Омегаверс Истоки

ОМЕГАВЕРС

Истоки

В тяжкую годину выбор всегда нелёгок. Особенно, когда на кону стоят чьи-то жизни. И иногда, чтобы исполнить свой долг и сохранить свет в своём сердце, приходится вываливаться в грязи.

12.03.21г. от нач. ВХ.

— Вот он!

Несколько солдат подтащили яростно рычащего молодого, некогда хорошо одетого, но теперь оборванного, нещадно избитого альфу к пожилому седому жрецу в воронёных доспехах и дорогой горностаевой мантии. Ещё несколько захватчиков едва сдерживали за ошейники крупных лохматых бойцовых псов, яростно лающих на пленника. Жрец поправил капюшон и насмешливо вперился в парня своими угольно-чёрными глазами.

— Так-так-так... Кого я вижу! Неужто сам Пилат Амелиус?! В замке был только он? — деловито обратился жрец к солдатам.

— Да, Ваше Святейшество, если не считать ополченцев и прислугу, которая не принимала участие в бою, — склонился в низком поклоне командир отряда Балтус. В бою за замок Амелиусов его крепко потрепали — он сражался на передовой и первый сорвал фамильный стяг с самой высокой башни. — Похоже, что он намеренно отвлёк всё наше внимание на себя, чтобы остальные успели уйти. Силён, но нас было больше, и он быстро выдохся. И вы велели брать сыновей Амелиуса живьём.

— Отлично, Балтус, отлично!!! Ты и твои бойцы получите обещанную награду, как только мы захватим всю область.

— Служу отечеству и воле Светлейшего, — вновь склонился в поклоне командир, с трудом сдерживая ликование. — Что прикажете делать с пленником?

— Заприте пока где-нибудь и приставьте охрану понадёжнее. Позже я поговорю с ним и попробую выяснить, где сейчас находится его отец со своей армией, а так же люди, которых они укрывали в замке. Пока эти глупцы продолжают нам мешать наводить порядок, мы не имеем права отдыхать.

Пилат только глухо зарычал, и на его искажённом гневом лице ясно читалось презрение.

Весна, если верить старому календарю, уже началась, однако все календари отчаянно обманывали уже почти двадцать лет. Откуда бы не пришла эта напасть, которую уже нарекли Великим Холодом, она принесла с собой неисчислимые беды. Болезни, голод, нивы и пастбища стремительно пустели, и за оставшиеся земли, которые кое-как могли кормить, разыгралась нешуточная резня. Да и соседние страны, тоже страдающие от всевозможных бед, то и дело нападали на границы. Именно тогда Октус Данелий и понял, что пришло его время. Когда-то его предку было отказано в чести возглавить центральное святилище в Аврории, наречь себя Первым среди Равных и возложить на свою голову золотой венец — Совет Архонтов и собрание гильдий предпочли вручить этот титул и практически неограниченную власть над паствой Амелиусам. А всё потому, что Данелии якобы посмели богохульствовать. А в чём, собственно, заключается богохульство? Разве не правильно объявить Перворожденным Адама? Ведь он воин. Как можно называть Перворожденным того, кто совершенно не способен защитить себя самого? И разве не прав был его покойный отец, начав собирать под своими знамёнами впавших в отчаяние, чтобы помочь им выжить? Сейчас не до милосердия Иво, сейчас нужны ярость и мощь Адама, чтобы спасти народ! На Соборе, который был собран вскоре после первых неурожаев, Данелии подали голос в защиту своей трактовки, но это вызвало шквал нападок со стороны других членов Совета, а спустя ещё три года жёсткой экономии случился первый раскол. Часть жрецов, большей частью служители Адама и Рослина, примкнула к Данелиям, оставшихся представителей жреческой братии привёл под свою руку Амелиус, а потом началась война. Империя стонет под ударами чужаков, люди вымирают, и, чтобы отстоять свои земли и спастись, нужны солдаты. Разве нельзя отступить от канонов на время? Ведь это суровая необходимость!.. Нет же, эти глупцы продолжают стоять на своём. Говорят, что часть сторонников Амелиусов всё же решила покинуть родину и отправиться на юг. Ага, как будто там их будут ждать с распростёртыми объятиями! Дикари юга их просто перебьют!

Октус Данелий стоял перед окном замка и смотрел во двор, в котором разминаются его солдаты. Даже с такой высоты слышно, как они порыкивают — звуки разлетаются очень хорошо. Они довольны. Ещё бы — в замке нашлись солидные запасы еды, в том числе зерна и семян! Среди сокровищ, брошенных беглецами, нашлось великолепное оружие, прочные кольчуги, части пластинчатой брони... Многие его воины готовы отдать что угодно, чтобы заполучить эти вещи, и кое-кто получит. Жаль только, что на всех не хватит, и остальным придётся скрипеть зубами от зависти. Ничего, больше будут стараться. Эх, если бы удалось захватить хоть одного мастера-оружейника из тех, кого доставили сюда год назад! Кузнец Гордий, который остался жив после схватки в ближайшей деревне, способен делать только сельскохозяйственную утварь и кое-как чинить поломанные доспехи, но не ковать новые. Впрочем, кузница вполне приличная — нужно только починить горн и восстановить печь. А ещё в окрестных деревнях остались жители, чтобы пополнить ряды на племя. Часть омег, самую лучшую, нужно будет отправить в столицу — пришли известия о новой вспышке чумы, а после последней изрядная часть их собственных перемерла. И работать будет кому, пока альфы сражаются, а беты ведают перестройкой. Интересно, почему армия Амелиуса по-прежнему верна старым порядкам? Ведь еды всё меньше и меньше, а они продолжают свою политику. Солдаты сражаются и умирают, не желая отдавать омег и еду. "Во имя милосердия Иво!.." Какая чушь! Сперва надо выжить, пережить как-то Великий Холод, а потом уже молить о милосердии. В нынешние времена только звериный закон способен дать шанс на спасение.

— Ваше Святейшество, Пилат Амелиус доставлен. — Клерик Руфин с низким поклоном вошёл, чтобы доложить.

— Введите.

Данелий сел на трон Амелиусов, отмечая снова, как удобно и величественно он сделан. Достоин занять место в тронном зале дворца в Викторане! Надо будет перевезти его туда потом. Надо же, не перевелись у них и другие мастера! Чем только кормят и как справляются с голодными бунтами, что все по-прежнему работают и создают такие великолепные вещи?! Трон уже нёс следы ремонта, но едва заметные. Да и сам замок, изрядно пострадавший во время штурма, но ещё сохранивший остатки былой роскоши, заметно изменился. Октус бывал здесь во времена своей юности и помнил совсем другое, а теперь Ранарон лучше приспособлен для изменившейся погоды — единственный уцелевший омега-истопник, трясясь от страха под суровым взглядом Октуса и похотливым Балтуса рассказал, как здесь обогреваются покои и обеденный зал. Очень остроумно и удобно. И трубы, по которым доставляется тепло в комнаты и приёмные покои, ещё не успели ободрать — красивая керамическая, покрытая разноцветной глазурью плитка радует глаз. Надо будет изучить это всё и перестроить свой дворец в Викторане по здешнему образцу, а ещё лучше выстроить новый... Нет, не успеет — годы и заботы стремительно отбирают своё. Но снять чертежи всё же надо — пригодятся его преемникам. И погреба вполне крепкие. В таком замке не одну осаду можно выдержать — осмотр показал, что он идеально приспособлен к бою с осаждающей армией, а так же имеет пару потайных выходов. Вот только самые бешеные солдаты уже начали разносить внутреннее убранство и разводить жуткую грязь. Право победителя осуществлено, три дня на разграбление прошли, а они продолжают ломать! Придётся урезать долю добавок для приготовления пищи. Если так пойдёт и дальше, то замок превратится в банальный хлев для скота, а ведь он планировал основать здесь временную резиденцию, пока не будет захвачен Аврорий. Амелиусы всегда знали толк в красивых вещах, их мастера обставляли замок долго и добротно, вся обстановка несла на себе отпечаток отменного вкуса без показной роскоши, чем нередко грешили многие другие аристократы, особенно пришедшие под руку Данелиев. А теперь... Чудесные фрески уже осыпаются, залы загажены и приходится засыпать пол соломой, чтобы лишний раз не возиться с мытьём — согнутые в три погибели омеги моментально становятся жертвами охочих до утех альф и бет. Убьют ещё кого-нибудь ненароком, а потом воевать будет некому! Стоит сократить часть настоя, добавляемого и в пиво, а то совсем головы потеряют!

Поход на Ранарон планировался уже давно. По последним сведениям, Амелиус спрятал здесь самых ценных мастеров с семьями, вывезенных из приграничных земель сторонников старого порядка, временно устроил их здесь, а сам отправился с миссией по поиску новых союзников. Присматривать за порядком на родовых землях послал своих сыновей. Куда же всё-таки все беглецы подевались? Был ещё один тайный ход, о котором никто из его воинов не знал? И почему Пилат остался в замке? Он мог бы, убедившись, что замок покинул последний беглец, уйти сам, но остался. Странно... Что такого могло остаться в замке, что он практически сдался врагу?

Когда ввели пленника, Октус самодовольно, пусть и слегка натянуто, хмыкнул. Пилат, уже изрядно небритый и пропахший тяжёлым потом, явно успел проголодаться — он тут же принюхался к дразнящему запаху изысканных блюд на резном столике, спасённом клериками от лап мародёров буквально в последний момент, но быстро опомнился и напустил на себя самый независимый вид, какой только смог. А он силён! Даром что молодой ещё и не слишком часто питался так, как должен питаться альфа. Вот что значит "кровь"! И пусть его родители не Истинные, но совместимость у них отменная. Ничего, нужно только поднажать, и Пилат сам отречётся от ереси своей семейки и примкнёт к ним. Альфа есть альфа, а альфы зажиточных семей и аристократов редко себе в чём-то отказывают — суть их такова.

Пилат был старшим сыном Радагаста Амелиуса и его мужа Ливия, последнего отпрыска рода Гея. Октус о самом парне только слышал, причём слышал немало. По рассказам лазутчиков и очевидцев, Пилат был превосходно обучен искусству боя, обладал впечатляющей силой духа. Словом, был достойным потомком Адама. Он уже принял участие в нескольких крупных сражениях, был ранен, однажды даже командовал небольшим отрядом, который почти отбил одну из отжатых у Амелиусов крепостей. И это при том, что ему сейчас всего девятнадцать лет — сражаться он начал в четырнадцать. В замке был ещё его младший брат-омега, которого успели сосватать в клан Валентайн — за старшего сына, Септимуса. Кажется, его зовут Юлий... или Юри?.. Неважно. Говорили, что этот юноша не только красив, но и весьма сведущ в медицине и лечебных снадобьях — его сызмальства обучал сам Парацельс, а этот чистокровка всегда был гением в своей области. Всем было известно, что Пилат очень любит брата... Надо бы обыскать замок ещё раз. Раз Пилат остался, то должна быть достаточно важная причина — за те несколько дней, что их армия стоит здесь, он ни разу не попытался сбежать. Хотя должен был.

Пилат был красив — его внешность отвечала всем древним канонам, пусть он и не успел ещё заматереть. Растрёпанные смолисто-чёрные волосы сияют силой и здоровьем, лицо, заметно худое от частого недоедания, начало зарастать неряшливой щетиной, но полно аристократического величия. Глубокие синие глаза молодого альфы взирали на захватчика бесстрашно и уверенно. Пёс, смирно лежавший у ног Данелия и грызущий крупную кость, поднял голову и предупредительно зарычал, но хозяин одним строгим окриком заставил его замолчать.

— Здравствуй, Пилат. Проголодался? — Октус небрежным жестом пригласил разделить с ним обед, однако Пилат презрительно отвернулся от накрытого стола, мужественно сглатывая слюну. Пёс его совершенно не беспокоил. — Вижу, что проголодался. Сядь, поешь, а мы тем временем побеседуем за чашей хорошего вина. Или ты предпочитаешь пиво?

— Мне не о чем разговаривать с отступником, — огрызнулся Пилат. — Как и делить с ним стол.

— Похвально, но бессмысленно. — Октус взял с широкого золочёного блюда превосходно прожаренную баранью ногу и демонстративно впился в неё клыками. Пилат метнул короткий взгляд на это, проглотил новую порцию слюны и снова отвернулся. — Как и попытки твоего отца отстаивать старые устои. Сейчас это настоящее самоубийство, вы это понимаете? Если мы не отступим от них, то потеряем свои земли и погибнем.

— Но если мы отступим от них, то погибнем позже. — Пилат гордо выпрямился, снова воззрившись на врага. — Ты же знаешь, что именно было заповедано нашим предкам, как только образовалось первое государство и началось Великое Расселение. А вы презрели этот Завет, осквернили нашу кровь! Или ты думаешь, что мы не знаем, что творится в ваших городах? Беженцы приходят и рассказывают. Не так давно мы прознали о судьбе Авраама, которого вы погубили, и это особенно чудовищно, ведь он был священнослужителем! Нашим подданным!

— Ты про того бесноватого омегу, который называл себя служителем Светлейшего? — фыркнул Октус, смачно слизывая с пальцев ароматный жир и с удовольствием отмечая, как жадно раздуваются ноздри пленника. Он голоден... — Помню его. Такой сладенький! И кто вам о нём рассказал?

— Один человек, который чудом спасся из вашей начавшей гнить столицы. Он видел Авраама — Авраам пытался проповедовать даже в плену и был услышан. И это не считая того, что вы, уничтожив его селение, вторглись на нашу территорию! Мой отец и Совет Архонтов согласились на разделение земель, чтобы избежать великой смуты, но то, что вы творите...

— Мы пытаемся спасти наш народ! — жёстко оборвал его Октус, отшвыривая полуобглоданную кость и заметив, как за нею последовал взгляд Пилата. За новой "подачкой" тут же метнулся пёс, схватил в зубы и отбежал за трон, откуда начали доноситься жадное порыкивание и хруст кости. И всё же Пилат даже не дёрнулся. Ничего, скоро всё изменится. И не таких ломали. — Мы вымираем от голода, со всех сторон нападают, крадут наших омег и еду, истребляют наших людей, и мы должны выжить! Нужны люди! Нужны воины, и как можно больше! И пусть часть умрёт, но другая часть выживет, станет сильной и сумеет отстоять наши земли, а там Великий Холод закончится и мы вернёмся к старым законам.

— А если Великий Холод затянется надолго? — Голос Пилата стал тише, а глаза сверкнули убеждённостью. — Не на несколько десятков лет, а на пять или десять веков? Сколько поколений будет выращено на обмане? И как успеет замутиться наша кровь за это время? Об этом вы подумали? А о том, какая смута поднимется, если вы вдруг объявите, что всё это время обманывали своих последователей? Вы начали сжигать старые хроники и родовые книги, объявляя наше учение ложью. Вы уверены, что потом сможете провести обратную перестройку без лишней крови? Начнётся анархия, и она ослабит нас, как сейчас усобицы ослабляют ваши земли. Мы с помощью истинного Закона и памяти о прежних временах пытаемся сплотить людей перед лицом смерти, пытаемся дать им надежду и силы, чтобы пережить Великий Холод, чтобы потом, когда он отступит, снова размножиться и отвоевать те наши земли, что будут захвачены. Чтобы сохранить чистую кровь. Чтобы чистые дети снова воздвигли города и наладили торговлю и ремёсла, а вы своими крамольными речами!..

— То есть вы готовы уступить ворогу то, за что поколения наших предков кровь проливали??? — вскочил разъярённый Октус. — Отдать то, за что отдавали жизни мои предки??? Презреть их подвиги и славу???

— Чем-то надо жертвовать в тяжкую годину, — опустил голову Пилат. — И мы предпочитаем отступать, чтобы сохранить самое ценное — наших людей. Сохранить знание и мудрость предков, которые потом помогут нам всё возродить. Ты видишь, как мы перестроили замок? — Пилат с гордостью огляделся. — Это всё сделали наши мастера, которых мы разыскиваем и спасаем. Которые потом обучат новых мастеров, и искусство их не исчезнет, переживёт Великий Холод, а что-то даже будет усовершенствовано. У вас мастеров почти не осталось — вы всё отдаёте солдатам — и хозяйство начинает становиться грубым, примитивным, а тех, что есть, учить некому, и они придумывают сами из того, что есть.

— А как быть с жертвоприношениями? — ухмыльнулся Октус, откидываясь на спинку трона. — Вы обрекаете на смерть своих же подданных, их тела становятся вашей пищей. И ваши люди по-прежнему вам верны?

— В особенно тяжкие луны наши люди сами решают, кто больше достоин жить, и это решение принимается единогласно. На жертвенник восходят только добровольцы, и память о них сохраняется в наших сердцах, что и символизирует страшная трапеза. И мы не делаем исключений по степени родовитости — в суровые времена все равны. Да, это страшно, но все понимают, что стоит на карте. Мы должны сохранить то, что у нас есть, и передать это потомкам, и мы сохраняем, как можем. А вы уничтожаете то, что вам мешает или кажется сейчас неважным.

Говоря всё это, Пилат то и дело косился на накрытый стол. Октус видел, как в глазах молодого воина стоит голод, и молча ухмылялся. Он демонстративно принялся за обед, прихлёбывая из драгоценного кубка трофейное вино. Прекрасное вино, из последних урожаев винограда, выращенного в садах Амелиусов на юге их владений. И как только им это удавалось? В здешних краях и до Великого Холода виноград не вызревал до такой степени. Бочонки и изящные бутылки с этим чудесным вином буквально чудом удалось спасти от мародёров! То, что похуже, пришлось отдать, но самое лучшее надо будет с первой же подводой отправить в Викторан. И приставить надёжную охрану!.. Адам, как же парень мучается! Любо-дорого посмотреть! Ещё несколько дней на голодном пайке — и Пилат согласится с чем угодно, лишь бы, наконец, наесться. Альфа есть альфа.

— Может, всё же поешь?

— Я не разделю трапезу с предателем.

— Хорошо. Моё дело — предложить, твоё — отказаться. Уведите его!

Каменные подвалы замка Амелиусов ещё во времена строительства были заложены на совесть. Через них проходили потайные ходы, в том числе и тот, которым были выведены мастера и их семьи, пока на подступах к замку шла битва, но из этого можно было выйти только через запертую сейчас дверь. И эти подвалы совершенно не были приспособлены к тому, чтобы содержать пленников — в них собирались хранить стратегические запасы еды и оружия.

Пилат молча кутался в свой изодранный плащ с фамильным гербом — леденящий промозглый холод пробирал до костей — и ломал голову, как поступить. Альфу терзал жестокий голод, который был сильнее холода, он терпел, но силы были на исходе. Ещё осада серьёзно истощила его, вынуждая нести бессонные караулы или подменять других дозорных. Особенно, если на посты заступали омеги, взявшие в руки оружие. Отваги им было не занимать, но вот сил... От атаки к атаке живой боевой силы становилось всё меньше, окрестные деревни уже были захвачены, изрядная часть защитников замка погибла, посылать гонца за помощью было бессмысленно — просто не успеет добраться — из-за чего братья и решили пробираться к Путям Лазаря, чтобы спасти тех, кто укрылся за стенами замка. Местные сами вызвались остаться — чужакам нужно будет где-то остановиться, а какой прок от обезлюдевшей области, если обслуживать некому? Да и их слишком много, а собранных в дорогу запасов мало. Это было опасно, но шанс изнутри разбить врага, вернуть замок и дождаться подкрепления оставался. Спасти мастеров нужно было обязательно — в плену Данелиев они просто погибнут, и их светлые умы и умелые руки не смогут создать ничего нового и полезного. Выводил Касл, его оруженосец, который родился и вырос здесь и хорошо знал местность — оставалось только указать, каким именно ходом и по каким тропам довести людей до Путей Лазаря, а так же объяснить, где искать нужные метки, чтобы отряд не заблудился в подземелье. Сам Пилат, как мог, отвлекал нападающих на себя и оставшихся у него бойцов и смог. Ценой плена и жизней многих своих соратников. Умереть сам Пилат не боялся — дети Адама не должны бояться смерти, если они достойно исполнили свой долг. Пилат опасался, что солдаты Октуса разыщут потайную комнату, в которой было укрыто самое ценное, что осталось у Пилата здесь. И почему они пришли так невовремя?!! Проклятый Деймос, снова твои выдумки?!! Если бы у Юри не случилась течка, то он бы ушёл вместе со всеми, а как отпустить любимого брата в таком состоянии??? Его могли учуять даже при принимаемом подавляющим запах настое. Если Юри обесчестят до свадьбы, да ещё и солдатня отступников... Нет, бедного юношу никто не осудит, однако это пятно позора смыть будет невозможно — Юри всегда был памятливым. А если кто-то приживёт ему негодного ребёнка, и Юри погибнет...

Пилат едва не застонал, представив себе, что будет с оми, если он узнает об подобном. Наверняка мечется по комнатам во дворце в Аврории, не находя себе места — рано или поздно вести о захвате Ранарона дойдут до него. Надо как-то выбраться из подвала, забрать брата, выживших Верных и бежать теми же ходами — ответвление до ближайшего входа в Пути Лазаря было построено не так давно, и Данелии о нём пока не знают. Надо только освободиться, улучить момент и... Как это сделать? Притвориться, что передумал, и занять место среди этого озверелого сброда? Отец и Совет поймут, но сам он себе вряд ли сможет простить всё то, что придётся делать, выдавая себя за своего. Боги, первопредки и Светлейший, может, и простят, но не он сам. И придётся долго маяться в Чистилище прежде, чем его усмирённая душа всё же взойдёт под своды Мирового Дома.

Юри. Любимый брат. Он так юн. И он искренне уважает своего наречённого Септимуса, так ждал свадьбы. Если бы не его выдающиеся способности к врачеванию, Юри бы уже давно покинул Аврорий и был отправлен в дом будущего мужа — подальше от этой мясорубки. Юри сам решительно заявил, что отправится в Ранарон со старшим братом, и отцу не хватило духа отказать. Если бы только тогда они знали, чем это кончится, да ещё так скоро.

Пилат лихорадочно пытался вспомнить, сколько запасов осталось у Юри. Течка уже наверняка завершилась, началась очистка. Если бы мастера не продумали обустройство особой комнатки, спрятав и отделав её так надёжно, что никакие запахи не приведут к ней, не наладили снабжение водой, то Юри пришлось бы туго. Однако он не может находиться там вечно. Совсем один. Наверно, ему ужасно страшно там, в четырёх стенах без окон!

Придётся всё-таки наступить себе на горло и притвориться, что готов присягнуть Октусу движимый голодом. Потом, когда шум уляжется, надо подкормить Юри и начать строить план побега. И попутно собрать побольше сведений о том, что творится в стане врага. И сделать это желательно до того, как у Юри случится очередная течка. Возможно, даже наказание за вынужденные грехи получится достаточно символическим, ведь Пилат всегда был верен тому, чему его учили с самого детства.

Пилат с болью разглядывал свою комнату. Мародёры и тут порезвились — оборвали гобелены, занавеси, карнизы валялись на полу, постель изрезана и исколота ножами, пух из перины до сих пор был неубран... И пахло отвратительно. Похоже, что кого-то не единожды тут выворачивало наизнанку. Что же они творят? Зачем?

Пилат подобрал валяющийся на полу стул и осмотрел его. Одна ножка держалась на честном слове. Починить ещё можно, и Пилат вполне способен был это сделать сам — крутился рядом с ремесленниками в детстве, а что-то даже пробовал своей рукой. Отец охотно поощрял его обучение какому-нибудь ремеслу, вот только Пилат так и не выбрал, научившись всему понемногу, а потом начал всерьёз учиться науке боя. Молоток и гвозди, наверно, отыщутся, да и Катиэль поможет... если его не убили.

— Хозяин... — окликнул его тихий голос, и Пилат обернулся, искренне радуясь, что он выжил.

В дверях разорённой комнаты, дрожа и зябко кутаясь в овчинную накидку без рукавов, стоял его давний друг детства — омега Постром. На его руках скорчился полосатый кот по кличке Звонок — за громкий голос. Отменный крысолов и ласковый, как маленький котёнок, он был любимцем Юри. Надо же, уцелел... Постром приехал в Ранарон вместе с братьями Амелиусами в качестве слуги и доверенного лица. Пилат знал этого юного омегу очень хорошо — Постром и Юри родились практически в один день, а потом Постром долгое время воспитывался в их семье. Этот паренёк был сыном хрониста Лавруса, который погиб во время набега солдат Данелиев на окраинный монастырь, когда оттуда вывозились ценнейшие рукописи — отважный бета с тремя монахами успел задержать нападающих, пока остальные спасали книги и свитки, чтобы отвезти их в Аврорий. Постром родился после гибели отца и всегда гордился им. Он и вырос похожим на Лавруса — выше, чем обычный омега, заметно шире в плечах и крепче, но всё остальное унаследовал от оми. Довольно красивый, чем-то похожий на рысь, с прекрасным ароматом ребёнка, зачатого в подлинной любви, с россыпью мелких веснушек на носу, великолепной золотистой косой и тёплыми песочными глазами. Пилат горевал наравне с Постромом, когда было объявлено, что его оми Юлий и ещё несколько омег будут принесены в жертву ради выживания других. Потом, после жертвоприношения, получив за ужином небольшую порцию мяса, Пилат буквально заставлял себя есть, зная, что это, возможно, часть Юлия, отданная добровольно. Суровые времена требовали суровых решений, и Амелиусы всеми силами поддерживали мир на своих землях, деля эти тяготы наравне со всеми. Вскоре после того жертвоприношения младший брат отца Пилата, Данай, последовал за умершими, чтобы искупить этот невольный грех, совершённый его семьёй, и на кладбище вокруг центрального святилища появилась ещё одна надгробная плита со словами покаяния. Постром никогда ни единым словом не упрекал ни его ни его родителей, и Пилата это всегда удивляло.

Пилат не удержался и обнял друга. Постром вздрогнул, а потом расслабился и прижался, блаженно вбирая носом его запах, разбавленный нечистотой подвалов. Звонок, почуяв знакомый запах, перестал прижимать уши и замурлыкал. Пилат с удовольствием почесал его за ушком.

— Хозяин... вы всё-таки спаслись...

— Постром, может, не будешь меня так называть? Мы же выросли вместе.

— Нет, не просите, хозяин, — упрямо замотал головой омега. — Может, мы и дружны с самого детства, но порядок есть порядок. Особенно сейчас.

— Они... тебя... — Пилат погладил Построма по волосам. Не удержался. Эти волосы ему всегда нравились, и, когда они были маленькими, Пилат иногда просил позволить ему заплести Построму косу.

— Как и всех, кого поймали в замке, — прошептал омега, пряча лицо на груди альфы и прижимая к себе кота плотнее. — Кто выжил в бою.

— Больно было?

— Конечно. Но мы живы, и это уже хорошо. А почему вас выпустили?

— Я сказал, что согласен служить Октусу. Заодно наелся.

— А... — Брови Построма тревожно изогнулись.

— Похоже, что его ещё не нашли, и это к лучшему. Ты сейчас где работаешь?

— На кухне вместе с Фейвелом и...

— Сможешь набрать еды для... него? — Пилат опасливо понизил голос.

— Смогу, но получится только что-то вроде "свитка" — готовить придётся из обрезков.

— Пусть. Лишь бы подкормить. И старайся смотреть и слушать внимательно.

— Вы что-то задумали? — Глаза Построма понимающе загорелись.

— Да, вывести всех Верных отсюда Путями Лазаря. Только наших осталось слишком много, и на подготовку потребуется время. Добраться до входа будет сложно, особенно если бежать придётся зимой.

— Приказывайте, хозяин. — Постром решительно вцепился в его рукав. — Я исполню всё, что вы скажете.

— Пока просто побереги себя и попробуй поговорить с нашими. Надо прикинуть, кто захочет уйти с нами, и сколько еды и топлива нужно будет брать с собой.

— А разве не лучше будет потом вернуться с армией и?.. Или отбить замок изнутри?..

— Да, это было бы правильно, но три года назад, когда мы пытались отбить крепость Пире, против нас "живым щитом" выставили наших же подданных, захваченных в плен. Пришлось отступить. Я тут успел оглядеться... Шансов на успех будет слишком мало. Я не хочу, чтобы погибли наши, деревенские. Не после того, что мы уже пережили вместе. Так что забирать будем всех.

— Понял, — со всей серьёзностью кивнул Постром, а потом оглядел комнату. — Вам помочь с уборкой?

— Да, пришли кого-нибудь, пожалуйста. Я не смогу здесь спать, пока не приберём этот кошмар.

Огонёк масляной лампы с трудом разгонял мрак тайной комнаты. Юри лежал на топчане, кутаясь в скудное тряпьё, и ждал. Омежке было страшно. Замок захвачен врагами, и кто знает — разыщут они его или нет. Пилат уже так долго не приходит... Он хорошо знает его цикл, знает, когда приходить можно, чтобы не сорваться. И если не приходит, то причина может быть только одна.

Тайная комната успела проветриться через скрытые трубы вентиляции, все запахи улетучились и там, куда они ушли, тоже. Оставалось только осторожно разводить огонь в маленьком очаге, чтобы согреть воду, которую он всё это время брал из колодца. Отопительная труба давно остыла, стало холодно, значит, топить некому — ещё один повод для беспокойства. Что, если Волтер погиб? Юри в отчаянии прикусил себе кулак. Нет, никто не погиб! Может, кто-то и погиб, но не все! И Пилат, его самый лучший и заботливый старший брат, тоже жив! Ведь не может же так быть, чтобы... Ему же дали понять, что...

Юри резко сел, схватившись за голову. Рослин и Рафаэль, о чём он сейчас только думает!!! Неужели всё-таки этот сон и эти мысли — плод его расстроенного воображения? Преподобный Парацельс, давний друг семьи, член Совета Архонтов и уважаемый наставник, говорил, что не все сны являются посланием Высших Сил. Тяжёлые переживания и страхи, охватывающие разум, поселяются в голове, и сны могут приобрести такой вид, что можно принять бессмысленный бред за послание. С толкованием снов, особенно в дни тяжких испытаний и самых жутких страхов, нужно быть очень осторожным! А он уже много дней сидит взаперти, еда почти кончилась, эхо труб, установленных в стенах замка, то и дело приносит совершенно незнакомые голоса и звуки. Юри давно думает о тех ужасах, что творятся на землях бывшей великой империи, видел беженцев, слышал, что они рассказывают, потом была битва, в самый разгар которой верный Постром отвёл его сюда, чтобы пережить течку в безопасности, потом он перестал навещать его, что может говорить только о том, что замок захвачен, о Пилате ни слуху ни духу, его разум обдумывает самые разные варианты событий, в том числе и самые ужасные, и его бедное сознание выражает эти размышления в виде самых разных снов. Нельзя всё это считать вещим! Заблуждения, бывает, очень тяжело обходятся.

