Нега

— Чего, — протянула девушка, — с парнем моим обнимался?

— У-у-у, окаянная, — прогудел Игнат и обиженный сел к ней спиной, а лицом к печке.

В комнатушку, как сдутый одуванчик, влетел Василёк и завидев Тамару, закричал:

— Тамарочка, послушай какую я рифму придумал!

— Ага, обязательно, — дама принялась рассматривать себя в карманное зеркальце.

В соседней клетушке Витя спрятал в рюкзак телефон и тяжело вздохнул:

— Боже мой, за что мне это всё?

* * *

Витя сидел в беседке и смотрел, как гасло солнце. Оно гасло обыкновенно, без красок, без зрелища, глядеть было не на что, но заседание на закате делало парня мудрствующим, защищённым от лишних докучаний. И если Игнат с Васильком уединились и обсуждали можно ли сосать не только шишки, но и жёлуди, то Тома никак не могла успокоиться. Она ходила кругами, утопая резиновыми сапожками в талой почве, пока Витя раздражённо не спросил:

— Ну чего тебе надобно, да?

— Вот скажи, — девушка подошла к созерцателю, — зачем ты им приказал шишки сосать?

— Да знаешь, случайно вышло... — ответил Витя, — можно сказать, что меня застали врасплох, да. Скажи спасибо, что я именно про шишки придумал, а не чего-то ещё.

— А сам почему не сосёшь?

Витя пожал плечами:

— Не мужицкая это обязанность — шишки сосать.

— По-моему твои друзья себя как голубые ведут.

— Нет-нет, что ты! Они просто хорошие... солнечные ребята. Верят в звёзды и подорожник. Василь поэт, ему всё можно. А Игнат человек тёмный, хвойный. Такие если совершают убийство, то только затем, чтобы посмотреть, что у человека внутри. Поэтому я радуюсь, что он улыбается, руку своему дружочку кладёт на плечо, баню топит. Если его не занять шишкой, то он кому-нибудь шею надкусит.

— А если ты им повелишь сексом заниматься, они будут?

— Не-а. Не будут. Вообще слово секс у нас наносное, вошедшее в наш язык насильственно. В словаре Даля его нет. Оно пришло к нам в ХХ веке, быть может поэтому мы до сих пор стесняемся говорить слово "секс", предпочитая различные эвфемизмы. А ещё обрати внимание на лингвистическую особенность старого правописания: частица "уд" большей частью находится в положительных, деятельных словах — удалой, ударник, удить, удобно... а сейчас всё хреново. Как-то не принято у нас говорить про секс. Любовь там, соитие, переспать, а когда говоря "секс" лично меня передёргивает всего — не звучит, пошло как-то, неестественно. То ли дело русское словечко ёбля.

Тома села рядом. Витя почувствовал, как к ноге прикоснулось тугое горячее бедро. Внутренности обожгло от старого тамаркиного вопроса:

— А ничего что мы с тобой когда-то ебались?

Парень шмыгнул носом:

— Это действительно ничего так.

— Вот прямо так ничего?

— Один мой любимый литературный герой говорил: "Что же? Ничего". Вот и я так скажу.

Тома наморщила лоб и произнесла:

— А-а, всё забываю про твоё показное безразличие к женщинам. И вообще ко всему. Кажется, мне нужно было сказать иначе. Всё это было действительно ничего. Так, мгновение. Совсем ничего, понимаешь?

Парень сгримасничал. Показалось, что через лицо пролёг неровный хирургический шов:

— А я нигде и не говорил, что я хороший.

Тома иронично хмыкнула:

— А тебе это хоть раз кто-нибудь говорил?

— Да конечно... было дельце. Как-то раз одна дама сказала мне: "Я ваша навеки". Я тогда очень обрадовался, глядел ночью в потолок и всё сжимал темноту, представляя, как завтра снова пожму ею талию. Но вечность почему-то так быстро закончилась. И было, в общем-то, очень неприятно. Да... неприятно, пожалуй.

— И всё? И ты из-за этого протух?

