Омегаверс Истоки

— Ты теперь омега, ясно? И будешь нас ублажать по первому требованию. Эй, Постром, забирай! Как отлежится — одеть, как полагается!

Пилата наконец отпустили, и он ринулся к несчастному, как и бледный, как первый снег, рыдающий Постром. Вдвоём они осторожно подняли бедного юношу со стола, Пилат сорвал с себя плащ и завернул в него Катиэля, прикрывая его наготу.

— Господин... за что?.. Почему?.. — лепетал Катиэль, трясясь всем телом, как лист на ветру. Его серые глаза бессмысленно блуждали. — Я же альфа... альфа...

— Конечно, ты альфа. Всё закончилось. Постром...

— Несите его к нам. От старых запасов осталась подходящая мазь... и его обмыть надо...

Построма тоже трясло. Он и представить себе не мог, что подобное может происходить на самом деле! Насилие над омегой всегда было одним из самых тяжких преступлений на землях Верных, а уж чтобы представить себе надругательство над альфой или бетой, нужно было обладать очень хорошим воображением. Даже катамитов закон защищал наравне с омегами! Подобные случаи были настолько редки, что каждый новый становился потрясением. Неужели на землях отступников это становится обычным делом?

Катиэль молча плакал всё время, пока им занимались зарёванные омеги, ставшие свидетелями этого кошмара, потом его с трудом уговорили надеть длинную омежью рубашку, напоили успокаивающим настоем, и бедняга вскоре заснул. Пилат долго стоял над ним, вздрагивающим во сне, и напряжённо думал.

Когда отступники успели настолько озвереть? Почему? Ведь Флоренс постарался, чтобы подобного не было — альфы не способны вынашивать и рожать детей, этот Дар был дан только Иво! А влечение катамитов к сородичам обусловлено законами Равновесия и служит особым целям. Все, кто прежде творил подобное беззаконие, были тяжко больны или лишены разума, но ведь эти негодяи вполне здоровы и вменяемы!

Те же тяжкие думы обуревали и Построма, который стоял рядом и крепко дежался за руку молодого хозяина.

— Почему?

— Не знаю. Но это просто чудовищно. А этот Галлей...

— Просто неслыханно!

— Надо выяснить, в чём дело. Ведь неспроста же!

— Может, они в еду что-то такое добавляют или в питьё? Мне было выдано немало трав и кореньев, обязательных для добавления в пищу всем альфам.

— Достань всего понемногу, а я отнесу Юри. Он разбирается. — Пилат задёрнул занавеску, которой беднягу отделили от остальных постелей.

— Хорошо.

Юри в ужасе зажал себе рот, чтобы не выдать своего присутствия выкриком. Пилат только что рассказал ему о несчастном Катиэле.

— Адам, спаси и сохрани... Где сейчас Катиэль?

— В общей комнате наших омег — отлёживается.

Юри бессильно застонал. Он бы хотел быть там, на своём месте! Катиэля он знал и довольно неплохо — познакомились вскоре после его приезда. Юному альфе сразу понравился молодой господин-омега. Он даже осмеливался шутливо предлагать своё общество и в ответ получал такое же шутливое обещание подумать. Катиэль помогал Юри собирать травы — охранял, пока омежка искал нужное в лесу.

— Постром нашёл целебную мазь? — деловито спросил Юри.

— Да, и её должно хватить на какое-то время. Она сейчас очень востребована, — тихо добавил Пилат.

— Сильно ему досталось?

— Я не лекарь, но, по-моему, сильно.

— Слушай, что нужно сделать ещё, чтобы уменьшить боль и ускорить заживление. Запоминай как можно лучше и передай Построму. Он должен справиться.

Пилат внимательно выслушал все распоряжения. Что-то они с Постромом уже сделали.

— ...запомнил?

— Да. И ещё кое-что. Как думаешь, что могло спровоцировать такую дикую реакцию у всех сразу? Ведь сам Флоренс обычно лишает нас влечения к себе подобным, а катамиты не в счёт — их, как и Двуликих, всегда рождалось мало. Может, мы по сути и одинаковые, но ведь нас и неспроста разделили.