Чтобы изгнать из своей головы вредные мысли, Юри начал думать о более насущных делах. Рубашку пора менять, надо посмотреть, сколько осталось лампадного масла и фитилей, подсчитать, сколько ещё он может пробыть здесь, если Пилат или Постром всё же не придут... Да нет же, они придут!!! Надо только подождать немного!!! И ни в коем случае не выходить самому. Отец, когда отправлял его в Ранарон, подробно объяснил, что надо делать, если придут чужаки именно во время течки, а отец очень мудр. Секрет замка от его двери знают только Пилат и Постром, а больше никто не выдаст, где находится тайная комната — их преданность не вызывает сомнений.

Вот дверь приоткрылась, по её краю нарисовалась золотистая полоска, и в комнатку протиснулся его любимый старший брат.

— Пилат!.. — Юри страшно обрадовался. Его даже не испугало, что Пилат давно не мылся и не брился, да и одет пёс знает во что. Главное — жив!

— Тихо! — Пилат подхватил брата в свои объятия, едва не выронив свёрток, из которого тянуло весьма аппетитно. — Тебя не должны услышать! Вот, держи, Постром натаскал, пока готовил для Октуса. Может, не самое изысканное, но зато можно как следует наесться.

— А ты?

— Я уже ел. Ешь скорее, я ненадолго.

Юри подхватил в свои руки свёрток с едой, жадно принюхиваясь, а Пилат расправил свой запасной плащ с меховой подкладкой — он старательно собрал по замку остатки своей одежды и прочих вещей, чтобы обустроить снова свою комнату — и набросил ему на плечи. Разводить здесь огонь слишком часто было нельзя — напрасный расход дров, и дым из скрытой трубы могли заметить — а одет Юри был слишком легко.

— Вот, я ещё и масла для лампы принёс и фитили...

— Спасибо, братик. — Юри от души расцеловал брата, плюхнулся на свой топчан и начал разворачивать тряпицу. "Свиток". Значит, с едой стало совсем плохо, и Постром готовил из обрезков и остатков. Ну и ладно, не отравит же его молочный брат. Юри уселся поудобнее, взялся за тонкую лепёшку с начинкой обеими руками и жадно вгрызся.

Пилат умилённо смотрел, как Юри ест.

— Как ты тут? Не слишком холодно? Волтер скоро снова протопит замок — наши пошли за запасами торфа и горючего камня.

— Значит, Ранарон захватили.

— Да, и погибло много наших воинов. Хорошо, что ты пока не видишь, во что превратился наш замок. И хорошо, что Звонок уцелел — будет кому мышей и крыс ловить.

Юри стал жевать медленнее. Он всё понял.

— А Постром?

— Он почти в порядке, но приходить к тебе буду только я.

— Значит, ты решил притвориться, что согласен служить Данелиям?

— Придётся. Немало Верных выжило во время боёв, и бросить их мы не можем. Уходить надо всем, а на это требуется подготовка. Заодно подсоберу сведений для Совета Архонтов.

— Тебе придётся быть, как они, и выполнять приказы...

— Придумаю что-нибудь, — грустно улыбнулся Пилат. — Я же аристократ, а рядовая солдатня нашего брата на дух не переносит. Какое-то время вполне можно сторониться этих животных, а там... посмотрим. Заодно попытаюсь позаботиться о наших омегах, чтобы страх после мучений и издевательств не поселился в их душах навечно.

Юри моментально расхотелось есть, и он молча опустил глаза на остатки "свитка".

— Началось...

— Да. — Пилат обнял брата, и Юри прислонился к нему, вздрагивая от подступающих слёз. — Это действительно страшно, но я не позволю, чтобы подобное случилось с тобой. Никогда. Ты выйдешь замуж за Септимуса непорочным, обещаю.

Деревня потрясла Пилата непривычной тишиной. Немногие жители, что попадались ему навстречу, шарахались в сторону, завидев молодого господина, одетого с чужого плеча и сильно смахивающего на захватчика. В их глазах ясно читались потрясение вперемешку с ужасом. Если бы не сопровождающий, то Пилат подал пару утешающих знаков, только делать этого нельзя. Пока. Может, Гордий потом им всё объяснит, как только выпадет удобный момент.

Вот и кузница. С завалинки испугано шарахнулась тощая бурая кошка и юркнула за угол. Пилат вспомнил её — Малинка, которая жила у Лиса, омеги, жившего через два дома от кузницы. Что она здесь делает? Ведь кошки и коты, обычно, побаивались альф. Они традиционно считались омежьими питомцами, и немногие альфы могли похвастаться тем, что стали любимцами этих восхитительных животных. Пилата, например, кошки любили, а коты недолюбливали. Исключением стал Звонок, зато Юри кот просто обожал. Даже спал рядом с ним постоянно. Чем Гордий мог так понравиться кошке, что она спокойно сидит рядом с кузницей?

Немолодой кузнец с забинтованной головой возился рядом с горном. Услышав и учуяв гостей он обернулся и замер, увидев Пилата.

— Господин...

— Здравствуй, Гордий. Сильно тебя потрепали?

— Да я-то ладно... — Альфа бросил инструменты и торопливо поковылял к Пилату, подволакивая пораненую в бою ногу, а когда подошёл, то склонился в низком поклоне. — Главное — что вы живы...

Гордий заметил сопровождающего и замолк. Вопрос о Юри застрял на полпути.

— Гордий, я теперь на службе у Данелиев. Мне нужно починить меч и броню. Сможешь?

Пилат начал доставать из заплатанного рогожного мешка части покорёженного доспеха и выкладывать на верстак. Кузнец настороженно косился на чужака, который прислонился к столбу и с виду рассеянно ковырялся в редких зубах какой-то щепкой. Выглядел он сытым.

— Постараюсь, господин, но на это уйдёт какое-то время. — Гордий, притворившись, что разглядывает будущую работу, понизил голос до едва слышного шёпота. — Господин Юри...

— Пока его не нашли, — так же тихо ответил Пилат. — Начинаем готовиться к исходу. Как только я выясню побольше для Совета, а попутно мы запасём достаточно провизии, то улучим момент и покинем Ранарон.

— Понимаю, — кивнул Гордий. — Не хочется оставлять родные места, но придётся.

— Что с нашими? Много выжило?

— Больше, чем я думал. Большинство ранены, но добивали только тех, кто продолжал сопротивляться. Омег и вовсе не тронули — убили только очевидно старых и совсем больных. Детей согнали в одну избу, приставили надсмотрщика. Родителям иногда позволяют их видеть. Приказали готовиться к посевной, как только снега сойдут.

— Кормят?

— Еле-еле, чтобы только ноги таскали. Все собственные запасы забрали, а припрятанное пока не нашли. Стада тоже отобрали, часть уже пустили под нож. Почти всех наших собак перебили, кошки разбежались — лишь немногие вернулись и теперь по чердакам прячутся. Если и в этот раз будут сплошные дожди...

— Ничего, переживём. Всё-таки можно прожить и без обильного мясного питания, если знать, как искать замену. Потерпите, а потом уйдём к своим.

— Я Лиса к себе забрал — Вольф умер от ран и попросил меня позаботиться.

— Как он? — Так вот почему кошка здесь.

— Лиса... тронули. — Гордий крепче сжал свои кулаки. — Он притворился, что повредился умом, и от него пока отстали.

— Побереги его и присмотри за Томми, когда будет возможность.

— Поберегу — я слово дал. Чуть позже, как всё уляжется, выпрошу мальчишку в качестве помощника. Он здоров и крепок... как отец.

— Как только будет возможно — переговори с выжившими. Скажи, что есть шанс на спасение, но деревни и замок придётся оставить. Потом вернём, как только подкопим сил в Аврории.

— Мы потерпим, — уверенно кивнул кузнец. — Двадцать лет как-то пережили — и это переживём. Вы только не дайте убить себя, господин, а уж мы продержимся до вашего приказа.

Некогда великолепный обеденный зал превратился в подобие хлева. Пришельцы притащили сюда всё, что смогли найти в замке, чтобы обустроить как можно комфортнее — слабое подобие того, что было раньше. Ковры, уже залитые кровью защитников, столы и скамьи со следами мечей и топоров... Трофеи, взятые в качестве награды. По залу сновали пленные омеги, разнося еду и питьё, шарахаясь от чужих собак, так и норовивших что-то стащить с блюд. Командовал ими бледный Постром. Чужаки хохотали, наблюдая за этим, снова с вожделением поглядывая на них, науськивали собак, и омегам было страшно не только от буйства альфьей силы, теперь постоянно витавшей в воздухе. Прошло меньше двух недель после штурма, а уже ни одного неизнасилованного среди них не осталось.

Пилат вошёл и решительно направился к угловому столу, чтобы не дышать вонью чужаков, которые редко мылись, и негромким рыком разгоняя собак, которые осмеливались зарычать на него. Псы, чуя сильного человека, поджимали хвосты, прижимали уши и пятились под защиту хозяев. От тех самих так тянуло откровенной псиной, что пару совсем молоденьких омежек долго тошнило до того, что бедняги не могли смотреть на скудную еду. Что же с этими парнями могло случиться, что от них уже несёт грязной кровью? Хорошо, что он альфа и не может чуять эту вонь в полной мере.

Вдруг в зал ввалились Грюм и Антоний, таща за руки отчаянно сопротивляющегося Катиэля, юного подмастерье плотника. Его наставник и опекун умер минувшей зимой. "Волчонку" было всего лет пятнадцать и, как на грех, он родился и вырос похожим на своего оми — хрупкого телосложения, с тонкими запястьями и довольно нежным лицом с пухлыми губами. Таких издревле называли Любимцами Иво, и даже считалось, что потомки-омеги от такого альфы будут особенно красивыми и здоровыми. При этом он был настоящим альфой — довольно высоким, пусть по росту и отставал от сверстников-альф, с острыми клыками и необузданным характером. Уж сколько раз его наказывали за самые разные шалости и дерзость! И всё же Катиэль был славным умным мальчишкой, которого всё равно любили за весёлый нрав и доброе сердце, а несколько омежек даже удостоились чести провести в его объятиях свою первую ночь.

— Эй, братва, смотрите, какого милашку мы тут в деревне откопали! — проревел Антоний, и Пилат с ужасом понял, что он уже пьяный в хлам. Где только нашёл выпивку в это время суток?!

— Я тебе не милашка! — отчаянно выкрикнул Катиэль и снова попытался вырваться, но Грюм держал его надёжно. — Я альфа! Не чуешь что ли?

— Ты альфа? — расхохотался Грюм и жадно впился в губы Катиэля, который протестующе замычал. — С такой мордашкой? Не бреши, котёнок! Эй, братва, он, похоже, просто переросток и ещё целка. Кто хочет первым распечатать?

— Альфа с такой фигуркой? Бред, — хмыкнул Балтус, поднимаясь из-за центрального стола. — Не бывает таких.

Тут Катиэль увидел Пилата и рванулся к нему.

— Господин Пилат, скажите им, что я альфа! Скажите им!

— Он действительно альфа! — ринулся спасать мальчишку Пилат. — И даже не катамит! Я знаю его — это Катиэль, подмастерье плотника!

— Катиэль? — Грюм произнёс имя юноши и глумливо захихикал. — Ну и имечко! Вы тут и прямь слюнтяи, раз даёте альфам такие имена!

— Да какой он альфа?! — встрял другой солдат, жадно глядя на Катиэля. — Альфы такими не бывают! Дайте-ка мне его попробовать!

Катиэль посерел от страха, чувствуя, как в воздухе всё больше тяжелеет. Да и другая солдатня начала жадно на него поглядывать. Пилат попытался отбить мальчишку, но был схвачен. Пилат всегда считался сильным альфой, но чужаков было слишком много. Почему они такие сильные? Неужели голод и отчаяние способны дать такую силу — Пилат едва держался, чтобы не склонить голову перед этим сбродом.

— Катиэль альфа! — надрывно крикнул он. — Вы на зубы его посмотрите!

Балтус приподнял верхнюю губу Катиэля и хмыкнул, после чего решительно задрал рубашку юноши и сорвал с него штаны до самых колен. Катиэль сжался и отвернулся. Балтус ощупал беднягу, и ухмылка начала сползать с его морщинистого лица.

— И впрямь альфа. Ну и ну! Воистину, не знают предела чудачества Деймоса.

Развернулся и ушёл.

— Убедились? Так отпустите его! — Пилат удивился. Они что, всё забыли? Ведь всего лет двадцать прошло с наступления Великого Холода! О Любимцах Иво с давних пор сказки рассказывают, как и об омегах, осенённых дыханием Адама! А о катамитах? Да, они иные, но всё равно естественная часть их народа!

Однако солдатня и не думала расходиться. Их ухмылки становились всё шире, и Катиэль снова начал вырываться, почуяв неладное.

— Это у вас все мальчишки-альфы такие? — поинтересовался Грюм, разрывая на юноше рубашку и с жадностью щупая его стройное гибкое тело, лишённое волос по причине недозрелости. Любимцы Иво никогда не отличались большой волосатостью — что-то потом приходило только с возрастом. Катиэль и впрямь был подобен омеге, но ведь это не причина, чтобы... — Слабак! А шкурка-то у него какая гладкая!

— Ну-ка, дай потрогать!

— И мне!

— Ого, точно!

— А волосы? Прямо как шёлк!

— А зачем тебе такие патлы, если ты альфа?

Чужаки все, как один, были коротко острижены либо их головы были выбриты начисто. Верные не чурались длинных волос — по ним сразу было видно, насколько здоров человек, а Катиэль своими и вовсе гордился. Светло-русые, мягкие, они легко расчёсывались и всегда красиво колыхались на ветру. Разнообразные омежьи причёски были особой гордостью Верных, и альфы с бетами переняли кое-что, чтобы носить свои волосы с удобством. Только их хвосты и косы не отличались вычурностью и в них не вплетали пёстрые шнурки и ленточки с узорами-оберегами.

— Мне так нравится! — огрызнулся Катиэль, продолжая вырываться.

— Ах, нравится! Значит, ты точно омега! А ну, держи его, братва!

— НЕТ!!!

Пилат снова рванулся спасать Катиэля, но мощный удар под дых погасил свет в его глазах на какое-то время. Потом на его голову обрушился второй. Сквозь наползающую пелену альфа слышал истошные крики несчастного "волчонка", как он зовёт его, как даже не смеются — гогочут чужаки. Когда перед глазами прояснилось, Пилат оцепенел. Катиэль лежал на расчищенном от тарелок столе на спине, его держали в четыре руки, а пятый, которым был Грюм... На стол уже капала алая кровь, по лицу Катиэля текли слёзы боли и унижения. Пилата снова схватили и держали, пока один чужак сменял другого. Они смеялись, шлёпали окровавленный тыл несчастного, вертели его, как хотели, чуть ли не выламывали руки и ноги из суставов. Под конец к столу вытолкнули опьяневшего паренька, примерно ровесника истерзанного Катиэля.

— Эй, Галлей, ты следующий!

"Волчонок" принюхался и сморщился. Он был изрядно нетрезв. Рослин Мудрейший, да как они детей воспитывают???

— Вы что, порвали его?

— Целка, — радостно сообщил Антоний, подтягивая штаны.

— А...

— Ну, давай, покажи, какой ты альфа! — посыпалось со всех сторон. Пилат взвыл и получил новый удар по голове. Галлей не заставил себя долго ждать — быстро стянул штаны, и Катиэль снова надрывно всхлипнул. Галлей, видать, был в самом разгаре созревания, а в этом возрасте сила юности некоторых делает особенно ненасытным. Он три раза извергся под одобрительные хлопки товарищей, после чего отвалился и сполз на пол.

— Ай, молодца! Вот это альфа! Настоящий! — одобрительно хлопали его по плечам и спине. Пилат с горечью отвернулся. Что они творят?..

— А то! — кое-как самодовольно выговорил Галлей и смежил веки.

Катиэль бессильно плакал на разорённом столе. Тем временем Грюм снова смачно поцеловал его и объявил:

— Ты теперь омега, ясно? И будешь нас ублажать по первому требованию. Эй, Постром, забирай! Как отлежится — одеть, как полагается!

Пилата наконец отпустили, и он ринулся к несчастному, как и бледный, как первый снег, рыдающий Постром. Вдвоём они осторожно подняли бедного юношу со стола, Пилат сорвал с себя плащ и завернул в него Катиэля, прикрывая его наготу.

— Господин... за что?.. Почему?.. — лепетал Катиэль, трясясь всем телом, как лист на ветру. Его серые глаза бессмысленно блуждали. — Я же альфа... альфа...

— Конечно, ты альфа. Всё закончилось. Постром...

— Несите его к нам. От старых запасов осталась подходящая мазь... и его обмыть надо...

Построма тоже трясло. Он и представить себе не мог, что подобное может происходить на самом деле! Насилие над омегой всегда было одним из самых тяжких преступлений на землях Верных, а уж чтобы представить себе надругательство над альфой или бетой, нужно было обладать очень хорошим воображением. Даже катамитов закон защищал наравне с омегами! Подобные случаи были настолько редки, что каждый новый становился потрясением. Неужели на землях отступников это становится обычным делом?

Катиэль молча плакал всё время, пока им занимались зарёванные омеги, ставшие свидетелями этого кошмара, потом его с трудом уговорили надеть длинную омежью рубашку, напоили успокаивающим настоем, и бедняга вскоре заснул. Пилат долго стоял над ним, вздрагивающим во сне, и напряжённо думал.

Когда отступники успели настолько озвереть? Почему? Ведь Флоренс постарался, чтобы подобного не было — альфы не способны вынашивать и рожать детей, этот Дар был дан только Иво! А влечение катамитов к сородичам обусловлено законами Равновесия и служит особым целям. Все, кто прежде творил подобное беззаконие, были тяжко больны или лишены разума, но ведь эти негодяи вполне здоровы и вменяемы!

Те же тяжкие думы обуревали и Построма, который стоял рядом и крепко дежался за руку молодого хозяина.

— Почему?

— Не знаю. Но это просто чудовищно. А этот Галлей...

— Просто неслыханно!

— Надо выяснить, в чём дело. Ведь неспроста же!

— Может, они в еду что-то такое добавляют или в питьё? Мне было выдано немало трав и кореньев, обязательных для добавления в пищу всем альфам.

— Достань всего понемногу, а я отнесу Юри. Он разбирается. — Пилат задёрнул занавеску, которой беднягу отделили от остальных постелей.

— Хорошо.

Юри в ужасе зажал себе рот, чтобы не выдать своего присутствия выкриком. Пилат только что рассказал ему о несчастном Катиэле.

— Адам, спаси и сохрани... Где сейчас Катиэль?

— В общей комнате наших омег — отлёживается.

Юри бессильно застонал. Он бы хотел быть там, на своём месте! Катиэля он знал и довольно неплохо — познакомились вскоре после его приезда. Юному альфе сразу понравился молодой господин-омега. Он даже осмеливался шутливо предлагать своё общество и в ответ получал такое же шутливое обещание подумать. Катиэль помогал Юри собирать травы — охранял, пока омежка искал нужное в лесу.

— Постром нашёл целебную мазь? — деловито спросил Юри.

— Да, и её должно хватить на какое-то время. Она сейчас очень востребована, — тихо добавил Пилат.

— Сильно ему досталось?

— Я не лекарь, но, по-моему, сильно.

— Слушай, что нужно сделать ещё, чтобы уменьшить боль и ускорить заживление. Запоминай как можно лучше и передай Построму. Он должен справиться.

Пилат внимательно выслушал все распоряжения. Что-то они с Постромом уже сделали.

— ...запомнил?

— Да. И ещё кое-что. Как думаешь, что могло спровоцировать такую дикую реакцию у всех сразу? Ведь сам Флоренс обычно лишает нас влечения к себе подобным, а катамиты не в счёт — их, как и Двуликих, всегда рождалось мало. Может, мы по сути и одинаковые, но ведь нас и неспроста разделили.

— Древние говорят, что только грязная кровь и больной разум способны разбудить подобную тягу, — покачал головой Юри, задумавшись. — Но когда кровь подданных Данелиев успела так испортиться? Ведь прошло так мало времени! И как они могли забыть всё то, что всегда было известно каждому?

— Может, дело в каких-то добавках в пищу и питьё? Постром говорит, что Октус привёз с собой запасы каких-то трав и кореньев, которые приказывают добавлять в еду всем, кто приехал с ним или присягнул на верность. Тех, кто ему служит, кормят лучше.

— Что именно добавляют? — вздрогнул Юри.

— Постром раздобыл. — Пилат достал из-за пазухи маленький мешочек и протянул брату. — И уже строят пивоварню, куда планируют привезти ещё такого же. Я краем уха слышал, что эти травы придают силу и мужественность.

Юри побледнел, что было заметно даже в неверном свете масляной лампы. Омежка трясущимися руками развязал мешочек и начал осматривать и обнюхивать его содержимое. На его лице всё сильнее проступал страх.

— Ну? Что это такое? — не выдержал Пилат, терзаясь плохими предчувствиями.

— Это... так называемая "волчья отрава", — сдавленным шёпотом произнёс Юри. — Так называют травы и корешки, которые действительно способны дать альфе больше сил, но использовать это снадобье надо очень осторожно.

— Чем оно так опасно?

— "Волчья отрава" даёт силу, но у неё есть обратное действие, из-за которого её и использовали только в исключительных случаях. Если это снадобье принимать слишком часто, то оно будит в альфе дикого зверя и мутит разум. Беты тоже становятся более дикими, но не все из них теряют разум. Они лишь пускают свой ум и изобретательность на то, чтобы любыми путями заполучить желаемое.

— И что они так сильно все начинают хотеть?

— Самое приземлённое и низменное — пищу, питьё, совокупление и прочее по первому же позыву, а неутолённое желание, мутящее разум, способно заставить наброситься на первого попавшегося человека, даже если это сородич. Кроме того, снадобье ускоряет процессы, что происходят в телах, расходуя огромное количество силы, и её надо как-то восстанавливать, что пробуждает сильный голод.

— А с едой сейчас плохо. — Пилат сразу понял, что это означает. Так вот почему солдаты Данелиев так яростно штурмовали Ранарон и бесчинствовали в его окрестностях! На землях Верных появились стабильность и малый, но достаток. В том числе и в плане пищи.

— Если такому альфе или бете попадается достаточно чистый и здоровый омега, то они сразу захотят его, и если омега будет сопротивляться, то это будит ярость, в порыве которой его могут даже случайно убить. Наброситься на сородича способна вынудить любая мелочь — особенности внешности, несвоевременно принятая поза... Со временем отрава накапливается в теле, ослабляя, и начинает убивать, отчего такие несчастные рано старятся и умирают.

Пилат нахмурился, вспомнив Балтуса. Альфа выглядел уже почти как старик, но был довольно крепок и вёл себя, как альфа куда моложе. Сколько же ему лет?! Если "волчью отраву" начали постоянно добавлять в пищу, чтобы увеличить силу ослабевших от продолжительных голодовок альф, чтобы они могли сражаться, то тогда понятно, почему Данелии так озабочены рождением новых детей. Ради чего и презрели Закон.

— А кто придумал это снадобье?

— Алхимики и травники Данелиев. Это произошло ещё до того, как те впали в гордыню после крупной победы над кочевниками южных степей. Преподобный Парацельс рассказывал, что в самых трудных местах иные излишне ретивые бойцы выпивали столько снадобья перед сражением, что умирали после того, как бои заканчивались. Причём умирали не только солдаты в возрасте, но и совсем молодые.

Пилат сглотнул и попытался вспомнить, сколько и чего успел съесть из общего котла. То ли он был здоровее, то ли что-то ещё, но пока он ничего такого за собой не замечал. Разве что замковые омеги стали пахнуть привлекательнее, но они охотно позволяли хозяину уединяться с ними — после грубости чужаков они буквально наслаждались ласками молодого господина. Особенно Постром. Но что, если оно всё же начнётся? Октус крайне недоволен, что Пилат избегает новых товарищей и не участвует в вечерних попойках. Наверняка солдаты звереют именно с пива, раз в него и здесь собираются добавлять эту гадость. Особенно Галлей, ведь он ещё и созревает. Рафаэль, как же вразумить мальчишку, пока ещё не поздно??? Ведь не зря их омеги говорят, что хоть он и ведёт себя просто безобразно, но пахнет не так плохо, как прочие пришельцы.

— Октус собирается заставить меня участвовать в общих гулянках, а там пиво с этой отравой. И отказываться нельзя.

— В наших запасах есть одна травка, настойка из которой станет для тебя противоядием. Вот только её не очень много, — вздохнул омежка. — Расходуй как можно бережнее, а потом, как мы сбежим и прибудем в Аврорий, преподобный Парацельс тебя подлечит. Это вполне лечится, если отравы накопилось не слишком много.

Со дня захвата Ранарона прошло всего восемь недель, а уже почти всё изменилось до неузнаваемости. Замок превратился в подобие самой жуткой казармы, в деревнях прочно поселился страх. Снова навалило снега, и ноги лошади вязли в сугробах. Пилат с грустью оглядывал окрестности, объезжая свои бывшие наследные владения.

Катиэлю едва дали отлежаться. Стоило ему начать вставать, как беднягу снова пустили по рукам. Перед этим Грюм велел обрядить его в омежью одежду, причесать как следует и вдеть в уши серьги покрупнее, какие только найдутся. Катиэль оделся, но только для того, чтобы омеги, которые так трепетно и старательно заботились о нём, не страдали ещё больше — Грюм пригрозил жестоко наказать нескольких на своё усмотрение, если приказ не будет выполнен. Выглядел Катиэль во всём этом очень даже мило и в прежние времена повеселился бы, крутясь перед зеркалом, но то, зачем это было нужно... Измывательство над "волчонком" повторялось практически каждый вечер, в том числе и с помощью науськанных псов, после чего Пилат на руках относил беднягу в омежью комнату, помогал привести себя в порядок, смазывал целебной мазью и укладывал спать. Катиэль молча плакал, кусая тощую подушку, ругался в бессильной злобе, но жить хотел ещё больше. После каждого нового насилия он долго лежал, отвернувшись от всех, угрюмо молчал, то и дело отказывался от еды, всё ещё ощущая во рту вкус горького альфьего семени, которое его заставляли глотать. А однажды вечером, войдя в обеденный зал, Пилат оторопел, увидев в руке Антония острый нож. Остановить новое издевательство он не успел, после чего он и Постром всю ночь сидели рядом с оскоплённым "волчонком", который от обильной кровопотери и боли надолго потерял сознание. Юри чуть не лишился чувств, узнав об этом, и буквально рвался на помощь. Только на следующий день Пилат смог вывести его из комнаты и тайком привести к бедняге. Юри буквально с того света вытащил юношу, постоянно твердя, что умирать тому ещё рано.

Очнувшись, Катиэль заговорил нескоро, из его глаз окончательно ушёл знакомый огонёк, он притих и покорно выполнял всё, что ему прикажут. Он молча присоединился к замковой прислуге, так же молча позволял нагибать себя каждому, кто потребует, после чего молча оправлялся и возвращался к заданному делу. Целебная мазь уже почти была не нужна.

Чужаки измывались не только над Катиэлем. Они нашли на кухне совсем молоденького омежку Лауру, которому только недавно исполнилось двенадцать лет. Отец Лауры погиб на охоте, когда мальчику было всего пять, а оми Сил пал в недавней битве за замок, решительно взявшись за оружие. Он сражался с поистине альфьей отвагой и перед тем, как умереть, забрал с собой двух довольно сильных альф. Лауру пригрел и спрятал омега Фейвел, который был на два года старше Юри. Какое-то время Лауру удавалось прятать — свою первую течку мальчик пережил перед тем, как вторгся Октус со своей сворой — но помощник казначея, следящий за расходом еды, всё же нашёл его, и вслед за Катиэлем отправился и этот несчастный. После группового изнасилования, когда узнавший о случившемся Пилат — он был на охоте — примчался навестить бедного ребёнка, Постром утащил молодого хозяина в уголок и с мольбой в глазах упросил помочь Лауре, чтобы пережитый ужас не остался на всю жизнь. Пилат согласился, но скрепя сердце — Закон запрещал трогать омежек, которым ещё не исполнилось четырнадцать лет, а слишком ранние встречи наедине, которые пришельцы называли звериным словом "случка", могли ускорить созревание и навредить здоровью. Впрочем, на этот проступок Совет вполне мог закрыть глаза — Пилат, когда вступил в возраст созревания, слышал от преподобного Парацельса рассказы о том, как в некоторых монастырях лечили от страха переживших насилие людей практически любого возраста и типа. В таких местах даже служили катамиты, помощь которых порой становилась неоценимой в особенно сложных случаях. На землях Верных надругательство над омегами, особенно такими юными, считалось одним из самых тяжких преступлений — первое совокупление, как и первая течка не в одиночестве, были особенно важны в жизни каждого омеги. Не меньше, чем рождение первого ребёнка. Как только Лаура худо-бедно успокоился, он пришёл к молодому хозяину сам. Пилат с помощью Построма тщательно вымылся, чтобы запахом нечистого тела не будить в памяти Лауры след, оставленный вонью насильника. Лаура долго дрожал в его объятиях, Пилат разговаривал с ним как можно тише и мягче — Юри объяснил, как именно надо это делать — и омежка расслабился. Всё прошло вполне благополучно и завершилось уверенной сцепкой, после чего Лаура снова расплакался, но уже от облегчения. Он проспал в постели Пилата до самого утра и уходил на кухню слегка приободрившийся.

Служба Пилата протекала относительно спокойно. Он выполнял все приказы, какие поступали не только от Балтуса, но и от Октуса, однако чувствовал, что им недовольны. Пилат продолжал сторониться чужаков, дважды отказался от братины с пивом, за что был вызван на поединок и уверенно одержал победу. Это лишний раз развело его с новыми товарищами и рано или поздно должно было прекратиться по прямому приказу Октуса, который по-прежнему не спешил возвращаться в Викторан.

— Пилат, ты почему сторонишься своих?

Октус буравил молодого альфу тяжёлым взглядом, и Пилат едва сдерживался, чтобы не зарычать. Его буквально колотило от одного только взгляда на захватчика. Постром сделал ему настойку от "волчьей отравы", и Пилат постоянно носил эту фляжку с собой, но запас был слишком скуден, и действие отравы уже начало ощущаться. Пилат едва удерживал себя от излишне опрометчивых действий, от слишком жадного поглощения пищи и сильного влечения к омегам. Постром, видя и чувствуя, что происходит, старался быть как можно ближе и спасал хозяина от этого безумия, как мог. Юри тоже подбадривал брата, напоминая, что это вполне себе лечится — нужно только попасть в Аврорий — а Пилат, как бы не хотелось побыть с любимым братом подольше, начал урезать эти визиты, ибо даже запах Юри стал притягивать его. Альфа с ужасом осознавал, что всё больше приближается к грани, отделяющей его от врага — те зверства, что он периодически наблюдал, уже не трогали так, как раньше. Будто привыкать начал. А ведь времени прошло всего ничего. Пилат снова и снова напоминал себе, кто он такой и в чём состоит его долг, старался как можно чаще бывать со своими, и это помогало не срываться в полную силу. Что уже становилось не так просто.

