Раймийен с Цийконом не заметили исчезновения перворожденного. Червич самозабвенно целовался, отдавая и перемешивая энергию, купаясь в потоке. Руки скользили по синему телу, по восхитительным гребням, перебирая все неровности, выпуклости, как будто рождая новую музыку жизни. Хвост дрожал мелкой дрожью. На что-то большее сил пока не было, хотя и хотелось свернуться кольцом, обвить золотистым росчерком и играть.

Пришла тишина. Рябь моря змеилась разноцветными всплесками. Сменялись черные и синие полосы ряби. Всегда в движении, вода несла жизнь изначально. И информация, хранившаяся в ней, по капле разносила в этот мир новую материю, которую создавали еще увайи. Их энергия теперь преобразовалась во множество существ только на этой планете, где давно позабыли о начале, где лишь иногда, влекомые тайной единения, тянутся к друг другу живые существа, чтобы соединиться в танце воды, из которой и состоят.

Но глубинные пласты сознания, доступные лишь червичам и частично аффам, остались во власти первого, кто смог преодолеть тонкую грань.

— Мий, люблю тебя, люблю, — Цийкон нежно целовал червича, боясь теперь, что гнев Ктулху уничтожит обоих. И радовался, что ему доступно теперь понять, что такое чувствовать.

— Ты пришел, — червич все тянулся и тянулся к аффе, стараясь дать ему все, что накопилось за прошедшие дни, показать, как он отчаянно скучал, как боялся, что они не увидятся больше. — Они хотели уничтожить узор, я не дал. Он правильный, полный, мне нужен только ты. — Губы искали ответ, золотые крапинки в переполненных радостью глазах вспыхивали и гасли, чтобы превратиться в свечение тела.

— Кто это был? Скажи мне, — Цийкон заплетал косички, которые становились все более странными, а потом распускались сами, чтобы нити вспыхивали новым, совершенно иным блеском. Их свечение пробивало даже синь пальцев, добавляя голубого оттенка. — Я не позволю никому нас разделить, — аффа увлек Мия к небольшой скале, под ее тень, как в спальню.

Червич подставлял волосы под мягкие движения Цийкона и розовел. Было настолько хорошо, что все прошедшее казалось злым сном, навеянным неизвестно кем. Как будто они и не расставались. Мий плавился в родных объятиях. Говорить ничего не хотелось, только спать — зря он сразу начал энергию распределять, да и дополнение узора хоть и давало укрепление связи, вытянуло силы. К тому же юный охотник несколько дней уже не ел, и его организм начал сдавать.

— Старейшины. Мой учитель, — Раймийен завозился в щупальцах аффы, стараясь прильнуть к нему как можно ближе. — Он был в ярости. Сказал, что я нарушил свое предназначение, что я теперь должен все вернуть обратно, если не хочу, чтобы меня всю жизнь использовали аффы, — червич почувствовал, что устроился так, как нужно, и с довольным урчанием обнял любимого. — Я посплю, — он стремительно проваливался в состояние между жизнью и не-жизнью, в свое сознание, открываясь все больше Цийкону.

Охотник обнял золотистого маленького возлюбленного, до глубины пораженный, насколько ненавидят их те, кто живет в старом городе. Он лег рядом с червичем и закрыл глаза. Перед Цийконом представали картины — великий Ктулху, который держит в каждом щупальце кротких червичей и вытягивает из них силы, чтобы вить нить миров. Червичи, которые собираются на войну, надевая сияющие доспехи и убивающие афф. А еще аффа видел конец земли, когда та сгорает в огне энергии.

— Даже если мы погибнем, даже тогда я буду только с тобой, — сонно пробормотал аффа, закрывая золотого от посторонних взглядов. Он не представлял теперь, как вернется в город, где каждый почувствует их близость.