— Древние говорят, что только грязная кровь и больной разум способны разбудить подобную тягу, — покачал головой Юри, задумавшись. — Но когда кровь подданных Данелиев успела так испортиться? Ведь прошло так мало времени! И как они могли забыть всё то, что всегда было известно каждому?

— Может, дело в каких-то добавках в пищу и питьё? Постром говорит, что Октус привёз с собой запасы каких-то трав и кореньев, которые приказывают добавлять в еду всем, кто приехал с ним или присягнул на верность. Тех, кто ему служит, кормят лучше.

— Что именно добавляют? — вздрогнул Юри.

— Постром раздобыл. — Пилат достал из-за пазухи маленький мешочек и протянул брату. — И уже строят пивоварню, куда планируют привезти ещё такого же. Я краем уха слышал, что эти травы придают силу и мужественность.

Юри побледнел, что было заметно даже в неверном свете масляной лампы. Омежка трясущимися руками развязал мешочек и начал осматривать и обнюхивать его содержимое. На его лице всё сильнее проступал страх.

— Ну? Что это такое? — не выдержал Пилат, терзаясь плохими предчувствиями.

— Это... так называемая "волчья отрава", — сдавленным шёпотом произнёс Юри. — Так называют травы и корешки, которые действительно способны дать альфе больше сил, но использовать это снадобье надо очень осторожно.

— Чем оно так опасно?

— "Волчья отрава" даёт силу, но у неё есть обратное действие, из-за которого её и использовали только в исключительных случаях. Если это снадобье принимать слишком часто, то оно будит в альфе дикого зверя и мутит разум. Беты тоже становятся более дикими, но не все из них теряют разум. Они лишь пускают свой ум и изобретательность на то, чтобы любыми путями заполучить желаемое.

— И что они так сильно все начинают хотеть?

— Самое приземлённое и низменное — пищу, питьё, совокупление и прочее по первому же позыву, а неутолённое желание, мутящее разум, способно заставить наброситься на первого попавшегося человека, даже если это сородич. Кроме того, снадобье ускоряет процессы, что происходят в телах, расходуя огромное количество силы, и её надо как-то восстанавливать, что пробуждает сильный голод.

— А с едой сейчас плохо. — Пилат сразу понял, что это означает. Так вот почему солдаты Данелиев так яростно штурмовали Ранарон и бесчинствовали в его окрестностях! На землях Верных появились стабильность и малый, но достаток. В том числе и в плане пищи.

— Если такому альфе или бете попадается достаточно чистый и здоровый омега, то они сразу захотят его, и если омега будет сопротивляться, то это будит ярость, в порыве которой его могут даже случайно убить. Наброситься на сородича способна вынудить любая мелочь — особенности внешности, несвоевременно принятая поза... Со временем отрава накапливается в теле, ослабляя, и начинает убивать, отчего такие несчастные рано старятся и умирают.

Пилат нахмурился, вспомнив Балтуса. Альфа выглядел уже почти как старик, но был довольно крепок и вёл себя, как альфа куда моложе. Сколько же ему лет?! Если "волчью отраву" начали постоянно добавлять в пищу, чтобы увеличить силу ослабевших от продолжительных голодовок альф, чтобы они могли сражаться, то тогда понятно, почему Данелии так озабочены рождением новых детей. Ради чего и презрели Закон.

— А кто придумал это снадобье?

— Алхимики и травники Данелиев. Это произошло ещё до того, как те впали в гордыню после крупной победы над кочевниками южных степей. Преподобный Парацельс рассказывал, что в самых трудных местах иные излишне ретивые бойцы выпивали столько снадобья перед сражением, что умирали после того, как бои заканчивались. Причём умирали не только солдаты в возрасте, но и совсем молодые.