— Потому, что я глубоко презираю их. Ты видишь, во что они превратили замок? Что они творят за его пределами? Если они и дальше будут бесчинствовать, то работать в поле будет попросту некому.

— Так ты поэтому остался? Чтобы спасти родовые земли от запустения? Надеешься, что армия твоего отца отобьёт их назад?

— Я всегда буду на это надеяться. Ты и сам уже едва держишь свою свору в узде. Неужели не понял ещё, что натворил?

— Приходится идти на жертвы...

— Это я уже слышал. И ты думаешь, что все эти жертвы можно оправдать? То, что твои гаврики сотворили с Катиэлем...

— Слабакам место у ног сильных, а от этого мальчишки всё равно никакой пользы. Пусть мои солдаты позабавятся.

— Эти забавы недостойны альфы и противоестественны.

— А как же катамиты?

— Призвание катамитов — Равновесие. И то, что им всё же дозволялось иметь детей, было наградой за усердное служение и сохранением чистоты крови в народе, как только наши целители научились осеменять без спаривания. То, что катамитам не нужны омеги, не делает их теми, право на свободу и неприкосновенность которых можно игнорировать.

— Так надо же моим солдатам как-то семя сбрасывать, а этих выродков так просто не сломаешь. Тяжёлые времена, большие труды... Воинам надо отдыхать.

— Если ты не прекратишь... — Пилат едва не проболтался, что знает о "волчьей отраве". Это бы выглядело слишком подозрительно. — поощрять подобные мерзости...

— То что? — Октус оскалился, привстав. Его верный пёс тоже показал зубы. — Откажешься служить мне? Бросишь своих людей? — Пилат опустил голову и отвернулся, скрипнув зубами. — Вот и помалкивай, иначе и твою пайку урежут.

Старик продолжал вглядываться в молодого подчинённого и думал. Он не прекращал гадать, почему Пилат не просто остался, но и поступил к нему на службу. Да, он вполне мог остаться ради местных, но почему тогда не начал выводить их тем же путём, что и мастеров с семьями? Казначей Гоннорий докладывал, что все, кроме умирающих, на месте... Антоний уже четырежды обыскал замок, но ничего похожего на очередной тайный ход так и не нашёл. Амелиусы вполне могли успеть за двадцать лет выстроить ещё парочку, о которых он не знает. Однако у Пилата есть какая-то ещё причина, чтобы остаться. Что же это? Он старается беречь омег, даже переспал с тем мелким мальчишкой, делит с оставшимися детьми свою долю мяса себе в ущерб. Настоящий Амелиус — те всегда старались дать своим подданным как можно больше благ. И всё же что-то беспокоило, трепыхалось на самом краю сознания. Какая-то мысль.

— Ещё кое-что. Почему ты до сих пор не женат? Ты же уже вполне взрослый! Я вижу, что все замковые омеги были бы просто счастливы родить тебе детей, да и я наслышан о чистой крови вашей семьи. У тебя должно быть несколько мужей.

— Я не отдам тебе своих детей!!! — зарычал Пилат, не выдержав. Он каждый день видел Галлея, как он бесчинствует в замке, и не желал, чтобы его сыновья-альфы становились такими. Чтобы его омежки становились безвольными игрушками в лапах озверевших чужаков и бессмысленно гибли. — Не отдам!!!

Пара телохранителей ринулись было к нему, чтобы заломить руки и пригнуть к полу, но Октус остановил их, тем же окриком заставив пригнуться и пса. Несмотря на возраст, он был ещё довольно силён.

— ТИХО!!! Всё в порядке. И всё же я желаю, чтобы ты женился в самое ближайшее время и дал нам новых детей. Выбери трёх или четырёх, я обвенчаю вас. К тому же у нескольких скоро течка будет.

Октус насмешливо смотрел на побледневшего альфу. Ну, что на это скажешь?

— Да... я уже чую... — кое-как выдавил из себя Пилат. Первым должен был потечь Постром — он уже ластился к хозяину особенно нетерпеливо. Юри готов был потесниться, но если омеги в замке вдруг будут бесследно исчезать, а потом появляться из ниоткуда... Они все были на счету.

— Вот и не тяни. И прекрати сторониться своих, пока они всё же не разорвали тебя, как щенка.

— Это мы ещё посмотрим, кто кого разорвёт! — рявкнул Пилат, развернулся и, не спросив разрешения и даже не поклонившись, вышел.

Молодой альфа готов был рвать и метать. Октус говорил вполне серьёзно, и он, скорее всего, будет раздавать течных своим солдатам. Балтус, Антоний и Грюм уже обзавелись мужьями, и Пилат знал, насколько тяжко беднягам пришлось во время течки. Они понесли детей, но шансов, что те родятся здоровыми, было не слишком много.

Пилат был в такой ярости, что от него шарахались все, кто попадался на пути. Шныряющих по коридорам собак, ищущих, чем бы поживиться, он просто отшвыривал пинками, и те с тихим визгом разбегались. Пилат едва замечал, куда идёт, налетел на какого-то парня, обрушил на его голову непотребную брань, постоянно звучащую теперь в стенах замка, но тут же умолк, узнав Катиэля.

— Катиэль... прости...

— Вам нехорошо, хозяин? — бесцветным голосом спросил бедняга, низко кланяясь. — Вас беспокоит созревающее семя?..

Пилат резко привлёк его к себе, чтобы Катиэль замолчал. Слышать то, что его и остальных омег вынуждали говорить, было больно.

— Нет, не это. Просто этот гнусный старикашка... Прости меня. Где Постром?

— На кухне. Скоро пора подавать обед.

На Катиэля навешивали всё больше омежьих украшений, добытых в походах. Даже прокололи оба уха в нескольких местах. Пилат заметил среди всех этих побрякушек несколько золотых цепочек тончайшего плетения — работа одного из аврорийских мастеров. Значит, эти варвары полностью разграбили поместье Самариев — это был их фамильный орнамент. Амелиусы собирались прислать им на подмогу отряд, но те отказались принимать такую жертву и погибли. Вся семья была вырезана, омег, включая второго супруга главы рода, совсем молодого, скорее всего, увезли в Викторан. Об их дальнейшей судьбе Пилат старался не думать, ибо сразу представлялся Юри на их месте.

— Катиэль, не падай духом, — попытался приободрить юношу Пилат. — Мы обязательно...

— Вам что-то нужно, господин? — Безжизненный взгляд поднялся, и Пилат едва не разразился яростной бранью в адрес изуверов. Катиэль хоть и выжил после зверской операции, но из-за недостаточного питания и отдыха плохо восстанавливался. Он побледнел, осунулся, стал вялым, ходил с трудом, а новые издевательства убили его дух. Его не только насиловали, но и часто травили собаками. Кроме того, чтобы особо подчеркнуть его новый статус, захватчики приказали регулярно брить его тело и лицо, не оставляя даже самой скромной растительности. Пилат всё больше укреплялся в мысли забрать бедного "волчонка" с собой — бросить его на произвол озверевшей стаи просто не поднималась рука.

— Ничего. — Пилат ласково погладил его голову, украшенную массой затейливых косичек, перевитых тонкими ленточками. — Иди.

Катиэль медленно побрёл дальше, а Пилат, отдышавшись, продолжил искать Построма. Омега нашёлся на кухне — его завалил на стол помощник казначея. Постром мужественно терпел боль, цепляясь пальцами за край столешницы. Пилат яростно зарычал, подскочил и резко стащил мерзавца с друга.

— Пошёл вон!!! — И перепуганный таким явлением бета, даже не оправившись, со всех ног припустил прочь. — Постром...

— Хозяин... — Постром кое-как выпрямился и подтянул штаны.

— Постром, ты согласен стать моим мужем? — выпалил Пилат, помогая ему твёрдо встать на ноги.

— Что?.. — Омега ушам своим не поверил, и его лицо начало заливаться румянцем.

— Ты согласен стать моим мужем? И родить мне ребёнка?

— Да... только...

— Отбери ещё троих или четверых — самых здоровых. Они станут частью нашей семьи, пока Октус не раздал их каким-нибудь сволочам.

Постром понимающе сверкнул глазами.

— Фейвел, Рино и Карли. У них тоже скоро течка. Рино чистокровка, Карли — дитя Истинных, а Фейвел...

— Я помню. — Пилат тяжело навалился на стену и сполз по ней на пол. Постром кинулся за водой и протянул ему. — Знаю, всех я к себе забрать не смогу, но хотя бы вы спасётесь.

— Они с радостью согласятся. Не беспокойтесь, хозяин...

— Постром, хватит меня так называть!

— Простите, но порядок есть порядок, — строго покачал головой юноша. — Сейчас это особенно важно.

— Значит, договорились. Собирайтесь и готовьтесь перебираться ко мне. Думаю, что места хватит на всех. А мои родители внукам будут только рады.

До течки Построма осталось всего несколько дней — Пилат буквально пьянел от его аромата. Поняв это, омега решительно разделся полностью, и альфа забыл обо всём. Постром был красив, притягателен, и, когда всё закончилось, Пилат с ужасом понял, что едва не довёл насилие до конца. Однако последовала сцепка, да и сам Постром улыбался.

— Прости...

— Ничего, это всё "волчья отрава", — погладил его по лицу будущий муж, садясь и обнимая. — Всё-таки противоядия осталось так мало... Ничего, как только мы придём в Аврорий, вас вылечат. Преподобный Парацельс и господин Юри большие мастера. Вы только соберитесь с силами. Вы сильный, я знаю. Все наши знают.

— Как там Катиэль? — спросил Юри, когда Пилат снова навестил его.

— Плохо. Кажется, его дух умер. Эти грязные шакалы даже поправиться ему не дали!

— Всё так ужасно?

— Его заставляют носить омежью одежду и украшения, имеют, когда кому вздумается. Боюсь, что Катиэль так скоро погибнет. И я ничего не могу сделать — Октус на меня давит, чтобы я поскорее женился и дал ему новых детей.

— И что ты решил?

— У Построма и ещё нескольких самых чистых наших скоро течка. Я заберу их к себе.

— Вот и хорошо. Пока ты ищешь пути спасения, это будет правильно — нельзя, чтобы ребята потом мучились после того, что будет, а ты позаботишься о них должным образом. Потом твои дети станут хранителями чистой крови, и отец будет им рад.

— А как же остальные?!

— Не будут же их трогать во время беременности...

— Будут. — Пилат стиснул кулаки. — Эти звери не останавливаются ни перед чем. И я боюсь, что дети пострадают.

— Помнишь, где мои покои? Они ещё не заняты?

— Кажется, нет.

— А помнишь тайник, где мы прятали от родителей свитки и картинки, которые нам ещё рано было смотреть? — Пилат невольно улыбнулся. Да, они тогда ещё жили здесь, и только позже были переправлены в Аврорий для обучения и пущей безопасности. Тогда было рано узнавать про рождение детей и связанные с ним тонкости, но братья всегда были такими любопытными. — Там спрятан запас трав, которые я сам собирал ещё дома в Аврории. Я объясню тебе, как распознать травку, которая пригодится остальным, чтобы детки не пострадали. Всё-таки Октус отступник, но не безумец. Если ему так нужно здоровое потомство, то он в конце концов запретит их трогать.

Пилат снова восхитился младшим братом. Тоненький хрупкий Юри был не по годам умён и рассудителен — унаследовал ум их оми. Были бы их родители Истинными — получил бы ещё больше.

— Тебе больше ничего не нужно?

— Принеси какой-нибудь материи, иголку и нитки, а то мне скучно. Хоть сошью что-нибудь.

— Хорошо, только не слишком долго, — попросил альфа, поднимаясь — запах брата снова начал наводить мысли о неподобающем. — Здесь темновато, и ты можешь испортить глаза.

Свадьба Пилата с четырьмя омегами прошла тихо и вызвала естественную зависть у остальных — кто-то из пришельцев до сих пор был холостяком. Октус, позволяя развлекаться с местными омегами, не каждому позволял вступать в "законный" брак — это нужно было заслужить. Обзаведение семьёй увеличивало паёк и давало определённые привилегии, особенно когда рождались дети. Сама церемония лишь подтвердила, насколько Данелии успели отойти от традиции. Сами омеги были только рады-радёшеньки и, перебравшись в покои новоиспечённого супруга, тут же бросились наводить порядок. К тому дню, как у Построма началась течка, комната была приведена в почти прежний вид.

Пилат впервые проводил течку с омегой и опасался, что совершит какую-нибудь ошибку, но всё прошло на удивление хорошо. Похоже, что Постром ему прекрасно подходил, поскольку даже растревоженный "волчьей отравой" разум не померк совсем. Пилат всей душой тянулся к верному другу, любовался им в перерывах, а сам Постром молча плакал от счастья, то и дело касаясь свежей метки на своей шее. На третий день он, краснея, сказал, что ребёнок уже зачат, и Пилат на время потерял дар речи. Он скоро станет отцом!!! Скоро на свет появится его первенец!!! А потом будут и другие дети.

Правда, свадьба не отменяла его обязанность заботиться о других, и Пилат украдкой продолжал утешать подвергающихся насилию омег. Многие из них в этом набеге потеряли мужей, и надеяться им было больше не на кого. Все Верные, уже зная о планах молодого господина, преисполнились надеждой, и эти встречи стали ещё одним способом передачи новостей и сведений, необходимых для подготовки.

Пилат молча пил вино и оглядывался. Он снова был вовлечён в дикую оргию по поводу прибытия пополнения, и, прибегнув к противоядию, делал вид, что устал от "развлечений". Его коробило то, что творилось, ведь эта озверевшая от полной безнаказанности стая потеряла всякий стыд — они имели омег прямо у всех на виду, попутно обсуждая их достоинства и недостатки. Был среди несчастных и Катиэль, который буквально угасал на глазах. Его всё чаще спихивали Галлею, и весьма довольный этим "волчонок" охотно зажимал юного сородича по углам. Это было ужасно, но приходилось осторожничать, чтобы не навлечь подозрения, иначе план побега сорвётся. Но особенно пугало Пилата то, что он воспринимал происходящее с долей равнодушия. Как будто его дух справедливости начал умирать.

Армии отступников ожидаемо не блистали большим количеством боевого состава, и в осноном это были альфы. Отряды состояли не только из достаточно взрослых, но и из совсем молодых парней, которые рассчитывали с победами получить все возможные сейчас блага. Таких, как Галлей. Сражаться против мальчишек, взращенных Данелиями, всегда было больно — они, выросшие среди нарастающей разрухи, едва понимали, что творят, но не слишком часто задумывались о последствиях. Они просто делали то, что им говорят, чтобы иметь побольше еды, тепла и самых ароматных омег. Грязь пока коснулась только некоторых, но она уже начала появляться — это было заметно по тому, как от них воротят носы замковые омеги. Сперва поколения чистокровных предков будут спасать этих несмышлёнышей и их детей, думал Пилат, но потом, начав накапливаться, грязь и последствия от постоянного употребления "волчьей отравы" будут убивать их изнутри. Это неизбежно.

— Эй, Пилат, не хочешь отодрать этого? — окликнул парня Балтус. Он уже был изрядно пьян.

— Которого? — нарочито лениво протянул Пилат, делая вид, что уже почти спит.

— Вот этого. — Балтус подхватил с пола за шиворот омегу из новеньких, привезённых вместе с пополнением, и швырнул на стол. Один из псов цапнул было парня за лодыжку, но тот успел поджать ногу. — Ты только понюхай, как пахнет? И хорошенький! Живо проснёшься.

Пилат взглянул на предложенного омегу и похолодел. Это был пропавший без вести Двуликий Илас, который отправился на разведку почти год назад. Двуликий, с которым Пилат когда-то начинал обучение искусству боя, был его побратимом — они дали друг другу клятву ещё подростками. Когда они виделись в последний раз, омега был оживлён и весел, подбадривал названого брата и обещал скоро вернуться — мол, уж замуж невтерпёж. Сейчас Илас выглядел полуживым, как Катиэль — чудовищно исхудал, побледнел, некогда задорный взгляд потускнел. Но хуже всего было то, что под длинной рубахой Иласа выпирал уже весьма заметный живот. Пилат сразу понял, что случилось, и в груди отчаянно заныло.

— Он же беременный!

— И что? Хуже не будет.

— Да он же уже еле ноги таскает!

— И пусть. Сдохнет — другого найдём.

Двуликий, подчиняясь пинку Балтуса и инстинктивно оберегая свой живот, поплёлся к Пилату, который не знал, что делать. Илас стал его побратимом не просто так — именно этот омега стал его первым, а потом встретил своего Истинного, после чего парни и приняли друг от друга клятву в вечной верности и даже смешали свою кровь с лучшим вином, оставшимся в погребах, и выпили получившийся напиток по древнему обычаю. Илас не просто ужасно выглядел — он явно был болен. Некогда густые блестящие волосы цвета меди потускнели и поредели, во рту не хватало двух зубов, да и остальные крошились. Пилат стиснул зубы. Он понял, что ребёнка Иласу зачал тот, кто ему совершенно не подходил, и ребёнок с ужасной кровью высасывал жизнь из своего оми.

— Ладно, только не здесь. — Пилат медленно поднялся, изображая вялость от выпитого вина.

— А чего так? — загоготал Антоний, который часто бывал его напарником. — Стесняешься что ли?

— Не, не привык ещё, — буркнул Пилат, заставляя себя небрежно сволакивать Двуликого со стола.

— Ничего, это ненадолго.

Новый взрыв смеха прилетел в спину.

Пилат уже за дверью общего зала подхватил Иласа на руки и торопливо понёс в свою комнату, зная, что его омеги сумеют позаботиться о бедняге. Сам Илас молчал всю дорогу, но как только дверь в покои Пилата закрылась, резко скатился с его рук и отпрыгнул подальше. В зелёных глазах Двуликого вспыхнула знакомая ярость.

— Только тронь! — зашипел он.

— Тише, Илас, я тебя не трону! — зашептал Пилат, сбрасывая маску полусонного и опьяневшего, а на шум голосов сбежались его мужья.

— Не тронешь? Ага, так я тебе и поверил!!! Да от тебя уже нести начало!!! За баранью ногу продался???

— Да нет же! Я вынужден притворяться. А несёт из-за того, что противоядие от "волчьей отравы" приходится экономить — запасы Юри истощаются.

— Притворяться? — недоверчиво сощурился Илас, нервно поглаживая свой живот. Рино тихо ахнул.

— Да. — Пилат тяжело опустился на край своей постели. — Я не просто так остался. Юри...

— Что с ним? — Илас замер, забыв про свои подозрения.

— Он остался — у него течка была. Я должен был что-то сделать, чтобы потом вывести его и остальных Верных отсюда через Пути Лазаря.

— Адам, спаси и сохрани... — Илас потрясённо перекрестился и медленно приблизился. В его глазах зажёгся огонёк сочувствия. — И где Юри?

— В тайной комнате. Я ему туда еду приношу, пока все дрыхнут. Караулы, рейды и встречи с другими омегами наедине позволяют мне разведать все необходимые пути отхода и собрать сведения для Совета Архонтов, понимаешь? Поверь, мне трудно было решиться на такое. Но мой брат...

Илас перевёл дух и сел рядом с ним, продолжая поглаживать свой живот. Знакомый непокорный огонёк в его глазах, вспыхнувший было снова, потух. Фейвел схватил с общей постели тёплый меховой плащ и набросил на плечи сородича. Илас молча поблагодарил и вцепился в мех. Постром решительно направился на кухню, чтобы достать бедняге немного приличной еды — мужьям Пилата позволили брать сверх пайка по приказу самого Октуса. Коварный старик надеялся получить отменное потомство от сына Амелиусов, а потом использовать их в своих целях.

— Да, всё правильно. Мне тоже пришлось придавить свою гордость, когда меня поймали охотники — я был слишком неосторожен и скоро поплачусь за это.

— Кто отец? — Пилат приобнял его, чувствуя, как сильно отощал и ослабел его названый брат.

— Альфа. — Илас потёр метку на своей шее, которую скрывали сбившиеся в колтуны волосы. — От него уже так воняло... Хорошо, что свои вскоре прикончили в пьяной драке. Ты уже знаешь, что там у них за порядки?

— Знаю, — кивнул Пилат. — У нас тут то же самое. Тебя ему в мужья отдали?

— За особые заслуги, — горько усмехнулся Илас. — Одовевших снова туда отправляют. Обычно нас держат всех вместе — мы общие. Если кто-то заболевает — его отселяют отдельно. Набеги, голод... Каждый омега на счету, и всех регулярно оплодотворяют. Начиная с совсем юных — им даже дорасти толком не дают, и некоторые потом умирают. Личный омега, а то и не один — это отличительный знак привилегированного сословия воинов. — Илас презрительно скривился. — Ты бы видел, как у них там дети содержатся! Неудивительно, что "волчата" звереют прежде, чем их учат сражаться. Может, у нас тоже умирают от голода и болезней, но Совет Архонтов хотя бы старается сохранить порядок, а там... Они же всё больше походят на диких зверей, а потом и впрямь станут ими!

— Много омег умирают при родах?

— Достаточно. В основном из-за нехватки еды — солдаты получают всё, что нужно, особенно отличившиеся, и другие равняются на них. Если рождаются альфы, то таких омег кормят получше, а потом детей отбирают. Бетам тоже везёт, а вот омежек держат в чёрном теле. Если вдруг ваш оми это увидит, то ему плохо станет.

— А что с катамитами?

— Я слышал, что первое время катамиты-альфы защищали омег, отдавая себя на забаву, но спасти всё же не смогли, а само понятие "катамит" исказили до позорного прозвища. Их предназначение всё больше забывается, а то, что катамиты из альф и бет не способны спариваться и оставлять после себя детей, в глазах Данелиев делает их ущербными. Их используют для утех и грязной работы. Их не признают полноценными потомками Адама. Омег-катамитов просто бросают в общую кучу, и им безразлично, что этим беднягам от подобного обращения потом вообще жить не хочется.

Пилат принюхался к другу, и сердце тоскливо заныло. Запах Иласа начал слабеть. Значит, скоро его не станет.

— Что делать будем? Я не могу просто вернуть тебя им.

— У тебя перо и чернила найдутся? Я напишу письмо твоему отцу, в котором расскажу всё, что успел узнать, а вы с Юри потом отвезёте.

— На чём? Пергамент на вес золота. Они даже соскребают письмена с оставшихся книг и свитков.

— На простыне. Её потом будет проще спрятать среди скарба, когда будете уходить.

— Хорошо, напишешь. А потом что?

Илас прислонился к плечу побратима, устало закрыв глаза.

— Оставь меня здесь. Всё равно я не выживу. Не умру сам — эти звери заломают.

— Не хочу тебя бросать! Я же клялся...

— Бросишь. Я так сказал. Сейчас не то время, когда стоит спасать всех подряд. Спасать надо тех, кто может принести пользу в будущем, а ты и Юри, как наследники Амелиусов, важны как символ нашего сопротивления. За вами потом люди пойдут. Я сам решил. — Илас сжался, вцепился в рукав побратима, и по его лицу покатились слёзы. Молча заплакали и мужья Пилата. — Ты только передай Горгону последний привет от меня.

Пилат судорожно вздохнул, обнимая друга крепче. Горгон, беженец с территории Данелиев, был не просто Истинным — он по-настоящему любил Иласа, и только война помешала им вступить в брак по обычаю предков или оставить народу хотя бы одно дитя. Они собирались обвенчаться и зачать ребёнка сразу, как только Двуликий вернётся. И как рассказывать другу, что его Истинный погиб? Ведь они провели вместе так мало времени.

— Передам.

— Спаси брата. — Илас обнял старого друга. — Чего бы это ни стоило. Совет должен понять. Сейчас не то время, чтобы придираться по таким мелочам.

— Пилат... — Юри бросился навстречу Пилату, который торопливо прикрыл за собой дверь. — Как ты?

— Держусь кое-как. — Пилат выронил свёрток с едой и крепко обнял его. — Прости, что так долго — рейд затянулся.

— Ничего, я понимаю. Наверно, все запасы извёл.

— Извёл, но и другие тоже истощаются, а достать ещё не получится — травы ещё не созрели.

— Да уж, лето всё реже бывает хорошим, — грустно кивнул омега. — Садись, отдохни.

В тайной комнатке было холодно — истопнику было велено экономить дрова, и на весь замок не хватало. Тесная, но зато не такая холодная, как подвалы, со своим маленьким колодцем и очагом, чтобы можно было согреть воду. Юри осторожничал изо всех сил, и Пилат чуял, что помыться ему не помешает, но в таких условиях устроить себе нормальное мытьё омежка не мог — трубы, по которым отводился дым, выходили в достаточно укромное место за замком, но если дозорные вдруг заметят... Мылся Юри в основном по ночам, когда патрули удалялись от замка на приличное расстояние, благо снега всё-таки сошли, пусть и было ещё довольно холодно и то и дело дожди заливали окрестности.

Пилат опустился на топчан и начал разворачивать то, что принёс с собой. Хлеб, кое-какие овощи, которые ему полагались по регламенту, большая бутыль с маслом и верёвка на фитили... Немного вяленого мяса.

— Как Илас? — шёпотом спросил Юри.

— Умер вчера, — так же тихо ответил Пилат. — Ему вскрыли живот, и выяснилось, что ребёнок был омегой.

Юри утёрся.

— Мерзавцы...

— Ничего, скоро мы уйдём отсюда. Я тишком переговорил с Гордием и Лисом. Скоро сюда начнут привозить пленных из соседних округов, которые тоже захвачены. Кто-то останется здесь, чтобы обслуживать местный гарнизон и работать в поле, а остальных отправят в Викторан. Я переговорю и с ними, и если среди них будет достаточно Верных, они уйдут с вами. Ты приведёшь всех в Аврорий к отцу.

— А ты? — Юри испуганно вцепился в брата.

— Я буду прикрывать ваш отход.

— Но тебя же могут убить!

— Зато моя смерть не будет напрасной. А ты должен жить и продолжить род. Септимус ждёт тебя. Он сумеет тебя защитить.

Юри прильнул к брату.

— Будь осторожен.

— Буду. — Пилат обнял брата крепче. — Я должен спасти тебя. Чего бы мне это не стоило.

Юри молча поднялся, залез под топчан и достал два маленьких полотняных мешочка из его запасов, которые Пилат сумел перенести в тайную комнату. Пилат резко отвернулся — Юри выглядел соблазнительным даже в таком виде. Длинная грубая рубаха для альфы, добытая Постромом на смену старой омежьей, только подчёркивала достоинства его фигуры.

— Это последние. Расходуй как можно бережнее. Ты должен сохранять ясную голову.

— Да уж! С тем пойлом, что они хлебают...

— А как там снаружи? — робко спросил Юри, снова садясь рядом с братом.

— Лето начинается, но оно такое холодное. — Пилат кое-как усмирил вспыхнувшее желание. Проклятая отрава!!! — То и дело солнце прячется за тучами, идут дожди и размывают всё. Поле засеяли и прорыли канавы, чтобы отводить лишнюю воду, но много ли взойдёт? Стада редеют — волки перетаскали немало, а травы взошло тоже мало. Ходят слухи, что пайку солдатам будут урезать, охотники по лесам рыщут день и ночь, а добычи мало — всё зверьё уходит. Рыбы в реке тоже стало совсем мало, и кое-какие припасы привозят со стороны. Становится всё хуже и хуже, на границах тоже неспокойно — горят деревни. — Альфа уткнулся в плечо брата. — За что нам это всё? Почему Светлейший позволил Зевсу наслать эту напасть?!!

— Может, так надо? Времена благоденствия длились так долго, что это необходимо уравновесить. Может, это ненадолго? И раньше уже такое бывало.

— Да, бывало, но не длилось так долго! Скоро три десятка лет, как оно началось! Я уже начинаю понимать тех, кто пошёл за Данелиями.

— Ты же не пойдёшь? — испугался омежка, почуяв едкую горечь в запахе брата.

— Нет, конечно, но когда я вижу остальных... Дети Октавия уже присягнули Октусу и сдали собственных братьев на племя, Виго тоже примкнул к ним и теперь сожительствует с собственным оми, а ведь самому Виго только пятнадцать лет. — Юри ахнул. — Улисс даже забеременел. Не знаю, что из этого получится, но мне уже страшно.

Пилат на грани, понял Юри. Жить в этой стае было тяжко, и альфа крепился только ради брата и оставшихся Верных.

Вдруг Пилат учуял, что от Юри стало чуть гуще пахнуть. В груди похолодело.

— Скоро новая течка?

— Да, по моим подсчётам, осталось около двух недель.

Пилат выругался.

— Опять...

— Ничего не поделаешь — такова воля Флоренса.

Пилат бросил взгляд на рукоделие брата, лежащее в стороне, и замер.

— Юри... это...

Омежка с улыбкой взял в руки маленькую детскую рубашонку.

— Правда, хорошо получилось? Я много чего сшил. Сначала это достанется твоим малышам, а потом, когда мы вернёмся и я выйду замуж за Септимуса, приданое для нашего малыша уже будет готово. Скромное, ношеное, но зато тёплое и удобное. И братья будут расти дружными.

Пилат сглотнул. Он так и не решился сказать, что Октус собирается идти войной против Валентайнов и Фабиусов, для чего собирает огромную армию, в которую уже включил и его самого. Адам, что будет, если вдруг Септимуса убьют? А если это прикажут сделать ему самому? И как объяснить это всё Совету Архонтов?

— А как там Постром и остальные?

— Вроде ничего. Все забеременели, пока чувствуют себя хорошо... — Пилат заметно покраснел, и Юри заулыбался. — Я иногда не знаю, что с ними делать.

— Это пройдёт. Многие омеги в начале беременности хотят побольше ласки. Это самое обычное дело.

— Да, но я иногда злюсь на них за это! А ведь ребятам сейчас нельзя слишком сильно волноваться.

— Ты не должен себя винить, — снова начал утешать его Юри. Каждый раз, как Пилат навещал его, омега видел, что брату становится всё хуже и хуже. Запасы противоядия уже почти закончились, и "волчья отрава" всё сильнее мутила разум альфы. От Пилата всё сильнее несло нездоровьем, и Юри молил Флоренса, чтобы на детях брата это не отразилось. Однако Пилата ещё можно было вылечить. Нужно только вырваться отсюда, добраться до своих, а там его вылечат. Садоводы Амелиусов уже придумали, как даже при такой непогоде и резко укоротившемся лете выращивать достаточно лечебных трав и пищи. Это было непросто, но зато урожаи получались достаточно уверенными, пусть и не слишком обильными. Потому-то Данелии и рвались на их земли, прослышав, что на землях Верных что-то начало налаживаться — у них самих хозяйство всё больше приходило в упадок.

— Но я же зверею! Вчера я даже ударил Лауру только за то, что тот подвернулся под руку невовремя!

— Ничего, он поймёт.

— Но я ведь и на других срываюсь! И я боюсь, что однажды сорвусь и на тебе! — Пилат резко отодвинулся от брата. — А я не хочу.

