Зверь лютый Книга 33. Интриганки

Досада была столь сильна, что хотелось хотя бы просто затоптать! И это не удалось. Из-за не вовремя объявленного перерыва. "Объявленного" — по настоянию этой... герцогиньки. Ну чего она полезла в дела серьёзных благородных мужчин?!

Впрочем, голландца, как и многих других проигравших, на банкете не было. Они теперь употребляют вино не за столом герцога, а по указаниям лекарей. С диверсифицированной закуской: кому — лубки, кому — примочки и припарки.

Попытки оспорить решения главного герольда гасли на корню — мало того, что дисквалифицируют на этот турнир, так и вообще... "лишат чести". А там и господин лен отберёт. Нет, не за это. Но бесчестного дворянина... всегда найдутся желающие подставить. А то — и положить. В землю.

Уже в полной темноте герцогиня вернулась в свои покои. В прихожей перед спальней Беня беседовал при свечах с каким-то купчишкой. Судя по запаху — торговцем рыбой.

— Ну и запах, он что, не мог другое место найти для переговоров? — раздражённо подумала герцогиня, проходя мимо низко кланяющихся мужчин.

И — остановилась.

— Густав? Какими судьбами?

— Э... мне передали, что ваша милость хочет меня видеть.

Беня, перейдя на русский, объяснил:

— Егорушке ты велела на улицу носа не показывать. А дело-то... давно давит. Сходил, нашёл, привёл. Что-то не так?

Ростиславе стало теплее на душе. Вот же, никаких приказов не было, но ближники нужду поняли. Сами подсуетились. Хорошие у меня мужики. Сообразительные, заботливые.

— Всё так. Молодец, — и, переходя на местное наречие, обратилась к Густаву.

— Есть двое. Они виновны в смерти моего человека. Они должны умереть.

Густав похлопал глазами. Потом почесал голову. Потом начал объяснять:

— Тут же Ольденбург. А совсем не Минден. Мой фрайграф — там. И он совсем ещё не решил. А здешний фрайграф... он совсем вообще. Не мой.

Кого он вздумал остановить? "Львицу", вышедшую на охоту? Выученицу "Зверя Лютого", у которого князь-волки бегут у стремени? Росомаха гонит добычу четыреста вёрст. Люди... Люди — разные. Иные и десяток росомах загонят.

— Тебя здесь знают? Отлично. Значит, ты будешь обвинителем. Твои здешние знакомцы подтвердят твою правдивость. Ты сомневаешься в моей честности? Я могу поклясться на мече или на Библии.

— Но я ничего не знаю об убийстве!

— Не надо. Вот он расскажет (она кивнула в сторону Бени). Я — ему доверяю. И повторю тебе его слова как свои. Ты доверяешь мне. И повторишь мои слова фрайграфу. Шестеро твоих здешних приятеля доверяют тебе и подтвердят под присягой твою "вообще правдивость". Судья вынесет приговор и отдаст вердикт с печатью тебе. Ты исполнишь.

— Но... мадам! У меня уже есть одно дело! Отчего я в этом... рыбном костюме. По нашим правилам нельзя брать новый приговор, пока не закончил со старым.

— Правила — это хорошо. Из правил бывают исключения. Здесь — именно такой случай. Оба убийцы нынче на турнире. Потом их будет трудно сыскать. А мы поможем тебе. С твоим старым делом.

Густав растерянно соображал, судорожно вспоминая нормативы "Священной Фемы". Дортмундский кодекс ещё не написан, а разрозненные правила тяжело восстановить в памяти. Они же шёффены, а не легисты! Которым римское правило вбивают палкой годами.

Ростислава хмыкнула и процитировала:

— "ї 4. Шестьдесят шиллингов платят в качестве штрафа графу..., если он судебную власть имеют от самого короля". Здешний фрайграф получит три марки. Потому что я считаю, что "Священные Фемы" исполняют волю императора. Ты меня в этом убедил в нашей прошлой беседе.

Герцогиня последней фразой польстила молодому шёффену, высоко оценив его успехи в деле... пропаганды тайных судилищ. И доброжелательно улыбнулась. Отчего парень смутился ещё больше.

