— Это всё, герр взводный! Богом клянусь! Разве что ещё говорили, мол всем ротам назначили разные места для постоя, потому и приказ каждому ротному свой. Но это не точно!

— Ну вот, можешь же, когда захочешь!

— О чём спор?

Отто возникает на пороге дома, служащего нам временным штабом, словно по мановению волшебной палочки — абсолютно бесшумно и в самый ответственный момент.

— Да вот — я небрежно киваю на растирающего плечо Йенса — приказ наконец-то вышел. Конец кампании, идём на зимние квартиры!

— Вот это дело! А то надоело уже по снегу туда-сюда шляться как духам неприкаянным, нехорошие мысли навевает, знаешь ли... да и жопу подмораживает!

Тут старина Шульц как всегда не в бровь, а в глаз попал — жопы, по грубоватому, но весьма точному выражению фельдфебеля, в последнее время подмораживало весьма заметно. И чем дальше, тем сильнее.

Правды ради, в шведской армии снабжению уделяли внимания не в пример больше, чем в имперской. Так что нам еще до первого снега перепало от щедрот интендантства весьма недурственное зимнее обмундирование, которого в старые и, как теперь выяснилось, не слишком добрые времена никто из нас, включая даже Отто, и в глаза не видал, утепляясь каждый раз самостоятельно в меру собственных сил и возможностей. Получалось это у подавляющего большинства кайзер зольдатенов, чего уж греха таить, хреново. У некоторых, в силу врождённой безалаберности, так и вовсе не получалось. Теперь же, благодаря королевской заботе, вся рота щеголяла в одинаковых меховых куртках с подкладкой из овчины, что и позволяло нам бодро маршировать по заснеженным рейнским долинам, занимая одну область за другой, несмотря на усиливающиеся с каждым днём морозы.

Однако всему есть предел и божьему попустительству в том числе. Третьего дня, то есть в аккурат после сочельника, с моря пришёл буран, который ревел и бушевал двое суток кряду. Ветер буквально валил с ног, а сугробы на сей раз намело такие, что местами и заборы не видно стало. Заодно и подморозило так, что пока справляешь нужду за сараем, под носом сосульки размером в ладонь успевают вырасти... Мы-то отсиделись по загодя занятым домам, слегка стеснив добрых бюргеров как-его-там-дорфа*, в котором нас застигла непогода. Но вопрос о возможности по завершении вьюги продолжить марш прежним порядком встал, что называется, ребром. Так что приказ сворачивать кампанию и идти на зимние квартиры, если лопоухий Йенс, конечно, ничего не напутал и в запечатанном пакете находится именно он, появился очень даже вовремя.

Оставалась сущая безделица — вручить пакет с приказом герру гауптману и немедленно приступить к его выполнению, то бишь к выдвижению на выделенные нам командованием в своей неизъяснимой мудрости зимние квартиры. Вещь настолько простая и понятная, что даже Йенс вполне себе смог её осознать и даже попытался высказать, правда не слишком убедительно:

— Мне бы к герру гауптману... пакет бы побыстрее передать, а то вот жду его, жду... а велено ж было срочно.

— Да не мельтеши ты.

Отто лениво отмахивается от беспокойного писаря, как от надоедливой мухи.

— Время за полдень, дороги замело. Сегодня всё равно никуда не выступим уже. А гауптмана лучше сейчас не трогать, на службе он.

— Да мы все вроде на службе...

Фельдфебель ухмыляется моей немудрящей шутке и снисходительно поясняет недоумённо хлопающему глазами Фишеру:

— В церкви он. Местный священник службу проводит. Католик. Вот наш гауптман и пошёл проповедь от единоверца послушать. Вот укрепится в вере, вернётся, тогда и вручишь ему пакет свой. Часом раньше, часом позже — не убудет от него.

— Лёгок на помине!

Услышав голоса и какое-то шебуршание с улицы, я выглянул в затянутое бычьим пузырём окошко как раз вовремя, чтобы увидеть два мутных силуэта подходящих к дому. А уже спустя полминуты Арцишевский вместе с Галландом, хлопнув входной дверью, принялись энергично топать в сенях, сбивая снег с обуви, не прекращая при этом что-то оживлённо обсуждать. Появление француза в компании с гауптманом не удивляло — квартировал наш лейтенант как раз на полдороге между деревенской церковью и временным штабом — наверняка увязался за ротным по дороге.

— Смирно! Приветствую, герр гауптман! Герр лейтенант!

