| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Ах ты про это, — спохватывается, — ну когда его уж сильно шпыняли другие ребятки, заступался за него бывало, разговаривал: как с самими обидчиками — так и с их родителями. Так всё ж, бесполезно! Я ж не могу его повсюду сопровождать — а его где поймают, там и бьют...
Подумав, ещё добавил:
— Одно время, Охрим в семинарию хотел податься... Спрашивал у меня совета, мы с ним отдельно богословием занимались. Но, видишь ли... Туда, так просто тоже не брали — будь хоть семь пядей во лбу. Вот тебя бы... Хм, гкхм... Возможно сердится на меня с тех пор: мол — обнадёжил а потом... Эх!
Вздохнув и перекрестившись на икону, иерей молвил:
— Многие от веры православной отшатнулись и разуверились в Боге, ибо...
Ещё раз тяжело вздохнул и замолчал.
Понятно: "сын полковника не может стать генералом, ибо у того тоже есть сын". Коррупция и кумовство разъела Российскую Империю, как моль — старые плохо просушенные валенки...
Так, так, так...
Думай, думай голова — шапку новую куплю!
Наконец, принимаю решение:
— Устрой мне встречу с Охримом Косым, отец. Но только так, чтоб никто не знал.
Тот, видимо сопоставил мои прежние расспросы про Сапрыкина — с нынешними про его зятька-примака и, всё понял:
— Не трогал бы ты его! И так человек Богом обиженный...
Повышаю голос до лязга стальной гусеницы:
— Бог не обижает человека, отец! Это делают точно такие же люди, как он сам. Но Бог посылает на Землю ангела, чтоб восстановить справедливость! Хоть изредка, согласен — но посылает.
* * *
Нет, не показалось мне тогда!
Охрим Косой лицом был один в один Савелий Крамаров, которому в Голливуде дали играть роль не раскаявшегося агента ГКБ — а одноглазого пирата-неудачника. Настороженный взгляд единственного глаза, заметно напряжённое щуплое тело — кажется, готовое в любой момент куда-то убежать или где-то спрятаться.
Встаю из-за стола, здороваюсь за руку и, как можно приязненнее улыбаясь, приглашаю за стол:
— Давай-ка я тебя чайку из самовара налью — уж больно он у Отца Фёдора духовитый... Вот — сдоба, сушки, сахарок... Угощайся, Охрим, не стесняйся.
То, да сё — но разговор явно не клеился. Парень оказался пускай и "промах" — но далеко не дурак. Не прикасаясь к предложенным яствам, он отхлебнув пару раз "пустого" чаю:
— И, вправду — "духовит"! ...Я хорошо понимаю — для чего ты меня пригласил и теперь обхаживаешь, Серафим. Однако, не теряй попросту времени — против Панкрата Лукича я не пойду. А согласился с тобой встретиться и поговорить, только из уважения к твоему отцу — он почитай единственный из всех, ко мне по-человечески относился.
Сказать по правде, такого не ожидал! Должно быть, наговорили про меня его родственнички — с три больших короба. Ну, что ж... Придётся импровизировать — не в первый раз, поди — уже привык.
— Интересная у тебя логика, Охрим! Против человека, который относится к тебе хуже чем к собаке — ты пойти не хочешь, чтоб помочь сыну человека — который к тебе относится как к человеку... Противоречия никакого не замечаешь?
Тот, кивает:
— Кто-то просто жалеет собаку, гладит её и изредка бросает ей кость. А кто-то берёт бродячую собаку в дом и, хотя ругает и бьёт её — но кормит и учит.
Стало очень интересно, аж до зуда:
— "Ругает и бьёт" — это понятно... И чему он тебя учит, если не секрет?
— Ведению дел, торговле, — спокойно и уверено отвечает, — ведь я же по должности его первый помощник.
Смеюсь:
— Ага... Видел я тебя — "первого помощника", кобыле под хвост заглядывающим.
— Ничего! С меня не убудет — если я в кобылий зад посмотрю с часок, — с резонном отвечает, — зато керосин по дороге не "усохнет", не "испарится" или не "утрясётся".