— Надо потерпеть. — Юри решительно обнял брата, и Пилат затаил дыхание — в глазах буквально потемнело от его манящего аромата. — Это Деймос испытывает тебя и, как всегда, увлекается. Если ты сможешь это выдержать, то, когда мы тебя вылечим, ты станешь стойким и сильным. Ведь ты смог выдержать такое! Держись, братик, держись. Я знаю, ты сможешь.

Пилат судорожно обнял его, чувствуя под грубой рубахой стройное гибкое тело. Альфа едва удерживался от того, чтобы повалить брата на топчан и взять его силой. Сколько уже раз он проделывал это с другими омегами, а потом, когда никто не видел, вымаливал у них прощение! Они прощали, но уже начали бояться — их выдавал запах. И это пугало самого альфу.

— Я... я буду стараться... но чувствую, что силы уже на исходе. А ведь прошло всего ничего.

— Это всё "волчья отрава". И это можно вылечить. Надо только добраться до своих. Октус слишком увлёкся, накручивая всю эту орду. Однажды он всё же поймёт, что натворил, но будет поздно — его разорвёт своя же стая.

— Прости... — прохрипел Пилат, нависая над Постромом. Яростное вожделение схлынуло, и альфа опомнился.

Постром, слабо улыбаясь, кое-как сел — Пилат изрядно его помял.

— Ничего, я всё понимаю. Вы же знаете, я всегда буду рядом. Подогреть вам воды — помыться?

— Потом. — Пилат трясущейся ладонью коснулся живота омеги — под рубахой уже начал ощущаться выпуклый животик, в котором рос ребёнок. — Как... он?

— Хорошо, ведь вы так хорошо о нас заботитесь, хозяин.

— Забочусь? — горько усмехнулся Пилат. — Я же зверею. И остальные меня бояться начали.

— Да, они боятся, но не вас, а за вас. — Постром сел и прильнул к нему, поглаживая по голове. Вчера Пилата силком остригли наголо — волосы стали уже просто "неприлично" длинными. Чужаки считали это непрактичным, да и вши у многих заводились из-за отсутствия привычки регулярно мыться. В разгар захватнических походов и холодов мыться было попросту некогда и негде, да и то, как омеги носы воротят, вынуждало искать оправдания. А ведь у Пилата всегда были хорошие волосы — не хуже, чем у младшего брата, и ими часто украдкой любовались многие столичные омеги, мечтая когда-нибудь провести с молодым господином хотя бы одну ночь. — Вы становитесь больным из-за "волчьей отравы", и наши это знают. Да и ваш нюх на некоторые вещи слегка притупился. Но это ненадолго. Нужно только потерпеть, и мы выберемся отсюда. А преподобный Парацельс и ваш уважаемый брат вас вылечат.

— Постром, — тихо спросил Пилат, всё-таки решившись задать непростой вопрос, — почему ты продолжаешь верить в меня?

— Потому что я люблю вас, хозяин. — Пилат резко покраснел, поймав взгляд юноши. — Вы всегда были добры ко мне, с самого детства. Когда у моего оми пропало молоко, ваш уважаемый оми кормил меня своим вместе с вашим братом, заботился, как и о других детях, хотя было так трудно. И вы и молодой господин Юри всегда относились ко мне как к равному. Если бы я разуверился в вас, то был бы неблагодарной тварью.

— И ты не злишься на нашу семью за то, что твой оми был приговорён? — Пилат дрожащими пальцами коснулся его щеки.

— Тогда выдался голодный год, и пришлось принимать тяжкое решение, — опустил глаза Постром, поглаживая свой животик. — Пищи на всех не хватило бы даже при строгой экономии, и пришлось выбирать, кто покинет нас, чтобы выжили остальные. Решали все вместе, и оми мне всё объяснил. Да, мне было больно терять его, но оми знал, что обо мне есть кому позаботиться — это была ваша семья. И он умирал без страха, зная, что его тело подкрепит других, а мы с ним обязательно встретимся под сводами Мирового Дома. Это страшно, но это было необходимо. Мы должны пережить Великий Холод и сохранить себя людьми. Ради этого он отдал свою жизнь. И благодаря порядку, что поддерживают ваши уважаемые родители на своих землях, у нас есть надежда.

Пилат смотрел на своего омегу и только удивлялся его смирению и силе духа. И сейчас Постром нёс свою службу преданно и самоотверженно. Как когда-то его родители.

— Я постараюсь вывести вас отсюда, обещаю.

— Вы справитесь. Мне Сильфид сказал.

— Сильфид? — Пилат резко вскинулся.

— Да, наш сын. Я уже давно знаю, что у меня обязательно родится альфа. Видел во сне незадолго до нападения этих варваров. — Постром ласково погладил свой живот. — Я решил назвать его в честь вашего прославленного прадеда, чтобы и наш мальчик был таким же сильным и отважным. Вы не будете возражать?

— А... что он ещё сказал? — Пилат, дрожа, придвинулся ближе и прижался щекой к животу Построма, обнимая омегу. Его сын, первенец, передал послание!!!

— Что для вас это будет очень тяжело, но вы справитесь. Что миг освобождения приближается. — Постром снова погладил его голову. — Что вы вылечитесь от этой напасти и снова вернётесь в строй, чтобы одержать немало побед. Нужно только подождать.

— А почему Сильфид сам мне это не сказал? Я был бы рад увидеть его. — По лицу Пилата покатились слёзы. Значит, всё это не зря!

— Нельзя. Октус по-прежнему следит за вами, чтобы убедиться, что вы окончательно стали одним из них. Он что-то подозревает, и замок то и дело обыскивают. Кажется, они ищут вашего брата. — Пилат злобно оскалился, сверкнув своими острыми клыками, и Постром снова начал его успокаивать. — Именно поэтому Сильфид приснился мне, чтобы передать вам эти слова. Если бы вы услышали их сами, а то и увидели сына, то Октус бы догадался, что вы и в самом деле работаете против него, а сейчас этого нельзя допустить — вы стали очень предсказуемым из-за "волчьей отравы". Крепитесь, хозяин. Это всё, что мы сейчас можем сделать.

Пилат едва успел переступить порог своей комнаты, как на него, обливаясь слезами, налетел Постром.

— Хозяин, они нашли господина Юри!!!

— Что?..

— Они всё-таки разыскали потайную комнату! Сломали замок!..

— Где Юри???

— В приёмном покое...

Пилат зарычал, развернулся и бросился в указанное место. Стражу на входе, заинтригованно оглядывающуюся на закрытые двери, он просто смёл. Ворвался в зал и застыл. Октус стоял рядом с троном, крепко держа за локти Юри, который сопротивлялся изо всех сил и проклинал врага. Пилат бросился было на помощь брату, но тут на него налетели солдаты из личной стражи Октуса и быстро скрутили. Пилат яростно вырывался из рук держащих его воинов, однако держали его надёжно. Октус алчно оглядывал Юри, с которого сорвали всю одежду, клочья которой валялись на полу, и взорам всех присутствующих открылось заметно исхудавшее, но всё ещё прекрасное тело младшего сына Радагаста Амелиуса. Омежке было ужасно страшно, но он продолжал держать голову высоко и дерзко смотреть врагу в глаза.

— И ты прятал от нас такое сокровище? — Октус вцепился в подбородок Юри так, что Пилат понял — синяки останутся. — Да как ты посмел?!

— НЕ СМЕЙТЕ ТРОГАТЬ МОЕГО БРАТА!!!

— Да ты понимаешь, что тебе за это будет? — Балтус врезал ему под дых, и Пилат согнулся пополам. — Все омеги принадлежат!..

— Не трогайте моего брата... — прохрипел Пилат. — Не трогайте моего брата... Он же ещё так молод... Ему всего шестнадцать лет...

— Он уже вполне зрелый, — вынес свой вердикт Октус, — и, судя по запаху, скоро потечёт. Необходимо как можно быстрее зачать ему ребёнка от самого сильного нашего воина, а потом ещё одного. Такая кровь не должна пропасть зря.

Балтус откровенно облизнулся. С его клыков уже капала слюна. Тут Юри извернулся, укусил старика за запястье, вырвался из рук Октуса и метнулся к брату. Пилат взбрыкнул, зарычав, и все отпрянули, напуганные его мощью. В том числе и сам Октус. Пилат тут же подхватил дрожащего Юри в свои объятия, торопливо укутывая полой своего плаща.

— ВЫ НЕ ТРОНЕТЕ ЕГО!!!

— Ты идёшь против наших законов??? — зарычал Антоний. — Значит, ты предатель!!! А предателей убивают!!!

Пилат отступил к стене, прижимая к себе брата, который трясся, как лист на ветру. Ярость, всё больше растущая в воздухе, становилась ужасающей и давила Юри, унаследовавшего неплохую стойкость от родителей. Омежка всё сильнее льнул к брату.

— Вы не тронете его!!!

— Взять... — начал было Октус, как вдруг Юри вскинулся.

— Пилат, отпусти меня, — дрожащим голосом попросил он.

— Что?..

— Отпусти, я знаю, что делаю!

Альфа растерянно опустил брата на пол, и Юри, кутаясь в его плащ, медленно приблизился к Октусу. Тот одним мановением руки приказал рванувшимся было к нему альфам замереть на месте.

— Ты что-то хочешь сказать? — обратился он к омеге.

— Да. — Юри продолжал дрожать, но стоял прямо. — Позволь мне выносить и родить первенца от моего брата.

Пилат оцепенел, услышав это. Что??? Что такое говорит Юри??? Это же страшный грех!!!

Октус тоже был удивлён услышанным.

— Ты просишь... чтобы тебе зачал ребёнка... твой собственный брат?

— Да. Он чист... в отличие от твоей своры. — Юри презрительно скривился, оглядев собравшихся в приёмном зале альф. Под потолок взлетел возмущённый рык, но омега продолжал высоко держать голову несмотря на всё больше охватывающий его страх. Только теперь Пилат вдруг резко осознал, что его маленький брат вырос. Не хрупкий беспомощный омежка, а уже полностью взрослый омега сейчас стоял и бросал вызов захватчикам! — Наша семья всегда хранила свою кровь чистейшей, как и было заповедано. И ты сам видел, как охотно наши омеги делят ложе с моим братом. Уж лучше я отдамся ему, чем твоим шавкам — дети будут чище.

В груди Пилата всё оборвалось. ЗАЧАТЬ РЕБЁНКА СОБСТВЕННОМУ БРАТУ??? Даже если это поможет сбежать, то его попросту казнят по приговору Совета...

Октус посмотрел на бледнеющего Пилата, перевёл жадный взгляд на решительно смотрящего на него Юри и ухмыльнулся.

— Хорошо, будь по-твоему. Учитывая твоё высокое положение, я даже выделю тебе отдельные покои и прислугу. Кого возьмёшь?

— Построма, Фейвела, Рино и Карли.

— Нынешних мужей Пилата?

— Они, насколько мне известно, уже носят детей, и будет разумнее окончательно отделить их от всех, чтобы дети точно не пострадали. Ведь тебе нужно здоровое потомство, верно? А взамен я буду лечить твоих солдат. Уверен, ты слышал о моих умениях лекаря и моём почтенном наставнике, преподобном Парацельсе.

— Думаешь, я не понимаю, зачем ты просишь именно их? Эти омеги носят детей твоего брата, и ты хочешь их защитить. Хорошо, договорились. Ты получишь их. Но если Пилат не зачнёт тебе ребёнка, то я отдам тебя Балтусу в мужья. Он уже давно заслужил второго.

Юри покосился на жадно пускающего слюни альфу и сморщился.

— Пилат зачнёт мне ребёнка, никуда не денется.

— Что ты делаешь??? — Пилат в отчаянии смотрел на брата, уже отмытого до скрипа и одетого в приличные одежды. Постром, такой же бледный, как и остальные, неторопливо расчёсывал волосы молодого господина. Омежьи покои тоже сильно пострадали от мародёров, но Юри с помощью Рино, Карли и Фейвела сумел навести порядок, перенеся все вещи из покоев Пилата. — Как ты мог сказать такое??? Ты сам понимаешь, что предлагаешь???

— Другого выхода нет, — тихо сказал Юри, прижимая к груди детские вещи, сшитые собственными руками, и Пилат начал догадываться. — Это единственный способ усыпить бдительность Октуса. Если ты зачнёшь мне ребёнка, то это станет самым лучшим доказательством твоего отступничества не только для него. Октус знает, насколько ты верен Закону, и если ты переступишь Закон, то он будет считать, что ты окончательно сломлен и уже не вернёшься в Аврорий. Он будет следить за мной, а ты тем временем будешь готовиться к побегу. Я буду лечить и запасать то, что будет полезно в пути. До тех пор, пока ребёнок не родится, тебе ничего не будет угрожать — Октус попытается столкнуть тебя с Верными, пустив слух о твоём отступничестве, и, возможно, попытается выманить на этот слух нашего отца. За одну луну этого не сделать, и у нас будет время на подготовку. Потом мы улучим момент и сбежим, а когда доберёмся до своих, то я сам всё объясню Совету.

— Что тут объяснять??? Это же страшный грех!!! А сейчас мы должны быть особенно верны Закону!..

— Это единственный путь, брат мой. — Юри был непреклонен. — Поверь, я знаю, что делаю.

Пилат опустил глаза на детскую рубашечку в руках Юри и окончательно понял, что тот давно готовился к этому, зная, что рано или поздно его разыщут. Неужели сидение в четырёх стенах и полумраке так помутило его рассудок?!

— Юри, почему? Мы не дети Лота! Да, их грех спас город, но карой за проступок стала гибель ребёнка, а ты ещё так молод...

— Поверь, так надо. — Юри поднял глаза на брата. Глубокие, синие, как у их оми и него самого. — Я знаю.

— Откуда?

Юри понизил голос и придвинулся ближе:

— Мне был знак!

— Знак? Какой знак? Ты точно в своём уме?

— Более чем. Я сам долго сомневался, но сейчас я уверен.

— Но ребёнок...

— Он должен появиться на свет. Такова воля Светлейшего.

— Светлейшего? — замер Постром. — Как это возможно?

— Это так. — Юри оглядел всех. — Ребёнок должен появиться на свет и добраться до Аврория. Он должен выжить. Если я не смогу попасть к отцу, то расскажите ему о данном мне пророчестве. Да, этот ребёнок будет зачат в грехе, но этот грех потом обернётся во благо.

— Какое пророчество? — дрожащим голосом спросил Карли, садясь рядом с молодым господином.

Юри начал рассказывать, и на лицах слушателей всё больше отражалось потрясение.

— ...Таким было явленное мне пророчество, — закончил он. — И я исполню свой долг. Я всё решил. А теперь помогите моему брату привести себя в порядок. Я проведу нынешнюю ночь с ним, чтобы Октус начал верить в исполнение своего замысла. Это будет очередной шаг к нашему спасению, и он должен быть сделан. И передайте всем Верным, что это необходимый грех. Я беру его на себя во имя общего блага.

Юный омега выглядел таким твёрдым и решительным, что испугал своих соратников. Пилат едва узнавал брата, которого помогал нянчить во младенчестве. Которого сам согревал своим теплом в холода вместе с Постромом. Которому отдавал часть своей доли, когда еды не хватало. Его маленький брат действительно вырос, стал взрослым. И к нему снова потянуло. Юри, почуяв это, сам придвинулся к брату, обвил руками его шею и поцеловал в губы. Отнюдь не по-братски.

— Даже если я ошибаюсь... то пусть это будешь ты, а не этот сброд.

Пилат долго смотрел в его решительные глаза и сдался.

— Хорошо...

— Помойся. — Юри снова ласково поцеловал брата. — Не стоит портить эту ночь... как и все следующие.

На следующий день Октус провёл официальную церемонию бракосочетания, насмешливо глядя на молчаливых братьев. Пилат был бледен — он вспоминал минувшую ночь, когда сам лишил невинности собственного брата. Было четыре сцепки, и в ушах по-прежнему стоял стон Юри в момент наивысшего блаженства, когда семя альфы изливалось в его дрожащее тело. И ему это ПОНРАВИЛОСЬ!!! Пилат проклинал себя за слабость, и даже оправдания Построма, что это из-за копящейся в его теле отравы, не помогали. Тем не менее, обратного пути не было.

Каждую ночь он был с братом. Каждое утро ловил на себе насмешливый взгляд Октуса. Каждый день его утешали Постром и остальные. Слух разнёсся быстро, и, бывая в уцелевших деревнях, Пилат видел, как на него с ужасом смотрят выжившие селяне. И ему было больно.

Наступила течка Юри. И начался Ад Деймоса.

К первой ночи Пилат готовился очень тщательно. Он принял горячую ванну с отваром, который сделал из остатков своих запасов Юри, с помощью своих невольных мужей, которые всячески его подбадривали, надел подготовленную рубаху... Всё в соответствии с древними традициями. Пилат дрожал, осознавая, что именно ему предстоит сотворить. Светлейший, боги и первопредки, как после такого смотреть в глаза родителям, Совету и Септимусу??? Это верный приговор, и даже невинного ребёнка могут не пощадить! Сейчас особенно важно следовать Закону! Никаких исключений! Никто не поверит в пророчество, даже если оно истинно!..

— Хозяин... — осторожно коснулся его плеча Постром. — Пора.

— Я... я не могу.

— Вы должны.

— Сильфид?..

— Да. Он сказал, что вашему ребёнку от господина Юри ничего не грозит. Он будет признан. Нужно только отвезти его к вашим родителям.

— Как это возможно? Почему я?

— Кто знает? — пожал плечами Постром, приобнимая несчастного альфу. — Не в наших силах изменить замысел свыше. Мы можем лишь сделать свой выбор из предложенных Деймосом путей.

— Постром, а ты веришь в это пророчество?

— Верю. Я не думаю, что господин Юри помутился разумом. Преподобный Парацельс всегда говорил, что ваш брат осенён мудростью Рослина не по возрасту. Что он силён духом. Я верю ему.

— И ты...

— Я приложу все силы, чтобы ваш брат и малыш попали в Аврорий, если вдруг что-то случится с вами. Если Деймосу этого покажется мало.

— И не будет мне выхода из Чистилища, — горько добавил альфа. — А потом Деймос заберёт мою душу.

— Не заберёт. — Постром прильнул плотнее, тихонько целуя его. — Мы будем молиться за вас и вымолим, чтобы вас не бросили для его забавы. Ваша жертва не будет забыта. — Постром провёл ладонью по отрастающим волосам молодого хозяина, наслаждаясь их мягкостью. — Всё будет хорошо.

Возле дверей, ведущих в покои Юри, из-за которых уже начал сочиться дивный аромат течного омеги, стояли на страже два мощных евнуха, при виде которых Пилат едва сдержал возглас негодования. Он уже знал, что эти достаточно сильные молодые альфы добровольно пошли на оскопление. Чем их заморочил Октус? Они ведь не только позволили отрезать себе яйца, но и урезать языки! Глаза у обоих были пустые. Их ещё и опоили чем-то, чтобы беспрекословно выполнить приказ — не пропускать никого, кроме Пилата. Какое варварство! Отказаться ещё можно было, но тогда Юри отдадут Балтусу...

Пилат стиснул зубы и вошёл.

Юри сидел на приготовленной постели и взволнованно теребил свои густые смолисто-чёрные волосы. Он был прекрасен, как сам Иво. Пилат едва не набросился на брата, чуя, как изнутри поднимается дикое вожделение. Чудом сдержался — ведь это же его брат!!! Юри обернулся, и на его лице появилась улыбка.

— Ты пришёл.

— Юри...

— Всё будет хорошо. Ты так взбудоражен... Хорошо, что я приготовил для тебя успокаивающий настой. — Юри поднялся с постели, и Пилат сглотнул, не в силах отвести взгляд от очертаний его стройной изящной фигурки, обрисованной тонкой шёлковой тканью, из которой Рино сшил длинную тунику. Это полотнище отыскалось в одном из сундуков в подвале, и Октус разрешил его забрать. Юри взял со стола кувшин и поднёс брату, которого уже начала колотить дрожь нетерпения. — Вот, выпей, это поможет тебе. Не так быстро, а то захлебнёшься. Хорошо... дыши ровнее... Молодец. Теперь ложись — немного времени ещё есть. Так ты успокоишься, и всё пройдёт наилучшим образом.

— Но что скажет Септимус?

— Я сам ему объясню. — Юри забрал из его трясущихся рук кувшин. — Может, он и рассердится, но помолвку уже не отменить — сейчас слишком сложные времена, чтобы поворачивать вспять. Да и когда мы расскажем, что здесь творилось, они не смогут отмахнуться от этого. Главное — спасти Верных. Мы сможем сохранить надежду для будущих поколений, а Октус сам себя погубит. Очень скоро.

Юри помог брату лечь и улёгся рядом с ним, поглаживая вздымающуюся грудь альфы. Пилат чуял его решимость, и это расслабляло, как и мягкая неторопливая ласка. В комнате было тепло, горели свечи, приятно пахло чем-то ещё, и Пилат поплыл, успокаиваясь. Он медленно повернул голову, уставился на брата, который тоже смотрел на него, и потянулся. Юри покорно позволил уложить себя на спину и потянулся навстречу.

Это был настоящий Ад Деймоса, в котором наслаждение сменяется неописуемым наказанием. Круг за кругом. Каждый раз, когда изнутри снова вздымалось желание, Пилат забывал о грехе. Купаясь в волнах наслаждения, погружаясь в забытие сцепки, забывал обо всём. Приходя в себя и видя рядом Юри, он снова терзался чувством вины и осознанием тяжести совершённого греха. Видя след собственных зубов на его плече. Осознавая, на что он, возможно, обрекает своего любимого брата и будущего ребёнка. Может, пророчество и верно, но люди могут как последовать ему, так и проигнорировать на радость Деймосу. И только спустя годы и века станет ясно, что было правильным, а что — страшной ошибкой. В истории уже было немало примеров подобному.

Когда всё стихло до следующей вспышки, Юри отказался отпускать Пилата в его комнату. Постром и остальные помогли им вымыться, перестелили постель, от которой густо пахло омежьей смазкой и семенем — как живым, так и мёртвым — и оставили их одних. Юри быстро заснул под боком у брата, а Пилат долго не мог заснуть. В его голове и теле было пусто.

Как и в душе.

— Пилат, поздравляю! — Балтус мрачно хлопнул подчинённого по плечу, на что парень даже не отреагировал. — Братишка твой тоже понёс, так что...

Пилат только зубами скрипнул. Он до последнего надеялся, что ребёнка не будет, и всё же уже на четвёртый день учуял, что запах Юри изменился. Ребёнок был зачат. Оставалось только воспользоваться получившейся ситуацией и начать готовится к побегу.

Всего Верных, согласившихся бежать, набралось около двух сотен. Большей частью — омеги с детьми, уцелевшие в боях за замок альфы и беты, которых осталось совсем мало, а так же часть молодых рабов, привезённых из других захваченных земель. С подростками было хуже — трое мальчишек-"волчат" всё же подпали под влияние пришельцев. Отыгрались полуголодные зимы и строгие ограничения во имя распределения запасов до нового урожая. Они уже не слушались своих родителей, вовсю крутились вокруг солдат, двое подростков даже начали учиться сражаться... Как им объяснить, что они совершают ужасную ошибку? И тащить с собой силой опасно — выдадут. Их оми, осознав, что сыновья уже практически присягнули врагу, наотрез отказались уходить, надеясь со временем переубедить своих детей и тогда уже вернуться к своим. И всё же немало мальчишек остались верными воспитанию Амелиусов и, как могли, защищали родителей и братьев-омег.

За прошедшие три-четыре луны от некогда благополучного образа жизни, старательно наводимого Амелиусами, практически ничего не осталось. В округе хозяйничали чужаки, спешно возводились крепости и бараки для омег, которых собирались привозить на развод из других захваченных земель и распределять по другим городам. Пригоняли и рабов-альф, которых, чтобы сломить, часто подвергали страшному унижению, заставляя ублажать захватчиков так же, как это делал Катиэль. Слово "катамит" окончательно утвердилось в позорном смысле, и присвоение этого статуса означало, что этот альфа или бета низводится до положения животного. Глядя на них, усмиряли своё негодование местные, боясь, что и с ними могут сотворить нечто подобное. Пилат старался присматривать за Катиэлем, надеясь, что тот всё-таки придёт в себя — время от времени бедный подросток словно просыпался. Может, его разум ещё можно исцелить? Возможно, он уже никогда не сможет стать отцом, но он ещё может принести пользу — Катиэль отличался талантом к плотницкому ремеслу и резьбе по дереву. Его тоже собирались отправить вместе с мастерами, но к несчастью Катиэль заболел, и его спрятали в ближайшей деревне. Нашли мальчишку во время очередного обыска — искали спрятанные запасы еды.

Как только Октус узнал, что Юри забеременел, он на радостях позволил Пилату совершать одиночные поездки по окрестностям, отправлял его с поручениями к соседям, да и в пиво и вино парню уже почти ничего не подливали — берегли отраву для новобранцев — и Пилат медленно приходил в себя после лун в диком угаре дурмана. Его равнодушный вид стал надёжной защитой, но только свои знали, что за равнодушием прячется боль. Старый интриган прекрасно понимал, что теперь Пилат покрыт страшным позором и не бросит брата. Тем более теперь. А когда слухи дойдут до Аврория... Старый альфа уже потирал руки, предвкушая обильные плоды грехопадения молодого наследника. Сам Пилат, обдумав всё, наконец приступил к подготовке побега. Он выяснил, что потайной коридор к Путям Лазаря, которым его оруженосец выводил мастеров с семьями, так и не нашли, и это стало хоть каким-то утешением. Пилат не прекращал следить за настроениями в замке, как между собой общаются пришельцы, то и дело шептался с Постромом, советуясь, как ловчее запастись провизией и где её будет лучше спрятать. Новых советов и посланий от старшего сына не было, и это огорчало. Пилат очень хотел встретиться с Сильфидом и спросить его — после того, как он пережил течку с братом, внутри всё глубже укоренялась пустота, порождённая осознанием совершённого. Юри в каждый визит подбадривал его, весело рассказывал о том, как посеяны запасы лекарственных трав, как хорошо развиваются и растут его старшие дети, что скоро будет и другое прибавление... Юный омега так же исполнил своё обещание — он лечил солдат Октуса, поражая тех своим мастерством и обширными знаниями.

С Юри пришлось жить как с полноценным супругом, и тот совершенно не возражал, снова и снова говоря, что это ради общего спасения — за ними постоянно следили, время от времени кто-то "случайно" вламывался, когда Пилат был в покоях своих мужей. Каждый раз, когда раззадоренный началом беременности Юри засыпал в объятиях старшего брата, видя на его шее свою метку, Пилат представлял снова и снова, что на это скажет Септимус. Амелиусы и Валентайны всегда были союзниками, и этот инцидент вполне способен вбить между ними клин. Даже если они поймут и согласятся принять ребёнка, зачатого в грехе, то это так или иначе встанет между ним и Септимусом, который и так-то его недолюбливал из-за поражения, нанесённого во время обрядов инициации. Юри был больше занят подготовкой к побегу и заботой о будущих детях, чем терзаться муками совести. Он был абсолютно уверен в правильности происходящего. Когда Пилат возвращался в их покои, он ласково ухаживал за братом, утешал, подбадривал, но это плохо помогало. Пилат уже был готов принять кару, что будет назначена Советом.

Жалко короткое лето, которое выдалось сравнительно солнечным, и начало чудовищно ранней осени Пилат едва заметил. Новая боль легла тяжким грузом на его плечи, когда армия Данелия вторглась на земли Фабиусов.

— Предатель!!! Тварь!!! Шакал Деймоса!!! — откровенно плевался Дарий Фабиус, увидев Пилата среди захватчиков. — Как ты посмел предать свой народ???

Альфу едва удерживали трое солдат — так он рвался убить бывшего друга. Пилат спокойно смотрел на Дария, вспоминая, как сам попал в плен. Ярость друга совершенно не тронула его — он слишком хорошо понимал, что чувствует Дарий, потеряв в бою стольких людей, которых знал всех. Это были Верные, принесшие клятву сохранять древние устои и законы.

— Отличная работа, Пилат! — похвалил Октус, подъезжая на своей лошади. — Ты воистину достойный сын своего отца!

— Ничего особенного, — равнодушно пожал плечами Пилат. — Я хорошо знаю, как устроена здешняя оборона — её разрабатывали все вместе.

— Предатель!!! — продолжал яриться Дарий.

— Ещё какой, — ухмыльнулся Октус. — А уж его сына от Юри мы воспитаем так, как нам надо, и этот ребёнок завершит наши походы.

— Что?.. — оторопел пленник и с ужасом уставился на бывшего друга.

— Что слышал. Пилат зачал сына собственному брату и даже получил от этого удовольствие. Да и сам Юри был рад-радёшенек. Как раз сейчас он готовится стать родителем и планирует новых детей.

— Не верю... — прошептал Дарий, мотая головой. — Я не верю, что дети Амелиуса посмели нарушить Закон!

— Сейчас не до ваших законов. Мы должны выжить, отстоять свои земли, а для этого все должны встать под руку Адама, — посуровел Октус. — И если кто-то не хочет присоединяться к нам по доброй воле, то будет порабощён. Увести его.

Пилат долго смотрел вслед Дарию, которого потащили в подвалы захваченного замка. Альфа не дрогнул ни одним мускулом на лице.

Отсвет факела упал на лицо пленника, и Дарий вскинулся.

— Убирайся!

— И кто выведет тебя отсюда? — невозмутимо поинтересовался Пилат.

— Что? — Дарий весь подобрался, готовясь напасть на бывшего друга, но совершенно не чуял угрозы, которой буквально несло от других чужаков. И это было странно.

— Октусу нужно, чтобы кто-то сбежал и отнёс моему отцу весть о моём падении. Он велел освободить тебя.

— Так ты выполняешь его приказ? — оскалился Дарий.

— Отчасти. — Пилат достал связку ключей и начал отпирать замок. — Ты не только расскажешь отцу о моём падении, но и предупредишь о нашем приходе.

— То есть? — растерялся Дарий, выпрямляясь. Он увидел во взгляде бывшего друга... боль.

— Я планирую вывести оставшихся Верных из наших родовых земель, что захватил Октус. Тот ход, который мы построили, до сих пор не найден, но до него ещё надо дойти. С нами будут дети, надо запастись едой и огнём.

— Не понимаю... Ты же присягнул Октусу...

— Я сделал это, чтобы попытаться спасти брата, — тихо ответил Пилат, открывая решётку. — Юри не смог уйти с беженцами — у него случилась течка, и я не посмел его отпустить. Я спрятал его в тайной комнате, а потом замок был захвачен. Потом меня начали опаивать "волчьей отравой", и Юри, как мог, спасал мой разум противоядием из своих запасов. Потом его нашли, и он изъявил решение выносить моего ребёнка, чтобы не ложиться под чужаков. Это должно было усыпить бдительность Октуса и помочь нам подготовить побег. Поверь, решиться на это было тяжело, и боль раздирает меня с того самого мига, как я коснулся тела своего брата, охваченный похотью. Я знаю, что совершил страшный грех, и готов принять любую кару, какую назначит Совет, но сперва я должен спасти тех, кого ещё можно спасти.