— Кроме того, твои гаранты получат по полмарки каждый, ты, как обвинитель — полторы. И марку за исполнение приговора — исполнителю.

— Э-э-э... За каждого.

Ростислава глянула на Беню. Тот пожал плечами, потом кивнул.

— Согласна.

— Плату вперёд.

Снова последовал обмен взглядами госпожи и её казначея. И его непонятная реплика на русском:

— Утром стулья — вечером деньги, вечером стулья — утром деньги. Но стулья — вперёд.

— Э-э?

— Сперва работа — потом заработанное. Или ты не веришь слову герцогини?

— Но...

— Торг здесь неуместен. Мы можем решить эту проблему своими силами. С вытекающими для фем и для тебя лично... последствиями.

Густав тяжело вздохнул. При цене курицы в пол-пенни... 240 пфеннигов в марке... если самому обоих — три с половиной марки... это ж такая кудахтающая толпа получится... сестра перестанет ныть на своего законного... который её поколачивает... не по злобе, а просто от бедности... они там на наделе бьются, а толку... И вообще: тайное саксонское правосудие должно торжествовать! Десять заповедей — священны! Убийцы должны быть убиты!

"Если убить убийцу, количество убийц не изменится" — сэр Черчилль? Если убийцу убивает убийца, то Вы не правы.

— Да. Принимаю.

Через два дня один из тех, кого исчезнувшая и, возможно, уже догнивающая проститутка из походного борделя, назвала убийцей Федорушки, был обнаружен "висящим за шею" на столбе помоста для знати. Второй пытался убежать, но был повешен на поднятых оглоблях одного из фургонов торговцев, которых много собралась на Ольденбургский турнир.

"Священные фемы" вновь явили свою могущество, страшные истории пересказывали "из уст в уста". Местный фрайграф посетил герцогиню и засвидетельствовал своё почтение. Обсудил вопросы сотрудничества, правоприменительной практики. И получил положенные ему по закону шестьдесят шиллингов. В ходе состоявшейся беседы было подтверждено: православные — вне юрисдикции "Священной фемы".

Ольденбургский турнир продолжался. Как бы не было противно Ростиславе присутствовать на этом идиотском занятии, но "ноблес оближ" — положение обязывает. Каждый день с утра и до вечера она должна была любоваться схватками на ристалище, стряхивая поднятый славными рыцарями и их конями песок и нюхать выделяемые ими же запахи.

Вместе с ней на празднество должны были являться и её слуги. Если в Брауншвейге придворные как-то сдерживались, помня о судьбе "приколиста", приколотого в ляжку и быстро умершего "от желудочных колик" в пытошном застенке, то здесь присутствовала масса провинциального дворянства, которое просто не могло пропустить возможность почесать "чувство собственного величия" в форме местечковой ксенофобии.

* * *

По Шопенгауэру:

"Самая дешевая гордость — это гордость национальная. Она обнаруживает в зараженном ею субъекте недостаток индивидуальных качеств, которыми он мог бы гордиться.

Убогий человек хватается за единственно возможное и гордится нацией, к которой он принадлежит. Он готов с чувством умиления защищать все ее недостатки и глупости".

Таких было немало. Гордых за саксонскую нацию. Или — за бергскую, или — за утрехтскую.

* * *

Второй день, хорошо за полдень. Полтора суток прошло, как Егорушка прирезал графиню Голштинскую Матильду и её любовника. Вот тут рядом в трёх десятках шагов, под трибунами для гостей. И — ничего. Ничего!

Никто не бегает, не ищет, не выспрашивает. Нет графини — как так и надо. А как же слуги, свита, рыцари? Её не было вчера на пиру. Но спрашивать о причине отсутствия, проявлять особенный интерес — нельзя. Ждать. Пока эти олухи завопят:

— Где?! Где наша госпожа и правительница?!

Вот тогда можно будет явить искреннее недоумение:

— Да вы что?! Мамку потеряли?! Ай-яй-яй... А на кухне смотрели? А в сортире?