Она сказала это с таким тоном, как будто речь шла про поцарапанное крыло автомобиля или куриное яйцо.

— Да, — подумав, ответил Витя, — из-за этого.

— Мало ли на свете баб? Чего убиваться-то?

— Ну да, возможно. А вот скажи... если бы у тебя была возможность полететь в космос и команду ты бы могла набрать из всех нас, даже Симки, ты бы кого выбрала?

— Чего?? Это тут причём? — не поняла Тамара.

— Просто интересно. Ну так кого?

— Никого. Симку бы с собой взяла и всё.

— Ладно, проехали, — отмахнулся экзаменатор.

Солнце скрылось за соснами. Настолько пресно, что даже стало неприятно, словно ребёнку обломали праздник. Витя помолчал, а затем снова стал серьёзным:

А на самом деле представь — как это страшно — не знать любимого человека. Ты вроде бы и с ним, но не догадываешься, что в детстве у него был муравейник в трёхлитровой стеклянной банке. И это уже сразу говорит, что между людьми никакой любви и не было, потому что, я уверен, если ты по-настоящему любишь, то первым делом должен рассказать человеку, что у тебя в детстве был муравейник в стеклянной банке. Ну или что-то такое же рассказать. Понимаешь принцип, да? Это не имя собственное, потому что в детстве человек счастлив, нет у него никакой поганой личности, он только делает в песке секретики и жуёт черноплодку. О таких вещах не пишут в социальных сетях, потому что хотят оставить только наедине с самим собой. И когда этим делятся с другим, то делятся и любовью. А если у человека даже не возникает мысли рассказать что-нибудь подобное, значит и свою любовь он выдумал через силу.

Тома доверительно толкнула парня в плечо:

— И что она тебе рассказала?

Он провёл тыльной стороной ладони по сидению, отчего в кожу влетела заноза:

— Да... историю из детства. Про то, как она пошла в сарай, забралась в мешок с сеном и там случайно заснула. А родители думали, что дочь пропала и везде носились, её искали до самого вечера. Понимаешь, маленькая такая история, незначительная. Вот тебе рассказываю — какое она для тебя имеет значение? Да никакого. А вот я... представляешь, я до конца жизни буду знать, что она в детстве спала в мешке с сеном, а её всюду искали испуганные родители. У неё самой будут дети, семья, муж. Она будет стирать бельё, а я, где-то за тысячи километров, буду знать про этот мешок с сеном. Её прошлое, в отличие от её жизни, будет навеки со мной. Это как тавро, ничем не вытравишь. Это ещё хуже, чем быть нелюбимым. Это вообще хуже всего!

Тома заиграла с прядкой, засвистела что-то и рассказчик переспросил:

— Ты вообще понимаешь о чём я тут говорю, да?

— Ага, — сказала Тома, — я всё понимаю.

Она легонько обвила тонкий стан парня, положив голову ему на плечо, как бывает берёзы кладут листву на озерный бережок. Руки дамы нежно перебирали на чужом поясе невидимую паутинку. Тома колола упругой грудью плечо и хоть вела себя как вторая, но выгнулась, как четвёртая буква алфавита. Парень приложил её руку к своему животу. Под ним испуганно билась жилка. Тома нащупала её и простодушно сказала:

— Лучше бы ты со мной остался.

Витя совершенно искренне согласился:

— Конечно лучше!

— И ебалися бы мы...

— Егалися бы!... — зажмурился Витя.

— Хочешь, — безразлично зевнула Тамара, — скажу, почему она от тебя ушла?

— Ну говори.

Девушка не отлипая от его фигуры, лениво защебетала:

— В голову не приходило, что и ты тоже ей понарассказывал всяких историй? А? И она, постирав, как ты говоришь, пелёнки, вдруг сядет на краешек стула, уставится в одну точку, задумается и может быть даже всплакнёт. Но уже от твоих историй. Про себя. И то, что ты даже об этом не задумывался, говорит о том, что ты и не любил вовсе. Так, изображал.

— Не, — парень облизал сухие губы, — вряд ли она будет что-то такое вспоминать. Ей это никогда не было интере...

