| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Одни борются за место под солнцем, другие опускают руки. Семья, дети. На работе не горят. Гори не гори, а если заболел ребенок, приходишь на работу как чумная...
Удивительно, как быстро Галина Николаева умела расположить к себе людей. Они приходили к ней чуть ли не как на исповедь. Лидия Тихонова призналась: "После разговора было такое ощущение, словно душу облегчила".
Хотя чему тут удивляться? "Лечащий врач" — так было написано в дипломе Галины Волянской, выпускницы Горьковского медицинского института, которая несколько лет спустя взяла писательский псевдоним Галина Николаева, по имени своего второго мужа, инженера-строителя Николая Синицына.
ФИЗИК НА ПАРТРАБОТЕ
Писательница делает штрихи к портретам. Дм. Ив. Блохинцев — спортивного вида человек, который ездит на работу не на персональной машине, а на велосипеде. Н. Н. Боголюбов — острит, а потом спрашивает: "Что?" Экспериментатор Вл. Сер. Евсеев: "Сейчас я полминуты подумаю..." — палец к губам... Похожий на Саваофа экспериментатор Иг. Мих. Василевский... Впечатление во время беседы с Векслером: "Маленький, живой, умный, похожий на крота. Сгусток мысли; когда говорит, вместе с губами движется переносица".
Вырисовывался усреднённый образ физика. Белая кость — теоретики. Экспериментаторы — рабочие лошадки естествознания. Самомнение — замечательная черта физика. И, может быть, самое лестное для Дубны наблюдение писательницы: среди физиков повышенное число порядочных людей.
Как на кинопробах, перед ней промелькнула вереница лиц. Милые, симпатичные, колоритные, иногда смешные, у них даже конфликты какие-то трогательные — на чём строить сюжет? Где движущая сила развития событий? На помощь ей пришёл секретарь горкома партии Н. А. Митин. Сам в прошлом физик, он несколько лет проработал в старейшей Лаборатории ОИЯИ и хорошо знал Объединённый институт изнутри. Они встретились как два корабля, идущие во противоположных направлениях: Галина Николаева окунулась в новую для себя среду физиков, так не похожую на фабрично-заводскую, которую она описала в предыдущем романе, а Митин проделал путь в обратном направлении и, попав из научной среды в горком партии, столкнулся с боевитыми производственниками Тридцатки...
Митин говорил без трепета перед начальством. Может быть, так учила партия, а может быть потому, что он уже работал в другом департаменте. На директора ОИЯИ Николай Александрович не замахивался, а Векслеру и Джелепову характеристику дал. Векслер, по его словам, — человек решительный: сегодня одно, завтра другое. У Джелепова — чёткость, ясность, у Векслера — неясность, разболтанность. Молодыми физиками в ЛВЭ никто не занимается, Лаборатория беспризорников... Безответственность. "Возможности Лаборатории больше, чем её результаты..."
* * *
* * *
С неизбежностью коснулись и первого директоре Лаборатории ядерных проблем М. Г. Мещерякове: "Трудно говорить об этом человеке... Он так и не смирился со своим новым положением и остаётся занозой для своего преемника, проблемой для директора ОИЯИ, да и не только для них одних...
Об учёных в целом: "Откровенно скажу: учёные — люди деликатные. Предупредительны друг к другу. Вопросы любят решать в спокойной обстановке..."
"Но у ряда людей это порождает желание жить поспокойнее. И когда в коллективе появляется критикан, это оживляет обстановку..."
Речь, конечно, опять о Мещерякове. А что такое Джелепов? спрашивает писательница. В этом месте дубненский читатель, возможно, поёжится. В институтской историографии ясно сказано: Джелепов — выдающийся учёный современности, Мещеряков тоже. Именем Джелепова названа бывшая улица Трудовая, именем Мещерякова — равная ей по длине часть улицы Инженерной. Имя Джелепова носит старейшая Лаборатория ОИЯИ, созданная Мещеряковым, имя самого Мещерякова — вторая созданная им Лаборатория, стержнем которой был его заместитель Н. Н. Говорун.