— Но ты... ты же Верный... Как ты смог?..

— Это долго рассказывать, а времени нет. Уходи, пока ещё можно. Мы придём, как только получится. Помолись Светлейшему за успех нашего предприятия.

Пилат вывел друга тайным ходом и отпустил. Ночь опустилась на разорённые земли Фабиусов, и горько было осознавать, что и их постигнет та же участь, что и наследные земли Амелиусов. Дарий долго оглядывался, всё ещё сомневаясь, что его и впрямь отпускают, а потом решительно рванул в леса. Пилат не боялся, что альфу могут разорвать оголодавшие хищники — Дарий был достаточно силён. Больше беспокоили отряды солдатни отступников, которые продолжали рыскать по округе, разыскивая беглецов. И то, что скажут Архонты, когда его самого и Юри приведут на суд.

Возвращение в Ранарон было тяжёлым. Приехав в замок, Пилат сдал коня конюху и направился в свои покои, где его встретил бледный, как снег, Юри. Глаза омеги были красными от слёз. Остальные тоже выглядели не лучше.

— Что случилось?

— Катиэль... Его куда-то утащили — посчитали, что... навара с него не будет... — И Юри уткнулся в грудь брата, сотрясаясь от рыданий.

Пилат замер.

— Давно?

— Около полудня. — Юри всхлипнул. — Неужели это всё-таки конец?! Я же знаю — он не должен умереть!!!

— Нет, не конец. — Пилат бросил взгляд за окно. Темнеет... — В какую сторону его увезли?

— Я... не знаю... Мне Лаура рассказал...

— Я верну Катиэля. Приготовьте для него надёжное укрытие.

— Но как вы пронесёте его в замок? — испугался Фейвел, поглаживая свой живот. — Везде стоит стража!

— Пронесу. Приготовьтесь.

Пилат видел Катиэля перед отъездом. "Волчонок" медленно умирал — совсем отощал и ослабел, стал похожим на несчастного Иласа. Замковые омеги пытались его тайком подкармливать, но Катиэль отказывался есть. Жить он уже не хотел. Под предлогом, что нужно отнести меч в кузницу для заточки, Пилат покинул замок. Первым делом обыскал замковый ров, но там Катиэля не было. Значит, его отвезли в лес. Пилат поспешил туда. Рассудил, что вряд ли Катиэля увезли далеко — оголодавшие хищники нередко подбирались к самым избам.

Только бы успеть!!!

Поиски затянулись. Всё раньше темнело — надвигалась зима, то и дело ударяли заморозки, рано облетела листва, уже падал первый снег — и Пилат рискнул зажечь небольшой факел. Он обыскивал каждую купу деревьев, каждый куст, яростно принюхивался, вглядывался в землю, ища следы. Окрестное зверьё сразу почувствовало присутствие человека, однако приближаться, чтобы напасть, не рискнуло, чувствуя, что возможная жертва сильна. Не исключено, что скоро часть их покинет здешние места в поисках другого места, где добычи больше.

Вот Пилат учуял небольшую стаю волков, которая тут же ринулась прятаться под защиту темноты. На земле кто-то лежал ничком, одетый в невообразимые лохмотья, и Пилат прибавил шагу. Он уже понял, что нашёл Катиэля. Жив ли?

"Волчонок" был ещё жив — это было видно по приоткрывшимся пустым глазам и едва заметному парку, вырывавшемуся из посиневших губ — практически окоченел на холоде, уже ни на что не реагировал. От него пахло сравнительно свежей кровью и альфьим семенем. Значит, эти звери не отказали себе в удовольствии позабавиться напоследок. Некоторые волки, которых Пилат спугнул, успели его укусить, и из ранок сочилась кровь. Пилат уверенно сорвал с себя плащ, завернул в него бедного юношу, стремясь побыстрее отогреть его, и пошёл обратно. Катиэль так отощал, что, казалось, совсем ничего не весил! А ведь не так давно это был живой, здоровый и весёлый мальчишка. Пилат хорошо помнил, как он и Юри прибыли в Ранарон, чтобы поддерживать порядок среди местных жителей, когда в замок доставили спасённых мастеров с семьями из окраинных разорённых городов. Кто-то был ранен, кто-то болен, и Юри попросился поехать вместе с братом. Катиэль был в числе тех, кто первым встретил молодых господ и даже рискнул сделать комплимент юному господину-омеге. Бедный "волчонок". Рядом должна быть скрытая землянка, из которой ведёт подземный ход в замок. Ход был очень старым, и одно его ответвление вело к заброшенной часовне, под которой скрывался проход к Путям Лазаря. Именно им Пилат и собирался выводить Верных, как только побег будет подготовлен и пойман удобный день.

Подняться в свои покои Пилат смог не сразу — едва не наткнулся на какого-то упившегося стражника, который заснул прямо на лестнице. Кое-как перешагнув через него, Пилат поспешил к себе, где его ждали мужья и Юри.

Едва Пилат протиснулся в приоткрытую дверь, прислушиваясь к тому, что происходит в замке, его омеги тут же поспешили навстречу. Для Катиэля уже приготовили удобное ложе в небольшой каморке для зимних плащей и шуб. Постарались на славу.

— Как он?

— Жив.

— Скорее...

Зажгли все масляные светильники, и Юри склонился над Катиэлем, напряжённо всматриваясь и принюхиваясь. За его спиной взволнованно топтались остальные.

— Жить будет, если мы постараемся, — наконец убито сказал Юри, — но его дух... Я не знаю, получится ли оживить его.

— В любом случае Катиэль пойдёт с нами, — тихо сказал Пилат. — Совет должен знать, что творят звери Данелиев.

— Да, мы не должны его бросать, — согласился Постром. — Ведь именно этим мы и отличаемся от этих нелюдей.

— Слишком обильную и твёрдую пищу ему сейчас есть нельзя, — сказал Юри. — Сначала жидкий бульон, потом будем добавлять остальное. Понемногу, чтобы его тело снова научилось усваивать пищу. И приготовим настой для его души, чтобы разбудить её — немного ещё есть. Пусть кто-нибудь присматривает за Катиэлем особо — ему нужны внимание и уход. Но сначала его надо вымыть. Рино, поспеши в купальню и поставь воду на огонь. Пилат, помоги ему...

Юноша молча лежал на ворохе из шуб и одеяла и ни на кого не смотрел. Он не отвечал на задаваемые вопросы, не шевелился, едва заметно дышал, и тело его было прохладным — жизнь в нём еле-еле держалась, и Пилат обратился с мольбой к всем богам и первопредкам. Только бы удалось удержать её, ведь Катиэль ещё так молод!

Сын Построма родился на глазах отца, и Пилат молча разглядывал маленького альфу, которого старательно обмывали бережные руки Юри.

— Надо же, какой спокойный! — восхитился Юри, который и сам уже готовился рожать. — И пахнет замечательно! Он вырастет сильным и здоровым! Отец будет очень рад!

— И оми тоже, — тихо сказал Пилат.

— Конечно. Столько замечательных внуков! Подержи-ка... — И протянул Сильфида брату.

Пилат, боясь выронить малыша, замер, пока маленькое тельце опускалось в его трясущиеся ладони. Живой человечек... который не должен попасть в грязные лапы Данелиев!!! Как и другие его дети. Пилат покосился на весьма объёмистый живот Юри, в котором то и дело толкался ещё один альфа. Пока ребёнок развивался и рос нормально, что вызывало удивление у отца. Юри часто прижимал ладонь Пилата к своему животу, и альфа чувствовал, как поворачивается и шевелится там, внутри, ещё один его сын. Пилат хотел, чтобы у него были дети, но не так... Скоро должны были родиться и другие малыши, и Юри вовсю готовился принимать близнецов от Фейвела. По его словам, будут альфа и омега — неслыханное чудо по нынешним временам! Узнав об этом, Пилат остолбенел надолго. БЛИЗНЕЦЫ!!! Да ещё и разные!!!

Карли и Рино тоже были рядом в момент рождения Сильфида — поддерживали Построма, держа его за руки. Они с нетерпением ожидали появления на свет собственных детей. Юри не зря слыл самым прилежным учеником преподобного Парацельса, и омеги почти не боялись предстоящих родов. Пилат и им пообещал, что будет рядом. Ожидались ещё один альфа и омега. Омеги с гордостью смотрели на общего мужа, и это отчасти смягчало боль Пилата. Он буквально отдыхал в окружении своих омег от той грязи, в которой жил, стоило выйти за пределы покоев Юри. Трудами и заботами своих мужей он давно не выглядел варваром, пробуждая новые вспышки зависти в других солдатах. Он почти стал прежним. Почти, ибо груз совершённого продолжал давить на него. Пилат редко улыбался — не было ни сил ни желания.

Подготовка к побегу продолжалась. Количество Верных, согласившихся уйти, сократилось — жестокие порядки и полуголодное существование убило нескольких, включая двух детей. Их тела бросили в общий котёл, чтобы мясо не пропадало, но Пилат к этой пище даже не прикоснулся. Катиэль, которого выхаживал сам Юри, потихоньку возвращался к жизни. Он всё время молчал, почти не вставал, но уже начал проявлять какой-то интерес к тому, что происходит вокруг. Юри был уверен, что со временем "волчонок" оправится, пусть даже никогда не сможет выздороветь полностью. Главное — доставить его в Аврорий как очередное доказательство ужасов, творящихся на землях Данелиев, и дать шанс прожить вполне достойную жизнь.

Самым трудным было запасти провизию. Учитывая, что среди беглецов будут и кормящие, запасти надо было много чего, а доставать необходимое количество неимоверно сложно — казначей регулярно пересчитывал всё, что свозилось в замок. Во время охоты Пилат до самой поздней ночи ходил по округе, чтобы проверить тайком поставленные силки, в которые мало что попадалось — зверьё, похоже, надолго покинуло разорённые земли. Травы и коренья, которые выращивал Юри, дали кое-какой урожай, пусть и не вызрели полностью. Часть их отложили на лекарства, которые могли понадобиться в пути. Поля тоже не слишком порадовали несмотря на относительно хорошее лето и тяжёлый труд селян, и это означало, что будет новый поход на земли Верных. Нужно было поспешить, чтобы успеть предупредить Совет Архонтов и организовать оборону. Пилат уже придумывал слова, с которыми обратит к ним свою просьбу — отправить его на передовую, чтобы воинской доблестью искупить совершённые грехи.

Сильфид жадно пил омино молоко, и Постром не сводил с него сияющего восхищённого взгляда, полного неземного обожания. Пилат осторожно придвинулся ближе, и Постром поднял на него полные счастья глаза.

— Смотрите, хозяин, это ваш сын!

— Мой сын... — Пилат покосился на Юри, который держался чуть в отдалении и тоже улыбался, поглаживая свой живот. — Да, мой сын. И я спасу его от лап Данелиев, клянусь. Если Сильфид и будет сражаться, то только за правое дело.

Чуткое ухо альфы уловило шорох, и все обернулись. Из-за занавеси робко выглядывал бледный Катиэль. Снова встал, чтобы посмотреть, что происходит. Это хорошо. От его былой красоты мало что осталось, но в глазах уже мерцала жизнь, которая теперь не собиралась уходить под своды Мирового Дома. Юный альфа заворожённо смотрел на новорожденного.

— Катиэль, ты снова встал! — обрадовался Юри, немного неуклюже поднимаясь с постели. — Как ты?

— Господин... — чуть слышно ответил "волчонок", продолжая смотреть на Сильфида, — это сын господина Пилата?

— Да. Хочешь посмотреть? — Юри подхватил его под руку — долго стоять юноше всё ещё было трудно.

— Если... можно...

— Конечно, можно! Идём!

Катиэль долго смотрел на малыша, и по его лицу покатились слёзы.

— Ребёнок... а у меня его не будет...

— Не будет, — приобнял его Юри, — но это не значит, что тебя никто не будет называть папой. Ты ещё можешь подарить свою любовь и заботу какому-нибудь сироте, который потерял своих родителей, и он полюбит тебя, как родного. Сейчас это особенно важно — чувствовать, что ты нужен, и только так мы переживём Великий Холод.

Катиэль начал оживать, и это стало новой порцией бальзама на измученной душе Пилата. Всё-таки всё было не зря. Если бы он не влился в ряды врагов, то Катиэль бы просто погиб.

— Правда, они милые? — умилялся Юри, помогая ухаживать за новорожденными близнецами. Постром стоял рядом, бережно придерживая на руках спящего Сильфида, и любовался новыми малышами. Фейвел едва сдерживал восторг, пеленая старшего — Рохан чуть покряхтывал и пытался дотянуться до Илии, которым занимался Юри. — Наш оми будет просто в восторге! Твои дети — это что-то удивительное! Они уже тянутся друг к другу!

Пилат с болью отвернулся, вспомнив, как...

— Не бойтесь, хозяин, — попытался утешить его Постром. — Такие близнецы никогда не будут испытывать ту тягу друг к другу. Преподобный Парацельс рассказывал об этом однажды вашему брату. Такие близнецы одарены особым благоволением Светлейшего.

— Правда?

— Да, — подтвердил Юри, протягивая ему младшего. — Хочешь подержать?

Пилат осторожно взял Илию и тут же учуял его очень слабый, но удивительно чистый аромат. Маленький омега тут же притих, оказавшись на руках отца, и Пилат слабо улыбнулся.

— Скоро родятся Юрген и Дик, — продолжил Юри. — Они уже активно шевелятся, так что остался день или два... — Юри любовно погладил свой живот, который уже ощутимо вырос. — А потом родится наш сын. Как бы ты хотел его назвать?

— А ты ещё не придумал? — удивился Постром, укачивая завозившегося Сильфида. — Ведь столько времени прошло.

— Я бы хотел, чтобы имя дал Пилат.

Альфа вернул ребёнка Юри и тяжело опустился в починенное своими руками с помощью советов Катиэля кресло. Юноша всё больше оживал, время от времени впадал в задумчивость, но и это радовало.

— Мне всё равно.

— И всё же подумай, хорошо? Нельзя, чтобы ребёнок был без имени. — Юри передал Илию Рино и приобнял брата, который вцепился в подлокотники.

— Юри...

— Всё будет хорошо. — Юри потёрся щекой о его висок. — Всё будет хорошо.

В сладком аромате брата теперь постоянно чувствовался привкус горечи — Юри беспокоился не только за него, но и за всех остальных. Он не мог не видеть и не слышать, что происходит на землях, принадлежавших его предкам, и горевал, видя, как превращаются в прах многолетние труды. Свою боль он скрывал за весёлостью, но запах выдавал. Сама мысль, что кого-то придётся бросить здесь, была для него невыносима. И утешая и подбадривая брата, он утешал и подбадривал самого себя.

— Мы... назовём сына... — кое-как выдавил из себя альфа, — Артуром.

— Замечательное имя. — Тихий всхлип, и Юри стиснул руки, прижимаясь плотнее.

И тут кто-то дважды долбанул по плотно прикрытым дверям, запертым изнутри. Пилат резко вскочил, приготовившись к бою, омеги спрятались за его спиной, прижимая к себе детей и сбиваясь в кучу, Катиэль укрылся и затаился в своём закутке, стараясь не выдать своего присутствия.

— Пилат! — прорычал за дверью Балтус. — Его Святейшество зовёт тебя к себе!

— Скоро буду! — рявкнул в ответ Пилат, продолжая заслонять собой своих мужей и сыновей. Едва шаги Балтуса снаружи притихли, альфа обернулся. — Как только я выйду — запритесь и сидите тихо.

Омеги закивали. Пилат набросил плащ и вышел. Убедившись, что его омеги надёжно заперлись, он решительным шагом направился в покои Октуса, гадая, что ждёт его на этот раз.

— Близнецы? — Октус задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику трона Амелиусов, а Пилат с затаённым презрением оглядывал результат его трудов. Октус попытался воссоздать роскошь убранства замка по образцу его покоев, для чего выписал из столицы лучших мастеров, что там остались, но то, что получилось, удручало. Насмешка над былым великолепием, и старик это понимал. Похоже, что до него начало доходить, что он натворил. — А кто дальше?

— Альфа и омега. Кто родится раньше пока неизвестно, но остались считанные дни.

— А кто будет у Юри?

— Альфа.

Октус мрачно поднял тяжёлый взгляд на равнодушное лицо Пилата.

— Детей рождается всё меньше и меньше. Понятно, что это из-за того, что лучшая еда достаётся солдатам, но если бы совместимость родителей была лучше... Скоро ты отправишься в столицу, чтобы стать производителем — прекрасная кровь Амелиусов должна выправить это.

— Сам виноват, — тихо прорычал Пилат. — Тебя предупреждали. Да и то, как твои шавки зачинают детей, тоже играет свою роль. Страх и отвращение, рождённые грубостью и жестокостью, ослабляют искру жизни омеги, и это ослабляет детей. Это старая истина. Мои дети здоровы именно потому, что я зачинал их путь иначе. Да и, пичкая солдат "волчьей отравой", ты травишь их тела и души, что добавляет своего.

— Это был единственный способ сделать их сильнее!..

— ...но только на краткое время. Я знаю, зачем был придуман этот дурман — преподобный Парацельс рассказывал Юри, когда обучал его. Благодаря этому питью твои монахи выигрывали самые страшные битвы, но ты, похоже, забыл, что делают с солдатами слишком большие и частые порции этой дряни. Вывести её потом непросто, как и излечить последствия. Юри сумел меня подлечить, но я и сейчас чувствую, что не совсем здоров.

— Да, ты почти стал прежним... — Октус прищурился. — Пытаешься воссоздать привычный комфорт хотя бы для себя... Похвально, но солдаты возмущаются. Им это недоступно.

— А кто в этом виноват? Ты. Ты позволил им превратить замок в хлев и разорить прилегающие земли. Они, как дикие звери, начали забывать, что это такое — быть людьми. Это основы, которые ты разрушаешь уже почти двадцать лет, и плоды твоих трудов дают о себе знать. И что ты собираешься делать дальше? Тебе всё труднее контролировать эту свору, еды всё меньше, и очень скоро они взбунтуются. Что ты тогда будешь делать?

— А ваши не бунтуют? У вас тоже не слишком большие урожаи.

— Мы выживаем, как можем, стараемся поддерживать порядок, опираясь на мудрость предков. Ты сочиняешь сказки и оправдания, но долго они работать не будут. Ты потерпишь крах, и очень скоро. Даже если твои солдаты захватят Аврорий, они точно так же разрушат там всё, как почти разрушили здесь. Они пользуются тем, как мы переоборудовали замок, не понимая, как всё это было сделано. Если что-то сломается — они не смогут починить. Наши мастера и учёные, которых берегут, изобретают новые способы и техники, которые помогли бы нам пережить Великий Холод, и ради этого мы урезаем пайки. Да, нас тоже не так много, наши границы атакуют такие же оголодавшие и озверевшие, как и твои солдаты, но у нас будет шанс размножиться, когда кончится Великий Холод. Мы сохраняем чистую кровь и чистые души, которые потом станут основой для строительства нового мира. Когда нас станет больше, мы отвоюем земли предков, на которых сгинете вы. Может, нам и придётся уйти дальше, но мы вернёмся. Часть Верных уже ушла на юг. Вестей нет, но мы верим, что однажды разыщем своих братьев. Деймос может резвиться, как ему заблагорассудится, но он лишь делает то, что ему дозволяет Светлейший, чтобы сделать нас сильнее.

Октус медленно выпрямился. Он не сводил глаз с Пилата.

— Ты так и не покорился...

— Мне некуда возвращаться, ты же знаешь, но это не означает, что я забыл всё, чему меня учили родители. Даже если меня казнят за предательство и нарушение Закона, я готов пасть на дно Чистилища или даже Ада Деймоса — я заслужил это. Но у меня всё же есть шанс когда-нибудь взойти под своды Мирового Дома — я верен основам. У тебя такого шанса не будет. Ни Авалон ни Асмос тебя не пропустят через Врата, и ты станешь очередным демоном Деймоса, которого когда-нибудь одолеет чистая душа. И ты уйдёшь в ничто.

По глазам Октуса Пилат понял, что предатель и отступник уже гадает, что с ним делать. Пилат не раз позволял себе резкие высказывания наперерез новому повелителю, и всё же прежде ему это сходило с рук. Теперь, когда Октус начал осознавать, что натворил, он будет предпринимать всё более решительные шаги, чтобы спасти своё положение. И впереди будут ещё более жаркие бои.

— Как только твой сын от Юри родится — начинай готовиться к отъезду.

— И когда я отбываю?

— Узнаешь потом. Ступай.

Гробовое зловещее молчание проводило Пилата до самых дверей. Значит, времени остаётся совсем мало.

Галлей осторожно окликнул Пилата, и альфа обернулся. Галлей выглядывал из-за угла, и он был чем-то сильно напуган. В последнее время он не слишком-то блистал успехами и постепенно опускался всё ниже и ниже в здешней иерархии. Галлею даже перестали выдавать пиво и мясо, и "волчонок" то и дело голодал. Он пытался безуспешно охотиться, клянчил какие-то куски у омег, даже копался в отбросах, после чего подолгу лежал в ближайшем хлеву с дикой болью в животе. От прежнего самодовольства ничего не осталось, и Пилат начал обдумывать, как воспользоваться случаем и привлечь мальчишку на свою сторону. Всё же Галлей не казался совсем безнадёжным — это подтверждали все замковые омеги.

— Чего тебе?

— Господин... возьмите меня под своё покровительство, — прошептал "волчонок", выходя из-за угла и склоняясь в низком поклоне.

— Ты хочешь под моё начало?

— Да, господин. Я стану вашим верным рабом, исполню любой приказ... только заберите меня к себе.

Галлей дрожал, как в лихорадке. Пилат вгляделся в него, принюхался и ужаснулся.

— Тебя... Но ты же...

— Да, — багровея и сжимаясь от стыда, кивнул юноша. — Меня только что низвели до катамита. Им уже всё равно, на ком доказывать свою силу. После того, как сгинул Катиэль... — Галлей рухнул на колени и пополз к Пилату. — Господин... помогите мне... Я не хочу, чтобы снова... Мне так больно...

— Встань. — Пилат рывком поставил его на ноги и заставил выпрямиться. — Не пристало потомку Адама в ногах валяться. Голову выше. Да, тебя унизили, но это не значит, что ты слаб. Докажи свою силу — переживи это и иди дальше с высоко поднятой головой.

— И вы... возьмёте меня к себе? — Галлей утёрся грязным рукавом.

— Возьму. Но сперва надо кое-что сделать. Ты готов показать свою отвагу и рискнуть?

— Да, господин. — Юноша преданно вскинулся.

— Тогда ты сейчас пойдёшь к моему брату и позволишь ему оказать тебе помощь.

— Но ведь... — Галлей резко побледнел, и на его лбу выступила испарина. — Если омеги узнают...

— Это и будет твоим первым испытанием. Справишься, сможешь взглянуть им в глаза — сможешь справиться и со всем остальным. Чем больше думаешь о позоре, тем сильнее он тебя терзает. — Пилат глубоко вдохнул и резко выдохнул. — Поверь, я знаю.

Увидев оборванного дрожащего Галлея, омеги испуганно отпрянули, и только Постром и Юри не сбежали. Катиэль тоже застыл рядом с просторной колыбелькой, которую сам сделал — он помогал ухаживать за малышами, и ему это очень понравилось. Увидев "мёртвого" сородича, Галлей едва не закричал, но Пилат успел зажать ему рот.

— Не ори! Да, это Катиэль. Он жив — мы успели его спасти. И если ты расскажешь о нём хоть одной живой душе — клянусь, я тут же тебя убью.

Галлей судорожно закивал, и Пилат отпустил его. Юри поднялся с постели и медленно приблизился, принюхиваясь и вглядываясь в гостя. Галлей, сгорая от стыда, опустил глаза в пол и очень удивился, когда Юри погладил его по вздрагивающим плечам.

— Здравствуй.

— Господин...

— Всё хорошо. Ты голоден? У нас от обеда кое-что осталось. Только сначала тебе нужно будет помыться.

Галлей кое-как поднял глаза и увидел обращённую к нему улыбку. Юри улыбался тепло и приветливо. Как будто давно знал его и ждал.

— Я... да...

— Вот и хорошо. Пилат, проводи его в нашу купальню, пожалуйста — котёл с горячей водой ещё не остыл. А мы пока приготовим гостю чистую одежду.

— Возьми что-нибудь из моей. Потом подошьёте. Идём, Галлей.

Пилат сам помогал юноше мыться в просторной комнате с большим очагом, на котором грели воду, и "волчонок" едва не заснул в деревянном чане, разомлев от тепла. Пилат сокрушённо оглядел его торчащие рёбра, впалый живот, острые колени и локти, испещрённую шрамами кожу и покачал головой.

— Ну и довели тебя... Ничего, подкормим. Будешь моим оруженосцем, я выхлопочу тебе достойный паёк, но если ты меня подведёшь...

— Я не подведу. Обещаю.

Потом Галлея накормили, и юноша едва не расплакался, увидев сочувствие на лицах омег. Он не сразу, но смог взглянуть им в глаза и даже кое-как выдавил из себя извинения... и был прощён. Чудеса! Спать его уложили на полу рядом с камином, предупредив, что детей беспокоить нельзя.

Ночью Галлей проснулся от тихого шороха рядом с собой, открыл глаза и увидел, что над ним склонился Катиэль. Глаза "волчонка" тускло светились в темноте, и смотреть в эти глаза было невыносимо тяжело. Как и видеть в полумраке, едва разгоняемом одной-единственной лампой, его осунувшееся острое лицо с запавшими глазами. Галлей отвернулся — чувство вины вспыхнуло с неимоверной силой. Он помнил всё, что творил с парнем, а оказавшись на его месте, осознал, что не так уж и сильно от него отличается. Как и от замковых омег, постоянно страдающих от домогательств чужаков.

— Ты...

— Они... и тебя тоже?

Галлей потянул на себя покрывало. От одного воспоминания охватывала противная и недостойная альфы дрожь.

— И что? Смеяться будешь?

— Нет. Господин Пилат взял тебя под своё покровительство, и я не посмею ослушаться того, кто не позволил мне уйти в чертоги Мирового Дома раньше времени.

— Ты... так ему предан? Почему?

— Потому что я Верный. Мы боремся вместе, а господин Пилат — наш вожак. Он хороший человек. Он спас меня, не отвернулся после такого позора, защищает. Я исполню любой его приказ.

— Верный? — Галлей замер. — Так вы?..

— Мы сторонники истинной веры и прежнего порядка. Только так мы переживём Великий Холод, а то, что творят Данелии — это мерзость, которая скоро начнёт убивать их самих изнутри.

— Да... мерзость, — чуть слышно ответил Галлей и сел. — Они говорят, что право на жизнь надо заслужить, и мы стараемся.

— А у нас каждая жизнь ценна, но не каждую получается спасти. — Катиэль помолчал и снова испытующе воззрился на сородича. — Наши омеги говорят, что ты хорошо пахнешь, хоть и вёл себя отвратительно. Значит, ты не совсем безнадёжный. Почему ты вообще служить пошёл?

— Чтобы не подохнуть с голоду. Когда я начал созревать, есть стало хотеться ещё больше... и не только...

— Понятно, — вздохнул Катиэль. — Они и тут начинают обманывать и ломать. Ладно.

Катиэль поднялся и собирался уже пойти в свой угол.

— Катиэль... — Галлей вцепился в тонкое запястье юноши и почувствовал, как тот дёрнулся. Стало стыдно, и отпустил. — Прости...

— За что именно ты просишь прощения? За то, что сейчас дотронулся до меня? Или за то, что было раньше?

— За всё. Я... я всё понял.

— Понял? Действительно понял? — Катиэль обернулся.

— Да.

Катиэль долго смотрел на него, и на его лице не было насмешки. Вот он мягко улыбнулся, и от этой улыбки внутри Галлея встрепенулось — эта улыбка была похожа на улыбку его оми, который всячески старался его подкормить, когда начался голод. Потом оми исчез. Это было очень давно, большая часть воспоминаний стёрлась из памяти, но сейчас внезапно вспомнился тихий голос омеги, напевающий что-то, его тёплые заботливые руки, и по лицу Галлея снова покатились слёзы. Катиэль замер, а потом поставил лампу на пол и осторожно обнял его.

— Ты плачешь. Значит, свет в твоей душе ещё есть.

— Прости меня...

— Уже простил.

— Правда? — Галлей вцепился в его рубаху и просительно уставился.

— Правда. Я знаю, почему ты был таким — господин Юри объяснил, пока ты мылся. Если ты не будешь снова пить эту дрянь, то выздоровеешь.

— Но я же стану слабым... — попытался возразить Галлей.

— "Волчья отрава" даёт силу только на время, а потом отбирает ещё больше. И медленно начинает убивать.

— Волчья отрава? А у нас это снадобье называют эликсиром Адама, — растерялся Галлей.

— Очередная ложь, — покачал головой Катиэль, снова садясь рядом с сородичем. — Им нужны земли, чтобы кормиться, им нужны воины, чтобы отбирать эти земли, им нужны люди, чтобы работали, но еды становится мало, а сил надо больше. Вот они и заставляют вас принимать эту дрянь, чтобы воины были злее, а рабы терпели угнетение ради куска хлеба.

Галлей поник. Катиэль говорил правду — Галлей постоянно видел это вокруг себя.

— Неужели с этим ничего нельзя сделать?

— Можно. На землях Верных тоже трудно, но повелитель Амелиус и Совет Архонтов поддерживают строгий порядок. Еду получают все, но её потом надо отработать. Так, как можешь и умеешь. Добавку получают те, кто представляет особенную ценность или может придумать что-то полезное. Раненых и больных тоже кормят получше, беременные и кормящие не испытывают особого недостатка в пище... У нас всё чётко расписано и рассчитано от урожая до урожая. Чтобы мы сохранили здоровье, которое потом даст нам настоящую силу, когда вернутся времена изобилия.

— А что такое "настоящая сила"? — заинтересовался Галлей. — Расскажи, пожалуйста.

Катиэль улыбнулся снова. Галлей буквально тонул в этой улыбке. Всё-таки Катиэль очень красив. Почему он родился таким?

— Хочешь начать учиться?

— А... можно?

— Учиться можно всем и всегда. А если ты докажешь свою верность господину Пилату, то мы заберём тебя с собой, когда... — Катиэль перестал улыбаться и резко прикрыл рот, поняв, что сказал лишнего.

И всё же Галлей понял, что именно осталось невысказанным.

— Вы собираетесь уходить отсюда?

— Да, — чуть слышно ответил искалеченный "волчонок". — Как только подготовимся, и господин Пилат подаст условный знак, Верные покинут Ранарон и его окрестности.

— И вам не жалко будет покидать родные места?

— Жалко, конечно... — Голос Катиэля совсем сел — до едва слышного шёпота. — но сюда ещё можно будет вернуться. Было бы кому возвращаться. Быть может, мы когда-нибудь сюда всё же вернёмся.

