По законам курятника

— Заткнись! С какого толкача? Это тебе не твой любимый ГАЗ-69, здесь коробка-автомат!

Ирму аж в пот бросило от злости. От злости? И только тут она обратила внимание на то, что она уже минут пять торчит под неплохо припекающим солнцем. Откуда оно взялось? Когда Ирма выворачивала на пешеходную дорожку, небо было затянуто низкими тучами, грозившими в любой момент прослезиться нудным осенним дождём. Да и сейчас на мокром асфальте лужи, оставшиеся после ночи, а на небе ни облачка. И палит солнце, как будто не нудный октябрь, а в середине мая.

— Ирка, ты это видела? — ткнула Ирма пальцем в сторону виднеющегося между домами на углу Ильмен-Тау и проспекта Октября кусочка склона Ильменского хребта.

— Что там?

— Зелёные берёзы! И голая вершина с зелёной травой! Там же должна быть гора, вся заросшая лесом! Ой, Ирка-а-а!

Первым желанием Бахи, когда он увидел, как рушатся одни дома, а из окон других сыплются стёкла, было бежать. Отец рассказывал ему про землетрясения, которые нередко случаются в Узбекистане. И про страшное Ташкентское землетрясение, в котором погибло множество людей, рассказывал. Но только учительница географии, когда они проходили эту тему, говорила, что самое сильное из землетрясений, случавшихся в Миассе, было силой меньше двух баллов, и никто его даже не заметил. Да и сам Баха не почувствовал, чтобы земля под ногами дрожала. Но он всё равно побежал, потому что ему стало страшно. Не столько из-за того, что дома падали, а из-за того, что бежали люди вокруг него.

Бросился он бежать подальше от этих падающих домов, вдоль по проспекту Октября мимо корпусов комплекса 'Медео'. Он почти добежал до забора секретного предприятия, про которое ему рассказывали, что там делают ракеты, когда сверху раздался новый грохот: это рассыпалась девятиэтажка на углу улиц Вернадского и Ильмен-Тау. И Баха, резко повернув налево, рванул через проспект. В мгновение ока перескочил проезжую часть, где все машины замерли, будто у них кончился бензин, и помчался, целясь вглубь квартала пятиэтажных домов. Возле стеклянных витрин 'Сабвэя' он едва не налетел на женщину в фартуке и с ножницами в руках, которая, видимо, вместе со своей клиенткой, даже не снявшей накидку, только что выбежала из парикмахерской 'Лилия'.

Сабвей и парикмахерская

— Ты куда летишь, ляськи-масяськи? — непонятно выругавшись, ухватила его за руку недовольная парикмахерша.

— Там... дома рушатся! — испуганно выпалил запыхавшийся мальчишка.

— Там тоже! — махнула она в сторону, куда мчался Баха, и в подтверждение её слов буквально через дом послышался грохот. — Ты что, в школе не учишься? Подальше, подальше от домов надо держаться, когда землетрясение!

— А это землетрясение?

— Не знаю! Какая, ляськи-масяськи, разница?! Дома падают, стены трескаются, как при землетрясении. А ну, быстро на середину улицы.

На середине улицы Баха простоял недолго. Лишь немногие, как женщина-парикмахер, рассказывавшая, что на её родине в Приднестровье землетрясения случаются нередко, стояли на месте. Остальные либо метались, либо куда-то решительно шли. Как было понятно по долетавшим фразам, домой.

И тут Бахе тоже жутко захотелось домой. Забраться с ногами на свой диванчик в маленькой комнатке общежитского блока, закутаться в одеяло и ждать, когда вернётся мама. Она вернётся, и сразу прекратится весь этот кошмар.

— Я пойду! — дёрнул он за руку парикмахершу, которую же окрестил Ляськой-Масяськой.

— Куда?

— Домой. Там мама должна вернуться! — Баха неопределённо махнул рукой куда-то в сторону 'Медео'.

— Осторожнее! Держись подальше от домов! И лучше подожди маму на улице!

— Ладно, — крикнул на бегу Бархайят.