Пилат сглотнул и попытался вспомнить, сколько и чего успел съесть из общего котла. То ли он был здоровее, то ли что-то ещё, но пока он ничего такого за собой не замечал. Разве что замковые омеги стали пахнуть привлекательнее, но они охотно позволяли хозяину уединяться с ними — после грубости чужаков они буквально наслаждались ласками молодого господина. Особенно Постром. Но что, если оно всё же начнётся? Октус крайне недоволен, что Пилат избегает новых товарищей и не участвует в вечерних попойках. Наверняка солдаты звереют именно с пива, раз в него и здесь собираются добавлять эту гадость. Особенно Галлей, ведь он ещё и созревает. Рафаэль, как же вразумить мальчишку, пока ещё не поздно??? Ведь не зря их омеги говорят, что хоть он и ведёт себя просто безобразно, но пахнет не так плохо, как прочие пришельцы.

— Октус собирается заставить меня участвовать в общих гулянках, а там пиво с этой отравой. И отказываться нельзя.

— В наших запасах есть одна травка, настойка из которой станет для тебя противоядием. Вот только её не очень много, — вздохнул омежка. — Расходуй как можно бережнее, а потом, как мы сбежим и прибудем в Аврорий, преподобный Парацельс тебя подлечит. Это вполне лечится, если отравы накопилось не слишком много.

Со дня захвата Ранарона прошло всего восемь недель, а уже почти всё изменилось до неузнаваемости. Замок превратился в подобие самой жуткой казармы, в деревнях прочно поселился страх. Снова навалило снега, и ноги лошади вязли в сугробах. Пилат с грустью оглядывал окрестности, объезжая свои бывшие наследные владения.

Катиэлю едва дали отлежаться. Стоило ему начать вставать, как беднягу снова пустили по рукам. Перед этим Грюм велел обрядить его в омежью одежду, причесать как следует и вдеть в уши серьги покрупнее, какие только найдутся. Катиэль оделся, но только для того, чтобы омеги, которые так трепетно и старательно заботились о нём, не страдали ещё больше — Грюм пригрозил жестоко наказать нескольких на своё усмотрение, если приказ не будет выполнен. Выглядел Катиэль во всём этом очень даже мило и в прежние времена повеселился бы, крутясь перед зеркалом, но то, зачем это было нужно... Измывательство над "волчонком" повторялось практически каждый вечер, в том числе и с помощью науськанных псов, после чего Пилат на руках относил беднягу в омежью комнату, помогал привести себя в порядок, смазывал целебной мазью и укладывал спать. Катиэль молча плакал, кусая тощую подушку, ругался в бессильной злобе, но жить хотел ещё больше. После каждого нового насилия он долго лежал, отвернувшись от всех, угрюмо молчал, то и дело отказывался от еды, всё ещё ощущая во рту вкус горького альфьего семени, которое его заставляли глотать. А однажды вечером, войдя в обеденный зал, Пилат оторопел, увидев в руке Антония острый нож. Остановить новое издевательство он не успел, после чего он и Постром всю ночь сидели рядом с оскоплённым "волчонком", который от обильной кровопотери и боли надолго потерял сознание. Юри чуть не лишился чувств, узнав об этом, и буквально рвался на помощь. Только на следующий день Пилат смог вывести его из комнаты и тайком привести к бедняге. Юри буквально с того света вытащил юношу, постоянно твердя, что умирать тому ещё рано.

Очнувшись, Катиэль заговорил нескоро, из его глаз окончательно ушёл знакомый огонёк, он притих и покорно выполнял всё, что ему прикажут. Он молча присоединился к замковой прислуге, так же молча позволял нагибать себя каждому, кто потребует, после чего молча оправлялся и возвращался к заданному делу. Целебная мазь уже почти была не нужна.