Но Тома уже поднялась со скамейки и шла, покачивая бёдрами. В холодеющем к ночи воздухе таяли её следы. Не оглядываясь, она помахивала ручкой, как будто приветствуя кого-то невидимого. Вите показалось, что между сжатыми ноготками бьётся вытащенный у него из живота нерв. Он изгибал белую голову, пытался вырваться из цепких пальчиков, но ногти быстро отрубили ему голову. Раздался чуть слышный треск, будто лопнул крохотный воздушный шарик. Говорят, с такими звуком солдаты в окопах лопают вошь. В животе аукнулась пустота. Там чего-то явственно не хватало, как будто вырезали семенной канал и парень, пожевав губами, присовокупил:

— Ведьма.

* * *

"Запись N2.

У меня была возможность провести среди испытуемых социометрию. Социометрия — это метод по измерению межличностных отношений. Если вас в школе учитель просил написать на бумажке имена трёх одноклассников с кем бы вы готовы были гипотетически отправиться в космос или ещё куда, то значит социометрию вы проходили.

Исследование показало, что мои подопечные считают меня лидером, а сублидером Игната. Василий просто середнячок, а явный аутсайдер Тамара, которую по популярности обогнала даже её собачка. Возможно поэтому она так ехидно себя и ведёт.

Но нужно подробнее остановиться на психологических портретах участников.

Несмотря на то, что согласно социометрии Василий оказался середнячком, он является самым важным звеном команды. Им мы прокованы, им связаны, и только он нас может разъять. Ему скоро исполнится семнадцать лет и он похож на цветик-семицветик. Влюбчивый такой парень, хороший, честный. Школьник ещё. Чем-то напоминает Есенина или жертвенного барашка. Весь такой в катышках, беспомощен, как свалившаяся со стола хлебная крошка. Его волнует красота растаявшей снежинки, он хочет знать, за что та жила и погибла, но вместе с тем Василий не рохля. Вместо костей у него чёрный грифель. Он из той породы людей, над кем смеются в школе, но кто под пытками не выдают тайн врагу. В рассеянном взгляде и глуповатой улыбке у Василька не меньше твёрдости и силы, чем в сжатых кулаках Игната. Василий в доверительных беседах не раз открывался мне, и я знаю, что поэт долго был убеждённым девственником, который хранил свою честь для прекрасной блоковской дамы. Но однажды случилась закономерная вещь: незнакомая Тамара мимоходом похвалила в интернете его стихи, и Василёк понял, что повстречал ту, что дышит туманами.

От Тамары я и узнал про Василька. Когда-то Тамара состояла со мной в сексуальных отношениях. Именно она — со мной, а не наоборот. Это дело прошлых дней, бессюжетных, случайных, упомянутых лишь для приличия. Но зря Василёк притащил на заимку свою пассию, которая может испортить весь эксперимент. Теперь поэт является её кавалером, а Тамара пытается выведать, что же мы такое задумали. Кроме неё все в курсе. Даже лающая Симочка давно всё поняла. Тамаре не даёт покоя гордость, уверенность в собственном превосходстве. Самое неприятное в том, что она действительно превосходит нас всех. Она потрясающе красива, и — хуже всего, она умеет пользоваться божьим даром. Её характер поражающая смесь доминирующей самки, которая обитает в овечьей шкуре. Тамара любит мужчин, но не их руки, тела, ум, а вот эту нашу уверенность в том, что мы мужчины. Она может легко похитить её, выщипнуть тонкий нерв из уязвлённого либидо и, положив его на язык, проглотить. Приставая ко мне в постели она хотела не меня самого, а только чтобы я поддался, стал понятен её логике, направил бы её руку себе в пах. Тамара бы не остановилась, а продолжила, дошла до конца лишь за тем, чтобы вновь оказаться правой. Она похитительница мужского. Коллекционер. Под ногтями у неё хранятся сотни мужских запахов. И с Васильком она не потому, что ей так нравятся его стихи, а потому что о нём не думаешь, как о мужчине. У него нечего похищать. Он святой дух.

