Еретик. Книга 2

Ответ на этот вопрос Гийом прекрасно знал и был твердо убежден, что заслужил то умиротворенное, в котором теперь пребывал.

Воистину, недавно отступившая с земель Франции долгая зима по праву заслужила титул самого неприятного периода его жизни. К мучившим Гийома вопросам, приносившим страдания разуму и сердцу, прибавились страдания телесные. Нескончаемый пост, который в зимнее время стал еще строже, теперь не только отнимал физические силы — он не давал согреться. Неделю за неделей Гийом не находил тепла даже в собственной спальне и по ночам, укутавшись в тяжелые теплые одеяла, тратил остатки сил на нескончаемую дрожь. Первое время он даже не понимал, отчего чувствует себя таким больным и истощенным. Состояние его притом ухудшалось день ото дня. Во время тренировок, когда ослабшие мышцы не могли удержать тяжелый меч, Гийом скрипел зубами в приступах бессильной злобы, не понимая, как Ансель, живущий в точно таких же условиях, умудряется сохранять свое телесное и духовное состояние столь крепким. Тот отвечал лишь, что и к посту, и к прочим ограничениям стоит подходить с умом, участливо интересовался, что беспокоит графа, и уверял, что постарается ответить на все его вопросы и помочь, чем сможет.

Гийом верил ему, но не задавал вопросов. Сомнения, терзавшие его душу, казались ему предательством по отношению ко всем, чье мнение они затрагивали. Телесную же слабость он считал жалкой и не заслуживающей прощения, и оттого никому старался о ней не говорить. Однако в его жизни был человек, скрывать свое состояние от которого у него не получалось, на какие бы ухищрения он ни шел.

Элиза.

Беспокойство, которое Гийом каждый раз видел в ее глазах, и раздражало его, и наполняло его сердце теплом. Но это тепло, как ни странно, влекло за собой новую волну душевной боли. Это мучило его, но он не мог обратиться за помощью.

«Жалкий. Слабый. Ничтожный. Ты не должен позволять кому-либо узнать, что в глубине души ты мыслишь, как терзаемая чувствами барышня!» — ругал он себя.

Гийом отвлекался на других девушек, не запоминая ни их имен, ни даже лиц. Он бывал с ними груб, требователен и порою жесток, но ни одна не осмелилась сопротивляться ему или осудить его. Ни одна не могла показать, что он не получит того удовлетворения, которого ищет. Гийома терзала мысль, отчего же тогда он не может остановиться, отчего так страстно пытается заполнить ту пустоту, которую может заполнить лишь Элиза. Он думал о ней, думал постоянно — ворочаясь ночами в постели, мучимый кошмарами или бессонницей и лелеющий надежду, что рано или поздно она окажется рядом. Не успев удалиться в дальние закоулки разума, мысли об Элизе возвращались вновь. Гийом не мог подавить те страстные образы, которые приходили к нему и искушали его. В глубине души он искренне не желал, чтобы они уходили, и одновременно боялся, что они никогда не оставят его.

«Повод… условность, оскорбляющая чистоту истинного чувства! Разве могу я причинить ей подобное зло? Разве должен добрый христианин так мыслить? Отчего же я…»

Мысли прерывались тихим страдальческим стоном, заглушенным подушкой. Гийом корил себя за это, но ему казалось, что его муки страшнее тех пыток инквизиции, о которых когда-то с ужасом упоминал Ансель.

«Словно демоны изо всех сил пытаются совратить меня. Разорвать меня изнутри. Я не должен им поддаваться», — изнывая, вновь и вновь думал юноша и старался спасаться молитвами, которые не помогали.

Несколько раз он срывался и обнаруживал себя с опустошенными кубками из-под вина в руках, а затем выслушивал рассказы о том, что натворил и кого на этот раз обидел. После таких рассказов по спине Гийома каждый раз пробегал холодок. В его памяти частенько оставались воспоминания о том, куда он ходил и что делал, но он не помнил, когда успевал оскорблять людей. Словно, когда разум его был затуманен, сидящий внутри демон нашептывал ему самые злые, самые обидные и жестокие слова, которые можно было сказать конкретному человеку, и заставлял произнести их с непоколебимой уверенностью.

Один раз он не запомнил, как обидел Элизу. Помнил лишь, что сказал какую-то колкость, и девушка убежала, не попрощавшись. Почувствовав, что что-то не так, Гийом беспомощно пришел к ней, желая мира. Он не выдержал бы, если б потерял ее.

Глядя на обессиленного и пристыженного графа, лицо которого теперь напоминало кожаную маску натянутую на череп, Элиза согласилась выслушать его и, когда он сказал, что не помнит тех грубостей, что наговорил ей, она — милостью Божией — поверила.

— Что я сказал тебе? — сокрушенно спросил Гийом. — Прошу, помоги мне вспомнить, я ведь был не в себе!

Элиза вздохнула, подавив неприязнь.