— Ах, ну да..., — часто-часто понимающе киваю, — "если хочешь что-то сделать хорошо — сделай это сам...".
Тоже, доводится часто следовать этому правило!
Ибо, воруют так, что кажется — это занятие является каким-то видом национального спорта. Вполне, кстати, объяснимое явление: народ столетиями держали в скотском состоянии — когда ради элементарного выживания, приходилось идти во все тяжкие.
Однако, не всё потеряно и рано на нас ставить крест!
Случился прошлой зимой в одной избе пожар, в тушении которого участвовала вся улица. Так, вот: из того добра что вынесли — ни одной тряпки не пропало. Потом скинулись и построили весной для погоревшей семьи новый дом... Вы, где ещё такое видели?
В какой развитой "демократической" стране?!
Спустя пару минут, как бы подумав стоит ли говорить, Охрим продолжил:
— К тому же у меня перспектива есть... "Помру я вскорости, говорит Панкрат Лукич, а сынки мои к коммерческому делу не больно способные. Вот ты и, будешь за заведующего складом, а на их детские шалости не обращай внимание". Так я уже год как сам веду дела — Панкрат Лукич только говорит, что делать и даже расписываться на документах доверяет мне.
У меня, аж дыхание спёрло:
— Так, против меня — это тоже твои проделки?!
Согласно кивает:
— Панкрат Лукич, говорит — "конкурентов надо давить в зародыше", вот я и давлю — ты уж не обессудь.
Ну, ни фигасе!
Думал, имею дело с "низшим звеном в пищевой цепочке", а напоролся на "серого кардинала"! Впрочем, в его единственном глазу всё что-то читается... Какое-то ожидание... Возможно, он преувеличивает свою роль — торгуясь со мной таким образом? Ждёт от меня какого-то более заманчивого предложения — чем от этого долбанного Лукича?
— Да ладно — я не в обиде... Понимаю — "рыночные отношения", "свободная конкуренция производителей" и прочая — тому подобная муйня. Не задавишь конкурентов ты — задавят как паровоз чайник тебя и, возрадуются при этом.
* * *
Какое-то время молча пьём чай, затем я как-бы рассуждая сам с собой, замечаю:
— В твоих рассуждениях имеется несколько неувязочек, Охрим. Старший Сапрыкин, хоть и старый, но мужик здоровый — он ещё нас с тобой переживёт. Да, даже если и дождёшься когда он наконец "зажмурится" — сам уже будешь под себя ср...ать и ногой отгребать.
Молчит, куда-то под ноги себя глядя... Мол, бреши, бреши — мои уши не отсохнут!
— "Нефтяной склад" — это, не частная лавочка твоего благодетеля. Если он даже и "двинет кони" скоропостижно ("дай Боже чтоб скорее!", крещусь в красный угол), государство может назначить заведующим не тебя, а кого другого. Конечно, бабла твой Лукич накосил немерено — можно поделить меж своими и разбежаться... Но, больше чем уверен — всё достанется твоим шурякам. Вам же с дочерью покойного — лишь "совет да любовь", да возможно ещё его исподнее — изношенное старым пердуном до состояния гомосятских стринг.
При моих словах про "благоверную, в глазу собеседника промелькнула ярость, а кулаки непроизвольно сжались. Она его тоже бьёт, что ли?!
Как-то обречённо выдохнув, Охрим только мотнул головой, но ничего не сказал.
— Дальше... "Доверяет расписываться на документах", говоришь? А может, он тебя таким макаром подставляет — такая мысля тебе не приходила в голову? Сам прекрасно знаешь — благодетель твой ворует и ворует внаглую! У каждой семьи в Ульяновске и волости ворует — впаривая разбавленный керосин и, у государства — в особо крупных размерах ворует. Рано или поздно — твоего Панкрата Лукича возьмут за его сморщенную старческую задницу... А на всех документах твоя подпись! И вместо этих откормленных скотов, отправишься на лесоповал ты — что с твоим телосложением и здоровьем, равносильно расстрелу с особой жестокостью.
По тому, что он даже не взглянул на меня и даже не вздрогнул от этих слов, вижу — что он и сам всё это понимает. Однако:
— Мне пора уходить. Спасибо за...