Выслушать и сделать ряд бредовых предположений. А уж потом, когда все утвердятся в общем мнении, что юный граф нуждается в опеке и призрении... тогда можно предложить кандидатуры. Снисходя к страждущим и являя милосердие с состраданием.

Пока — ждать. Терпеть. Старательно не акцентируя внимания. Вообще — а кто это? А где это? Ой, даже вспомнить трудно.

Но как же это тяжело!

А пока... сегодня на ристалище — сшибки поединщиков.

Жарко и душно. Пованивает от выгребной канавы слева, несёт от торговцев жаренной рыбой за оградой ристалища справа. Прямо впереди медленно опускается солнце, заливая жаркими лучами трибуны для аристократов. "Гербовой король" сорвал голос. Шипит на ухо здоровому парню-"всаднику". Тот работает "репетитором" — повторяет во весь голос:

— Барон де Бре вызывает на поединок барона фон Гульфик. Причина: узнать у кого больше. В смысле: честь. До трёх схваток на копьях. Слева от меня — Бре, справа — Гульфик. Приготовиться.

Генрих Лев вяло машет ручкой. Соперники разгоняются, треск... Гульфик упал, Бре удержался в седле, но получил серьёзный удар по шлему. Упавшего поднимают, прибежавшие слуги — отряхивают, выливают на него ведро воды, всаживают на лошадь, подают копьё. Его соперник трясёт головой, промахивается рукой мимо поданного копья. Нет, взял. "Всадник" снова "репетирует":

— Барон де Бре против барона фон Гульфика! Вторая сшибка! Приготовились.

Генрих снова машет рукой. Бух-бух-бух... бьют копыта лошадей, ба-бах — бьют рыцари копьями в щиты друг друга. Теперь Бре свалился, а Гульфик удержался. Бре лежит, вокруг суетятся слуги.

— Похоже, отъездился.

— Не, Ваша милость, моргает. Ещё хочет.

— Так посадите его на коня! Герольд, командуй третью сшибку.

— Супруг мой! Но де Бре явно не в себе. Какая честь в победе над утратившим соображение?

— На рыцарском турнире, моя дорогая, сравниваются не соображением, а честью. Таковы правила этого благородного соревнования.

Герцогиня, раздражённая жарой, духотой, глупостью, текущей по спине под поддоспешником струйками пота, вежливо испрашивает дозволения супруга покинуть сиё аристократическое занятие. Герцог, тоже распаренный, раскрасневшийся милостиво соблаговоляет:

— Ладно, иди.

Её место немедленно занимает довольная Софья, а Ростислава подходит к лестнице с помоста, видит задний двор трибуны аристократов, свой паланкин, носильщиков, конвой.

Верная Фрида, заметив спускающуюся госпожу, радостно улыбается и кидается ей навстречу. Пробегает мимо сидящих на земле чьих-то лакеев, спотыкается об подставленную ногу и влетает прямо на грудь здоровяка, тот, хохоча, валится на спину, удерживая внезапную гостью за руки, трое его соседей немедленно присоединяются к веселью.

Ничего особенного, несколько грубоватая шутка простых людей между собой. Это ж так весело! Простолюдины постоянно так забавляются. Да она должна радоваться! Что на неё внимание обратили, посчитали привлекательной. Приняли в игру, принялись развлекать. Не ударили, не оплевали, не обругали... Даже не уронили в грязь, поймали на руки, поддержали.

Фриду кантуют, крутят, пощупывают, пощипывают, задирают юбку... она отпихивает ручки игрунов, вырывается... Ишь, недотрога какая, дурачится-ломается. Мы ж тут чисто шутим! Сопротивление слабеет вслед за сдёрнутым с головы чепчиком... Ну и что, что неприлично? Все ж свои. Да мы на таких нагляделись! Тебе ж самой это нравится! Когда сиськи мнут и за задницу лапают. Да ладно тебе! Чего кочевряжешься? Служанки в богатых домах бывают благочестивыми, но девственниц среди них нет. Уж нам ли не знать!

— Не шутите с иностранцами.

— Так она же наша, местная.