Пилат смотрел на Артура долго. Новорожденный "волчонок" спал на руках своего оми почти беззвучно. Галлей, официально назначенный оруженосцем, тоже стоял рядом, радуясь за господина. Он уже активно учился мудрости Верных, а ещё использовал каждую свободную минутку, чтобы повидать Катиэля, которого эти визиты подбадривали. Юноши очень сдружились. Галлей начал потихоньку отъедаться и снова и снова восхищался добротой и благородством своего хозяина, который заботился о них, не жалея себя. Постром рассказывал, что таков путь дома Амелиусов... Про пиво с "волчьей отравой" и то, чему его учили в Викторане, Галлей теперь вспоминал с ужасом и отвращением.

— Как тебе наш малыш? — тихо спросил Юри, не сводя глаз с сына. — Как думаешь, Септимус примет его?

— Не знаю. Надеюсь... но доверить Артура я смогу только ему.

Юри слабо улыбнулся и взглянул на брата.

— Ты всё чаще называешь Артура по имени. Это хорошо.

— Это не искупит моего греха.

— Поверь, всё правильно.

— Нам могут и не поверить.

— Преподобный Парацельс поверит. Он сам учил меня. И он умеет распознавать ложь и заблуждения. К нему всегда прислушиваются.

Пилат подумал и обнял брата. Впервые за последние две луны.

— Ты понимаешь, что как только мы попадём в Аврорий, то уже никогда больше не увидимся?

— Понимаю. — Юри прислонился к брату, не прекращая любоваться сыном. — После того, что мы сделали... Совет не позволит, чтобы это повторилось.

— Я буду скучать по тебе.

— Я тоже. И мне было очень хорошо с тобой. Ты самый лучший брат на свете. Когда я выйду замуж за Септимуса, я буду готов к супружеской жизни. Ты подготовил меня к ней...

Деликатный кашель прервал их беседу. Катиэль, краснея, подошёл ближе.

— Господин Пилат... господин Юри... вы позволите мне помогать заботиться о вашем сыне, когда мы придём в Аврорий?

— Конечно, — кивнул Пилат. — Тебе так этого хочется?

— Я хочу хоть что-то сделать для вас. В ответ на вашу заботу. — И Катиэль лучезарно улыбнулся.

Юноша медленно шёл на поправку душевно и телесно, хоть периодически и просыпался от ночных кошмаров. Галлей успевал подбежать к нему раньше всех и успокоить, пока не проснулись остальные, и в его обществе Катиэлю становилось легче. Юри говорил, что душа несчастного пытается изгнать плохие воспоминания. Пока его удавалось прятать, Галлей тоже не выдал, и это стало новым шагом к их обоюдному спасению. Посвящённый в план побега "волчонок" решительно заявил, что сам украдёт столько еды, сколько получится. И пусть потом его высекут или снова опозорят, но это станет неизбежной платой за помощь во имя спасения Верных! Решено было, что, когда остатки провизии соберут по деревням, Галлей и Катиэль перетащат их в потайной ход, спрячутся неподалёку — в той самой землянке — и будут всех ждать. Зима стала особенно лютой, и был риск, что юные альфы попадутся дозорным или охотникам, если невовремя разведут огонь, но Галлей пообещал, что они будут осторожны.

— Ну, получилось?

— Кажется, да. Я и Гордий спрятали в том месте запас вяленого мяса.

— И казначей не заметил, что целый мешок пропал? — удивился Катиэль, растирая спину друга мочалом. Они были в купальне одни.

— Так воруем не только мы. Солдатня уже ропщет — зима наступила, голодно, а им пайку урезают — готовятся к новому походу. Кошек ловят... бедный Звонок... собак тайком пускают под нож, чтобы было что бросить в котёл... — Галлей кое-что вспомнил и широко ухмыльнулся. — И пса Октуса тоже сожрали! Ох, он и обыскался!.. — Улыбка юноши померкла, и он вздохнул. — Только теперь без кошек крысы расплодятся. Не нашли бы и наши запасы! Трое из отряда Грюма вломились на склад и утащили четыре мешка, под шумок и я прихватил. Маловато, конечно...

— Так или иначе придётся экономить — людей уходит много.

— Зато грибов запасли много. Господин Юри говорит, что грибы — это лесное мясо, что они полезные. Может, они и не похожи на мясо и не такие вкусные, но есть можно.

— А я люблю грибы. Мой оми очень вкусно готовил их. Особенно белые и лисички. Если правильно их поджарить, то получится объедение — язык проглотишь. Я скоро научусь их готовить.

— А... там грибы тоже готовят?

— Да. А ещё разводят специально.

— Как это?

— Повелитель Амелиус не просто так спасает умных и мастеровых. Там теперь редко бывает настоящий голод именно потому, что наши люди постоянно что-то придумывают, чтобы вырастить побольше еды.

— А ты это видел?

— Нет, Постром рассказывал. Он ведь вместе с господами приехал... Он рассказывает, что овощи выращивают в больших домах, которые специально обогреваются — называются "теплицы". И если правильно всё делать, то урожай можно снимать круглый год. В полях тоже что-то используют помимо канав, чтобы отводить лишнюю воду.

— Да, я слышал, как мои бывшие говорили между собой, что у вас много еды.

— Кое-как хватает, а те края, где еды мало, получают помощь, — пожал плечами Катиэль. — Наши повелители очень умные. Они знают, что только сообща мы переживём эту напасть. С силой Адама мы работаем, разум Рослина создаёт полезные вещи, милосердие Иво спасает больных и поддерживает в трудную минуту, а чистая кровь сохраняет наше здоровье, чтобы передать его детям. Да, у нас тоже бывают голодные периоды, вспыхивают болезни, наши воины гибнут, защищая границы, но мы всё же живём и радуемся жизни. Когда мастера, спасённые из приграничных городов, приехали сюда вместе со своими семьями, они и здесь кое-что построили, чтобы помочь нам выращивать больше еды. Они учили нас, как правильно со всем этим обращаться, и получился приличный урожай. Мы так радовались... — Катиэль перестал улыбаться. — А потом пришли вы и разрушили почти всё.

Галлей вспомнил, как его бывшие товарищи, напав на окрестности, в ярости боя крушили всё, что только попадалось под руку. Сам "волчонок" мельком замечал диковинные приспособления, которых нигде прежде не видел. Значит, это всё были очень нужные вещи. Что-то местные потом смогли починить, да и сам замок был оборудован очень ловко и остроумно. Узнав, как именно устроена система отопления и подача воды по всему замку, Галлей поразился. Даже отведение отходов было продумано, чтобы не загрязнять замок и не вызывать болезней! А пришельцы, не зная всего этого, загадили всё, что можно. Только теперь, да и то по прямому приказу Октуса, они начали пользоваться кое-какими удобствами, и замок худо-бедно привели в порядок. Покои Пилата и его мужей всё же были самыми чистыми, и Галлей радовался, что ему теперь не надо жить в общей комнате с солдатами, как раньше. Может, детский плач, когда малыши хотели есть или их нужно было купать и переодевать, и будил среди ночи, но это совсем не раздражало. Не то, что храп и вонь солдатни и давление силы Адама, которую чужаки не сдерживали даже во сне.

Галлей уже спал не на полу, а на отдельном топчане, который смастерил Катиэль из того, что выстрогал Гордий в деревне по описанию Пилата. Катиэль потом всё это доделывал сам. Видя, как ловко и умело работает друг, Галлей невольно восхитился его талантом. Постель получилась такая удобная, что хотелось привести сюда кого-нибудь из замковых омег и... Галлей пока не решался удовлетворять эту свою потребность, чувствуя себя виноватым, хотя омеги, видя, как он изменился, и предлагали свою помощь. Галлей, вспоминая, каким грубым был прежде, не знал, как поступать теперь, и только поэтому отказывался.

— Кстати, Постром говорит, ты всё ещё сторонишься наших омег? Почему? Они были бы рады помочь тебе.

— Я... боюсь, — признался Галлей, поворачиваясь к другу лицом. Катиэль уже разбавлял горячую воду, чтобы смыть мыльную пену. Мыло, которое варили до прихода захватчиков, было таким ароматным! Просто чудо, что всё не увезли в Викторан! Галлей быстро полюбил мыться с этим мылом — изрядное его количество досталось только Октусу и семье Пилата, остальные довольствовались самым простым, которое было не самым ароматным. — Они такие хорошие... Я боюсь, что снова сорвусь и сделаю им больно. Я же ещё не полностью излечился от "волчьей отравы".

— А ты... попробуй сначала на мне. — Катиэль замер с ковшом в руках.

Галлей оторопел.

— На тебе? Ты что?!

— А что такого? Я же похож на омегу.

— Но ты же не катамит! Это противоестественно!..

— Что-то раньше тебе это не мешало, — огрызнулся Катиэль и отвернулся.

Галлей выскочил из чана и подошёл к другу, не замечая, как с него стекает на пол вода.

— Так ведь раньше я был не в себе... и я был пьян... а тебя одевали, как омегу, заставляли носить все эти побрякушки... — Галлей виновато смотрел на проколы в ушах Катиэля, которые всё ещё были хорошо видны. — Потом и вовсе начали гонять от омег, сказали, что есть ты...

— И что? — Голос Катиэля задрожал. — Значит, теперь я не могу помочь тебе? Всё равно я уже почти бесполезен. Какая разница?

— Большая. Я не хочу возвращаться обратно.

— Так ведь я всего лишь помогу тебе. — Катиэль обернулся, и Галлей увидел в его глазах слёзы. — А ты... поможешь мне.

— Как? — растерялся оруженосец.

— Господин Пилат помогает нашим омегам, смягчая боль, пережитую от чужаков. И наши держатся, зная, что есть не только боль и жестокость. Что, если... это поможет и мне? Я не могу просить об этом господина Пилата — ему и так тяжело от того, что он зачал ребёнка своему брату. Я могу просить только тебя.

— Но ведь... — Галлей густо покраснел, вспомнив, что с Катиэлем и впрямь было не хуже, чем с омегами, только...

— Я не знаю... может, я совсем болен... но мне это нужно. Я не знаю, как объяснить.

— А что говорит господин Юри?

— Что это последствие надругательства. Что со временем это может прекратиться. Такие, как я, называются ложными катамитами. — Катиэль отвёл глаза. Он тоже краснел. — Я, когда моюсь один, или ночью, когда все спят... помогаю себе пальцами... и мне хочется. А когда ты приходишь навестить меня, мне становится спокойнее. И мне хочется уединиться с тобой. Иногда мне даже кажется, что я чувствую твой особенный запах, и я начинаю хотеть тебя. И не только твой. Знаю, это плохо. Очень плохо. Но мне это нужно. И я прошу тебя — помоги мне пережить это, пока мы не прибудем в Аврорий, а там преподобный Парацельс, может быть, найдёт способ меня вылечить.

— Но ведь...

— А никто не узнает, если тихонько. И я научу тебя, как быть ласковым. Я слышал... и это действительно помогает. — Катиэль снова просительно заглянул другу в глаза. — Пожалуйста, помоги мне.

— С...сей...час?

— Нет, конечно. Ночью, когда все уснут. Я буду ждать тебя здесь. Только не спеши. Мне всё ещё страшно. И я не хочу, чтобы мне снова было больно.

Постром и остальные мужья Пилата заранее собрали всё необходимое, чтобы позаботиться о малышах в пути. Они пустили на тёплые покрывала и пелёнки всё, что смогли найти. Юри старательно упаковал свои лекарства. Галлей и Катиэль уже ждали в условленном месте — побег Галлея с новыми запасами вяленого мяса, с трудом добытого в очередном походе, вызвал немало шума, после чего по замку поползли слухи о призраке, над которыми посмеялся даже Пилат. Для пущего эффекта Катиэль даже обсыпался мукой, украденной Постромом с кухни, и подмазал веки и рот кровью свежевыпотрошенного ягнёнка. Самым сложным было поймать подходящий день. Октус явно что-то подозревал и то и дело вызывал Пилата к себе, якобы обсудить будущие походы, но на деле пытался привлечь на свою сторону по-настоящему — Пилат так и не признал его своим повелителем. Старик всё больше терял авторитет среди своих воинов, старался окружить себя наиболее преданными и разумными людьми, поскольку в замке зрел заговор, о чём Пилат знал точно. Балтус, Антоний и Грюм всё сильнее выражали всеобщее недовольство — Данелий не выполнил часть своих обещаний. Вместо обещанных богатых трофеев его ветераны получили лишь поощрение в виде собственных мужей, которые быстро им надоели, да и детей от них не дождались — два младенца были скинуты, третий родился мёртвым. Солдатня уже откровенно роптала — среди сановников и посланцев Данелиев, что время от времени приезжали в Ранарон, было немало бывших солдат и офицеров, что смогли пробиться гораздо выше, хотя начинали службу все одновременно. Те были одеты богаче, имели самых лучших коней и оружие, им уступали самые лучшие апартаменты, отдавали самую лучшую еду и омег. Бывшие сослуживцы откровенно презирали старых знакомых и позволяли себе бросать в их сторону самые колкие высказывания. От бунта свору удерживал только слабый отголосок авторитета Октуса, приведшего их сюда, но если упадёт хотя бы одна искра... И Пилат решил этим воспользоваться.

В ночь, когда должен был состояться побег, бушевавшая несколько дней подряд метель улеглась, что Пилат расценил как добрый знак. Оставалось только правильно распорядиться этим подарком Зевса.

Наступил решающий день. Все посвящённые терпеливо дожидались условного сигнала.

— Метель улеглась, — сообщил Галлей, сбрасывая с себя меховой плащ, который Катиэль тут же начал отряхивать от налипшего снега. — Господин Пилат скоро подаст условный сигнал. Готовимся к приходу наших.

— Хорошо, — кивнул Катиэль, вешая плащ на крючок, вбитый в стену. — Ты сильно замёрз?

Галлей невольно втянул живот, услышав намекающие нотки. Потом понял, что Катиэль ещё и основательно растопил печку в их убежище. Похоже, что у него снова приступ.

— Ты хочешь...

— Да. И сегодня я хочу... до конца. Скоро мы придём в Аврорий, а там другой возможности не будет. Как и в дороге, скорее всего.

Галлей растерялся, замерев посреди просторной комнатки с довольно низким потолком. Эта землянка оказалась очень удобной, и двум "волчатам" было здесь уютно. Тем более, что Катиэль, поднаторевший в домашнем хозяйстве, окружил своего друга и любовника отменной заботой. Каждый раз, как Галлей возвращался и отогревался у очага, Катиэль садился рядом с ним, терпеливо дожидался, когда друг поест, после чего начинался новый круг "лечения". Галлей уже усвоил науку любви Верных и даже испробовал её на двух омегах из замка, получив в ответ такую же ласку и тепло. Однако он теперь думал не только о том, чтобы поддержать новых друзей. Будучи с этими омегами, он то и дело вспоминал тёплые ласковые руки и губы Катиэля, который уже довольно быстро расслаблялся в его объятиях, переставал дрожать и тянулся навстречу. На какое-то время Галлей даже забывал об увечье Катиэля, вспоминая о нём уже после, когда разглядывал распростёртое рядом с ним худое гибкое тело со следами прежней голодовки. Привыкнуть видеть, что беднягу самым диким образом оскопили, было непросто. Как только раньше не обращал внимания? И теперь, время от времени поглядывая на низ живота Катиэля, Галлей внутренне сжимался, видя жалкие остатки того, что было присуще всем им. Чувство вины в эти моменты было сильно как никогда. Хотелось как-то искупить свою вину, и Галлей старался вовсю, чувствуя, как всё больше привязывается к другу. Оба они остались сиротами, жизнь обоих была сломана, они часто рассказывали о себе друг другу, в том числе и то, о чём молчали перед другими. С каждым днём их взаимная сердечная привязанность только крепла. Галлей понимал, что жить как обычный альфа Катиэль уже никогда не будет. Его увечье стало его проклятием. Может, жить и работать он и сможет, но оставить после себя потомство — нет. Он уже никогда не сможет испытать наслаждения в объятиях какого-нибудь омеги — при том, что опыт у него был — а его принадлежность к потомкам Адама вряд ли позволит им и дальше быть вместе. Может, ложные катамиты и не осуждались Верными, но чувствовать себя ущербным Катиэль не хотел и говорить о возможном будущем не любил. Скорее всего, Катиэля ждала жизнь в одиночестве, пусть и осветлённая друзьями и покровительством дома Амелиусов. А если вдруг снова случится неурожай, то — и Катиэль об этом говорил — юный альфа собирался взойти на жертвенник ради других. От одной только мысли, что Катиэль просто исчезнет из его жизни, Галлея пробирал дикий страх. Он забывал в этот миг про запретность отношений, которые так прочно связали их друг с другом. Если бы только было можно сохранить это всё!

— Катиэль...

— Пожалуйста... возьми моё тело. Сейчас, пока ещё можно.

— Но ведь у тебя нет смазки...

Катиэль загадочно улыбнулся, порылся рядом с печью и достал небольшую склянку, наполненную чем-то густым.

— Это масло. Я отлил немножко для такого случая. И я чувствую, что уже готов снова принять тебя. Только... — Катиэль поёжился. — сделай это... без узла.

Галлей сглотнул, вспомнив, что именно узлом Катиэля несколько раз серьёзно рвали. Всё-таки альфы не предназначены для этого.

— Хорошо.

Катиэль отошёл к топчану и начал неторопливо снимать с себя одежду. Галлей невольно залюбовался им — Катиэль почти полностью оправился после всех мучений, а от взгляда, который он бросал на своего любовника, бросало в жар и дрожь. Дрожь предвкушения, так непохожая на грубую животную страсть, которая раньше туманила голову, всё больше овладевала Галлеем.

Как и всегда, началом стал долгий поцелуй. Порой язык Галлея натыкался на кончики клыков любовника, но это уже не настораживало и не останавливало. Катиэль начал ловко и быстро его раздевать. Ещё немного — и они уже возлегли рядом, сплетаясь в жарких объятиях. Это было очень хорошо!

Улучив момент, Катиэль потянулся за склянкой с маслом и протянул Галлею. Он уже тоже дрожал и тихо постанывал, ожидая момента единения. Юный альфа, отчаянно волнуясь, вылил немного масла себе на ладонь и начал готовить Катиэля. Он сдерживал сильнейшее желание взять его прямо так.

— Как ты хочешь? — шепнул Галлей ему на ухо.

Катиэль шустро перевернулся на спину и раздвинул ноги в беззастенчивом приглашении, подтянув колени к груди.

— Хочу смотреть тебе в глаза.

— Хорошо.

Осторожность оказалась даже слегка излишней — Катиэль лишь чуть вздрогнул, когда почувствовал, как его заполняет. Он только крепче вцепился в одеяло. Галлей на миг замер, не веря своим глазам и ощущением — всего в два толчка Катиэль впустил его до самого разбухающего узла.

— Как... ты? — выдохнул он, нависая над другом и упираясь в постель обеими руками.

— Всё хорошо, — улыбнулся Катиэль, обхватывая его шею. — Как по маслу.

И они невольно рассмеялись. Катиэль льнул всё плотнее и уже нетерпеливо ёрзал. Галлей начал неторопливо двигаться в нём. Боги, предки и Светлейший! Почти никакой разницы...

— Да... ещё... ещё...

Галлей снова забыл обо всём. В пылающей от страсти голове промелькнула мысль, что было бы просто замечательно, если бы они так и остались вместе.

— ...Только без узла! Без узла! — жарко прошелестело над ухом, и Галлей решительно обхватил свой узел ладонью, не давая себе прорваться дальше. Ведь Катиэлю будет больно! Сам Катиэль уже отчётливо стонал. Совсем как омега... и это раззадоривало ещё больше.

Они оба тяжело дышали, а Галлей не мог поверить в то, что почувствовал, когда извергся в тело друга.

— Ты... тоже?..

— Не знаю. — Катиэль прижался к нему, обхватив рукой. — Но я что-то почувствовал, и это было... прекрасно.

— Тебе понравилось? — обрадовался Галлей.

Катиэль поднапрягся и сел, с грустью глядя на любовника. Его отросшие почти до пояса волосы свесились на лицо.

— Да. Мне было так хорошо, что я был бы счастлив повторить снова и снова.

— Но... как?

— Не знаю. Может, преподобный Парацельс знает?

Вдруг Галлей кое-что вспомнил и тоже сел.

— А ты попроси Совет объявить тебя омегой! Вдруг это всё-таки позволит нам быть вместе?

— Что? — нахмурился Катиэль, поправляя растрёпанные волосы. — Ты о чём?

— Я слышал, что у вас используют такой вид казни — лишают звания альфы или беты и присваивают звание омеги.

— Нет у нас такой казни! — возмутился Катиэль. — Кто тебе это сказал?

— Наставники в Викторане... — Галлей понял, что и это, скорее всего, тоже ложь.

— У нас нет такой казни, — продолжал возмущаться Катиэль. — Тебя опять, наверно, обманули.

— Тогда откуда они это взяли? Ведь со времени обрушения Великого Холода не так много времени прошло. Совет ещё помнит старые законы?

— Конечно.

— Вот и спросим. И если такой закон был, то можно попросить применить его на тебе, и мы сможем и дальше быть вместе.

— Ты... хотел бы быть... со мной... всегда? — резко побледнел Катиэль, что в свете пылающего очага было хорошо видно.

— Да. — Галлей нежно обнял друга. — Ты же самый близкий мне в этом мире человек. Я бы не хотел расстаться с тобой.

— Но если тебя признают Верным, то ты обязан будешь жениться, чтобы семя твоё не пропало. — Катиэль вцепился в него тоже. Он снова начал дрожать, но уже из-за подступающих к горлу рыданий. — Каждый Верный — это приток свежей крови, наше спасение.

— И я женюсь. У меня будут дети, но я хочу, чтобы и ты был рядом. Я не могу бросить тебя одного. И потерять не хочу. Не хочу, чтобы ты всходил на жертвенник. Я хочу быть с тобой. Я... люблю тебя. Знаю, это неправильно, но я люблю тебя. И я буду заботиться о тебе и защищать, если преподобный не исцелит твою душу.

Катиэль всхлипнул и прижался к нему ещё крепче.

— А Октус снова приволок что-то для своих покоев, — проворчал Антоний. — Видали, какой ящик привезли из Викторана? Небось трофей...

— А накой вам что-то привозить? — хмыкнул Пилат, поигрывая своим кинжалом, которым только что разрубил на лету внушительную кость на зависть новобранцам. Кинжал был заточен на славу, да и ковали его лучшие кузнецы Амелиусов. Даже захватчики быстро оценили работу подлинных мастеров, равных которым у них уже не осталось. — Вы ведь всего лишь свора на страже новой власти.

— Ты тоже, а живёшь как!.. — рыкнул Грюм.

— Я сам себе эту жизнь выстроил, а не отнимал всё подряд. Я дома и знаю, что почём. А вы чужаки и всегда ими будете.

— Слушай, ты!.. — начал закипать Грюм. Альфа привстал, и костяшки его пальцев заскрипели.

— А что я такого сказал? — лишь шевельнул бровью Пилат. — Только правду. Я собрал свои вещи и сам привёл в порядок комнату, в которой жил. Я поддерживаю в ней порядок, слежу за тем, чтобы мои омеги работали на совесть...

— У тебя целых пять мужей, а у нас только по одному!!!

— Аристократам всегда будет позволено больше, чем вам. Особенно сейчас. А то, что у меня пять мужей — это воля нашего... повелителя, — с оттенком насмешки добавил Пилат. — Если бы он не позволил — пса лысого я бы сейчас шиковал. Почему же он вам такие привилегии не даёт? Вы же кровь проливаете, воюете, а вам ничего сверх положенного не дают. Может, хватит терпеть? Вы же воины, а он всего лишь зажравшийся старикашка. И чего вы его слушаетесь? Если бы я мог — давно бы прибил его.

— А чего не прибьёшь?

— Не охота клыки марать о старого облезлого шакала. И меня пока всё устраивает. А вас?

И молодой альфа демонстративно покинул обеденный зал. Его сослуживцы переглянулись, и Балтус изо всех сил так ударил обоими кулаками по столу, что тот треснул.

— Самодовольный аристократишка!!! Да что он себе позволяет??? И сколько мы будем это всё терпеть???

— Только скажи — и мы сметём здесь всё, — тихо сказал Антоний. — Наши парни давно готовы.

— Тогда... сейчас.

Все, кто был в обеденном зале, тут же поднялись со своих мест.

— Быстрее! — Пилат пропустил своих спутников в потайной ход. — Юри, веди их, а я подам сигнал остальным. Будьте осторожны.

— Будем, — кивнул омега, прижимая к груди тихо хныкающего сына. — Ты только возвращайся.

— Вернусь. Обещаю. Вам всем.

В замке творился самый настоящий ад. Как и рассчитывал Пилат, Балтус поднял бунт. Последствия рассчитать нетрудно — как только Октус будет убит, а восставшие поймут, что остались без изрядной части местного населения — мужья бунтарей тоже решили бежать с Верными — они будут наводить порядок теми силами, что располагают. В итоге остаться решились ещё несколько — те, кому всё же жалко было оставлять родные места, где прошла их жизнь. Они решили умереть на родине, чтобы не обременять жителей Аврория и окрестных селений. Оставили шанс на выживание своим детям.

Провести всех Верных Путём Лазаря будет нетрудно, но запасы придётся растягивать до последнего. Верные собрали всё, что смогли, и Галлей перетаскал последний груз в тайное место буквально на днях. Когда Балтус поймёт, что у них почти ничего не осталось, он столкнётся с тем же, с чем в итоге не смог справиться Октус — взбунтуются те, кто пошёл за ним. Возможно, они попытаются перехватить и вернуть беглецов — замести следы не получится — но отец Пилата и строители предвидели и такой вариант. Вход придётся завалить — скрытые взрывные снаряды будут запущены движением рычагов трижды, и пусть пытаются разобрать завалы. Никаких сил не хватит. Вот что бывает, если пренебрегать теми, кого считаешь слабыми! Когда наступила Белая ночь, Адам и Рослин соединили силу и разум, чтобы выжить самим и спасти своего супруга Иво. Данелии пренебрегли разумом и сердцем во имя силы и тем самым нарушили триединство, установленное Светлейшим для людей. Эта их ошибка пойдёт дальше, впитанная разумом отчаявшихся. Одни будут просто драться за еду и удовлетворение других потребностей, кто-то будет оправдывать свои действия, использовав ересь Данелиев, а кто-то опомнится и примкнёт к Верным. Выживут не все, кто захочет придти в Аврорий, но вера и надежда помогут остальным. Только у Верных есть шанс пережить Великий Холод. Только у них... если только...

Это всё промелькнуло в голове Пилата за считанные секунды. Молодой альфа перебежками пробирался к центральной сторожевой башне, где уже ждала здоровенная охапка хвороста. Её нужно поджечь, и Верные покинут деревни. Сейчас практически все солдаты сражаются в замке, а тех, кто остался, убьют Верные, готовые вступить в бой. Хватятся их нескоро. За это время они должны достичь потайного входа, провести внутрь всех и обрушить вход... Нет, тебе не остановить! Один удар, один взмах кинжалом, и под ноги рухнуло тело, через которое Пилат переступил, как через обычный порог.

Вот и башня. Хворост на месте — лишь присыпан снегом. Пилат смахнул снег, достал огниво, трут и поджёг. Огонь разгорелся не сразу, а занявшись, вспыхнул ещё ярче — среди топлива было припрятано лампадное масло, захваченное и спрятанное альфой в последнем походе. Пилат постоял немного, вглядываясь во тьму ночи, и покинул башню. Он уже знал, что его сигнал замечен.

Выбраться из замка оказалось сложнее, чем пробраться в сторожевую башню. Пилату пришлось выдержать ещё несколько схваток с озверевшими солдатами — и с восставшими и с сохранившими верность Октусу, но он без колебаний убил их всех, пробиваясь на волю. Альфа едва чувствовал полученные в бою раны. Он даже не смотрел по сторонам, чтобы попрощаться с замком, в котором родились и выросли не только он и Юри с Постромом, но и его предки — это всё уже не имело значения. Значение имели только люди, которые ждали его. Которым он был нужен. А замок можно будет и вернуть... если он вообще устоит. А не выстоит — его отстроят заново.

Беженцев он догнал на указанной заранее дороге. Его моментально узнали.

— Господин... — метнулся к нему кузнец Гордий.

— Некогда, — оборвал его альфа. — Времени мало. Все разговоры — уже в подземном ходе. Вперёд.

До входа добрались, когда небо начало медленно светлеть, а ветер снова поднял тучи снега, переходя в новый буран. Пилат едва не сбился с пути, но тут увидел огонь и прибавил шагу, подбадривая идущих за ним. Впереди уже показалась старая часовня, на пороге которой их встречал Галлей с факелом.

— Господин! Как хорошо, что вы уже здесь! Остальные уже пришли, только вас и ждём!

— Мои добрались?

— Да. Вас ждут, беспокоятся.

Войдя, Пилат окинул долгим взглядом всех собравшихся. Первым увидел Юри, который бросился к нему навстречу, прижимая к себе сына.

— Пилат!!! Ты ранен...

— Я жив. Это главное. Как вы? Как остальные? Как добрались?

— Благополучно.

Постром тоже вышел встретить его, и Пилат невольно улыбнулся, увидев Сильфида, который проснулся и с любопытством оглядывался по сторонам. Альфа даже позволил себе приласкать Построма, который невольно порозовел. Следующими стали Фейвел, Рино и Карли. Полюбовавшись своими старшими детьми, Пилат протянул руку к Артуру, которого тут же протянул ему Юри. Пилат принял сына недрогнувшими руками, и никто не посмел прервать этот момент.

— Предстоит долгий путь, — заговорил альфа негромко, спокойно и веско. — Запасы весьма скромные, и их нужно растянуть до самого выхода. Не забывайте — среди нас дети и кормящие, а так же беременные. Им еду даём в первую очередь. Поддерживаем порядок, никакого лишнего шума. Когда придём в Аврорий, то сразу обильного пира не ждите — всё-таки зима, весной придётся как следует поработать, но зато там будет спокойно и мирно.

— Мы вернёмся сюда? — робко спросил один "волчонок".

— Надеюсь, но это будет нескоро. Знаю, это наш дом, однако оставить его придётся. Вернуться можно всегда — было бы кому возвращаться. Последняя перекличка и в путь, пока отступники не опомнились.

Кто и когда построил эти ходы, никто не знал и никаких записей не сохранилось. Пути Лазаря просто были. Они тянулись под землёй на огромные расстояния. Строители предыдущих поколений всего лишь следили за их сохранностью, укрепляя ступени, ведущие наверх, и коридоры, чтобы не обвалились стены и потолки. Здесь были источники воды и доступ для воздуха. С собой нужно было только взять провизию и топливо. Нести тоже было кому, и Пилат искренне порадовался задумке Светлейшего, создавшего альф, бет и омег по сути одинаковыми. Омеги, даже ослабленные продолжительными голодовками и вынесенными от вторженцев мучениями, остались стойкими и готовы были идти с грузом столько, сколько нужно. От тяжёлой ноши освободили только не совсем здоровых, беременных и тех, у кого были маленькие дети.