Тайлэ осторожно опустился рядом с заснувшими детьми океана. Жемчужина оказалась без изъяна. Открывающий потянулся к Раймийену — захотелось получше рассмотреть оружие, которое готовили червичи против Ктулху. Глупцы. Конец щупальца нежно коснулся волос Мия. Бог не мог не почуять силу и предназначение. Золотой бы влюбился в Черного короля, если бы его приготовили до конца. Повелитель любит таких — гордых, непокорных, и океан уже давно рассказал старейшинам, как Ктулху их укрощает. Наставник золотого использовал бы при обучении те же методы, и бедный малыш сразу бы попался в сети. Рожденный аффа был бы по возможностям близок к королю, но не к богу. Глупцы. Никакого ослабления силы предвечного не было бы. Щупальце ласково зарылось в блестящие волосы. Но мир взбунтовался — и так достаточно безумия. И к червичу привело того, кто смог бы стать настоящим возлюбленным, и как ни удивительно стал им. Теперь нужно понять, на что эти дети способны.

Дети же просто отдавались тому естественному состоянию, которое постигает после волнений, страха, поиска и ожиданий. Они уткнулись в друг друга и видели общие видения, в которых строили свой маленький счастливый мирок. Где не нашлось место темной воде и где они могли крепнуть.

Во сне Цийкон беспокойно завозился, щупальцем словно отгоняя подальше Тайлэ. Только одному можно касаться говорил этот жест.

Древний убийца склонился чуть ниже. Белые волосы мазнули по сплетенным телам, хищно пробегая по беззащитным телам. Тайлэ холодно улыбнулся, проведя рукой вокруг головы, как будто обрезая волосы. Те тут же опали бесформенными нитями на спящих и принялись быстро опутывать их, вплетаясь в тела, погружаясь в них и буквально через колебание воды все прекратилось. Юный аффа и его червич выглядели как обычно с одним исключением — плетение энергии стало выглядеть белым. Пропал блеск истинного единения, на поверхности осталась только гормональная связь с проблескивающим подчинением червича. Непрозрачные, бесстрастные глаза оглядели картину, которая будет открываться видящим. Кто сказал, что пути нельзя изменять для плетений? Тайлэ взглянул на горящий узор на ладони. Половина дела сделана. Щупальца потянулись к Цийкону, скользнули вдоль гребней. Открывающий звал обоих к себе, они должны показать общий мир.

Но молодой охотник сопротивлялся такому внедрению и закрывал своего избранника. Ему даже во сне не нравилось чье-то еще присутствие. Грани его разума становились острыми, а миры — темными. Раймийен не должен пострадать — никогда больше.

Он бы и дальше защищал, если бы золотой сам не позволил себе открыть путь. В тонкий мир. Чуть дальше, чем можно позволить. Но и теперь Цийкон держал червича крепко, как будто собирался сплести вокруг него кокон.

Тайлэ склонялся к детям, которые, возможно, хранили путь к будущему. Непрозрачный взгляд тонул в открывшемся. Общий мир, общие желания. Страсть, защита. Дальше. Осыпается мелким бисером первая грань. Дальше. Зачем? Кристаллами вторая... Открывающий падал все стремительнее. Где? Зачем их свели? Неужели только для того, чтобы Раймийен не достался богу? Беспорядочные камни третьей грани. Щупальца нежно двигают червича и аффу. "Целуйтесь", — шорох предвечного желания.

Губы аффы нежно коснулись Мия. Молнии. Они пронизали воду. Делая сильным золотого, даря ему новую силу и страсть, новые возможности. Цийкон любовно потянулся пройтись языком по шее червича, и тот засветился ярче солнышка, давая воде все больше тепла.

Тайлэ склонялся все ближе, почти ласкаясь к обоим. Быстрой капелью опадали грани, разбиваясь крупными ракушками будущего. Еще, вперед... Впереди свет, впереди счастье, впереди судьба... Впереди предназначение... Розовый перламутр переплетается с синим, объединяется, создает новую жизнь. Новое начало, новое поколение, новый вид...

Древнейший постепенно выныривал из увиденного пути, складывая искрящиеся потоки дороги. Не потревожить, не изменить. Щупальца нежно прошлись по обнимающимся. Рано, пока рано. Нужно ждать, пока не созреют. И защищать. Оставить здесь или отправить к Цийкону?