Вместо девятиэтажного панельного дома, мимо которого они с матерью и сестрой полчаса назад спускались от общежития, громоздилась здоровенная гора обломков, разлетевшихся метров на сто. Пятиэтажки по правой стороне улицы Вернадского устояли, но некоторые панели треснули или перекосились, готовые вот-вот рухнуть, и Баха на всякий случай обошёл их, держась противоположного края дороги. А на повороте улицы, с которого приезжающие к общежитию на машинах сворачивали на стоянку перед входом, толпились люди, многих из которых он узнал. Поздоровавшись с ними, Баха чуть ли не вприпрыжку бросился в сторону входа.

Общежитие, где живёт Баха

— Ты куда? — еле успел поймать его молодой незнакомый мужчина лет тридцати.

— Домой!

— Баха, туда нельзя! Весь дом трещинами пошёл! — бросилась на помощь мужчине Мария Ивановна, учительница из школы, где учится Баха, живущая в соседнем блоке общежития.

— Мама придёт, а меня дома нет! А может, уже пришла.

— Не пришла, Баха! Вы же вместе уходили, и она не возвращалась.

— Всё равно мне домой надо!

— Нельзя туда! Дом в любой момент рухнуть может или потолки обрушиться! — не отпускал мальчика мужчина.

Словно в подтверждение его слов, внутри здания послышался долгий нарастающий грохот, а из узких окон, выходящих на лестницу, посыпались стёкла и стали вырываться клубы пыли.

— Лестница обрушилась! — на разные голоса загалдели в толпе. — Если вторая упадёт, то уже никто домой не попадёт. Что делать будем? Куда мы без тёплой одежды? Ладно, погода наладилась, а то бы уже давно все замёрзли!

— Баха, ты-то откуда сейчас пришёл? — спросил мужчина, всё ещё державший мальчика за локоть.

— Оттуда, от 'Медео'.

— Что там?

— Люди куда-то бегут, большие дома падают там и там, — махнул он рукой в сторону 'Малой земли' и проспекта Макеева. — А там, внизу, даже маленькие. Я хотел туда убежать, но меня какая-то женщина не пустила. Говорит, что при землетрясении надо подальше от домов быть, чтобы обломками не убило.

Люди, как по команде, потянулись повыше вдоль дороги.

— Не землетрясение это, — негромко произнёс мужчина. — Что-то вообще кошмарное. Я, перед тем, как из комнаты выбежать, в окно выглянул. Посёлка Тургояк вообще нет. Вместо него лес, и ни одного дома.

— Там тоже всё разрушилось? — ахнул кто-то из толпы.

— Там вообще ни одного дома! Даже следов никаких нет, будто никогда и не было! Только нетронутый лес вместо 'кулацкого посёлка'. И на месте самого посёлка — тоже лес. А березняк, который выше улицы Карла Маркса растёт, весь зелёный, будто сейчас не октябрь, а поздняя весна.

С грохотом рухнула на асфальт перед входом отвалившаяся откуда-то сверху облицовочная плитка, но на неё никто не обратил внимания.

— Да что вы чушь несёте?

— Какую чушь? Глаза откройте, уважаемая! Вон, на хребет посмотрите! — указал мужчина куда-то вдоль Вернадского. — Там тоже берёзы голые должны стоять, а они зелёные. Поднимитесь на горку и гляньте на Тургояк, если мне не верите.

— Нет там домов, и лес точно зелёный! — пискнул мальчишка лет десяти. — Я бегал на горку, смотрел! А там, где река должна быть и торфяник, там озеро. Огромное! Прикольно, да?

Машины не заводились. Ни одна. Люди, пробующие их завести, ругались, задирали капоты, пытались что-то под ними пошевелить, подкрутить, но тщетно. Не завелась даже 'с толкача' и бабаева девятка, лишённая всяких электронных наворотов.

— Брось, Бабай! — не выдержал НЧ. — Я пешком до дома добегу быстрее, чем ты свою 'ласточку' заведёшь. Что-то совсем не так, если вообще ни у кого не заводится.

— Давай и я с тобой пойду. Хрен его знает, что там у вас в конце машгородка могло приключиться.

— Ребята, возьмите меня с собой! — взмолилась Брысь. — Мне одной... жутковато.