Пилат ходил вдоль длинной шеренги, помогал, отдавал приказы, следил за порядком. Он не позволял себе дать слабину. Он должен довести этих людей до Аврория, где они будут в безопасности. Где будут в безопасности его дети, которым ещё жить и жить. Пилат не позволял себе лишний раз задумываться о том, что будет ждать его, Юри и их ребёнка, когда Совет узнает, какой грех совершили сыновья Амелиуса. Может, они и примут во внимание обстоятельства, но тяжести совершённого это не отменит, как и спасённые жизни. Других его детей примут с гордостью и благодарностью, а вот Артур... Во время привалов Пилат наблюдал за братом, который очень трогательно заботился о сыне, и это зрелище было и приятным и тяжёлым одновременно. Для омеги потеря ребёнка, особенно первенца — одна из самых страшных вещей, какая только может случиться. Равное горе причиняет только гибель Истинного. Что будет с Юри, если Совет не поверит в пророчество и всё же решит убить ребёнка? Невинного ребёнка. И даже заступничество их оми и преподобного Парацельса, возможно, ничего не даст — Закон нарушен, и это есть факт. Скоро он узнает, что ждёт в конце пути.

Дорога, по внутренним ощущениям альфы, заняла дня четыре. За это время умер от ран альфа, который одолел трёх захватчиков сразу, открывая дорогу беженцам, и его тело, завёрнутое в плащ, погребли в одном из залов, где ночевали беглецы. Об остальных заботился Юри, прерываясь на то, чтобы накормить сына и немного поспать. Он был единственным лекарем и трудился, не щадя себя. За Артуром в это время присматривали Постром и Катиэль.

Вот показались знаки, которые говорили, что они достигли земель Верных. Скоро будет подъём наверх, а там их должны встретить патрули, которые и сопроводят беженцев в Аврорий.

— Отдохни. — Юри сел рядом с братом и протянул миску с жидкой похлёбкой. — Ты так скоро упадёшь.

— Потом отдохну. Как только доберёмся.

Пилат принял свою порцию и медленно начал есть. Аппетита не было, но съесть хоть что-то было необходимо. Голоса его подопечных, тихий плач детей, запахи... На последний ночлег расположились у большого подземного озера. Скоро будет выход.

— Как ты?

— Не знаю. А на что похоже?

— Как будто ты не ты, а ожившая статуя.

Пилат и сам чувствовал, как внутри всё словно отмирает. Он чудовищно устал за этот год. Теперь, когда он возвращался к родителям, он осознал, как долго их не видел. Снова груз совершённого начал придавливать его к земле, и вид спасённых людей и собственных детей ничуть не облегчил эту ношу. Юри, чувствуя всё это, осторожно прислонился к брату и погладил его плечо.

— Я уверен, что Совет примет нашего мальчика.

— Тебе снова был знак?

— Нет. Просто верю.

— И всё же нам могут и не поверить.

— Тогда мы выкупим жизнь Артура, и Совет не сможет не выполнить нашу последнюю волю.

— А как же Септимус?

— Если выбирать между ним и Артуром, то я выберу Артура. Я знаю, что должен сохранить жизнь нашему сыну любой ценой. Может, он и зачат в грехе, но он всё же появился на свет. Я хочу, чтобы он жил...

Вдруг откуда-то прилетел громкий вопль. Братья переглянулись и дружно поспешили на шум. В отдалённом закутке зала, в котором отряд беглецов остановился на ночлег, толпились практически все. Братья кое-как пробрались вперёд, и то, что они застали, повергло обоих в шок.

— Вы...

— Холодно. — Катиэль стыдливо потянул на себя плащ Галлея, под которым прятались они оба. Плащ был довольно большим, но Пилат всё же разглядел, что они полностью раздеты. Хоть и спрятались за внушительным выступом, однако их всё равно заметили.

— Холодно? — сурово вопросил он. — И потому вы голые?

— Неслыханно!!! — разорялся Лис, который, собственно, и застал юношей за непотребным занятием. — Возмутительно!!! Что скажут в Аврории, когда узнают???

— Это решит Совет, — попытался угомонить его Юри. — Оставьте их.

— Но ведь они оба альфы!!! — встрял Гордий, новый муж Лиса и приёмный отец его сына-альфы Томаса.

— Не вам судить, уважаемый, — возразил Юри. — И Галлей и Катиэль перенесли страшное унижение, и если от этого им станет хоть чуточку легче, то так тому и быть.

— Но, молодой господин...

— Решать и судить не нам. Быть может, со временем это пройдёт. Преподобный Парацельс обязательно разберётся. Не время сейчас поднимать шум.

— Катиэль сам меня попросил, — потупился Галлей, приобнимая любовника. — Ему это нужно.

— Но вы альфы!.. — И Гордия поддержал возмущённый шум толпы.

— Я уже не альфа, — ещё тише проговорил Катиэль, отворачиваясь и прижимаясь к Галлею плотнее. — Так что какая разница?

— Разойдитесь, — приказал Пилат столпившимся зевакам, уже готовым наказать несчастных юношей. — А вы... отойдите подальше, чтобы никто не видел. Совет будет судить вас, так что готовьтесь понести ответственность.

— Мы готовы ответить, — решительно вскинул голову Галлей. — И примем наказание вместе.

— Быстрее...

— Всё правильно, брат, — сжал ладонь Пилата Юри, когда народное возмущение немного улеглось, а юноши вернулись и притулились в отдельном углу под осуждающими взглядами товарищей. — Ты поступил правильно.

— Совет вряд ли расценит это так же. Даже если Катиэль стал ложным катамитом, а Галлей его просто жалеет.

— Что будет, то и будет. В любом случае, дело сделано. Осталось заплатить. А пока пусть делают то, что хотят. После такого унижения, особенно для Катиэля, это может стать хоть каким-то утешением. Пусть и ненадолго.

Метель улеглась, воздух очистился. Септимус Валентайн оглядывался и принюхивался.

Вот уже не одну луну ждали беглецов из Ранарона. Когда Дарий Фабиус кое-как добрался до Аврория и рассказал, что видел и слышал... Септимус отказывался верить, что его наречённый и его брат могли поступить подобным образом! Сыновья Радагаста Амелиуса воспитывались по всей строгости Закона, и должно было случиться нечто необычное, чтобы они пошли на преступление крови. Может, Пилата Септимус недолюбливал, но всё же уважал. То, насколько Пилат привязан к брату, знали все. Что же могло сподвигнуть их на такое падение?

День клонился к вечеру, а признаков приближения сколько-нибудь внушительного отряда не было. Неужели побег не удался? Или Пилат и Юри погибли? Судя по донесениям разведчиков, на всех землях, захваченных Данелиями, творился самый настоящий кошмар. Беженцы рассказывали о жестокости нравов, ужасной грязи, вспышках жутких болезней и полном упадке хозяйства. На некогда мирных землях снова возродилась работорговля, как в далёком прошлом. Люди умирали, и Данелии пошли на самое страшное, чтобы быстро восполнить потери. Совет когда-то с большим трудом принял предложение Амелиусов разделить земли — бросать на произвол Данелиев осташихся там Верных было страшно, и всё же решение было принято. Теперь, спустя много лет, стало ясно, что политика Данелиев — это ужасная ошибка, способная окончательно разрушить их мир. Однако дело было сделано. Амелиусы всеми силами поддерживали порядок на своей территории, мастера и учёные изобретали что-то новое, чтобы помочь пережить Великий Холод, полное вымирание им не грозило, в том числе и за счёт беженцев, и такая стабильность, пусть и обусловленная жёсткой экономией и порой суровыми решениями, вызывала зависть у отринувших Закон соседей, пошедших за Данелиями. Чтобы обезопаситься, приходилось держать надёжные караулы у выходов Путей Лазаря и укреплять форпосты на границах, где в кровавых битвах погибали сильнейшие. Уж сколько пришлось оставить! Жаль терять родные земли, но туда ещё можно вернуться. Было бы кому возвращаться.

Темнело, и Септимус свистом подозвал Горгона.

— Скажи всем, что пора возвращаться. Потом заступит на дежурство следующий отряд.

— Слушаюсь, господин, — склонил голову Горгон.

Дозорные уже повернули домой, как один из омег, служащих в отряде Септимуса, насторожился и привстал в седле.

— Господин Септимус, я слышу детский плач!

— Уверен? — В сердце Септимуса снова вспыхнула надежда. Неужели...

— Да, господин, уверен.

— В какой стороне? — Септимус безоговорочно поверил — у этого омеги росли два сына, и на родительский инстинкт солдата вполне можно было положиться.

— Там, — указал омега.

— За мной! — приказал Септимус. — Всем быть наготове! Зажечь факелы!

Отряд развернулся и поспешил в указанном направлении. Очень скоро и сами альфы учуяли присутствие большого количества людей, но угрозы не было. Значит, это либо обычные беженцы либо те, кого уже так давно и с волнением ждали. Вот впереди замаячил огонь факелов, который выписывал в воздухе условный знак. Теперь детский плач слышали все. И ребёнок там был не один.

— Всем полное внимание! Приготовиться сопровождать гостей!

Отряд выстроился шеренгой, обозначая своё присутствие. Потянулись мгновения ожидания.

Вот к ним приблизился большой отряд. Беженцы. Они заметно устали, в толпе поднялся гомон, стоило им увидеть встречающих их солдат, омеги начали успокаивать детей, и среди мешанины незнакомых запахов Септимус уловил тот самый.

Вот вперёд вышел альфа и отбросил с головы капюшон плаща. Лицо осунувшееся, с запавшими глазами, неподвижное, взгляд усталый и измученный, но не узнать этого человека было нельзя. Пилат ощутимо потерял нечто очень важное за прошедшее с последней встречи время, какую-то живость, но всё же сила духа ещё не покинула его.

— Пилат! Наконец-то! — Септимус спешился и быстрым шагом направился к будущему родственнику, спешно окидывая взглядом остальных. — Это все?

— Все, кого удалось вывести, — кивнул Пилат. Голос холодный и какой-то совсем безжизненный. — Остальные решили остаться и при первой возможности уйти к своим позже. Среди нас есть раненые, беременные и маленькие дети. Разместите и накормите их в первую очередь.

— Всё сделаем, не волнуйся. А Юри?

— Я здесь. — Из толпы беженцев вышел омега с ребёнком на руках, и Септимус понял, что Дарий сказал правду. Юри встал рядом с братом, укачивая проснувшегося "волчонка", и кое-как поднял глаза на жениха. — Здравствуй, Септимус.

Юри тоже выглядел измученным, но держался прямо и спокойно. Септимус сглотнул.

— До ближайшего форпоста совсем близко. Там вы сможете согреться и отдохнуть, а с рассветом отправимся в Аврорий, — обратился он к пришельцам. — Потерпите ещё немного. Главное — вы теперь в безопасности.

Альфы сидели друг напротив друга перед жарко растопленным камином и молчали. Пилата уже переодели в более приличествующую его положению одежду. Первым заговорил Септимус.

— Вот как...

— Совет будет судить нас за нарушение Закона, и мы с Юри готовы понести кару, но мы не хотим, чтобы Артур погиб. Он должен жить.

— Почему ты решился на такое? Ты же Верный!

— Таково было решение Юри. Я пытался его отговаривать до самой течки, но то, что он выразил это желание перед Октусом...

— Может, долгое сидение в четырёх стенах повредило его разум? Преподобный Парацельс говорит, что так бывает.

— Я и об этом думал, но если бы я этого не сделал, то Юри отдали бы Балтусу, а он отменный негодяй. Омега, которого ему отдали в мужья, родил мёртвого ребёнка. И Юри говорит, что это не только из-за скверного питания.

Септимус поднялся и медленно отошёл к окну, за которым царила глухая ночь.

— Значит, Октус, скорее всего, убит.

— Да, и теперь на землях Данелиев начнётся смута. Какое-то время они будут заняты друг другом, а потом двинутся на нас. Надо готовиться.

Септимус медленно обернулся.

— За подготовкой дело не станет — за этот год наши мастера и учёные много чего достигли, а последний урожай получился приличным, так что снова обошлось без жертвоприношений, что только радует. Ты читал отчёт Иласа?

— Он мне сам всё рассказал незадолго до смерти. Будем надеяться, что Совет примет верное решение.

— Думаю, что казнь вам грозить не будет — у нас не хватает людей. Тебя, скорее всего, отправят оборонять границы. — Септимус замолчал ненадолго и заговорил снова. — Я возьму Юри в мужья, как и было условлено, и даже готов усыновить твоего ребёнка, если Совет сохранит ему жизнь. Закон есть Закон, и мы должны придерживаться его, особенно сейчас... И всё-таки почему Юри пошёл на это?

— Была причина, только в неё трудно поверить. Если бы Сильфид не передал мне послание, что наш план побега осуществится благополучно, я бы не поверил сам. А сейчас уверился.

— Так что это за причина?

— Юри было явлено пророчество, и он начал готовиться задолго до того, как его обнаружили солдаты Октуса.

— Пророчество? — удивился Септимус.

— Он огласит его перед Советом. И пусть будет, как будет. Если Совет всё же осудит Артура на смерть, то мы выкупим его жизнь ценой собственных.

Септимус побледнел.

— Вы так верите в это пророчество???

— Да. Я верю. И Юри верит. — Пилат поднялся и выпрямился, глядя на будущего зятя безо всякого выражения. — Теперь дело за вами.

Аврорий почти не изменился. Город был всё так же великолепен, как и в былые времена, только радости на его опрятных улицах стало меньше. Амелиусы сумели сохранить порядок на своей территории, и Пилат радовался, видя, как их встречают. Даже пустота в его душе на время уступила место теплу. Сплотившиеся перед лицом всеобщей беды граждане, едва беженцы пересекли городскую черту и прошли через главные ворота, выстроились вдоль улиц, держа в руках пищу и тёплые вещи. Кто-то даже поспешил взять на руки детей, чтобы утомлённые долгим путём родители смогли отдохнуть. Преподобный Парацельс со своими помощниками уже распоряжался, чтобы раненых доставили в храмовую лечебницу, омег в преддверии течки — в ближайший монастырь, а беременных — в городской лазарет. Многие горожане готовы были приютить гостей, пока им не подыщут подходящее жильё. Беглецы молча плакали, видя это радушие — после бед, перенесённых в плену, это было истинной отрадой.

Когда шествие разделилось, Септимус и Пилат со своими омегами, детьми и Катиэлем с Галлеем доехали до дворца Амелиусов, в котором собирались разместить часть беженцев, как только суматоха уляжется. Радагаст Амелиус всегда охотно открывал двери для нуждающихся, а его супруг Ливий хлопотал наравне со слугами, стараясь устроить гостей как можно удобнее. Как только долгожданные гости въехали во двор, омега выбежал навстречу сыновьям, обливаясь слезами радости. Как всегда скромно одетый, без украшений, совершенно не похожий на мужа одного из властителей земель Верных. Только стать и врождённое чувство собственного достоинства выдавали его благородное происхождение, как и изысканная красота, не ушедшая с годами. Заметно похудевший и с залёгшими вокруг лучистых глаз тенями. Сколько же ночей он не спал, когда стало известно о падении Ранарона?.. Ливий отчаянно и долго целовал обоих сыновей, с искренней радостью обнял Построма, с восторгом узнал о внуках, ахал от удивления, узрев близнецов, и с горечью взял на руки младшего, моментально прижав к сердцу. Уже знает, понял Пилат. Значит, Совет обсуждал это, в том числе и в его присутствии. На Ливия вполне можно рассчитывать — омега был ревностным родителем и отстаивал каждого ребёнка до последнего, даже если тот был уже на пороге смерти, и нередко оказывался прав. Его чутьё лишь немногим уступало чутью Парацельса, и к мнению Ливия достаточно часто прислушивались. Но что, если его мнение будет проигнорировано в пользу Закона?

— Вам нужно помыться и переодеться, — пресёк все попытки венценосного супруга заговорить с детьми Ливий. — Дети устали, им нужен отдых и нормальный уход — в этих ваших тоннелях совершенно нет условий. Пилат, иди с Септимусом, он не откажется потесниться. Юри, солнышко, и вы, дети мои, идёте со мной. В моих личных покоях вполне хватит места вам всем. А вы, мои дорогие, — повернулся радушный хозяин к притихшим "волчатам", — идите пока на кухню, поешьте и погрейтесь. Чуть позже я подберу вам комнату.

— Благодарю, господин Ливий, — низко поклонился ему Постром, и его движение повторили остальные.

— Не о чём тут благодарить, — отмахнулся омега, сбрасывая со своих плеч лохматую меховую накидку и набрасывая на плечи младшего сына, старательно укутывая. — Идём скорее, я распоряжусь затопить баню...

На омежьей половине дворца вскоре забегали-засуетились слуги. Под детскую срочно обустраивали самую тёплую комнату, устанавливали дополнительные кровати, застилали постели. В это самое время Ливий спешно готовил омегам новую чистую одежду, вызывал помощников, чтобы обиходили малышей... После очередного кормления молодых оми тут же оправляли мыться, уверив, что дети будут в полной безопасности и под надёжным присмотром. В это самое время в другом крыле возились с Пилатом, который просто позволил заниматься собой. В бане он попросту заснул, не чувствуя, как его отмывают, бреют, аккуратнее подстригают отрастающие волосы, высушивают полотенцами, одевают и переносят в спальню. Молодой отец просто провалился в сон, в котором не было ничего, кроме пустоты.

— И что ты предлагаешь? — скрипнул зубами Радагаст, глядя в полные отчаянной решимости синие глаза мужа. — Признать этого ребёнка?..

— Его зовут Артур, — жёстко перебил его Ливий. — У мальчика уже есть имя. И его осмотрел Парацельс. Артур совершенно здоров. Нет никаких причин избавляться от него.

— Кроме того, что он — дитя преступного кровосмешения?

— Ребёнок в этом не виноват. И ты сам знаешь, что сейчас творится на землях, захваченных Данелиями. Ты ведь уже поговорил с Постромом, верно? И читал послание Иласа? И ты бы предпочёл, чтобы наш Юри достался какому-нибудь озверевшему?..

— Закон есть Закон! Совет...

— Да чихал я на этот ваш Совет!!! — взорвался Ливий, взмахнув стиснутыми кулаками. — Речь идёт о ребёнке!!! О нашем внуке!!! И я уверен, что была веская причина, по которой наши дети пошли на это!!! Мы же сами их воспитывали! — Ливий утих, отбрасывая с покрасневшего лица выбившуюся из косы прядь седеющих волос. — И я поговорил с Септимусом. Он не собирается разрывать помолвку и даже готов усыновить Артура. Последнее слово за тобой и Советом.

— Ты действительно думаешь, что я готов так просто обречь нашего внука на смерть? — Радагаст тяжело опустился в своё кресло, устало прикрывая лицо ладонью. От свалившихся на мир тягот и множества забот и потерь альфа состарился раньше времени, и Ливий, которого время тоже уже коснулось, казался почти что его сыном. Они всегда легко находили общее мнение по любому вопросу, но теперь... Ливий был умён и прозорлив, Радагаст часто обсуждал с ним свои дела, в том числе и государственные, и нередко получал весьма дельные и разумные советы, а в дни его отсутствия Ливий брал часть управления городом на себя и отлично справлялся. — Если бы дело было только во мне, то я бы первый вступился за ребёнка. Но сейчас такое время, что только неукоснительное соблюдение Закона поможет сохранить покой на наших землях и даст шанс пережить Великий Холод. Я один из повелителей нашей части страны, на мне лежит огромная ответственность, и я должен быть гарантом сохранения Закона. Быть символом и примером. Что скажут наши союзники, если я плюну на Закон? Не сочтут ли они, что я ради мимолётной прихоти или каких-то излишне личных причин презрею и наши договорённости и союзные обязательства с той же лёгкостью, что и Закон?

— Но ведь можно сделать одно исключение. — Ливий приблизился к мужу, опустился перед ним на колени и робко погладил его ладонь. — Только одно.

— А если кто-то сочтёт, что и он тоже достоин стать исключением? Ты уже знаешь, что среди беженцев, пришедших с нашими детьми, появилась парочка извращенцев?

— Знаю, Юри мне рассказал. Но тут не то, что можно подумать. Катиэль родился Любимцем Иво, ты же его видел, и это привлекло каких-то негодяев в армии захватчиков. Бедного мальчика насиловали снова и снова, даже подвергли оскоплению, а потом, когда он, измученный издевательствами и варварской операцией, начал угасать, вообще выбросили в лес на верную смерть. Пилат спас его, Юри выхаживал. Они смогли вернуть Катиэля к жизни, но разум бедного мальчика остался повреждённым. Галлей тоже подвергся такому же унижению от бывших боевых товарищей, но только один раз и успел уберечься от увечья, прибегнув к покровительству нашего сына. Эти несчастные поддерживали друг друга в общем горе, и так уж вышло, что лекарством для израненой души Катиэля стали ласки нового друга. Быть может, со временем он всё же оправится, а пока пусть будут вместе. Я поговорил с Галлеем...

— Чужак... — вздохнул Радагаст, смягчаясь. Ливий всегда так на него действовал. Любовь к мужу просто не позволяла долго выдерживать суровый тон.

— Мальчик искренне готов стать одним из нас. Он сирота, готов учиться и согласен на любые испытания, чтобы доказать свою верность нам. Просит только не наказывать его и Катиэля слишком сурово. Его разум здоров. Он только хочет помочь Катиэлю. Они очень привязаны друг к другу. Я готов взять их под своё покровительство.

— Ещё одно исключение? Не слишком ли много ты просишь?

— Дорогой, я всё понимаю, но сейчас, когда ересь Данелиев распространяется, для нас важен каждый Верный. И эти юноши верны нам. Они могут принести немало пользы, и мы не должны отвергать их только потому, что они нашли не самый обычный способ справиться со своей болью. Нужно время.

— Х-хорошо, я попробую убедить Совет на счёт них, а пока выдели им комнату где-нибудь подальше от остальных. Слухи уже ползут не только о наших сыновьях, и я бы не хотел, чтобы пролилась кровь. Для этого есть суд. Может, катамиты — это естественная часть нашего народа, но сейчас ложным стоит быть осторожнее. Достаточно и того, что Данелии виновны в появлении многих, которые потом просто гибнут, не оставляя после себя потомства, да и наши начинают воспринимать их с настороженностью. Особенно изувеченных и выживших.

— Ты прав, — кивнул Ливий, тихонько перебираясь на колени супруга. Радагаст слабо улыбнулся — Ливий хорошо знал, как успокоить его, и пользовался каждый раз, когда было нужно. И ведь всегда срабатывает! Нет сил оттолкнуть этого искусителя с волшебным ароматом. — И мальчики уже ждут вердикта Совета. Как и наши сыновья.

Радагаст со вздохом обнял мужа, который прильнул к нему, обнимая за крепкую шею и опуская голову на широкое плечо.

— Это будет непросто.

— Септимус готов усыновить Артура. Назвать его своим. И если Совет решит всё-таки убить Артура, то Пилат и Юри намерены выкупить его жизнь своими. Они полны решимости, и это говорит, что рождение Артура — не просто грехопадение. Нужно выслушать их.

— В любом случае, им будет предоставлено слово на суде. Мы выслушаем. Но это не значит, что им будет даровано помилование. Как и... Артуру.

— И всё же попытаться стоит. Пусть с ними переговорит и Парацельс. Он сможет точно сказать, что двигало нашими детьми. И его слово станет достаточно весомым аргументом не только в вынесении вердикта о Катиэле и Галлее.

Зал Совета Архонтов, находящийся в храме Рафаэля, был строгим и просторным. Полукруг кресел для глав — три уже несколько лун стояли пустыми, поскольку достойных преемников найти ещё не удалось — лобное место, на котором обычно стояли подсудимые, и скамьи для представителей гильдий. Над всем этим высились три скульптуры первопредков — копии статуй, стоящих в центральном святилище. Сегодня на заседание Совета выдвигались три вопроса, и все они касались судеб людей.

Двое юных альф, вступивших в противоестественную связь. Сыновья одного из повелителей, совершившие грех инцеста. И их ребёнок.

Первыми вызвали Галлея и Катиэля. Юноши вошли в зал, крепко держась за руки. Они заметно волновались, опасливо озирались по сторонам, пытаясь понять, что с ними будет, но держали спины прямо. Галлей, уже успевший восхититься богатством и удобством дворца Амелиусов и красотой столицы Верных, с любопытством оглядывался и здесь. Активно созревающий чужой "волчонок" был тщательно побрит, хотя в этом возрасте многие юные альфы Верных оставляли небольшую щетину, чтобы казаться более взрослыми. Представители тихо зашептались, увидев, что Катиэль облачён в одежду, похожую на омежью. Даже сильно отросшие волосы несчастного альфы были заплетены в омежью косу, а не в простую, либо перетянуты шнурком в хвост, как полагается.

— Катиэль, — обратился к нему Радагаст, — почему ты в таком виде? Почему не оделся согласно своему статусу?

— Нет закона, запрещающего мне носить то, что мне хочется, — тихо ответил юный альфа. — И в этой одежде и с этой причёской я чувствую себя лучше.

— Но ты же альфа, — мягко напомнил ему Парацельс, который тоже входил в Совет как один из наиболее влиятельных служителей Флоренса.

— Я не думаю, что имею права называться альфой после того, что со мной сделали. Я готов принять омежий статус и приносить пользу как омега так, как смогу.

Стало очень тихо, и Галлей крепче сжал ладонь друга.

— Омежий статус? — переспросил Ургант Валентайн. — Мы не ослышались?

— Нет, господин. — Катиэль уставился на собственные ноги. — Я хочу, чтобы меня официально признали омегой.

Совет переглянулся, и в их взглядах ясно читалось замешательство. И Амелиус, и Валентайн, и Фабиус, и Дортсмассер и Парацельс не ожидали услышать такое. Впрочем, Парацельс внимательно всматривался в юношу с того самого момента, как тот вошёл в зал. После продолжительного молчания целитель поднялся со своего трона и неторопливо, придерживая подол своей белоснежной мантии, приблизился к юным альфам вплотную, чутко принюхиваясь. Он протянул тонкую руку к лицу Катиэля, легко провёл по его скуле, спинке носа, чуть мазнул по губам, его ладонь с изящными пальцами скользнула по плечу, груди... Катиэль стиснул зубы, но не дрогнул, когда рука преподобного коснулась его шеи со следами чужих зубов.

— Ты же рождён альфой, дитя моё, — тихо заговорил Парацельс. — Да, ты пережил тяжкое испытание. Страшное и болезненное. Ты всё ещё не совсем здоров, я вижу, но тело твоё со временем всё же окрепнет и частично вернёт себе силу Адама. Как ты, будучи альфой, собираешься быть омегой? Может, будет разумнее назвать тебя катамитом? Это сгладит твой поступок в глазах окружающих и даст кое-какие привилегии...

— Нет. Я помню, кто такие катамиты, но назвать себя даже ложным катамитом я не могу. Я же теперь лишён возможности когда-нибудь заиметь детей от омеги... — Катиэль сглотнул. — а катамиты это могут. Я слышал о том, как это делают в некоторых храмах. Кроме того, катамиты способны чуять запахи всех трёх типов нашего народа. Мне это недоступно. Да, прежде мне казалось, что я приобрёл эту способность, но это были только игры моего больного разума — я понял это уже после прибытия на заставу. И настоящим катамитом можно только родиться. Я не хочу, чтобы меня считали ложным катамитом — это признание себя ущербным, больным. Бесполезным. Особенно сейчас. А я ещё могу принести пользу нашему народу усердным трудом. Я потерял себя в плену и хочу найти снова. Омежий статус вполне мне подойдёт. Если Совет согласится сохранить жизнь мне и моему... возлюбленному... — Представители горожан тихо ахнули. — то я буду усердно трудиться, чтобы не быть нахлебником.

— Присвоить тебе этот статус невозможно, — сурово отрубил Валентайн. — Мы рождаемся с ним, живём и умираем. Это часть Замысла и дар Флоренса, с которыми не поспоришь. Если мы одобрим этот шаг, то что ты будешь делать, если со временем твоя боль утихнет, и ты захочешь вернуть себе прежний статус?

— Тогда я снова обращусь к вам с просьбой восстановить мой статус. — Катиэль поднял голову и решительно взглянул на членов Совета. — Я слышал, что в древности был подобный обычай...

— Да, он был, но давно отменён... — начал было Фабиус, но был перебит Амелиусом.

— Не отменён, Аргус. Просто вышел из употребления, но официального оглашения по поводу его отмены не было. Подобная практика не используется уже лет двести, вот о ней и подзабыли.

— Да, она существовала, но применялась по отношению к преступникам, совершившим преступления достаточно тяжкие, но не подпадающим под другие статьи или смертную казнь. Смена статуса была временной, искупительной жертвой, дабы приговорённый смирением искупил совершённое преступление. А за что применять этот обычай к этому юноше? Он не совершил ничего такого, за что его стоило бы осудить так, как осуждали в те далёкие времена. То, что он добровольно вступил в противоестественную связь со своим сородичем, можно объяснить его душевной болезнью, от которой стоит лечить, да и сделать что-то он тогда, насколько мне известно, не мог. — Фабиус обратился к Катиэлю напрямую. — Мы слышали о диких обычаях армии Данелиев, а то, что ты родился Любимцем Иво, вменить в вину невозможно. Будет разумнее признать тебя ложным катамитом, и никто тебя не осудит. Ты даже сможешь спокойно встречаться со своим... другом.

— И всё же я прошу вас утвердить меня в омежьем статусе, — тихо, но настойчиво попросил "волчонок". — Я не могу жить как альфа — мне постоянно кажется, что на меня смотрят с осуждением, пальцами показывают, и это для меня невыносимо тяжело. Боль от этого унижения почти убила силу моего духа. Когда здесь я одел омежью одежду, заплёл косы и взглянул на себя в зеркало, мне стало легче, и я решил быть омегой. Я думал об этом ещё по пути сюда, а уже здесь принял окончательное решение. Я чувствую, как дух альфы всё больше покидает меня с каждым новым днём. Как можно быть альфой, если ты себя им не чувствуешь?

Парацельс снова принюхался к нему.

— Да, с тобой происходит что-то странное — я почти не чувствую твоей силы духа. Но я думаю, что это последствия пережитого тобой ужаса. Твоя сила ещё способна вернуться со временем. Может, и не в полной мере. И я вижу, что со временем ты подрастёшь ещё, разовьёшься и будешь больше походить на альфу. Ты не боишься, что тогда будешь выглядеть нелепо в омежьей одежде? Не будет ли тебе от этого так же тяжко, как сейчас от статуса альфы?

— Это ещё неизвестно когда будет. Если вдруг я исцелюсь окончательно, то тогда можно будет решать дальше. А сейчас я прошу присвоить мне статус омеги.

