Но батя считает, что мы, геры, дураки: девок у нас черножопые за пряник сманят, парней рийцы за медяк солдатами наймут, а мы так и будем с голой дулей сидеть.
— Вы поглядите на этого франта! Опять он в обновке, да еще и с мадамой!
— Познакомьтесь с Милашкой, мальчики.
— Ты где ее подобрал, Бесогон?
— Что, другие на тебя уже не клюют?
Мы текли вместе с шумной и бестолковой толпой, перекидывая друг другу соломенную дуру и прихлебывая из кувшина. Ярмарка уже сворачивалась, начиналось гулянье. То здесь то там слышалась музыка, из-за чего все двигались немного пританцовывая. Прямо на мостовой стояли столы, там угощались и угощали прохожих. Девки, нарядные и распаренные от вина, целовали прохожих просто так, невзначай, или хватали за руку и увлекали в пляс. Девки гуляли стайками, и в какой-то момент мы попали в центр такой поющей и пляшущей своры. От пестрящих юбок, полыхающих щек, рыжих кос и угарно-пряного духа Гром вконец одурел и орал в самую гущу девиц:
— Я хочу вас все-ех! Все-ех!
Он беспомощно загребал огромными лапами. Девчонки закружились вокруг — взметнулись ленты, рассыпался мелкой монетой бубен — и порскнули в разные стороны.
— Куда?! Э!
— Надо было хватать какую-нибудь одну! — хохотали мы. — Пошли на Веселую, там девки сговорчивей.
Будь я один, я лучше бы искупнулся, но раз уж решили...
И не то чтобы мы очень обиделись, но неприятно обнаружить свое законное место занятым, да еще каким-то жалким сбродом. За нашим любимым столом разместилась целая банда бродячих актеров. Их сейчас полон город, слетаются, как мухи. Узлы с тряпьем, ходули и штуковины, которыми они жонглируют, валялись прямо в проходе.
— Ща я их... — начал было Громик, но мы утянули его за свободный стол.
— Не торопи события, успеем кулаки почесать.
В "Полных бочках" я рассчитывал немного передохнуть. Люблю этот кабак: уютный, и до дому недалеко в случай чего. Соломенную бабенку я давно потерял, а живая, что висла на нас, утомляла своей болтовней. Я заказал стопочку крепкой, влил даме в пасть, а когда она обмякла, мы спихнули ее на колени к Громику. Он в задумчивости стал перебирать выпуклости на предложенном теле, точно слепой музыкант струны.
— Скучно, — пожаловался Ватрушка, — Беска, погадай нам, что ли?
— Не хочу, — буркнул я.
— Да не ломайся! Вот чего меня ждет, ну... через дюжу лет?
Это все равно что на прохожем гадать: пальцем в небо. Но парни уверяли, что у меня выходит смешнее. Я нехотя закатил глаза и брякнул первое, что взбредет:
— Продашь пекарню и купишь виноградник. Рядом здесь, на Зеленом мысу. К старости разбогатеешь.
— Во брешет! — Ватрушка аж подпрыгнул от удовольствия.
— А мне? — встрепенулся Гром.
— Пойдешь на галеры за убийство, — вылетело сам не знаю как. Тьфу, Наэ! Сколько раз зарекался играть в эту дурацкую игру...
— Кончайте, не смешно, — сказал Дылда.
— Пого-одь, — осклабился Гром. — Эт' чего-то новое. И кого ж я порешу?
Всё, молчок, — приказал я себе, и тут же брякнулось:
— Меня.
Парни захохотали, а я прикусил язык. Думаете, это я пошутил? Если бы! То есть, я не нарочно, само прет. Нет, я не верил, конечно, что это бесы, там, нашептывают или сам Наэ... Однако не накликать бы лиха...
(Как с теткой моей, дяди Киту женой. Дядя ее боготворил, хоть она толстая была — еле в дверь проходила. Зато добрая, я ее как маму любил... Вот как-то играли мы с кузинами, и вдруг меня ни с того ни с сего бросило в рёв. Хоть я тогда большой уже был. Реву, аж захожусь. Меня утешить хотят, а я тете в юбку вцепился и визжу: "Тетечка, милая, не лазь! Не надо оно тебе! Не лазь, тетечка!" Помню, так и стояло перед глазами: тетя тянется за чем-то и падает. Прошло несколько дней. Был какой-то праздник, ждали гостей, служанки забегались, и тетя возьми да полезь сама на верхнюю полку за блюдом красивым. Табуретка подломилась, тетя упала и убилась — разрыв сердца. Дядя Киту чуть не рехнулся тогда...)