Мы все по команде Отто дружно изображаем официальное приветствие, едва лишь офицеры, закончив топтаться в сенях, перешагивают порог штаба.

— Герр гауптман, вам пакет из полковой канцелярии!

Йенс с явным облегчением протягивает ротному злополучный конверт и тут же спешит отойти в тень, за могучую спину фельдфебеля. Арцишевский нетерпеливо ломает печать, быстро пробегает глазами полученное предписание, облегчённо вздыхает, но почти тут же начинает хмурится. Затем молча протягивает приказ вопросительно глядящему Галланду.

— Нам предписывают выдвинуться как можно скорее. Где этот Брокдорф вообще находится?

Француз, не прерывая чтения, пожимает плечами. Отто многозначительно прокашливается.

— Бывали здесь раньше, фельдфебель?

— Так точно, герр гауптман. Квартировал неподалёку во время службы в армии Лиги.

— И? Как нам лучше туда попасть?

— Лучше дождаться завтрашнего утра, герр гауптман. Прямого пути туда нет. Точнее есть, но сейчас он заметён, с повозками там не пройти. К тому же речку переходить придётся, а она там коварная... Течение сильное и ключи на дне, оттого лёд не надёжный даже в сильные морозы — никогда не знаешь, где может подломиться. Нам бы выйти на большак и по нему двигать. Там и мост каменный и кабаки вдоль дороги случаются. Всё ж погреться немного можно будет. Да и дорогу до завтра хоть немного накатают — всё легче идти. Переход почти вдвое длиннее получится, миль семнадцать где-то, может восемнадцать, но всё лучше, чем по лесам бродить. Если завтра с утра выйдем, за пару дней доберёмся.

Гауптман делает вид, что задумывается, затем отрывисто кивает:

— Так и сделаем! Проследите за подготовкой к маршу, а я пока напишу рапорт для полковой канцелярии. Не составите мне компанию, лейтенант?

— Всенепременно!

Галланд учтиво кивает, но Арцишевский, словно что-то вспомнив, недовольно морщится и уточняет:

— Благодарю. Зайдите ко мне через полчаса. Мне ещё нужно закончить кое-какие дела...

— Конечно герр гауптман.

После этого нам всем остаётся только откланяться, оставив начальство наедине с его таинственными делами. Уже на улице, выдохнув облачко пара изо рта, я между делом интересуюсь у подозрительно хмурящегося фельдфебеля:

— Чего грустный такой, Отто? Сам же говорил — через два дня станем на постой. Отогреемся, отоспимся... чего ещё надо?

— Да так...

Шульц брезгливо морщится, затем зло сплёвывает себе под ноги.

— Воспоминания всякие в голову лезут...

— Что ещё за воспоминания?

Я по-приятельски толкаю Отто локтем в бок.

— Давай, рассказывай!

Шагающий чуть впереди Франц притормаживает, явно навострив уши и даже бредущий в самом конце нашей маленькой колонны писарь подтягивается поближе, чтобы не пропустить очередную интересную историю и Отто, сплюнув ещё раз для верности, начинает своё повествование.

— Девять лет назад дело было. Служил я тогда у Тилли, в армии Лиги гефрайтером. Мы тогда на зимовку стали как раз в этих краях. И служил у нас в роте один занятный малый — Бруно Весельчак. Вроде и справный солдат, и котелок неплохо варит, но шило в жопе такое, что прям никак ему на этой самой жопе ровно не сиделось. Вечно что-то учудит, да такое, что потом полроты со смеху надрываются, а другая половина на чём свет его проклинает.

Отто ненадолго прерывается, чтобы смачно высморкаться в сугроб, после чего продолжает свой неспешный рассказ.

— Ну вот, значит. Ясно, что фельдфебель наш, сильно этого весельчака недолюбливал — ибо морока сплошная и дисциплине урон. Но поделать особо ничего не мог, поскольку соображалка у Бруно работала как надо и слишком уж сильно он всё же не зарывался, а если и зарывался, то следов не оставлял. Ну а по службе он и вовсе неплохо справлялся, гефрайтером уже стал и даже в унтера метил, так что придраться вроде как и не к чему было. Так вот и служили. Бруно резвился, раз в неделю новую пакость утраивая, а фельдфебель зуб на него точил, да всё никак подловить не мог.