Желающих добраться домой 'на своих двоих' было немало. Люди тянулись по проспекту, опасаясь приближаться к строениям.

Первые трупы попались сразу за мостом через Первую речку. Люди лежали на тротуарах, сидели без движения в салонах автомобилей. После недолгого шока на эти смерти просто прекратили обращать внимание, поскольку Никита начал ещё сильнее рваться домой.

— Машина знакомая... — кивнула Брысь в сторону уляпанного грязью коричневого 'Дастера' с георгиевской ленточкой на антенне и флажком 'Спасибо деду за победу', воткнутым в салоне в торпедо.

На тропинке, ведущей от аптеки 'НьюФарм' к проезжей части, на боку лежал крупный мужчина в очках, из руки которого выпал пакетик с рассыпавшимися пачками лекарств, и она, присмотревшись к его лицу, ахнула.

— Это же Портос!

Бабай подошёл поближе и замер: он знал этого человека уже лет тридцать пять, с начала 1980-х. Знал его и Никита, но у него в голове была одна мысль: что с семьёй.

— Эх, Славка!.. Всё, Никита, иду! — помрачнев, повернулся к нему Бабай.

— Ой! — вскрикнула Алёна, прошедшая метров пятьдесят молча. — У меня каблуки проваливаются!

— У меня тоже, — удивлённо обернулся к ней НЧ.

Асфальт буквально рассыпался под ногами, и к перекрёстку проспекта Макеева с улицей Молодёжной они подошли уже по какому-то тончайшему слою чёрного песка, в который прекратилось уличное покрытие. Угловые дома на перекрёстке осыпались.

— Бабай, что-то не так?

— Эти дома должны оставить кучи обломков раз в десять больше, чем здесь.

Проспект Макеева после перекрёстка делал небольшой поворот, и того, что творится дальше, не было видно из-за небольшой толпы, собравшейся перед перекрёстком. Люди растерянно стояли вместе, лишь изредка негромко переговариваясь.

— Позвольте пройти! — попросил НЧ.

Люди молча расступились, и он тоже замер.

В последних развалинах, тоже весьма небольших, невозможно было даже угадать остатки дворца культуры 'Прометей', а дальше... А дальше раскинулся огромный луг с небольшими группами деревьев, на котором не наблюдалось ни малейшего следочка зданий. Луговина спускалась к прибрежным кустам, росшим по краю большого озера.

Никите стало плохо, и он, чтобы не упасть, ухватился рукой за опору троллейбусной линии, к которой были прикреплены светофор и пара дорожных знаков. И чуть не рухнул вместе с опорой, рассыпавшейся от прикосновения. Вместе с ней на головы людей посыпалась тонкая медная пыль от контактной линии.

— Что же это происходит? Где мы? Где машгородок?

Эмоциональный вопрос Никиты вызвал цепную реакцию в толпе. Мужчины недоумевали, женщины бились в истерике, малолетние дети рыдали, а пацанва постарше продолжала с любопытством вертеть головами.

— Ой, там, кажется, кабан! — восторженно вскрикнул мальчишка лет четырнадцати. — Класс!

Бабай прищурил глаза, а Брысь торопливо нацепила на нос вынутые и сумочки очки.

— Ни хрена себе кабанчик! — фыркнул мужчина лет сорока. — Это бегемот какой-то, а не кабан!

Зверь медленно вышел из кустов метрах в трёхстах от людей, развернулся к ним боком и принялся объедать молодые листья и ветки.

— Это не кабан! Это носорог! — выкрикнула девочка, держащаяся за руку парня, заметившего животное. — Глядите, у него же рог торчит! Даже два!

— Да что ты гонишь?! Носороги лысые, а этот шерстью зарос!

— Зоологию в школе учить надо было! Это шерстистый носорог! Правда, говорят, они давным-давно вымерли, девять тысяч лет назад! Я такого в Челябинске в музее видела.

Животное, услышав непонятные звуки, громко фыркнуло, но, видимо, как и его современные собратья, отличалось близорукостью, поэтому просто удалилось за кусты от греха подальше.

