Зверь лютый. Книга 10. Обязалово

Взял под локоток, вывел во двор. А там уже "вороны" крутятся, блины с мёдом на ходу дожёвывают.

— Уводи-ка, красавица, вороньё со двора — нам пройти с грузом надо.

Она отошла на шаг, повернулась:

— Ты... не казни её сильно. Она... просто глупая. Не мучай. Сверх меры. А тебе... спасибо. Молиться за тебя буду.

Поклон в пояс, всхлипнула и пошла к монахиням — неправды сказывать, в дом заманывать.

Бабы, одно слово. Фиг поймёшь.

Ходу, Суханище, путь свободен, наши уже в лодке сидят.

Ныне многие думают, что я, де, с самого начала всякий свой шаг наперёд прозревал и к цели своей прямиком шёл. Сиё есть неправда. И цели у меня менялися, и путей к ним я не видел, а и видел, да неверные бывали. Шёл я по жизни как тот Иван-дурак в сказке. Встречалися мне всякие... зверушки. "Не ешь меня, Иван-дурак. Я тебе ещё пригожусь".

Трёх лет не прошло, как встал я на постоялом дворе в посаде Дорогобужском. Среди ночи влетел во двор всадник. Конь загнанный под ним пал. При свете факела увидел я отрока, который, превозмогая слёзы и боль в сломанной ноге передал порученное:

— Нематова хозяйка велела... К нам в усадьбу княжьи гридни пришли. За тобой идут.

Вот так и пригодилась та девчушка беременная. Через её душу я живой остался. И Варвара пригодилась, и сразу, и вскорости. Хоть и не по своей воле.

Конец тридцать девятой части

Часть 40. "Крест деревянный иль..."

Глава 214

Снова ночь, река, лодка.

Лодейка у Немата — порядочная, "смолянка". Их тут иначе делают — не так, как на Оке "рязаночки". И чуть больше — на 14 гребцов, корма шире, между самой кормой и скамейками для гребцов — пустое место. Сюда крупный груз складывают. У нас груз в Дорогобуже лежит, сейчас придём, заберём, да и побежим вниз.

"Вниз по Волге-реке,

С Нижня Новгорода

Снаряжен стружок,

Как стрела, летит.

Как на том на стружке,

На снаряженном,

Удалых гребцов

Сорок два сидят.

Как один-то из них -

Добрый молодец,

Призадумался,

Пригорюнился.

— Ах, о чём же ты,

Добрый молодец,

Призадумался,

Пригорюнился?

— Я задумался,

Пригорюнился

Об одной душе,

Красной-девице.

Эх вы, братцы мои,

Вы, товарищи,

Сослужите вы мне

Службу верную.

Киньте-бросьте меня

В Волгу-матушку,

Утоплю я в ней

Грусть-тоску мою.

Лучше в море мне быть

Утопимому,

Чем на свете мне жить

Нелюбимому".

Хорошая песня. Жалостливая. Один вопрос: зачем топиться в Волге, когда "лучше в море..."?

Мне своим приказать — они кого хошь утопят. Хоть где. Но я-то — не нижегородский купец. Ну совсем — "нет"! Поскольку Нижний — ещё не основали. Да и "задумался, пригорюнился" я не "об одной душе", а совсем даже о теле. Хотя тоже — "красной-девице".

Пока вокруг тулупа с вожжой бегал... довелось кое за что подержаться. Ну, типа... Что можно понять через караульный тулуп? А зачем понимать? У меня же воображалка... "гармоническая". В смысле: на гормонах. Тут главное не что в тулупе было, а что у меня давно не было.

Мы "ученицу" на корме бросили. Там Аким и дедок-кормщик наш. Остальные — на весла. Народу — половина, груза нет. Лодка пустая, идёт легко. Навалились — аж летит.

Я пока... сублимировал с помощью весла — пропустил. Да и темновато. Аким начал девку из тулупа выпутывать.

Не знаю чего он хотел. Отеческое увещевание провести? Как он вожжу снял — она и кинулась.

Опять же, классика — "Кавказская пленница". Что первым делом получает освободитель молодой девицы? — Правильно: по морде.