Ротным у нас тогда был герр Хуго фон Штайнер — неплохой в общем офицер, но слаб до женского полу. И не просто там крестьянку какую в сене повалять или служанку посмазливей в углу зажать. Нет, ему всё хотелось, чтоб красиво там и благородно, как в книжках пишут. И вот стали мы на зимние квартиры, чин по чину, а рядом с селом нашим усадьба дворянская оказалась, а в ней одна соломенная вдовушка — очень даже интересная во всех отношениях. И повадился наш герр Хуго к ней в гости захаживать. Уж не знаю, как у них там всё происходило, свечку не держал, но ротный наш, по всему видать, доволен был — ажно цвёл весь. И всё бы ничего, да у дамочки той дома кот жил — здоровенная такая скотина. Рыжий и наглый до невозможности. У хозяйки на коленях сидел постоянно, мясо на кухне воровал и вообще творил что хотел.

И вот этом самый кот герра Штайнера нашего крепко невзлюбил. Может на хвост тот ему наступил, а может просто к хозяйке приревновал — чёрт их мохнатых разберёт, но озлился он на ротного крепко. Однако ж дуром лезть не стал, выжидал момента подходящего. И дождался.

Как-то раз по утру проснулся герр Хуго в приподнятом настроении, да и стал на службу собираться. Умылся, там, причесался, сунул ноги в сапоги... да как заорёт! Денщику, что собираться ему помогал, сразу в морду дал. Караульному, что на шум прибежал — чуть погодя... Многим тогда перепало! Как разобрались немного, оказалось, что у ротного полсапога отборного дерьма и он, когда обувался значит, прямо в него и влез. Ну а как в себя пришёл, сразу разбираться начал — кто, да почему? Тут-то наш фельдфебель и выдал: мол Бруно это, Весельчак который — его рук дело, больше некому!

Ну ротный в крик, ясное дело: запороть урода, повесить на суку! Мы с этим Бруно приятельствовали — вместе в роту записались, с одного котла хлебали... Ну, вижу плохо дело. Ротному щас всё едино кто там виноват, лишь бы шкуру с кого спустить, да злость сорвать. Ну и фельдфебелю тоже резон прямой. Разыскал я Весельчака в общем, так и так мол. Ну он парень-то башковитый был, долго думать не стал, как был, так и рванул за околицу — только его и видели.

— И что дальше?

Отто тяжело вздыхает.

— А что дальше? Раз сбежал, значит виновен! Раз виновен, значит должен быть наказан. Ротный половину солдат в патрули отправил, чтобы Весельчака изловить и к нему на расправу привести. Месяц успокоиться не мог. У нас пока его одного искали двое под лёд провалились, ещё трое насмерть замёрзли, а четверо просто не вернулись — толи сгинули где, толи удрали от греха подальше от службы такой... Зато с тех самых пор я все здешние окрестности и знаю, как свой карман — исходил тут каждую тропинку вдоль и поперёк, пока Весельчака ловить пытался.

— Так может и правда его работа? Сам говорил, шутник он был ещё тот...

— Говорил. Да только меру он знал, ротному в сапог срать — даже для него слишком было. Да и как бы он к нему в дом пролез? А вот следы кошачьи я в тот день на снегу видел — в аккурат под окном герра Хуго...

— И чем же дело закончилось?

— Да чем? К мадаме своей ротный бегать перестал. Про случай тот все окрестности судачили, совестно, наверное, было на глаза зазнобе показываться, так что котяра, по всему видать, своего добился. Как и фельдфебель наш. Даром, что не великого ума был, но тут соображалки хватило. Бруно мы так и не поймали, так что все при своих можно сказать остались. Ну, кроме тех, кто в лесу замёрз, да в речке потонул.

— А с Весельчаком что сталось?

Отто пожимает плечами.

— Он замёрз в лесу, неподалёку Кёльна. Не дошёл три мили до тепла и крова.

— Откуда знаешь? Вы ж его не нашли!

— Мы — нет. А крестьяне местные по весне откопали, когда хворост собирали. Обобрали, как водится. Ну а я потом одного из них встретил, да и расспросил хорошенько... У весельчака башмаки были приметные — красной нитью прошиты и на левой подмётке крест гвоздями набит — на удачу. Вот в них-то я одного олуха деревенского и повстречал...

Галланд не перебивая выслушавший столь длинную повесть, обычно скупого на слова фельдфебеля, в конце всё же не удержался от замечания:

— Мда-а... грустная история.

— Зато поучительная!

— И чему же она нас учит?

— Как это чему?

Я даже руками развожу в недоумении — дескать, что ж тут непонятного-то?

— Если хочешь прожить подольше, никогда не ссорься с фельдфебелем!

После чего, повернувшись к растерянно моргающему Йенсу добавляю:

— Понял, ушастый?

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

* Dorf (нем.) — село

1234