Настроение подгадилось, и я заказал еще кувшин — монастырского, своего любимого.
В распивочную потихоньку набивались гуляющие. Громопёр вернулся к пьяной бабе, Дылда углядел знакомых и пошел к ним, Ватрушка сосал вино и хихикал: "Виноградник!" Было затишье. В соседней зале пел тихий мужской голос. Летали обрывки разговоров. Неожиданно один меня заинтересовал.
— ... и что, от человека ничего не зависит?
— Как же? Пути-то тому следовать надо. Из жизни в жизнь.
— Хм... Но если я уже рождался прежде, почему я этого не помню?
— А и не нать. Мы за кажную вот эту свою жизнь отвечаем. Кажная — шаг на Пути...
(Ого! Я навострил уши. Кто это говорит? Риец? Айсареот?)
— ...да ты-то Пути хорошо следовал. Раз в этой жизни ты Бард, сталбыть, Путь Ремесленника уж прошел...
(Странно, что акцента нет. Живой такой говор, совершенно нашенский... Речи только совсем не нашенские.)
Я аж привстал, выглядывая "проповедника", но тут-то и пропустил самое главное: началась драка.
— Разложи-илось тут мурло всякое!
— Пшол вон!
— Я те покажу как на блаародного человека мокрый хвост подымать!
— А выкусить не желаете?
Сонная пивнушка мигом взорвалась. Что-то загремело, в нашу сторону спиной вперед полетел полуголый детина, потом скамейка, потом жонглерская штуковина. Громик радостно подбирал все это и швырял обратно.
А я все пытался отыскать "проповедника". Двинулся в ту сторону. Меня толкали, я отпихивался. Потом кто-то упал, преграда исчезла, и я увидел человека. Ужасно знакомого. Где ж я его... Не, ну точно ж где-то видел! Или он ужасно похож на кого-то... Я хотел окликнуть его, но тут что-то ударило под коленки.
Падаю, кувырнувшись, вскакиваю, отвешиваю кому-то.
Бездарная драка, все на всех.
Кто-то наваливается на спину. Я резко принимаю вбок — даже не бросаю через плечо, а так, чуть поддергиваю, продолжая его движение, кладу себе под ноги. Драться не хочется. Нет куража. Голова ясная до звона.
И я уже плюнул на того якобы-знакомца, я вижу Ватрушку с расквашенным носом и как Громик месит людей, будто тесто. Всё как всегда... Но возникает вдруг ощущение неотвратимости, рока...
Миг спустя я отмерзаю, бросаюсь к ребятам, кричу: "Гром! Не люту-уй!", ныряю под чей-то кулак, бью кого-то сам...
И тебе тоже? Да на!
Удар. Блок. В сторону.
И тебе? Да...
А, вот он опять! И горло сжимает ужасом, и я вдруг начинаю истошно орать, звать его — только б обернулся, только бы... Повернулся. Рванулся. Застыл. В его глазах — пустота и она ширится, утягивает. Я вижу, как сквозь тонкую человечью плоть просвечивает совсем другое лицо. И я... знаю его, это...
Тр-рах! Искры из глаз.
Темно.
Наэро Имм-Ас-Ар
Вот передо мной мой брат Раомо. Говорить с ним — как со стеной. Ну, если нет взаимопонимания между творцами — что тут может выйти?
Должен заметить, на эту планетку у меня были грандиозные планы. Во-первых, единственный материк с одним крохотным морем — это маловато. Я Раушке сразу сказал: давай сделаем легкую стимуляцию, и через Полтакта, глядишь, еще пара материчков нарисуется. Для творчества нужен простор. Ландшафт маленько подкрасивим, а то скалы и скалы, никакого виду нет. На большом материке надо чего-нибудь эдакое соорудить. А впрочем, я не жадный, пусть даже братка его себе забирает и ваяет кого хочет. Мне и моря хватит.
Но лучше так: парочку разумных сухопутных, морских каких-нибудь, ну, и пару прибамбасов. Например, летающих хищных ящеров. Ой, ну какой плагиат, ну почему сразу драконы? А хоть бы и так. Чтобы людишки не зарывались, лучше нет, чем тридцатиметровый летучий крокодил. Для острастки, а? Можно еще гигантских огненных саламандр, чтоб жрали теплую магму и грелись в кратерах. Тоже было? Ну, еще чего-нибудь. По приколу. Там посмотрим, какие выживут.