Радует, что Тамару побаивается Игнат. Не смотря на свою диковатость, он очень точно понимает происходящее. Он как будто карикатурен, сделан точно по добротному мужицкому шаблону. Нечёсаный лохматый увалень. Простонародье. Разумеется, это обманчивое впечатление. Если бы Игнат был обыкновенной здоровой деревенщиной, то он бы здесь не очутился. Я уверен, что это настоящий шатун, который набрёл на нашу избушку в надежде, что сможет навеки успокоить в ней свою страсть. Не зря он часто уходит куда-то в лес, и возвращается мокроватый, всклокоченный, умиротворённый. Он замкнут, а замкнутым бывают тогда, когда есть что рассказать, когда есть что держать под ключом. А сам мужчина как пёс, что перегрызёт глотку любому, кто попробует отпереть засов. Удивительно, но это понимает Тамара, отчего смычка между ней и Игнатом, не смотря на вражду, только крепнет. Но это и неизбежно. Игнат полностью состоит из мужского. От него можно отрывать куски и раздавать тем у кого не растёт борода. Игнат настолько верит в то, что я задумал, что даже, наверное, переоценивает мои силы. Я вижу, как ему физически сложно ожидать условленного момента, отчего он так часто и скрывается в лесу. К сожалению, он уверен, что желаемое принесёт ему долгожданное избавление от внутренних страданий. Я же уверен, что этого не случится, поэтому у Игната стоит ожидать усугубления личностного кризиса.

На этом я бы закончил свой литературный экскурс.

В заключении можно сделать важный вывод, что социология не всегда верно отражает реалии русского мира, а классические социальные типажи не соответствуют своему содержанию".

* * *

Снег стаял до сахарного наста, хрустевшего под ногами, как леденцы на зубах. Ещё немного и лес перекувыркнётся через замшелый пень, сбросит зимнюю шкуру и побежит к оттаивающему пруду на согнутых волчьих лапах. Витя вернулся с прогулки, где неподалёку от лагеря обнаружил остатки взрыхлённого снега. Словно напоследок в нём кто-то валялся, боролся, пытаясь остудиться или избавиться от блох.

— Медведь что ли вокруг бродит. Проснулся, да? — спросил Витя за столом.

Вместо ответа Игнат сердито стукнул ложкой о стол:

— Когда уже сокотать будем?

— Чего? — не понял Витя, — что это такое сокотать?

— Это... ну... когда ты весь алчешь, когда зверь из груди уходит, ну... Василь, поясни.

Василь по-ребячьи облизал ложку от налипшей гречневой каши и сказал:

— Так ты сам прекрасно объяснил. Тебе бы истории разные рассказывать.

— Истории?

— У тебя их поди много было.

Игнат забылся и вспышка гнева таяла вместе с паром от гречневой каши. Он объял руками углы стола, как будто хотел поднять его вместе с приборами, и заговорил серьёзно, не распознав ироничный тон друзей:

— А вот ещё история была у меня. Спустился я в железном городе под землю, в метро. Народу много, и я вцепился в поручень, чтобы не унесло в океан. На одной из станций много людей вышло, и я увидел девочку лет одиннадцати. Она сидела рядом с матерью. У неё были острые коленки и белые бантики. До чего же она была хороша! Вот я и взял, и улыбнулся ей так, и рукой помахал, не игриво, просто показывая, что заметил, какая она хорошая. А её мать, тоже заметив, злобно уставилась на меня, как будто я что-то дурное хотел.

— Какие-то истории у тебя, — призадумывался Виктор, — похожи одна на другую.

— Ты что, маленьких девочек любишь? — простодушно спросил Василь.

— Да нет... чего вы. Нет же! Просто, хорошие они. Сидят, ещё не стали пигалицами, ещё не блудят. Чистые, холстяные девочки, которыми одно загляденье любоваться. Ягодки земляничные. Только любоваться, понимаете?

— Понимаю-понимаю, — лукаво протянул Витя и подмигнул Игнату.