— Что-то в горле пересохло, — говорю держась за, — давай ещё по стакану со сдобой, Охрим. Потом я скажу тебе самое главное и, всё — можешь уходить и жить как жил раньше. Ну а я же, в принципе — и без этого "американского" керосина не обеднею: забирайте этот "Стандарт-Ойл", ко всем чертям...
Допив свой стакан, он начинает первым:
— Так, что самое главное сказать хотел, Серафим?
Видно, сильно торопится шнырить на эту "мафию".
— Самое главное, что я хотел тебе напомнить — ты не собака, Охрим! А — ЧЕЛОВЕК!!! Неуж забыл?
И тут он вздрогнул, как от удара электротоком.
— "Подобрали на улице", говоришь? Подобрали, обогрели, накормили, обобр... Эту страшилу в юбке подсунули.
Охрим, вздрогнул ещё раз: как будто от несильного — но неожиданно-подлого удара.
— "Благодетель"..., — презрительно-зло фыркаю, — а не по вине ли этого "благодетеля" — ты и оказался на улице бездомной одноглазой собакой?
Изумляется, словами не описать:
— Как, это?!
— Обыкновенно "это". Тебе сколько лет, ты какого года?
— Зачем тебе это...? Тридцать один полный год, тысяча восемьсот девяносто второго года...
— "Девяносто второго"? — хлопаю ладонью об стол, — я так и знал!
— Что "знал"?
— Ты родился в годы "Царь-голода", когда засуха и неурожай в России усугубились жадностью таких вот "благодетелей" — взвинтивших цену на хлеб до заоблачных высот. Пока власти раскачивались организуя помощь населению, умерло с голоду и сопутствующих ему болезней множество народу — особенно детей... Тебе ещё "повезло"!
Внимательно слушает затаив дыхание, лишь пробормотав вполголоса:
— Врагу бы моему, так "повезло"...
Вкратце рассказал ему историю, слышанную недавно от Отца Фёдора и, затем:
— Теперь ты понимаешь, в твоём конкретном случае виноват именно Панкрат Лукич Сапрыкин — своей неуёмной жадностью превзошедший всех и вся! Это из-за него умерла твоя мать и, ты без её молока вырос таким тщедушным — в чём только душа держится... Это из-за него — конкретно из-за Сапрыкина, вслед за матерью умер твой отец — и без отцовской защиты ты стал таким...
Прикусывает до крови губу:
— ...Трусливым.
— Ну... Просто — неуверенным в себе и своих силах, так скажем, — отрицательно машу головой и продолжаю, — это именно из-за этого купчины, ты в поисках "подножного корма" день-деньской пасся в лесу и лишился глаза...
И здесь произошёл взрыв!
Охрим соскочил опрокинув лавку, весь "наэлектризованный" — из единственного уцелевшего ока, аж искры сыпятся:
— ПАДЛА!!! Я УБЬЮ ЕГО!!!
— Сядь, сядь — успокойся!
Еле-еле поймал его и усадил обратно на лавочку — хотел куда-то немедленно бежать, что-то крушить и понятно кого убивать. Его всего колотит от мощного выброса адреналина, трясётся весь — зубы об стакан как отбойный молоток об гранит звенят...
Однако постепенно успокаивается:
— Я никогда не видел ни мать, не помню отца... Какими, интересно они были?
— Они были..., — держу его за руку, — они были просто людьми — достойными более лучшей участи, чем им досталась.
— Я даже не знаю где их могилы...
С непоколебимой уверенностью в голосе обещаю:
— Ничего! Мы с тобою найдём их, помянем и поставим достойный памятник.
И, тут он поднял... Он поднял на меня глаз и, я увидел в нём... Когда-нибудь брали на улице в руки бездомного щенка? Вы видели, как он на вас смотрит? Вот-вот...
ВСЁ!!!
Теперь он мой.
* * *
Заглядываю через одинокий глаз в самую душу, в самые её тёмные уголки:
— Сказать по правде, Охрим, "убить" врага — дело нехитрое, я сто раз так делал...
