый рататуй, я уже подогрел, пока тебя ждал. И что значит — опять? Когда ты у меня в последний раз яичницу ел?
Коварный Лук только и ждал этого вопроса, к которому давным-давно уже приготовился при помощи старых газет — временами ему очень хочется выпендриться и продемонстрировать другу возможности своей памяти, якобы тоже феноменальной:
— В начале учебного года, в субботу, пятнадцатого сентября. Ну, помнишь, там еще этот... забыл... на престол шведский залез... Густаф XVI, вспомнил!
— Угу, и дважды соврал. Даже трижды. Яичницу я готовил в воскресенье, двадцать третьего сентября одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года, когда предки в Курган в гости к дяде Паше уезжали, а в субботу пятнадцатого сентября королём Швеции стал 27-летний Карл XVI. Густаф — не основное имя, а типа клички.
Не знаю, говорит ли тебе хоть что-нибудь фамилия Бархударов? Подозреваю, что нет.
— Угу! Один ты у нас такой умный выискался! Вместе русишу учились по Бархударову и Крючкову!
— Принимается, прощаю.
— Чиво, чиво???
— Лекцию хочу прочесть. Коротенькая, просветительская, по поводу твоего Густава и прочих коронованных особ.
— Разрешаю. Только чтобы коротко, и чтобы на плите не подгорело, а то забудешь...
Лук любит меня подкалывать, особенно по поводу моей памяти. Кстати говоря, я действительно способен проворонить чайник на плите, или воду в ванной... Я помню, абсолютно помню... и отвлекаюсь иногда. Как самый простой смертный.
— Цитирую: согласно объяснениям Бархударова Л.С., отпрыска автора наших учебников, в сложившейся традиции перевода некоторых имен с английского на русский существует сложившаяся традиция исключений.
Так, например, английские имена Charles, George, James, William обычно соответствуют русским транскрипциям Чарльз (Чарлз), Джордж, Джеймс, Вильям (Уильям). За исключением тех случаев, когда эти имена обозначают королей; и тогда они переводятся с английского на русский язык как Карл, Георг, Яков Вильгельм. Причем, именно царствующих...
— Да? А не королевствующих?
— Лук, заткнись, пожалуйста, не сбивай. Скажем, наследник британского трона царевич Уэльский, если взойдет на престол, будет числиться в русском языке не Чарльзом уже, но Карлом, а новорожденный королевич Джордж Александр Луи так и будет Джорджем, пока до него не дойдет очередь воссесть на царство и стать Георгом. Но вот если одного из наследников назовут Джейкобом, а не Джеймсом — ну тогда опять не знаю, что будет с английской монархией!..
Аналогичное исключение действует и для некоторых библейских имен: по-английски Abraham, Isaac, Moses, носимые в быту, передаются на русский язык как Абрахам (Абрам), Айзек, Мозес — а вот если это чисто библейские персонажи, то по-русски будут Авраам, Исаак, Моисей.
— Ты мне мозги этими дурацкими исключениями не парь, достаточно! Ты лучше скажи, почему трижды? Где тут трижды, Микулидзе, когда дважды, если даже хотя бы на миг поверить в твою дурацкую эфемерную правоту? Считать научись для начала.
— Тапочки надевай, пыли полон дом, а подметать некому. В-третьих, ты ведь ни хрена не вспомнил, а просто нашел в старой газете, сидя на толчке — либо в "Ленинском знамени", либо в "Правде"... Вот тебе и трижды. Теперь слушай настоящую новость: вчера Жуков умер!
— Какой Жуков!? Маршал? Ох, ни фига себе!
— Да, маршал победы. Голоса передали. Ну, что, Лук, вдарим по такому случаю? Для аппетита?
— По какому такому? Что Георгий Константинович умер? Ни фига себе повод!
— Да нет! Чтобы отметить "аут" — школа-то позади. А я вааще уже всё! На той неделе в Москву жить переезжаю, с концами. Тапочки надень.
— Да надел я уже, надел! За упокой школьного образования, говоришь? Тогда наливай. А чё у тебя?
— Ирландский вискарь, Рарест Винтаже!
Микула по своему обыкновению, возникшему еще в начальной школе, любит искажать звучание иностранных слов, и сейчас Лук этому рад: у него есть повод "отбомбиться" в ответ на неудавшуюся мистификацию с памятью о яичнице.
— Микула, ну ёкарный бабай! Я хоть и ни фига не понимаю в английском, в отличие от тебя, полиглота сельского, но ты мог бы и не коверкать названия. Ох, слышали бы тебя Татьяна Васильевна или Элла Мефодьевна! А еще тинэйджер, типа! Я подарю тебе носовой платок, чтобы ты не рукавом красоту наводил!
Упомянутые тетки — это "англичанки", у которых довелось учиться вчерашним школьникам, Луку и Микуле, "ёкарный бабай" — это Микулино выражение, он его подцепил от отца и дяди, Лук намеренно его употребил, дабы поддразнить друга. Лук очень любит слащаво подражать-юродствовать, передразнивать назидательные нотации взрослых. Иногда его кривляния раздражают Микулу, иногда нет.
Лук, потирая над рюмкой только что вымытые руки, выговаривает Микуле противным голосом, а сам весь напрягся в "предвкушении": пиво еще туда-сюда, но более крепкие алкогольные напитки даются ему "поперек" — не то что многоградусные водку или коньяк, он даже стакан портвейна выпивает с трудом, еле сдерживая рвотные позывы. Микула знает об этой досадной особенности своего друга, но чисто абстрактно, без примерки на себя, ибо сам он способен залпом выпить стопарь-другой-третий сорокоградусной, а также любого другого алкогольного напитка, и даже не поморщиться.
Выпили, заели теплыми овощами. Лук, прежде чем приступить к еде, в течение минуты боролся с рвотными позывами, стараясь скрыть свое состояние от Микулы, а тот, конечно же, увидел. Увидел, криво ухмыльнулся, показав на мгновение щербинку в переднем зубе, но смолчал сочувственно.
— Еще по рюмахе?
— Да не, на фиг! Можно было бы, но боюсь, что предки унюхают. К черту! Вот, поеду в Ленинград, поступлю в универ, вот тогда можно будет побалдеть без оглядки. Они и так мне постоянно парят головные мозги примером старшего брата.
— А что, а где он сейчас?
— Где-то в Белоруссии, в ракетных частях, сержантом. Еще почти год трубить.
Лук неохотно говорит о неприятностях, приведших брата-студента в ряды советской армии на срочную службу, и Микула не настаивает на дальнейших объяснениях.
В каждой рюмке чешского хрусталя уместилось где-то под шестьдесят граммов виски, этого оказалось достаточно, чтобы друзья почувствовали опьянение, легкое и не стойкое. Микуле, с его массой в 83 кило, такая доза вообще пустяк, а у Лука голова все же-таки "поплыла", но признаки опьянения "с первой рюмки" ему кажутся проявлением слабости, недостойной настоящего пацана.
Друзья сидят на кухне, за столом, по-взрослому: перед каждым две плоские тарелки, расписные бело-синие, "под Гжель", на одной салат из вялой зелени, обильно политой белым чесночным соусом, на другой котлетища-глыбища среди гарнира из овощей. Гарнир вкусный, под стать котлете, но Лук предварительно выковыривает из него дряблые ломтики болгарского перца — перец он ни в каком виде не любит.