А по Митину Джелепов — это крепкий учёный-середняк, Мещеряков тоже: "По сути они схожи, в науке одного уровня. Административно Джелепов выше: он — директор, а Мещеряков — начальник группы, зато он внушительнее, умеет себя подать... Джелепов любит, чтобы всё было без сучка, без задоринки. Он чистоплюй. Мещеряков для него — как контролёр, который заставляет его быть на высоте. Пока есть Мещеряков, Джелепову приходится обсуждать все решения с научной общественностью Лаборатории — не дай бог Мещеряков с ней законтачит!"
(Сравнивая двух этих руководителей, Митин упускает одну деталь: Мещеряков — членкор, а Венедикт Петрович только стучится в двери Академии).
"Джелепов живёт в Дубне один. С утра до ночи в Лаборатории, нигде не совместительствует..." А совместительствовали многие: Мещеряков, Понтекорво, Векслер, Франк — все они были профессорами Московского университета.
"...Джелепов живёт мыслями о Лаборатории. Всё делает спокойно, без шума. Успехи в Лаборатории есть. Бета-распад пи-мезонов Прокошкина, работа Понтекорво и Суляева — шаг вперёд... Ускоритель работает исправно..."
Очередной штрих к портрету Джелепова: став секретарём парторганизации, Митин проверил его на прочность: "Вызываю его на партбюро. Он не приходит. Раз, другой. Прихожу к нему сам. Он: "Что вы врываетесь ко мне в кабинет?! Я вас не вызывал!" Я решил напомнить ему печальный опыт его предшественника: "Если я изложу на партийном собрании свои наблюдения, вам не поздоровится". С тех пор Джелепова словно подменили..."
О сотрудниках Лаборатории: яркий незаурядный ум — Тяпкин. Прокошкин... Сороко: если взялся за проблему, доведёт до блеска. Узко берёт, но если он взялся — всё! Дотошен!
А что с моральным климатом? У нас мало персональных дел. Учёные посвятили жизнь науке, им не до бытовых разложений. Но разве физики не люди? Отдельные случаи, конечно, бывают... Талантливый физик — женат, двое детей — связался с замужней женщиной. Дубна — город маленький. Живём как в аквариуме. Жена узнала. Всё шло к разводу. Назревало персональное дело... Я сказал Джелепову: если он не хочет ломать себе жизнь, пусть подумает — дети-то есть... Джелепов с ним поговорил. Серьёзно. Семью удалось сохранить...
Да, ещё разбирали дело научного сотрудника, подтасовавшего научные данные. Получил выговор. А человек способный, симпатичный...
И снова о первом директоре: Мещеряков — как катализатор в химическом процессе. Не даёт людям жить спокойно. Любит вставлять шпильки. Часто вполне обоснованно... К нам пришли товарищи с просьбой наказать Мещерякова. Мы подумали. Прецедентов не было. Любит вставлять шпильки? Ненаказуемо...
Маленький штрих: идёт партсобрание. Все выступили, Джелепов поднимает руку, вслед за ним — Мещеряков. Я говорю: "Просят слова Мещеряков и Джелепов". Мещеряков: "Э нет, первым руку поднял Джелепов!" А значит, последнее слово остаётся за ним...
В чём роль партийной организации? Планы научных исследований учёные составляют сами. Утверждаются на Учёных советах, иногда выносятся на партбюро Лабораторий. Вмешиваемся только чтобы помочь реализовать эти планы, добиваемся, чтобы молодые физики со смелыми поисковыми работами получили время на ускорителе... Влияние на науку — самое общее: заслушать, обсудить, принять решение... Почти как у академика Капицы: руководить — значит не мешать хорошим людям работать. "Не мешаешь — уже хорошо".
"Учёные ревниво относятся к вмешательству в их работу... Мы решили заслушать вопрос о задачах коллектива ЛЯР по синтезу трансурановых элементов. Американцы сделали 101-й элемент, а мы — 102-й. Чтобы вырваться вперёд, правительство решило построить циклотрон многозарядных ионов, а пока мы строили, американцы открыли 103 й. Ускоритель работает уже с 1961 года. Если не сделаем 104-й — провал! Я говорю Флёрову:
— Мы решили заслушать вас на бюро горкома.