Брешу, конечно — как сивый мерин, но у меня в здешних краях определённая репутация "больного" на всю голову и ей надо — хотя бы на словах, соответствовать.
— ...Однако, что будет после убийства? Ты согласен сесть в тюрьму из-за этого подонка? Уверен: твои отец и мать — будь они живы, не одобрили бы этого! Другой вопрос: ты уже достаточно взрослый — тебе 31 год...
Не помню возраста героя-маньячилы Достоевского — геноцидившего топором старушек, но по моему мнению — именно в эти лета муЖЖЖчина начинает себя спрашивать: "Тварь я дрожащая или право имею?". В смысле: "Скоро старость, а потом я умру — чего я добился, какой след после себя оставлю?". Пытаясь ответить на этот вопрос, мужчина — так или иначе, начинает "дёргаться".
"Опасный возраст", одним словом! После сорока большинство мужчин обычно успокаивается, свыкаясь с мыслью — что после них на этом свете останется лишь огромная куча переработанного желудочно-кишечным трактом "добра" и, вонь разлагающейся "оболочки" — которую покинула бессмертная душа...
Продолжаю:
— ...В таком возрасте, у тебя уже должно быть положение в обществе, своё жильё и семья, наконец.
Снова, сжимает с лютой ненавистью кулаки:
— Её я убью второй!
— Охолонь, — строго прикрикиваю, — сейчас не прежнее царское мракобесие и избавиться от нелюбимой жены — можно не убивая её, а просто разведясь. Буквально пять минут в ЗАГСе и ты — свободен от брачных уз и, можешь найти себе женщину для создания новой семьи.
Тот, как-то пришибленно смотрит на меня:
— Издеваешься, Серафим? Да, кому я такой нужен?!
Соглашаюсь:
— "Такой", ты действительно никому не нужен — женщины предпочитают победителей, въезжающих в их город на белом коне. А если у тебя будет высокое общественное положение?
— Как, это? — растерялся.
— Если ты действительно займёшь место Панкрата Лукича — станешь заведующий "Нефтяным складом"? Причём, не через десять или двадцать лет, а ещё в этом году? Справишься ведь с делами: этот старый педрило — чему-то да научил тебя, сам же говоришь... Справишься с Нефтяным складом, Охрим?
Слышу, как эхо в ущелье:
— Справлюсь...
Разевает рот и, око его поволокой затуманились от открывшихся перед ним перспектив, а я долблю в одну и тоже точку:
— Вот представь: сам долбанный Лукич, его подсвинки-сыновья, твоя "дражайшая" и прочие — вдруг исчезают навсегда и бесследно. И ты остаёшься на весь "склад" один одинёшенек — полным хозяином... Представил?
Тот ещё "витает", поэтому ответил не сразу:
— ...Да, представил... Такое, разве возможно?! Так разве что в сказках бывает.
— "Мы рождены, что б сказку сделать былью", Охрим!
Тудым-сюдым и, под разговор о его блестящих перспективах после бесследного исчезновения семейки Сапрыкиных — мы весь самовар досуха опростали и плюшки начисто подъели. У Охрима вовсю разыгралось воображение:
— Василия Кузьмина себе возьму и Гришу Сидорова — мужики работящие и хозяйственные, — уже строит планы, — втроём управимся запросто!
Я лишь согласно поддакиваю... Вдруг в нужный как показалось момент ставлю вопрос, как говорится — "ребром" и, спрашиваю "в лоб":
— Кстати, не слышал часом — твои родственники не ведут антисоветских разговоров?
Краска схлынула с его лица и упавшим голосом:
— Без этого никак нельзя...?
— Скажи как и мы это с тобой исполним... Ну?
Вижу и, хочется ему и колется. Жёстко ставлю условие:
— Не будь буридановым ослом, Охрим!
Тот, тяжело вздохнув и с пониманием на меня глянув:
— Ну, коль без этого никак... Да! Иногда Сапрыкины ведут антисоветские разговоры.
— Понятно — систематическая контрреволюционная пропаганда. Наверняка ещё, к ним частенько приезжают эмиссары белогвардейских организаций и иностранных разведок из-за рубежа...
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