У Акима и шапка в реку улетела. Девка его на борт сшибла, орёт, одной рукой за бороду таскает, другой молотит куда не попадя. Каких... энергичных "невест христовых" готовят здешние монастыри!

В "Святой Руси" не принято поднимать руку на чужих женщин и девок. Как с телевизором: в свой можешь пивные бутылки хоть каждый футбольный матч кидать, а в чужой нельзя: преступление против собственности. Вот мужички и растерялись.

А я-то вырос в обществе всеобщей демократии и равноправия. А если равные права, то и такие же обязанности. И наказания за их нарушение.

Серёдка у лодки пустая — два прыжка и я у неё на спине. На одной руке наручник сразу застегнулся, на другой — пришлось по почке приложить, чтобы бороду Акимову выпустила. Здоровая кобылища — как меня лягнула, так я и улетел.

Пока она, с застёгнутыми за спиной руками, с Акима слезала да встать пыталась, мне вожжа попала. Да не под хвост! Просто под руку. Три оборота вокруг лодыжки и пинка. От души. Она только мыркнула. За борт, головой вперёд.

Аким лежит-стонет. Хорошо она его спиной об борт приложила. За голову держится — шапка улетела.

На "Святой Руси" мужик без шапки — почти как баба без платка. Или позор, или пожар. Ну, ещё: церковь, похороны и начальник.

Только начал его подымать да усаживать — в двух шагах вымётывается из воды чудо-юдо чёрно-белое и орёт. Выплёвывая во все стороны воду и пытаясь заглотить воздух. Шуму-то сколько!

— Навались! Ещё раз. Ещё разик.

Лодка рванула вверх по течению, а чёрно-белый ком тряпья тихонько поплыл вниз. Тихонько, но — громко. Тут я за вожжу и дёрнул. Мелькнула белая пятка — обувка, видать, слетела. Дуру развернуло вдоль реки, и ком сбившейся на голове тряпок ушёл под воду.

* * *

Знакомо ли вам понятие "килевание"? А ведь для множества взрослых храбрых мужчин многие столетия это слово было синонимом ужаса.

Очень простое занятие: к связанному человеку привязывают две верёвочки и опускают за борт корабля. За одну тянут, другую травят. Протаскивают страдальца под килем судна и поднимают с другого борта. Просто купание с элементами подводного плаванья. Морскими уставами приравнивается к смертной казне. Применялась ещё древнегреческими пиратами, но настоящего расцвета достигло в флотах глубоко гуманных и чрезвычайно прогрессивных голландцев и британцев.

Одни привязывали наказуемого к снятой крышке люка, чтобы он, не дай бог, не порезался о наросшие на дно корабля ракушки и не отдал богу душу преждевременно от множественного кровотечения.

Другие начинали с подвешивания к рее вниз головой, для удлинения "трека" и большей наглядности. Различались быстрое и медленное килевание, непрерывное и с остановкой под килем... Наказание назначалось одиночное, двойное, тройное. Хотя только единицы за всю историю всех флотов смогли пережить тройное килевание.

В российском флоте эта форма показательного садизма была введена Петром Великим. И тут же отменена: моря у нас холодные, человек быстро теряет чувствительность и перестаёт мучатся.

* * *

Варвара пыталась выставить голову из воды, чтобы вдохнуть воздуха. Если бы натяжение вожжи было постоянным — её бы это удалось. Но лодка шла рывками — гребцы наваливались на весла, вожжа дёргала её за ногу, и она проваливалась головой. Потом натяжение ослабевало, ей было не на что опереться, она снова тонула.

Чем-то похоже на то, как меня везли в поганский полон животом на спине лошади: противный колебательный процесс, требующий непрерывного напряжения всех мышц и не дающий нормально дышать.

Аким ругался страшно:

— Запорю до смерти! Убью гадюку! Руки-ноги поломаю! На кого кидается, дрянь!

Предложенную мою шапку — выкинул за борт. Я понимаю — размер маловат. Но зачем же выбрасывать?