— Уже нет, уже из команды иностранцев.

— Да ну, фигня!

Повседневная простонародная шутка становится поводом для конфликта. Пошла эскалация.

Двое носильщиков, лежавших в тени паланкина, поднимаются, подходят к веселящейся куче тел, из которой торчат дёргающиеся, широко раздвинутые голые коленки Фриды в чьих-то двух правых руках. Что-то говорят, им отвечают. И они выдёргивают за шиворот пару шутников, затем стаскивают саму Фриду. Красную, простоволосую, с расстёгнутым уже "амиго", без пояса, в закрутившимся на талии платье.

Здоровяк вскакивает на ноги и, пользуясь тем, что носильщики пытаются привести растрёпанную служанку в порядок и успокоить, бьёт одного из них кулаком в голову.

Веселуху поломали, гады чужемордые!

Тот вместе с женщиной падает, второй пытается ответить ударом, попадает вскользь и получает ответ. Тоже падает, но к драке уже бегут трое из команды герцогини — ещё двое носильщиков и молодой парень-глашатай.

Он в выезде идёт впереди с жезлом и кричит: "Дорогу! Дорогу герцогине Саксонской!". Он-то с разбега и прыгает. Ногами в грудь здоровяка.

Его спутники, не обращая внимание на своих пострадавших, начинают мутузить остальную троицу. Те орут в духе: "Наших бьют! Помогите, братцы!". От других групп прислуги на заднем дворе турнирного помоста подбегают разные "братцы".

Тоска-а. Развлечёмся? Потолкаемся?

Кидаются вслед за носильщиками, которые уже успели отойти к своему паланкину. И натыкаются на шеренгу мечников конвоя.

Маленькие щиты — на руке, копий — нет, шлемы — по-походному, но палаши обнажены и опущены к ноге.

Перед ними шагах в пяти толпа уже десятка в три разгорячённых слуг разных сеньоров. Все с ножами, но ни у кого нет длинноклинкового. Орут, ругаются, плюются, делают непристойные жесты. Но лезть с ножами на щиты и мечи — дурости не хватает.

Ростислава подбегает к толпе сзади:

— Что случилось?! Расходитесь! Дайте пройти!

Задние поворачиваются на голос:

— О! А эт хто?

— А ещё одна шлюшка из этих. Слышишь же выговор.

— Ещё одна? А давай попробуем... как она в их ремесле...

Несколько мужчин, поигрывая ножами, которые они, как и многие в толпе достали прежде, делают шаг-другой к Ростиславе.

Та, отступая в испуге, кричит:

— Я герцогиня Саксонская!

Кто-то не расслышал в общем шуме, кто-то рассмеялся такой шутке, кто-то не понял её немецкого. Да и вообще, до таких людей в такой ситуации... доходит не мгновенно. И тогда, отступая перед полудюжиной мужчин с ножами в руках, Ростислава воспроизводит. То, что вспомнилось в критическую минуту, то, что неоднократно вбивалось:

— На помощь!

Этот вопль услышали все. А вот поняли по-русски...

Четверо гридней броском проскакивают три шага и прокалывают четверых в первом ряду. Толпа отшатывается, кто-то падает.

Задний ряд, неторопливо надвигающийся на Ростиславу, делает пару быстрых шагов, подталкиваемый в спину. Она уже просто вопит от страха, один из самых резвых, получивший более сильный пинок, валится перед ней, ухватив её платье, разрывая и стягивая.

Реакция мечников на испуганной вопль госпожи очевидна. Они — рубят. Тех, кто остался между ними и "объектом охраны". "Удар с проносом и проворотом". Как учили. Головы не летят — летят руки, которые поднимают, поставляют, инстинктивно пытаясь защититься.

Толпа, визжа, вереща и матерясь, разбегается. Ещё двоих докалывают уже на земле — плохо себя вели, стаскивают с герцогини оступившегося и свалившегося перед ней придурка. Отрубают руку, которая никак не может отпустить её платье. Кровища, сопли, слюни и прочие, внутренние или не всегда, жидкости — брызгами на полдвора.