— Ты сказал, что мы никогда не сможем близко общаться, потому что я ведьма, и то, во что я верю — ересь. Что по правилам ты должен был бы сдать меня инквизиции, и то, что ты не делаешь этого — милость, которую я должна ценить, а не возмущаться возникающими противоречиями, и не рассчитывать ни на что большее.

Гийом слушал ее с искренним ужасом. Даже в пересказе он понимал, что эти слова причиняют Элизе боль.

— Я… такое сказал? — беспомощно переспросил он.

— В точности, — поморщилась Элиза.

— Если я еще хоть раз скажу тебе что-то подобное, можешь отвесить мне звонкую оплеуху! — с жаром произнес Гийом, попытавшись слабо улыбнуться. — Знай, что я никогда, слышишь, никогда не стал бы даже думать ни о чем таком!

На его счастье, Элиза пошла на мировую. Опасаясь наговорить очередных гадостей, Гийом поспешил уйти.

«Но почему я это сказал?» — в ужасе продолжал думать он. — «Потому что это… правда?» — Несмотря на отвращение, которое вызывали у него эти колкие слова, он попытался честно спросить себя об этом, и понял: — «Нет! Это не правда! А что же тогда?» — Он крепко задумался. — «Это… искаженная правда!» — А затем на него снизошло озарение: — «Это просто то, чего она боится!»

Так странно! Неужто это значило, что он может уловить чужой страх, и что-то внутри подталкивает его облечь этот страх в колкие слова? Почему?

Гийом недоумевал, однако, зная об этой особенности, дал себе слово впредь следить за языком.

За несколько зимних месяцев он успел привыкнуть к странностям.

Весна же принесла перемены во Францию, и перемены эти не обошли стороной небольшое графство Кантелё близ нормандского города Руана. Ввиду вновь развернувшихся военных действий между Англией и Францией, король призывал на службу крупных землевладельцев, и всех, кто обладал достаточно высокими дворянскими титулами. Пока что лишь для обсуждений планов и оценки расстановки сил, но не было никакой гарантии, что неожиданно не начнутся бои в северных регионах и не придется немедленно перейти от рассуждений к действиям.

Земли семейства Кантелё находились в прямом подчинении у короля Иоанна, и избежать этой повинности было невозможно. Когда весть об этом дошла до графства, Гийом попросился ехать вместе с отцом — а то и вместо него. Однако и старший граф, и графиня, и сам Гийом понимали, что благородное намеренье останется лишь намереньем. Брать с собой в подобную поездку молодого человека, не обладающего ни дипломатическим, ни военным опытом, было бы неразумно. Как неразумно было бы и отправлять на войну единственного наследника целой семьи, рискуя навсегда оборвать род, а принадлежащие ей земли — оставить без управления.

Стоя у ворот и обнимая мать, тихо плачущую и машущую вслед уезжающему в сопровождении свиты супругу, Гийом де'Кантелё сам не понимал, грустит или радуется — ведь у него находились причины и для того, и для другого.

Отныне он стал хозяином своей земли.

Помолившись о благополучии отца и о его успешном возвращении домой, Гийом с внезапной собранностью взялся за исполнение свалившихся на него обязанностей, словно они были для него не бременем, а сбывшимся желанием.

Повергнув в легкое недоумение всех свидетелей происходящего, Гийом созвал в главную залу особняка не только управляющего, но и старост нескольких находящихся в его подчинении деревень. Вместе с тем он вызвал наиболее богатых крестьян и ремесленников, а также всех, кто имел отношение к ведению хозяйства непосредственно в особняке.

Предложив скромное угощение собравшимся, граф встал на видном месте посреди залы и сообщил:

— Как все присутствующие уже догадались, на время отсутствия моего отца власть здесь осуществляю я. Если вам кажется, что в силу юного возраста я недостаточно подготовлен, чтобы управлять землей, я выслушаю ваши замечания. Те, что сочту заслуживающими внимания, приму к сведенью. — Он оглядел цепким испытующим взглядом присутствующих. Никто не спешил высказаться.

Гийом с трудом удержал просящуюся на лицо улыбку и сумел остаться предельно серьезным.

— Возражений нет? Чудесно, — деловито кивнул он. — А теперь я хочу, чтобы вы все по очереди рассказали мне о положении дел на своих вотчинах. Будь то жизнь целой деревни или одной кузнечной мастерской, я хочу быть в курсе. Проходят те времена, когда люди полностью зависели от хозяев земель, на которых они живут. Вы — живой тому пример. Многие из вас платят за землю деньгами, а не отдают оброк. Если так будет продолжаться — а мне что-то подсказывает, что будет, и не только в моем графстве — такие, как я, рано или поздно превратятся из господ в обычных работодателей. Я вижу, что многое к тому идет, и хочу, чтобы работать на меня было для вас выгодно. Чтобы вы подчинялись мне не только потому, что обязаны, а потому что это целесообразно. Для этого мне нужно вникнуть во все, что здесь творится. Я смогу быть посредником в ваших делах и помогать, а не только забирать. Я хочу, чтобы эта земля процветала. И мы сможем достичь этого вместе.

В зале на некоторое время воцарилась гробовая тишина.