— А я считаю нецелесообразным.
— Что значит "вы считаете"? Бюро горкома решило.
— Не буду.
— Георгий Николаевич, надо. Хотим заслушать, оказать помощь.
— А я отказываюсь.
— Приходите в горком, поговорим.
— Некогда.
Тогда я ему:
— Георгий Николаевич, я вызываю вас как секретарь горкома.
— Я уезжаю в Москву.
— Я вас обязываю явиться завтра.
Жду. Приходит. Тут он наконец понял, с какой целью мы его заслушиваем. Понял, что будет от партии польза. Договорились создать авторитетную комиссию... Назавтра, — письмо: "Обсуждение без Блохинцева нецелесообразно". Я на письмо никак не отреагировал. Запер в сейф..."
О себе — коротко: "Каждый год на партработе — потерянный год..." Он ещё одной ногой в науке: "Стараюсь следить за основными направлениями..." — но центр тяжести уже перенесён на другую: "Партийная работа — это тоже интересно..."
Беседу прерывает телефонный звонок. Николай Александрович снимает трубку: "Алё! Да! Слушаю!.." Галина Евгеньевна отмечает: тон — другой...
В науку секретарь горкома так и не вернулся. Через три года его направили на учёбу в Москву, где он окончил высшую школу МИД СССР. Работал в МАГАТЭ, в ООН, в ЦК КПСС, в министерстве иностранных дел, а закончил дипломатическую службу советником президента Киргизии Оскара Окаева.
СКЕЛЕТЫ В ШКАФУ
О том, как "снесли" первого директора Лаборатории, Галина Николаева также узнала от Тяпкина. Всё началась с конфликта с сотрудником его Лаборатории Бруно Понтекорво. Тлевший нескольких лет, в ноябре 1955 года этот конфликт перешёл в заключительную фазу. В Советский Союз с рабочим визитом прибыли британские физики из Харуэлла. Посетили они и Дубну. Никакого ОИЯИ тогда ещё не было, и британцев принимал "хозяин Дубны", директор Института ядерных проблем (как в то время называлась будущая ЛЯП ОИЯИ) М. Г. Мещеряков. В какой-то момент дьявол подсунул свой скользкий хвост, и Михаил Григорьевич не без удовольствия сообщил гостям, что у него работает их бывший коллега Бруно Понтекорво. И вызвал Бруно к себе. Понтекорво пришёл, и никто из британцев не подал ему руки... Так гласит предание в мягком варианте. В жёсткой версии Митина британцы "ушли мыть руки", а перед этим заявили: "Либо он уйдёт, либо мы уезжаем".
Для Понтекорво это стало "последней каплей". Он позвонил Векслеру и договорился о переходе в его Лабораторию, а после этого встретился в Москве с Курчатовым и рассказал ему всё. Для Игоря Васильевича это тоже стало "последней каплей". Он сказал: не спешите. Скоро в Дубне будет создан международный научный центр, и Мещерякова в нём не будет. А ведь МГ был его учеником. Отношения учителя и ученика не всегда бывают гладкими. Порой они принимают драматический характер. Вспомним Дэви и Фарадея, Лузина и Колмогорова, Флёрова и Поликанова...
XX съезд встряхнул и приободрил тех, кто уже начал сомневаться, по тому ли пути идёт страна. Тяпкин подал заявление в партию. И сразу получил поручение. В Лаборатории готовилось партийное собрание, на котором собирались поставить вопрос о культе личности директора Лаборатории. О-о, Алексею Тяпкину было что сказать! Собирались подписи под письмом в ЦК. Всё держалось в тайне. Не каждый коммунист в эту тайну был посвящён...
Тяпкин чувствовал свою сопричастность к большому делу, чувствовал себя в каком-то смысле творцом истории. Много лет спустя он скажет: "Провели нас как котят. У них всё было решено заранее". То есть, всё решило заранее высокое начальство в Москве.