— Блин, точно без Кулькова здесь не обошлось! — покачал головой Бабай. — Давайте-ка вернёмся к 'Медео'. Там хоть людей много, а то кто знает, кого ещё сюда на развалины принесёт. Особенно когда трупы начнут разлагаться.

— Бабай, ты что-то понял, что ли?

— Да просто сложил один плюс один. Мы всего час назад с Никитой чай у меня пили и разговаривали про Кулькова. Тот хвастался, что в его лаборатории ставят какие-то эксперименты со временем. И я сказал, что он со своими кривыми ручёнками либо установку угробит, либо пол-Миасса в каменный век зашлёт. Как в воду смотрел, блин! Хорошо, что не в ледниковый период нас зафиндячил!

Растерянные из-за случившегося люди внимательно слушали.

— А почему вы решили, что нас в другое время перебросило? — поинтересовалась та самая смышлёная девчушка, которая узнала в 'кабанчике' шерстистого носорога.

— Ты же сама сказала, что эти носороги вымерли девять тысяч лет назад. Теперь вон туда посмотри, — ткнул пальцем Бабай в сторону заболоченного берега озера, в которое превратилась вся пойма реки Миасс. — Помнишь, что там должно находиться?

— Ну... гаражи.

— А за гаражами.

— Речка.

— Тьфу на тебя! Торфяники там! Начиная от рынка и до самого 'кулацкого посёлка' в Тургояке — сплошные торфяники, которые частенько весной горели. И рынок, и объездная дорога, и гаражи на торфянике строились. А сейчас там заболоченное озеро. Чтобы оно превратилось в торфяник, пары тысяч лет маловато будет! Кроме того, ты помнишь, какая погода с утра стояла? Октябрьская слякоть. А это что?

— Трава...

— Трава и молодые листья, как в первых числах мая, солнце палит так, что хоть на пляж беги. Ты можешь как-то объяснить такое, кроме как тем, что нас куда-то в другое время зашвырнуло? Голубую вспышку видела? Кусок машгородка, где мы все находились в тот момент, целиком забросило, ещё какой-то кусок, на границе которого мы стоим, забросило частично, а всё, что дальше — осталось нетронутым в нашем времени! Так что радуйся, Никита: с твоей семьёй на улице Олимпийской всё в порядке! И со всеми, кто оказался дальше вот этого перекрёстка, тоже. Слава аллаху, и моих на Динамо, похоже, тоже это не коснулось!

Алёна молча перекрестилась: дочь с зятем в тот момент, когда она потеряла сознание, должны были быть где-то на базе на берегу озера Тургояк. А её не затронуло этой переброской. Или затронуло? Нет, иначе бы на той стороне озера были бы видны развалины домов 'кулацкого посёлка'!

В отличие от дураков, которые после случившейся катастрофы впали в депрессию, Женя Селёдкин, более известный на городском политическом форуме под ником Рыба, знал способ борьбы с этим недугом. Вечером к нему должны были явиться в гости дальние родственники, и он с утра отправился запасаться 'топливом' в ближайший магазин 'Красное и белое'. А затарившись любимой 'Зелёной маркой', забежал в 'Магнит', чтобы прикупить колбаски к столу. Именно потому, что пакет с водкой стоял в ячейке камеры хранения, он и не расколотил бутылки, когда грохнулся без сознания.

Был Селёдкин велми в теле, вечно недоволен жизнью и постоянно сильно потел. Нужно сказать, что оснований для недовольства жизнью у него имелось предостаточно. Начиная с того, что ещё во время обучения в электромеханическом техникуме надумал жениться, но не смог этого сделать, поскольку в родительскую квартиру приводить свою избранницу не хотел категорически, а снять какой-нибудь домик в посёлке Тургояк не позволяла жаба. Получение отдельной квартиры не светило даже в ближайшие четыре-пять лет. Даже при самом удачном раскладе, поскольку ему, как молодому работнику никто бы жилья сразу не выделил: какая квартира сопляку, только-только пришедшему на завод, если даже матёрые зубры, проявившие себя, ждут своей очереди? С тех пор он люто возненавидел коммуняк, 'испортивших' ему жизнь тем, что по первому позыву его либидо не обеспечили ему возможность реализовать свои сексуальные потребности в собственной отдельной квартире.