А я тогда у себя на материчке (на новом) сотворю, допустим, колонию разумных одноклеточных. Типа, коллективный сверхразум. Потом, можно еще рыбью цивилизацию, пускай подводные цитадели строят. И каких-нибудь летучих — это прям обязательно. Обожаю! Супер-умных птеродактилей... О! Нет! Придумал: лучше насекомых. Это круто. Ящеров потом в пищевую цепочку не впихнешь, вымрут. А вот мыслящие пчелы — это да. Придется, правда, их покрупнее сделать, а то большие нервные узлы не влезут. Не хочу, чтоб тупые были. И еще надо им телепатию. Точно!
Я так нормально все придумал, материализовал образцы, приношу Раушке, говорю: зацени! А он и не глянул, завел сразу: ах избыточность, ах экосистемы, ах мутации-фигации... бу-бу-бу! Че я, сам не знаю? Много не мало. Надо ж всяко пробовать. И вообще, с этой планеткой моя была идея...
Ну, и мы, типа, не сошлись. Во мнениях.
Ух, как же меня задолбали с этим вечным "ты разбрасываешься"! Ничего подобного. То есть, я разбрасываюсь, но мне не жалко. Я же генератор идей! Гениальные прожекты, креатив нагора... Интуиция! О, наши не понимают, а я и объяснить не могу... но когда я опускаюсь на какой-нибудь незаселенной или давно отработанной планетке, то сразу чувствую задумку, которая в ней была заложена. Прям озарение. По идее, никакая "судьба" планеты невозможна в принципе — всё по воле творца. Так что мне не верят, даже братка... А я вот игрался-игрался, и меня вдруг как пронзило: три! На нашей планетке должно быть три разумных расы. Блин, я их прям вижу! Пока нечетко, но точно две гуманоидных, а третья ящеры. Супер!
И что же Раушка? Все то же: а нафига, мол, ты их двадцать штук наляпал, нафига пчелы-мутанты, киты-телепаты?.. Жалко ему, что ли? Ну, сляпал по приколу. Говорю же: в итоге полюбаса три выйдет. Потому что так должно быть. Должно, и все тут.
Йар Проклятый
Ох, и охота же жрать! Вытянул из сапога нож (и как давеча о нем позабыл?), распорол пояс — целёхоньки денюжки.
Странное дело: столько попадалось домов этих с картинками вроде бочек и жареных поросят, а теперь не видать ни одной. И люди все порасползлись... Не туда куда-то забрел. Окрики вдали злые, тревожные, брань. Едой-то отовсюду тянет, но и — пьяными, и отхожим местом, блевотиной, а то и кровью застарелой...
Зато море — рядом совсем, ухает, будто дышит. Надо ж, за весь день так и не дошел до моря-то... О! Вот и вывеска — три бочонка на цепи, ровно бусы. И запахи, запахи! Дымком сладким тянет, лепешками, потом, ячменной похлебкой, жареной колбасой...
Подбираю слюни, вхожу
Комната — целая изба общинная. Столы кругом, лавки, больше пустые. Устроился у двери по-тихому. Выйдет хозяин, спрошу себе пива... нет, лучше — вина. А еще — мяса. Хочу и всё, с Восшествия мясца не нюхал... Да где ж хозяин? Уж брюхо к спине прилипло... Пойти, что ль, поискать?
Добро, народу немного, а то толкался бы, орясина, мешал всем... Эва! Глянь-ка, скоморохи мои! Вот как раз деньги-то отдать за представление... И актер мой тут. Да грустный какой-то, другие смеются, целуются, а он знай одну за одной запрокидывает...
— Чем могу? — а вот и хозяин.
— Мне бы вина. А... сколько оно стоит?
Вижу: косятся. Знать, чего-то не то ляпнул...
— Бывает вино и — Вино, — хозяин палец подымает. — А так — от пяти за кувшин.
— От пяти... ри?
Сзади — рёгот. И сразу холодок меж лопаток, словно ждешь, что вот-вот по спине треснут. Ох, зря приперся, бьют тут, уж я такое наперед чую... А мне нельзя. Почнут бить, неровен час, ЭТО опять вылезет...