Белый узор на руке болезненно запульсировал, как будто хотел изменить, склонить. Непрозрачные глаза равнодушно наблюдали за тщетными попытками.

— Цийкон, — поток холодной воды в сон аффы, поднимая его наверх, заставляя вынырнуть на поверхность, не просыпаясь. — Представляй свою нору.

Аффа во сне забормотал недовольно. На мгновение открыл глаза, чтобы через толщи воды увидеть длинный черный туннель. Его утягивало туда все сильнее, водоворот времени? Скорее, путь.

Почему ты помог, Тайлэ? Защищаешь нас, хотя мы были совсем недавно соперниками... Аффа обхватил червича и вновь погрузился в сон, в котором видел уютную нору в родном городе. Только там он сможет защищать Мия от любой опасности. Только там они откроют друг другу все пласты сознания.

Открывающий точным движением отправил детей океана к Цийкону. Спящие, в единении, хранимые в потоке Раймийеном, они через несколько мгновений окажутся там, где должны, там куда стремятся. Зеркала тонко пели. Как витые ракушки, предвещающие бурю. Тайлэ еще раз взглянул на звездное небо. Игорь всегда любил звезды, казалось, их мерцание зовет куда-то в неведомые дали, там, где лучше, там, где он должен быть. Смешно. Оказалось его место в противоположной стороне. Древнейший вздохнул — как человек, потерявший все и обретший все. Вода манила и звала в черноту дворца, укутанного яростью Ктулху. Внешность убийцы возвращалась, указывая дорогу.

Тайлэ-Открывающий путь смерти рухнул в свои покои, до сих пор хранящие вкус и запах Гнейтта.

В синей мгле личной спальни древнего аффы вода мерцала, словно и в ней плавали звезды. Поднималась вверх к норе, опускалась прохладой вниз. А наверху в самом дальней части норы лежал... червич, который не дышал и, кажется, впал в состояние сна. Он открыл глаза лишь тогда, когда присутствие Тайлэ стало ощутимым и когда тот взмыл вверх и загородил собой выход. Гнейтта выдохнул, глядя на аффу — тот был решителен. Он изменился опять. Сильно — за несколько часов охоты.

— Разрешение получено, — Открывающий бережно прижал к себе серебряного, обласкав и ласково обернув кольцами щупалец. — Ты ведь и сам почувствовал, — губы коснулись истинного света. — Только зря ты вернулся так быстро. Ктулху наверняка уже почувствовал твое присутствие, — руки утонули в волосах любимого, принося радость соприкосновения. — Я скучал.

— Все хорошо, я не боюсь гнева... — Гнейтта погладил Тайлэ по наростам. — Я боялся, что ты не справишься, что сорвешься, и тогда мы бы оба погибли. Без тебя я не смогу выносить дитя, — червич прижался к аффе и уткнулся в его плечо.

Умиротворение пробежало током по сущности Открывающего, раскрывая его для безупречного чуда. Чуда любви, чуда рождения. Безрассудство первого запечатления открыло путь, слепота и жажда обладания укрепили его, зрелость истинного чувства указала правильное направление.

— Что сказали увайи?

Гнейтта потерся о плечо щекой, пытаясь понять, что теперь чувствует.

— Что ребенок все исправит. Они говорили со мной через океан и утверждали, что Черный король простит, что примет, что все наладится, — губы поцеловали темную кожу. Серебряный свет разлился по норе. — Любимый мой... мне все равно... так страшно.

— Это хорошо, — кольца продолжали нежить Гнейтта. — Страх — он возбудит Ктулху, страх чуть откроет тебя, он покажет, что ты потерян. Ктулху поймет — ты не сможешь сменить путь. Убить дитя нельзя, даже он не сможет. Кого угодно — меня, даже тебя, но не сформированное дитя, уже получившее дар Океана. Я всегда буду рядом, — белые мертвые волосы мешались с серебряными, закрывая их обоих — хоть на колебание, но мир был только их.

Гнейтта в ответ лишь чуть кивнул, он верил Тайлэ безгранично и не хотел ни в чем перечить. Но волнение за дитя пересиливало все на свете. Слишком много тьмы вокруг, и Ктулху сердит.