Роль главного обвинителя отводилась Понтекорво, а знак к его выступлению должен был подать секретарь партбюро — произнести фразу: "А почему из Лаборатории уходит Бруно Понтекорво?" Отведённая ему роль Бруно Максимовичу не нравилась, как не по душе был и сам спектакль. К тому времени он уже был членом партии и имел советское гражданство. Он поначалу отказался: "Я не приду. Я должен буду говорить правду, а это подорвёт авторитет Мещерякова". Но начальник политотдела сказал ему: вы обязаны прийти.
Тут могут возразить: какой ещё начальник политотдела в международном институте? А никакого международного института ещё нет. Он пока на бумаге. Его ещё предстоит создать. Разрабатывается Устав, проясняется структура, готовится штатное расписание; Мещеряков, которого будут снимать, принимает в этом самое активное участие. Дубна только что получила статус города, а до 1954 года её даже на карте не было, и пункт назначения для молодых специалистов звучал так: Ново-Иваньково, Большая Волга, хозяйство товарища Мещерякова, почтовый адрес 1326...
Когда перешли к пункту "Разное", секретарь партбюро Лаборатории Н. И. Петров задал тот самый вопрос: "Почему Бруно Понтекорво уходит из Лаборатории?"
— А давайте его самого спросим, — предложил директор.
И Понтекорво сказал: "Я не могу работать в Лаборатории, которой руководит интриган и склочник Мещеряков". В наступившей тишине прозвучал звонкий голос молодого коммуниста Тяпкина: ничего нового Бруно Максимович нам не сказал. Всё это мы уже знаем. У меня другой вопрос: кто в этом виноват? Мы с вами, не поправили вовремя нашего старшего товарища...
И тут встаёт начальник политотдела и бьёт себя в грудь:
— Нет, товарищи, это я виноват. Потворствовал...
Удивлены даже организаторы собрания. Начальник политотдела считался человеком Мещерякова и, казалось, должен был его поддержать... Тяпкин удивлён был не меньше остальных. Через несколько лет, в частной беседе с Блохинцевым он узнал о причине такого метаморфоза. Весной в Дубну приезжал секретарь ЦК КПСС А. Б. Аристов. Прощаясь, Блохинцев поинтересовался, что делать с Мещеряковым. Аверкий Борисович пожал плечами: а вам не ясно? Мнение ЦК едино. Если он с одним иностранцем не справился, ему не место в международном институте. Начальник политотдела при этом присутствовал и взял это на заметку.
Директор понимал, что силы не равны, но сдаваться без борьбы не собирался. После собрания он вызывал молодых сотрудников поодиночке. В их числе был и будущий секретарь горкома партии Николай Митин, работавший в Лаборатории с 1955 года:
"— Ты что же против меня голосовал? Ты что, меня знаешь? А знаешь, кто такой Понтекорво?"
И дальше — о том, как в Харькове в 1930-х годах наша контрразведка проморгала немецкого шпиона, которому доверяли как политэмигранту (кажется, это о Фрице Хоутермансе).
"— Как же я могу доверять Бруно? А может, и он такой?
Я обомлел.... Он же сам давал Бруно рекомендацию в партию!"
Мещерякова сняли. Строго говоря, не сняли, а отозвали из международного научного центра. Его собирались отправить на Дальний Восток, руководить наукой там. Михаил Григорьевич узнал об этом заранее. Он был очень информированным человеком. Он не хотел ехать на Дальний Восток. Он сжился с Дубной, он её создал. Он так считал, и так до сих пор считают многие. И он предпринял кое-какие шаги. Об одном из этих шагов мы знаем со слов Венедикта Петровича Джелепова, его заместителя, записанных Валентиной Ивановной Никитиной, научным сотрудником музея ОИЯИ. Венедикту Петровичу позвонила Людмила Васильевна, жена Михаила Григорьевича, пригласила в гости. Он пришёл. Мужчины уединились, и между ними состоялся краткий разговор. МГ: "Меня снимают, тебя назначают. — Не может быть! — Ты не против, если я останусь в Лаборатории?"
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