А актер мой вдруг оборачивается:
— Налей парню кружку "черного бастарда". Недорого выйдет. А кувшин ему все равно не осилить.
— И мяса, — смелею. — Окорока. Кусочек.
— Кусо-хо-чек! — ржет кто-то.
И все ржут. И зырят, зырят. Кабыть голым на виду торчишь, и ни ответить, ни убежать, только и мечтаешь стать ростом с зернышко да в щелку какую затеряться...
А я — стою. Как поднялся, так и торчу оглоблей. Спину скрючило, пот прошиб, уши горят — грех такого не оборжать... И на кой я сюда полез, ну на кой?! Жратеньки захотелось? Ну, выкуси. Подойти бы к актерам, деньги отдать, да вон отсюда — а двинуться не могу, ровно прикипел.
И тут актер мой сам садится — прям против меня. Гляжу на него, а он молодой еще, едва пятьдесят сравнялось (3) , с лица только больно худ и глаза запавшие... Гляжу — и зад сам на лавку опускается. Отпустило. Пахнет от него не столь потом, а больше мучной пылью и сладко, как от баб городских. А еще... не вином, не брагой, а чем-то крепко-ядрёным.
— Будь проще, — усмехается губами одними. — Тут никому ни до кого нет дела. Это тебе не деревня, они тебе никто. Вы пересеклись лишь на какой-то миг. Ты знаешь, что такое миг?
— Ну...
— Тут всем на всех насрать. На тебя, — тянет с того стола бутыль свою, — на меня. Всем и на всех. Вся жизнь — большая куча... Ей, уважаемый! Ты что-то слишком увлекся, разбавляя наше вино водой!
— Какой водой, что ты несешь? — подскакивает хозяин с моим вином и мясом.
— Прости, шутки — моя профессиональная болезнь, как у тебя — тучность.
— Ну уж!
— Да, и принеси-ка парню еще того варева, что у вас тут называют похлебкой. Большую миску. Оно вполне дешево, хотя по чести — и вовсе ни пса не стоит.
Гляжу — ан мяса-то уже и нет. Проглотил, не заметил...
— Так уж и ни пса!
— Ну почему? — кричат из-за другого стола. — Собачье-то мясо там как раз есть!
— Го-го-го!
— Бафф-бафф!
— Ну вот, — актер подмигивает, — теперь все блохи перескочили на него. Очень просто. Ты пей, винцо неплохое.
— Умный ты, господин, — мямлю в кружку.
Отхлебнул — вкуснотища, и к брюху тепло побежало.
— У-у! — актер смеется, — Я еще и образованный. И грамоте учён, и наукам. Был бы сейчас уважаемый человек, аптекарь или даже врач. Но я, как видишь, потешаю чернь на улице.
"Э, — думаю, — а ты-то по чем горюешь? Чего оплакиваешь, крепкой заливаешь?"
— Как же так получилось? — спрашиваю.
— А как все в этом мире получается? Просто такой я человек, ни на что не годный. У мастера мне скучно было, все в театр бегал, смотреть, как большие драматические актеры представляют. Ты хоть знаешь, что такое драма?
Э-э, а ведь актер-то себя оплакивает, жизнь свою. Он!
А вино-то ох и забирает! И неважно уж, чего подумают. Сажусь вольнее.
— Ты, — говорю, — самый лучший! Ты не смотри, что я прост, я сегодня много чего повидал, а только лучше, чем представление твое, ничего не видел! Прямо душа вон! Я ж едва на помост не кинулся, когда жгли тебя... А потом чуть со смеху не помер, когда ты — на ходулях... Да все, все ведь и плакали, и смеялись. Колдовство, ей-Богу!
Смеется, но видно — приятно ему.
— Это колдовство называется слишком маленькая труппа. Каждый на все руки. Я и святоша, и соблазнитель, и канатоходец, и жонглер. Да и рабочий заодно. Наэ знает, чем занимаюсь, сегодня здесь, завтра там, па-а всей стране мотаюсь. Не знаешь, где завтра спать ляжешь и чем за постой заплатишь. Сегодня жирный день — гуляем. А завтра, может, в желудке будет звонко. Знал бы, что так жизнь повернет, может, и не удрал бы с этой шайкой неудачников.
Смотрю на него и дивлюсь. Неужто не видит он? Не чует? Ведь вот же Путь его — прямой и светлый, и идет он по Пути своём, как летит...