— Уймись, Аким Яныч. Пороть — пожалуйста. А руки-ноги ломать нельзя. Она же нам в учение отдана: "мясо — наше". Хочешь — почки отбей, или, там глазки выковыряй. Но кости ломать — нельзя. Не по правде, не по обычаю.

— Ты...! Ты меня ещё учить будешь! Яшка, выдерни дуру!

За это время я подтянул объект нашего спора к борту лодки. В отличие от Акима, я ей смерти не желаю, топить или иначе "лишать живота" не собираюсь.

Но если сама умрёт, захлебнётся, например — сильно грустить не буду.

* * *

Рывки в воде за ноги — один из наиболее эффективных методов убийства женщин.

Криминалисты ещё в самом начале 20 веке, проверяя гипотезу о возможности насильственного утопления в ванной, проводили эксперимент.

Подопытная, профессиональная спортсменка-ныряльщица, залезла в ванну, криминалист сидел рядом, они болтали. Когда он внезапно дёрнул женщину за лодыжку так, что та окунулась с головой — она захлебнулась. Потребовались немедленные и чрезвычайные усилия, чтобы её откачать. Десяток минут ныряльщица не подавала признаков жизни, и эксперт был уверен, что нечаянно убил женщину.

* * *

А тут как? Сейчас узнаю. Яков наклонился над бортом, пошарил в воде и, ухватив девку за лодыжку, выдернул в воздух. Она уже не трепыхалась.

Подёргав её вверх-вниз, ожидая что из неё выльется лишняя вода, Яков чуть подкинул растопыренное тело, и очень ловко приложил животом об борт лодки. Из кома тряпья, закрывавшего голову, раздались характерные звуки.

— Эк как у ей... душу выворачивает.

Ну, предположим, это — её душа.

Пришлось докапываться в мокрых тряпках до наручников и снимать их. Ключик-то только у меня. Яков внимательно наблюдал за процедурой, потирая собственные запястья — он-то с последствиями применения этого инструмента уже ознакомился.

— Куда её?

— Яша... Помнишь как мы на Двине ту сучку полоцкую увязали? Ну, под скамейку. Давай-ка.

Девушка лежала животом на борту, вцепившись в него руками. Раз за разом волна рвотных судорог прокатывалась по её телу, заставляя выплеснуть очередную порцию проглоченной речной воды.

Яков без проблем, пользуясь моментами полного бессилия после очередного приступа, стащил с неё всё тряпьё вместе с нательным крестиком, ладанкой и головным платком. Слабые попытки возражения — к рассмотрению не принимались.

Затем он побрызгал ей в лицо забортной водой, от чего она сбилась с ритма повторяющихся судорожных приступов, и, ухватив за мокрую косу, потянул к середине последней скамейки гребцов.

Просунул косу под скамейку и вытащил её голову на другую сторону. Девушка стояла на четвереньках, "кормой" в сторону кормы. Она всё ещё пыталась отплёвываться, восстановить дыхание. Яков подтянул её затылком к скамейке и обмотал косу вокруг доски.

Я, было, подумал, что на этом боевые наработки славных смоленских стрелков закончились, но — отнюдь. Понятие "степени свободы" здесь отсутствует в теории, но вполне присутствует в практике. Теперь Яков вывернул девкины руки ей за спину и связал. Поверх скамейки. Той же мокрой косой обмотал одно запястье, потом другое, так, чтобы они были плотно прижаты друг к другу.

Напоследок он скомкал её платок и всунул ей в рот. Затем, шнурком от её же креста перетянул кляп, обмотав шнурок вокруг головы. Внимательно оглядел плоды своих трудов, проверил натяжение вязок, подержал руку на её горле, прислушиваясь к судорожным сокращениям гортани, и укоризненно бросил мне:

— Вот. И никаких железяк.

Вона чего! Так это демонстрация правильной увязки! Логично. Если у девки есть коса, платок, шнурок... Может и поясок быть... "Всё своё ношу с собой".

А избегание железа — вообще очень древняя традиция. Устав святейшей инквизиции, например, ограничивал ассортимент применяемых пыточных приспособлений водой, вервием и деревом.