— Ваше сиятельство, если позволите, — управляющий окликнул графа, и тот перевел на него взгляд, полный вежливой заинтересованности и готовности слушать, — вам вовсе не обязательно утруждаться и вникать во всё происходящее на ваших землях. Это отнимет слишком много сил и внимания. Я бы мог взять на себя часть этих обязанностей и предоставить отчет…

— Ценю ваше желание помочь, однако я хочу вникнуть. — Гийом вновь окинул взглядом собравшихся, глаза его азартно блеснули. Он выдержал паузу и особенно выделил свои следующие слова: — Во всё, что происходит на моих землях.

Разговоры, отчеты и обсуждения заняли весь день, и граф вышел из залы, распустив своих подчиненных, уже глубоким вечером. Он чувствовал себя совершенно измотанным, но внезапно — впервые за несколько месяцев — довольным собой и даже счастливым. Прислушавшись к своим мыслям, он обнаружил, что сознание его занято лишь делами, а на месте мучивших его долгое время размышлений образовалась блаженная пустота.

В легком и приподнятом настроении он направился к себе в комнату, надеясь на заслуженный отдых, однако почти сразу остановился, увидев в полумраке коридора, в котором слуги пока не успели зажечь светильники, знакомый силуэт.

— Ансель! Какая удача, что ты здесь! — воодушевленно обратился Гийом к учителю. — Ты только вернулся из Руана, верно? Мне как раз есть, что тебе сказать. Я…

— Прекрасная речь, ваше сиятельство, — перебил его Ансель, едва заметно улыбнувшись.

— Спасибо. Вообще-то, я учился риторике, и, если у меня не было повода примени… — Он осекся на полуслове и прищурился, чуть склонив голову и изучающе уставившись на Анселя. — Погоди, ты что, был на собрании? Я тебя не видел!

— Я просто не хотел отвлекать своим присутствием.

— Ты что, был там все время?

— Я был там... достаточно, — смиренно кивнул Ансель.

Гийом вздернул подбородок. Эта манера учителя с первого дня знакомства вызывала в нем одновременно недоумение и восхищение. Поймав себя на этой смеси чувств, Гийом улыбнулся и качнул головой.

— Я считал себя внимательным. А скрытного Анселя де Кутта, выходит, не заметил.

Ансель ничего не сказал, лишь небрежно передернул плечами.

— Что ж, значит, мне не придется тебе ничего пересказывать. Тем лучше! — продолжил Гийом. — Я вот о чем хотел поговорить: боюсь, на несколько недель придется прервать тренировки, поскольку у меня не будет на них времени. Либо я буду валиться лицом в грязь. Во всех смыслах. — Он снова хмыкнул, в очередной раз подивившись своему непривычно приподнятому настроению, в котором ему показались забавными даже прогнозы собственных неудач. — Но это ненадолго, имей в виду! Скоро я привыкну, и тогда... К тому же, у меня есть еще несколько идей!

— Ненадолго... — Ансель посмотрел на ученика, задумчиво повторив за ним. — Что ж...

Едва ли не впервые на памяти Гийома Ансель замолк на полуслове и предпочел не договаривать, хотя, по обыкновению, он либо выдвинул бы взвешенный контраргумент, либо выдал лаконичное обоснование правоты своего ученика.Гийом взглянул на него с подозрением.

— Что? — с вызовом спросил он. — Ты мне не веришь?

— Верю, — улыбчиво покачал головой Ансель. — Просто стараюсь привыкнуть к новостям. Четыре года назад я пришел сюда учить фехтованию мальчика, а теперь чувствую себя немного странно, понимая, что ты — не «мальчик», а граф де'Кантелё. Полноправный хозяин своей земли.

Гийом понимающе фыркнул.

— Думаешь, меня так увлечет управление землей, что я позабуду обо всем остальном? Потому что я мечтал об этом всю жизнь? Не скрою, я действительно мечтал об этом. Но брось, Ансель! Ты, что, подумал, я выгоню тебя, потому что на некоторое время перестану учиться фехтованию? — Он усмехнулся. — Нет уж, мне еще многому нужно будет научиться! К тому же идет война. Когда совершенствовать воинские навыки, если не сейчас? Да и, — граф стал чуть задумчивей, — строительство той… ну, ты знаешь, комнаты для… добрых христиан закончили только что. Так что тебе еще многому предстоит меня научить. Раз уж начал. Или бросишь дело на полпути?

Ансель некоторое время молча смотрел на него, будто пытаясь найти подвох в его речах, затем хмыкнул.

— Не брошу, — вздохнул он, встрепенувшись. — Прости, что поддался унынию. — На его лице вновь появилась слабая улыбка. — Не скрою, я уже начал размышлять, где еще мог бы поселиться, чтобы не стеснять здесь никого своим бессмысленным присутствием.

— Подумывал перебраться в Руан? — ядовито усмехнулся Гийом. — Поближе к своим ученикам-инквизиторам? Воистину, я еще не видел человека, который бы так пекся о чужом удобстве: им действительно будет проще арестовать тебя прямо в Руане, а не ехать для этого в Кантелё.