— Я должен сам поговорить с ним, — шепнул белыми губами.

Открывающий смотрел на любимого. Символы на руке наливались силой и светом червича, такого мягкого и такого решительного. Единственного. Указывали, мягко толкали. Ладони скользнули по бокам ангела, остановившись напротив зародившегося сияния.

— Иди, — негромкий перезвон колокольчиков, еле колеблющихся волной, вращение зеркал с отсветами будущей зари. — Он ждет.

А руки продолжали обнимать, даря силу и тепло во внезапно ставшей обжигающе холодной воде.

Гнейтта кивнул, понимая, что Тайлэ не сведет взгляда, не отпустит, не позволит, никому не даст до него коснуться. Он поплыл навстречу тьме бесстрашной маленькой рыбкой, которая должна поступить так, а не иначе.

"Иди", — Открывающий проводил взглядом новый сверкающий поток. — "Я всегда буду рядом". Зеркала кружились и словно смеялись.

Каждый раз встреча с Ктулху грозила неприятностями серебряному червичу, который теперь плыл по коридорам, чтобы разрешить все вопросы и получить ответы от темного властелина океана. Тот словно ждал появления Гнейтта, и появился из галерей, ведущих в его покои в полном одиночестве, заставив отступить назад разноцветных айл, что теперь возились с маленьким новым червичем короля. Того щекотали, играли, слышался смех и тихие песнопения.

— Будешь оправдываться? — Ктулху приподнял бровь, разглядывая возлюбленного, которому готов был вверить все сердце и которому столько лет позволял больше, чем остальным. — Ты соблазнил моего Тайлэ. Ты обманул меня в лучших моих ожиданиях, а теперь... теперь в тебе... — черный король потемнел. — Думаешь, я не чувствую, как в тебе зародилась жизнь? Думаешь, тебе позволю любить? Есть закон. Он непреложен для всех. Можно только играть.

— Ктулху, — Гнейтта произнес имя так тихо, что его вряд ли могли услышать, но только не Черный король, который еще ближе подплыл к червичу и коснулся того щупальцем.

— Дай мне повод простить вас обоих.

— У тебя его нет, но мы преданы тебе, как никто другой, — задрожал червич всем телом. Ему так была теперь нужна поддержка аффы. — Увайи сказали...

— Увайи? Что знают о любви эти сгустки энергии? Ты светишься звездами на небе, отражениями луны на воде. — Ктулху покачал головой. — И я не изменю решения. Ты будешь казнен.

Тайлэ смотрел и ждал. Грани мира лопались и смеялись — ложь, все ложь! Мир — обман, все — иллюзия. Только одна стезя твоя — смерть. Только черный путь ты можешь открыть. В не-жизни темно-синих глаз отражалось — ложь. Рано, пока рано. Еще не решение, еще не выбор. Палец коснулся капели осыпающегося зеркала, подтолкнув ее, разлив звоном сквозь пространство — держись, любимый. В мире нет ничего важнее тебя. Ты справишься.

Но Гнейтте становилось все тяжелее сносить близость бога, который и сам не скрывал своей страсти к червичу. Он сдерживался от порыва сжать того в объятиях.

— Тебя казнить теперь нельзя. Увайи ведь защитят, я знаю. Из-за ребенка, из-за чаяний, которыми так любят покичиться аффы, добившиеся потомства. Что же, плыви к Тайлэ. У вас есть срок. До рождения.

"Этого достаточно", — как ответ мира. Капельки света кружатся в воде, затягивая в круговорот всех. Стихии не имеют начала и конца, вечность поглощает сама себя, выталкивая на поверхность свои крошечные отображения. Увайи, Ктулху, Тайлэ, Гнейтта... Все ли могут понять назначение и принять путь? Бежать, менять, стараться нагнать — что?

"Что тебе на самом деле нужно, древний бог? Черный бог, давший свою силу для создания миров? Кого ты ждешь?" Вода пела, легким потоком огибая застывшие фигуры своих порождений. Услышат или нет — неважно. Вода звала будущее.