Я опустился рядом с Яковом на колени, просунул руку под скамейку и ухватил девку за левую грудь.

— А сердечко-то... Как у зайчишки. Пульс — под две сотни. Как бы не померла.

Понятие "пульс" — здесь отсутствует. Да и секундных стрелок здесь вообще... как класс. Но смысл понятен.

Яков равнодушно пожал плечами:

— Все под богом ходим.

Но мой способ проверки частоты сердцебиения заинтересовал — он тоже просунул руку под девкино тело и сжал ей другую грудь. Пальцы у "чёрного гридня" не чета моим — железные.

Как известно, проблемы не в прыщиках на лице, а в прыщиках вместо груди. Впрочем, и то, и другое лечится. Наше совместное лечение произвело на пациентку впечатление: Варвара ещё больше вылупила глаза, резко замычала сквозь кляп и сильно задёргалась.

— А вязки не ослабнут?

— Не. Волос мокрый. Высохнет — сильнее затянет.

У меня было ещё несколько вопросов по технологии, но снова влез Аким:

— Яшка! Подь сюда! Помоги гашник развязать. Сейчас я этой подлюке целку-то порву! Уж так засуну — до самых кишок! Носом пойдёт! Чтоб знала, сучка драная, своё место! Ишь надумала — на боярина кидаться!

Что-то дед развоевался. Вроде, выпили немного. Как-то оно... неправильно.

Я поразглядывал, как "верный Яков" помогает своему господину справится с завязками на одежде, с глубоким душевным сожалением отпустил машинально разминаемую в ладони "девическую прелесть" и, вставая на ноги, потянул к себе дрючок. Который и упёр Акиму в грудь, остановив его в последний момент.

— Не дело говоришь, Аким, не по правде делаешь.

Аким изумлённо уставился на палку, упёршуюся ему в грудь. Затем гримаса злобы перекосила его лицо.

— Ты...! Ты хрен собачий...! Ты чего творишь?! Ты в кого палкой тычешь?!! Ублюдок сопливый! На отца родного...!

— Девка — моя добыча. Я — Нематову заботу решил, мне Немат её в научение отдал. Вот это (я щёлкнул по белеющей ягодице) — моё. И кому ей целку ломать — мне решать.

— Ты...! Бестолочь плешивая! Из-за сучки бешенной...! Ты против воли отца родного...!

— Какая я бестолочь — ты нынче видел. Я додумался, ты — нет. И в воле твоей я никогда не был. Вспомни — у нас уговор был. Добрый совет я всегда выслушаю. Но дела свои сам сделаю. И — что моё, то моё. Или словам твоим — веры нет?

Аким бешено смотрел на меня. Яков поглядывал искоса. Оружие у нас убрано, но он и кулаком может насмерть вдарить. Дальше, открыв рот от внимания, сидел кормщик. Как бы он нас на мель не загнал — совсем на реку не смотрит.

— Ну и хрен с тобой. Хочешь её первость попользовать — на, ковыряйся. С этой слизнячкой — мокрой, да холодной, да скользкой — вожжаться...

Ага. "Не очень-то и хотелось..." — я и сам себе такое частенько повторяю.

Аким, злобно фыркая себе под нос и раздражённо отталкивая Якова, пытавшегося помочь ему с одеждой, уселся на кормовую скамейку.

— Ну, давай, кажи, на что ты годен. Хвастай.

Ну, не уймётся дед! Не может он вежливо отступить. Подкалывает ещё...

Факеншит! Так мне чего, показательную случку здесь устраивать?! Демонстрационное порно? А есть варианты?

Немощь в этом деле в "Святой Руси", как, впрочем, и вообще в средневековье, убивает авторитет на корню. Не можешь всегда, везде, всё, что шевелится — значит, вообще не можешь. Быть вождём, лидером может только "муж ярый". Который как пионер — всегда.

Я пошёл на лобовой конфликт. Теперь нужно дожать. Иначе — слабак. Эту девку вот прямо сейчас, вот так публично трахнуть — моя обязанность. Феодальная повинность. Тут не мои желания — обязалово.

Вывернуться из этой "истории" можно только с "потерей лица".