Чужаки измывались не только над Катиэлем. Они нашли на кухне совсем молоденького омежку Лауру, которому только недавно исполнилось двенадцать лет. Отец Лауры погиб на охоте, когда мальчику было всего пять, а оми Сил пал в недавней битве за замок, решительно взявшись за оружие. Он сражался с поистине альфьей отвагой и перед тем, как умереть, забрал с собой двух довольно сильных альф. Лауру пригрел и спрятал омега Фейвел, который был на два года старше Юри. Какое-то время Лауру удавалось прятать — свою первую течку мальчик пережил перед тем, как вторгся Октус со своей сворой — но помощник казначея, следящий за расходом еды, всё же нашёл его, и вслед за Катиэлем отправился и этот несчастный. После группового изнасилования, когда узнавший о случившемся Пилат — он был на охоте — примчался навестить бедного ребёнка, Постром утащил молодого хозяина в уголок и с мольбой в глазах упросил помочь Лауре, чтобы пережитый ужас не остался на всю жизнь. Пилат согласился, но скрепя сердце — Закон запрещал трогать омежек, которым ещё не исполнилось четырнадцать лет, а слишком ранние встречи наедине, которые пришельцы называли звериным словом "случка", могли ускорить созревание и навредить здоровью. Впрочем, на этот проступок Совет вполне мог закрыть глаза — Пилат, когда вступил в возраст созревания, слышал от преподобного Парацельса рассказы о том, как в некоторых монастырях лечили от страха переживших насилие людей практически любого возраста и типа. В таких местах даже служили катамиты, помощь которых порой становилась неоценимой в особенно сложных случаях. На землях Верных надругательство над омегами, особенно такими юными, считалось одним из самых тяжких преступлений — первое совокупление, как и первая течка не в одиночестве, были особенно важны в жизни каждого омеги. Не меньше, чем рождение первого ребёнка. Как только Лаура худо-бедно успокоился, он пришёл к молодому хозяину сам. Пилат с помощью Построма тщательно вымылся, чтобы запахом нечистого тела не будить в памяти Лауры след, оставленный вонью насильника. Лаура долго дрожал в его объятиях, Пилат разговаривал с ним как можно тише и мягче — Юри объяснил, как именно надо это делать — и омежка расслабился. Всё прошло вполне благополучно и завершилось уверенной сцепкой, после чего Лаура снова расплакался, но уже от облегчения. Он проспал в постели Пилата до самого утра и уходил на кухню слегка приободрившийся.

Служба Пилата протекала относительно спокойно. Он выполнял все приказы, какие поступали не только от Балтуса, но и от Октуса, однако чувствовал, что им недовольны. Пилат продолжал сторониться чужаков, дважды отказался от братины с пивом, за что был вызван на поединок и уверенно одержал победу. Это лишний раз развело его с новыми товарищами и рано или поздно должно было прекратиться по прямому приказу Октуса, который по-прежнему не спешил возвращаться в Викторан.

— Пилат, ты почему сторонишься своих?

Октус буравил молодого альфу тяжёлым взглядом, и Пилат едва сдерживался, чтобы не зарычать. Его буквально колотило от одного только взгляда на захватчика. Постром сделал ему настойку от "волчьей отравы", и Пилат постоянно носил эту фляжку с собой, но запас был слишком скуден, и действие отравы уже начало ощущаться. Пилат едва удерживал себя от излишне опрометчивых действий, от слишком жадного поглощения пищи и сильного влечения к омегам. Постром, видя и чувствуя, что происходит, старался быть как можно ближе и спасал хозяина от этого безумия, как мог. Юри тоже подбадривал брата, напоминая, что это вполне себе лечится — нужно только попасть в Аврорий — а Пилат, как бы не хотелось побыть с любимым братом подольше, начал урезать эти визиты, ибо даже запах Юри стал притягивать его. Альфа с ужасом осознавал, что всё больше приближается к грани, отделяющей его от врага — те зверства, что он периодически наблюдал, уже не трогали так, как раньше. Будто привыкать начал. А ведь времени прошло всего ничего. Пилат снова и снова напоминал себе, кто он такой и в чём состоит его долг, старался как можно чаще бывать со своими, и это помогало не срываться в полную силу. Что уже становилось не так просто.