— А почему ты соблазнил Галлея? — нахмурился доселе молчавший Дортсмассер. Правитель южной области и Архонт культа Рослина слушал очень внимательно и о чём-то думал, теребя свою короткую бородку. — Может, он и подвергся схожему унижению, но он не потерял себя...

— Он не соблазнял, — возразил Галлей, обнимая друга и привлекая к себе. Катиэль обхватил его руками и прижался. Доверчиво, ища защиты. Совсем как маленький ребёнок или омега. — Он попросил меня о помощи. Так уж вышло, что в его душевной болезни виновен и я... — Юный альфа опустил взор. — но потом задумался, а там всё и случилось. От дальнейшего унижения меня спасло покровительство господина Пилата, и тогда же я узнал, что Катиэль, который уже считался мёртвым, не погиб. Я искренне был рад этому, стал помогать заботиться о нём, и однажды Катиэль попросил меня о помощи. Он всё ещё мучился из-за пережитого и, видя, что я изменился, захотел быть со мной, чтобы попытаться перебороть тот страх. И он, правда, хотел этого. Я сначала отказывался, честно!.. но Катиэль просил, и я согласился, чтобы смягчить его боль. И ему стало лучше. Спокойнее. Я помогал ему, когда становилось совсем плохо, а он учил меня доброте и ласке, чтобы мой будущий муж меня не боялся. Полноценная близость у нас состоялась вскоре после того, как мы выбрались из замка и укрылись в землянке рядом со входом в Пути Лазаря, и ему не было страшно и больно. Мы стали настоящими любовниками. И сейчас мы просим вас о милости. Просим позволить быть вместе, хотя бы пока Катиэль не исцелится.

— И тебя не беспокоит, что могут сказать ваши сородичи, живущие здесь? — Парацельс цепко наблюдал за юношей, его ноздри продолжали подёргиваться. — Великий Холод не мог не повлиять и на нас. Да, мы не сторонники Данелиев, и такого отношения к катамитам, как у них, у нас не появилось, однако душевнобольные люди, особенно те, чей недуг обнаруживается внезапно, уже причинили нам немало беспокойств, которые едва не разрушили так тщательно наводимый порядок. Чего мы сейчас допустить не можем. Ты тоже когда-то прошёл через унижение, пусть и всего один раз, и кто знает, чем могут посчитать твою привязанность к другу правоверные, воспитанные суровым порядком?!

— Я здоров. Я смог справиться с болью. Господин Пилат сказал, что истинная сила альфы не в том, чтобы одержать победу над врагом и унизить его по праву сильного, как учат Данелии. Истинную силу можно доказать, пережив поражение и продолжив жить и побеждать. Держать спину прямо и уверенно смотреть в глаза недругам. Я смог, а Катиэль — нет. И я хочу взять на себя ответственность за это. За всю ту боль, что причинили ему мои бывшие товарищи... и я. Заботиться о нём. Я докажу, что достоин доверия и признания.

Члены Совета снова переглянулись. И тут руку поднял бета Артемий, представитель гильдии ткачей. Он был довольно молод и не так давно сменил на этом посту своего отца, умершего от чахотки. Молодой бета пользовался заслуженным уважением за ум и рассудительность, почему гильдия и выбрала его своим представителем.

— Прошу дать мне слово.

— Говорите, Артемий.

Бета поднялся со своего места и вышел вперёд, поправляя пояс.

— Я много слышал об ужасах, творящихся на территории Данелиев. Я всё понимаю и сочувствую Катиэлю. Я хочу от лица нашей гильдии попросить удовлетворить его просьбу. Не нам судить больного исстрадавшегося человека. Пусть судят Стражи Мирового Дома, как только душа его взойдёт на небеса. Каждой болезни своё лекарство, и если Катиэлю помогает любовь и забота этого юного альфы, то пусть так и будет. Этот юноша... — Артемий смерил Галлея испытующим взглядом, под которым "волчонок" чуть сжался — столько недоверия в нём было. — виновен в болезни Катиэля, вот пусть и искупит свою вину. Жизнь среди Верных будет для Галлея хорошим испытанием, ведь он чужак. Насколько я могу судить, его вырастили Данелии, он воевал за них, а уже подобное принять нашим людям будет непросто — на наших землях живёт немало беженцев, натерпевшихся бед от армии отступников.

— Я готов доказать свою верность! — вскинулся Галлей. — Испытайте меня так, как вам будет угодно! Я уже давно не верю Данелиям, я презираю и ненавижу их...

— Ты будешь испытан в любом случае, — перебил его Фабиус. — Сейчас идёт война, хватает шпионов и перебежчиков. Мы обязаны быть осторожными, чтобы не погибнуть и пережить Великий Холод во имя наших потомков. А что касается тебя и Катиэля... Кто он для тебя?

— Он — самый близкий мне человек в этом мире. — Галлей крепче прижал к себе друга. — Я не знаю, кто мой отец, а оми пропал, когда мне было совсем мало лет. Я едва помню его. Всю свою жизнь я знал только приют, в котором жили и другие дети, и порядки там были очень жуткие. Я видел, как умирают мои товарищи, и хотел жить, потому и учился науке боя так усердно, стремился занять своё место среди сильных. Я много зла совершил на этом пути, я вместе со старшими пил пиво с "волчьей отравой", которая травила мои разум и тело. Кстати, у нас её называют травой силы и элексиром Адама. Я вместе со своими боевыми товарищами глумился над Катиэлем... Я не оправдываю себя, нет! Потом я всё чаще стал вызывать недовольство, меня лишили звания воина, а потом и вовсе низвели до положения раба. Я мёрз, голодал, копался в отбросах и начал задумываться. Господин Юри сказал, что это мой разум начал очищаться от отравы вместе с телом. В приюте было примерно так же, когда я видел, как умирали мои товарищи по общей комнате. А потом во время очередной гулянки я надерзил своему бывшему командиру... — Галлей прикрыл глаза. — и меня... на столе... И надо мной смеялись, как смеялись над Катиэлем. Мне было больно не только из-за насилия. Мне было плохо в душе. Я не хотел жить, но потом вспомнил, что господин Пилат умён и благороден, и пришёл к нему. Господин Пилат взял меня под своё покровительство, а потом я узнал, что Катиэль не погиб. Что его спасли. И Катиэль простил меня. Он всё понял. И мы стали друзьями. Чем больше я узнавал его, тем дороже мне становился Катиэль. А потом он потянулся ко мне. И я выполнил его просьбу не только потому, что чувствовал себя виноватым и учился жить по-другому. Катиэль стал мне родным и близким человеком, я многому у него научился, и я поклялся себе, что всегда буду рядом с ним. Я хотел бы всегда быть с ним. Я прошу вас — не разлучайте нас. Он всё, что у меня есть.

Парацельс ласково пригладил его вихры.

— Знаешь, почему ты так быстро исцелился от "волчьей отравы" и научился видеть? Потому, что ты рос, становился сильнее и вовремя отказался от зла. Ты сумел очиститься, поскольку чист по крови. Разум твой был замутнён, но чистота, дарованная Флоренсом и твоими родителями, никуда не делась. Я чую, что твои родители, скорее всего, были Верными. Ты пахнешь как все дети, зачатые в подлинной любви. Наш разведчик Илас в своём донесении сообщил, что детей Верных, живущих на землях Данелиев, отбирают у родителей, чтобы взрастить так, как им нужно. Вероятно, это и случилось с тобой.

— То есть... мои родители ещё живы? — встрепенулся Галлей.

— Возможно, но узнать это будет непросто. Если они ещё живы, то наши разведчики попытаются узнать и разыскать их, как и других Верных. Если твой оми жив, то он обязательно узнает тебя. Ты согласен подождать?

Галлей всхлипнул, покраснел и утёрся. Катиэль ободряюще поцеловал его под тихий шёпот зрителей.

— Я уверен, они живы, — сказал он. — Может, они в рабстве, но наверняка живы.

— Я... согласен подождать.

— Галлей искренен... — Парацельс повернулся к Совету, но его тут же перебил представитель гильдии металлургов.

— А насколько мы можем доверять этому альфе? Что, если враг подступит к нашим стенам, и Галлей струсит и откроет им ворота?

— Не открою, — дерзко вскинулся Галлей. — Не после того, что видел и пережил. Я не хочу, чтобы ваш прекрасный город постигла та же участь, что и Ранарон.

— Но ведь он же воспитывался на ереси Данелиев с малых лет, — вступил представитель рыбаков. — Сможет ли он усвоить и принять умом и сердцем заповеди наших предков? Только это позволит человеку стать истинным Верным.

— Я уже принял ваше учение. Оно спасает, а ересь Данелиев убивает, — уверенно заявил Галлей. — Я прошу вас дать мне шанс.

— Да, он заблуждался прежде, но он изменился, — подал голос в защиту Галлея Парацельс. — Его стоит принять и обучить. Галлей силён. Он сможет принести немало пользы Верным. И он здоров как телом, так и разумом. Его дети будут сильны и чисты. Мой голос — за него.

— Есть ещё кому высказаться в защиту Галлея? — обратился к представителям Радагаст.

— Я прошу за Галлея.

К лобному месту вышел Ливий — красивый и величественный, одетый как подобает супругу повелителя. Оба юноши низко поклонились ему.

— Ты уверен? — нахмурился Валентайн.

— Да. Эти несчастные живут в нашем дворце, и у меня было немало возможностей наблюдать за ними. Галлей хороший мальчик. Он старательный, добр к нашим омегам и детям, добросовестно работает. Все наши омеги готовы это подтвердить и отдать свои голоса за Галлея. Галлей достоин стать одним из нас. Он не предаст нас. И я... — Ливий смущёно потёр кончик носа. — даже видел, как он был с Катиэлем. — "Волчата" резко покраснели. — Они на самом деле сердечно привязаны друг к другу. И эта связь лечит душу Катиэля, дарит ему покой, так что за мальчика можно не волноваться — он не доставит беспокойств. Юри мне рассказал, как мучился Катиэль после спасения, а сейчас ему гораздо лучше. Быть может, он действительно выздоровеет со временем, а сейчас ему это нужно.

— Ливий прав, — подтвердил Парацельс. — Да, эта связь противоестественна, ведь полноценные альфы не способны испытывать здоровое влечение друг к другу. Только больной разум способен сотворить подобное или, как мы видим сейчас, искренняя любовь и привязанность. В этом случае мы видим любовь, какой бы она ни была. Если вы сомневаетесь, то назначьте срок, чтобы убедиться в верности Галлея. Дайте ему наставника, который бы одновременно и следил за ним.

— Я согласен, — торопливо закивал Галлей. — Я согласен на любое испытание.

— И ты согласен рисковать, если мы отправим тебя в стан врага? — вперился в юного альфу Фабиус.

— Я исполню любой ваш приказ, господин. Я не подведу, не предам. Умру, но не предам.

И Галлей опустился перед Советом на левое колено, низко склонив голову и совершив жест призыва первопредков в свидетели своей клятвы — правым кулаком ударил себя в левое плечо, двумя пальцами коснулся своего лба, а затем раскрытой ладонью сердца. Совет снова переглянулся — с удивлением.

— Ты уже знаешь такие тонкости? — высказался Дортсмассер. — Данелии сейчас искажают всё, что могут...

— Я уже приступил к обучению, господин, — не поднимая головы, ответил Галлей. — Господин Ливий был так добр, что объяснил мне, как стоит выражать свои стремления перед вами. Испытайте меня.

— Кто за то, чтобы испытать Галлея и в случае положительного результата признать его Верным? — обратился к представителям народа Радагаст.

Большая часть присутствующих подняла руки, включая Парацельса и Ливия.

— Кто поддержит прошение Катиэля утвердить его в статусе омеги?

Снова взлетела большая часть рук присутствующих, пусть и меньше, чем до того.

— Кто за то, чтобы признать связь Галлея и Катиэля допустимой?

Тут поднялся гомон.

— Но это противоестественно!..

— Мальчик болен. Ему нужно лекарство от этой боли, и Галлей им стал. Пусть, а со временем...

— Альфа есть альфа!..

— Не нам судить, Артемий правильно сказал. Неизвестно, как бы поступили мы сами, окажись на их месте! Это не тот случай...

— Пусть, а там видно будет. Ведь не будет же этот мальчишка портить и других наших альф!..

— Пусть будут вместе. Сейчас нужны Верные, а их верность друг другу не вызывает сомнений. Даже я это вижу, пусть я и не омега. Пусть...

— Пусть будут вместе. Лишь бы Катиэль жил — на зло нашим врагам. Пусть знают, что мы не сдаёмся...

Парацельс вернулся к членам Совета, те, дослушав спор до конца, поднялись со своих кресел и удалились в сторону, чтобы обсудить и принять решение. Ливий ободряюще приобнял Галлея, побуждая встать, и Катиэль снова прижался к нему.

Когда Совет вернулся, Галлей и Катиэль выпрямились, готовясь выслушать приговор. Со своего кресла поднялся Радагаст Амелиус.

— Вот решение Совета. Галлей... — Юноша склонил голову, не выпуская руки Катиэля из своей. — Тебе даётся год, чтобы пройти испытание и начальное обучение. Это будет непросто, ведь ты всё же воспитывался Данелиями. По окончании испытательного срока тебе будет дано задание, от исхода которого будет зависеть твоя дальнейшая судьба.

— Повинуюсь решению Совета, — тихо ответил Галлей.

— Катиэль... — "Волчонок" с надеждой посмотрел на Архонта. — Мы утверждаем твой новый статус официально. Мы поднимем старые книги, чтобы уточнить порядок проведения обряда, после чего он будет проведён с необходимыми поправками. Это будет сделано в порядке исключения, но общепринятой практикой не станет никогда. Сама эта традиция официально будет отменена. Однако статус омеги не даст тебе права выходить замуж — ведь ты был рождён альфой, и наши это могут не принять. Времена сейчас такие, что только строгий порядок обеспечит наше выживание. Но если ты снова ощутишь потребность вернуть прежний статус, то твоя просьба будет удовлетворена. Сделается это тоже в виде исключения ввиду особых обстоятельств.

— Благодарю вас, повелитель, — прослезился несчастный юноша.

— Что касается вас обоих... — Юноши переглянулись. — Как только обряд будет проведён, ваша связь будет признана официально, а со временем Галлей полноценно женится, чтобы дать Верным новых детей. Ты готов принять это?

— Да, повелитель, — кивнул Катиэль, сжав ладонь Галлея крепче.

— Тебе будет позволено жить с ними, помогать по хозяйству, заботиться о детях. И никто, начиная со времени проведения обряда, не будет иметь права осудить тебя публично. Остальное будет зависеть исключительно от вас самих.

— Благодарим вас, повелитель! — порывисто поклонились юноши, боясь поверить своему счастью.

— До самого проведения обряда вам запрещается встречаться, после чего, если захотите, вам будет выделено отдельное жильё, где вы сами выберете. Решение Совета окончательное и обжалованию не подлежит. Завтра об этом будет объявлено всему городу на утренней службе в центральном святилище.

Процесс над братьями Амелиусами решено было провести закрытым. В зал были допущены только члены Совета, Ливий и Постром, на руках которого мирно сопел Артур. Постром присутствовал также в качестве свидетеля, полностью посвящённого в произошедшие события. Радагаст Амелиус чувствовал себя предателем по отношению к сыновьям. Что, если остальные члены Совета решат осудить его детей? Ливий был настроен очень решительно, Парацельс тоже стоял за ребёнка, но они омеги, сами родители и потому достаточно пристрастны. Остальные Архонты были мрачны и испытующе сверлили тяжёлыми взглядами Пилата и Юри, которые стояли на лобном месте прямо и уверенно.

Первым делом была изложена сама история грехопадения. Потом своего добавил Постром, но о пророчестве пока не было сказано ни слова. Это должен был сделать Юри, когда будет задан самый важный вопрос. Постром старался быть как можно сдержаннее — он понимал, что грозит в случае обвинительного решения. Его сыну, как и другим детям Пилата, ничего страшного не грозит. Они уже признаны, о них заботятся, а потом, как подрастут, будут введены в аристократический статус и внесены в список наследования рода. А Артур... Мальчика он обожал не меньше, чем собственного сына, и сердце омеги болело от одной только мысли, что "волчонка", который только-только вступил в жизнь, могут приговорить к смерти. Страшное решение во имя сохранения Закона и всеобщего будущего.

— Вот как... — Валентайн побарабанил пальцами по подлокотнику своего кресла. Ещё утром он имел весьма неприятный разговор с Септимусом, который выступал за сохранение жизни как братьям Амелиусам, так и их ребёнку. Септимус готов был жениться на Юри даже после такого, признать и усыновить ребёнка, прижитого до брака и во грехе. Неприятно и тяжко, но Септимус уже вполне взрослый, имеет множество заслуг перед Верными и право голоса как наречённый жених Юри. Однако сам факт инцеста... Что сподвигло Юри настоять на том, что в итоге было сотворено? Только стремление не быть замаранным грязью чужака? Больное сознание, повреждённое страхом и долгим сидением взаперти? Или что-то куда более серьёзное? Юри был лучшим учеником и воспитанником Парацельса, посвящён в некоторые сокровенные тайны учения предков, унаследовал несомненный ум своего оми. Он не мог не понимать всех последствий своего шага, чем и собирался воспользоваться Октус в своих целях. Что же вынудило его преступить Закон? — И у вас есть достойная причина для оправдания вашего греха?

— Более чем достойная, — ответил Юри, взглянул на бесстрастного брата и продолжил. — Я знаю, поверить в это трудно. Я и сам не сразу поверил, но были доказательства. Вместе с этим... посланием мне были даны сведения, которые я, сидя взаперти, никак не мог узнать сам.

— Послание? — привстал Фабиус.

— Скорее... — Юри собрался с духом и выпалил: — Скорее это было пророчество. И я решил преступить Закон, чтобы оно исполнилось.

Слова юного родителя встревожили Совет. Парацельс потрясённо схватился за голову.

— Пророчество? Пророчество... И в чём оно заключалось?

— Было сказано, что мир наш всё же падёт. Что Артур станет основателем рода, которому предначертано стать нашим спасителем. Что один из его потомков возродит учение предков, которое вернёт наш несчастный народ к свету.

— Как именно сказано? — резко побледнел Фабиус.

Юри оглядел всех присутствующих, взглянул на сына...

— Ещё до того, как я укрылся в тайной комнате, мне был сон. Я видел высокие залы, сквозь стрельчатые окна которого лился тёплый свет. Я ощущал неземной покой и дивное благоухание. Я видел множество людей, которые были там и смотрели на меня. Я чувствовал, как меня ведут туда двое, которых я не видел. Я просто знал, что они шагают по обе стороны от меня. Навстречу мне вышли трое, и я понял, что это наши первопредки. Они выглядели точь-в-точь так же, как статуи из нашего храма. На руках Иво спал ребёнок, по левую руку от него стоял Адам и держал стяг с гербом, которого я прежде не видел. Справа стоял Рослин, и он был печален. Рослин вышел вперёд и поклонился мне. Он сказал, что ему тяжело говорить мне об этом, но все наши земли будут захвачены отступниками. Хаос будет нарастать независимо от наших усилий вернуть мир и покой. Данелии своей ересью запустили этот маховик, не осознавая, чем это обернётся в будущем. Их ошибка обойдётся нам всем очень дорогой ценой. Ребёнок, которого собирался вручить мне Иво, очень важен. Он должен появиться на свет, пусть это и будет считаться грехом. Очень важно, сказал Рослин, чтобы ребёнок родился именно в нашей семье. Только так он получит всё необходимое, чтобы он и его потомки исполнили свою миссию. После этих слов Иво вручил ребёнка мне со словами "Вот он, твой "волчонок.". И в мальчике я увидел своего брата.

Архонты и Ливий потрясённо молчали, а Постром крепче прижал к себе Артура.

— Я долго колебался. Я не хотел верить, что первопредки сами толкают меня на нарушение Закона, но каждый раз, стоило мне заснуть, я видел этого малыша, который быстро рос и приходил ко мне. Однажды он пришёл ко мне в плащике, сшитом из полотнища того самого стяга, который держал в руках Адам, я рассмотрел этот герб внимательно и понял, что не могу поступить иначе. Я должен сделать первый шаг, чтобы пророчество начало исполняться. Поэтому я настоял, чтобы Пилат зачал мне сына. И даже если я ошибаюсь, то пусть лучше мой первенец будет от него, чем от смердящего яростью и алчностью Балтуса или кого-то другого. Я знал, что Пилат будет упираться, и объявил о своём решении публично, как только меня нашли. Теперь обратного пути не было. Когда состоялась моя очередная течка, я снова увидел сына, который улыбался мне. Он был уже облачён в доспехи, а в руке его сиял меч. И я понял, что всё делаю правильно. Осталось только выносить и родить его, а тем временем мы подготовим бегство Верных из захваченных земель.

— Какие доказательства заставили тебя поверить в истинность пророчества? — поинтересовался Валентайн, на которого рассказ Юри произвёл сильное впечатление.

— Артур не раз во сне проводил меня по замку. Однажды он показал мне одного юного альфу. Это был Галлей. И я узнал его сразу, как потом увидел. Артур сказал, что этот юноша не понимает, что творит, но он обязательно одумается, и если придёт к моему брату, то нельзя его отталкивать. Что он будет очень важен для нашего будущего. И я принял его в тот же день, как Галлей попросил покровительства у Пилата. А когда Пилат снова принёс мне еду и рассказал о Катиэле, то я понял, что видел это во сне точно так же, как рассказывал мой брат. Потом я услышал эту историю от самого Катиэля. Он описал мне одежду, в которую его заставляли облачаться до того, как меня нашли. Именно в этой одежде я видел его в своём сне. Артур ещё сказал, что Катиэль будет стоять на грани жизни и смерти, но время его ещё не пришло. Он обязательно должен жить. И я приложил все усилия, чтобы спасти его. Пилат тоже знал об этом. Это и были доказательства.

— Светлейший... — в суеверном ужасе прошептал Ливий. — Неужели Ты избрал именно нашу семью?

— Неведом и непостижим Его замысел, — покачал головой Парацельс. — Мы можем только судить о нём по тому, что у нас есть. И в Его замысле всегда есть здравое зерно. Пророчество — это только один из путей Деймоса, раскрывающихся перед нами. Юри был явлен один путь, и он избрал его. Теперь своё решение должны принять мы, чтобы либо дать шанс осуществиться этому пророчеству либо отрезать этот путь на веки вечные. Нам не просто так была дана свобода выбора. Артур был зачат и рождён вопреки Закону, утверждённому людьми, и мы своим решением определим, будет ли сделан новый шаг по пути, открытому Юри. Амелиусы — очень сильная и уважаемая семья, и принадлежность к этой семье позволит Артуру получить должное обучение и воспитание, чтобы был сделан новый шаг.

— Но что скажут простые люди? — скрипнул зубами Фабиус. — Слухи уже ходят, а число наших земель сокращается. Медленно, но верно. Если мы нарушим ужесточённый нами во имя выживания Закон, могут появиться недовольные. Мы не можем допустить смуты на своих землях — она погубит нас, как ересь Данелиев уже губит их часть нашей великой страны.

— Можно придумать достойное объяснение, — задумчиво проговорил Дорстмассер. — Юри никто не посмеет осудить — он омега, и страх перед бесчестьем со стороны захватчиков вполне мог толкнуть его на подобный шаг. Особенно после стольких недель взаперти. А Пилат...

— Я готов принять любое ваше решение, — тихо сказал альфа. — Любое наказание, любое искупление. Если вы решите отправить меня на границу, то я тотчас отправлюсь туда. Если вы решите приговорить меня к смерти, я без колебаний взойду на эшафот. Только Артура не убивайте. Пусть он живёт.

— Каким был герб, увиденный тобой? — спросил Радагаст младшего сына.

— На зелёном полотнище было могучее чёрное дерево без листьев с двумя стволами. Одна вершина чуть выше другой, и на самой её макушке зреет алое яблоко.

— Дерево — символ рода, — объяснил Парацельс. — Две ствола — это две ветви рода. Яблоко — символ омеги. Значит, в своё время потомки Артура разделятся на две ветви, и потомок-омега одной из ветвей и станет нашим спасителем. То, что дерево крепко и могуче, говорит о том, что пройдёт немало времени, а отсутствие листьев — что путь рода долго не будет приносить плодов. Зелёный — цвет жизни, чёрный — страданий. Миссия будет тяжела и опасна, но она будет исполнена, что символизирует зреющее яблоко.

— И что мы сможем сделать, чтобы помочь осуществить её? — спросил Радагаст, в глазах которого вспыхнул огонёк решимости.

— Если наш мир падёт, то под управлением отступников кровь нашего народа будет портиться. Неспешно — всё же предки наши веками чтили Закон. И есть вещи, неподвластные никому. Как бы не старались отступники, Флоренс будет делать своё дело вопреки их желанию. Будут рождаться дети Истинных и Двуликих, подобных моему отцу Раваэлю. Будут те, кто всё же разглядит свет сквозь наслоения грязи, и любовь в их душах даст хорошее потомство. Эти дети будут нести свет Жизни дальше, разбавляя грязь, порождённую отступниками, и мы всё же доживём до возрождения. Мы только должны сохранить знание предков и уберечь его от уничтожения, чтобы позже наши потомки смогли заново освоить его. Все наши достижения и книги необходимо укрыть от врагов, ослеплённых ересью Данелиев, чтобы спустя века они стали основой для выстраивания возрождённого порядка.

— Если Октус и впрямь погиб, то у нас будет время, чтобы подготовиться, — сел прямо Валентайн. — Его наследники и другие сановники отступников начнут делить власть — Октус считался их лидером много лет. Он был главой рода. Это даст нам передышку. За это время надо подготовить тайники, переписать все наши книги, чтобы спрятать, как и самые ценные реликвии. То, что отступники разрушат всё, что найдут, не будет нашим крахом. Пусть думают, что уничтожили всё, что у нас было. И они вряд ли станут убивать всех — им нужны люди. Верные могут уцелеть в этой бойне. Они будут осторожно учить тех, кто готов будет услышать, растить детей, вкладывая в их души самое лучшее. Работать и строить, чтобы выжил наш народ. Защищать наши земли от чужаков, чтобы дети ходили по нашей земле. И это будет солидной подмогой Артуру и его потомкам.

— Вот только открывать это другим Верным пока нельзя, — покачал головой Парацельс. — Кто-то может и не выдержать такой истины.

— Значит, официально Пилат будет наказан ссылкой на границу под видом искупления, Юри — оправдан ввиду обстоятельств и долгого пребывания в закрытой комнате, отчего временно помутился его разум, и выйдет замуж за Септимуса, как было договорено нашими семьями. Это люди понять способны. Парацельс может подтвердить, что ребёнок чист, и это станет надёжной защитой для Артура.

— Малыш действительно чист — его спасла кровь предков, чтивших Закон, — подтвердил Парацельс. — Нужно только внушить ему, насколько будет важно сохранять эту чистоту — при том, что кровь врага будет ухудшаться, только чистая кровь даст силы и умения, чтобы исполнить миссию.

Юри и Пилат переглянулись, и в глазах юного оми заблестели слёзы.

— Значит...

— Да, мы принимаем вашего сына, — кивнул Валентайн. — Об истинных причинах нашего решения будет знать только узкий круг. Людям нужна надежда, чтобы жить дальше. Потом, когда придёт время, мы объясним необходимость определённых решений. Главное — чтобы они поняли правильно. Постром, подойди ближе.

Омега поднялся со скамьи, продолжая крепко прижимать к груди ребёнка, и подошёл к членам Совета. Парацельс достал из мешочка, висящего на его поясе, стеклянный пузырёк с ароматическим маслом, окунул в него палец и начертил на лбу младенца сакральный знак.

— Благословенно будет дитя сие, — провозгласил он. — Наречено имя ему Артур. Именем первопредков, богов и сенью Светлейшего признаём мы тебя, дитя Адама.

— Скоро состоится твоя свадьба с Септимусом. — Валентайн поднялся со своего кресла и обнял Юри. — После неё Артур будет усыновлён моим сыном официально. До поры до времени не стоит ему рассказывать всю правду — что-то узнает и так — но потом, как подрастёт, он узнает всё. Нашим долгом будет вырастить и воспитать его достойным человеком.

— Благодарю вас, отец мой! — Юри упал в ноги будущему тестю и приник к его руке. — Я клянусь хранить верность вашему сыну! Я не запятнаю больше имени рода!

— Знаю-знаю. Встань, дитя моё.

Постром с великим облегчением вручил ребёнка названому брату, и Юри со слезами поцеловал сына. Ливий встал рядом с ним, успокаивая.

— Твоя судьба будет решена позже, — обратился Радагаст к старшему сыну. — А пока отдыхай и лечись — Парацельс сказал, что ещё не вся отрава вышла из тебя.

— Слушаюсь, — склонился перед ним Пилат. — Благодарю вас.

Решение Совета Архонтов по поводу братьев Амелиусов вызвало недоумение у многих подданных, но спорить никто не осмелился — авторитет Совета был непререкаем. Через несколько дней состоялась свадьба Септимуса Валентайна и Юри Амелиуса. После совершения обряда Септимус объявил, что принимает Артура как своего собственного ребёнка.

Появление на землях Верных большого количества новых граждан вызвало небольшое замешательство — запасы, кое-как скопленные за годы экономии, грозили быстро растаять, но беженцы и не думали требовать какие-то особые льготы — они были рады наконец оказаться в тишине и покое. Они охотно согласились затянуть пояса и тут же включились в работы по обеспечению населения всем необходимым. Они ревностно трудились в огромных теплицах, в которых выращивались овощи и травы, ходили в леса за дарами Флоренса, работали в шахтах по добыче руды и горючего камня... Работы хватило всем, и каждый работающий получал приличный паёк. Амелиусы не зря наводили строгий порядок на своих землях — никаких бунтов не бывало уже почти двенадцать лет. Только одиночные протесты и редкие преступления мелких чиновников, да и те подавлялись самими людьми. Разумное ведение хозяйства тоже приносило свои плоды — животные, спасаясь от голодных охотников отступников, постепенно перекочёвывали на их земли.

Катиэль был проведён через церемонию смены статуса публично. Недовольных особо не было — историю бедного юноши быстро узнали все. Многие искренне жалели беднягу. К тому же Катиэль уже успел показать себя с самой лучшей стороны. Когда он был провозглашен омегой и представлен людям, его встретили неплохо, пусть и не все были готовы пожать ему руку. Сам Катиэль был так счастлив, что совершенно не замечал косых взглядов в свою сторону. После проведения обряда он и Галлей, которого забрал к себе на обучение Аргус Фабиус, нашли небольшой пустеющий домик за городской чертой, поселились там вдвоём и всегда были желанными гостями в доме Амелиусов и Валентайнов.

Пилат был проведён через обряд покаяния так же публично и приговорён к службе на самых опасных приграничных участках, чтобы искупить свой грех кровью. Его провожали не только его мужья с детьми, но и все те, кого он вывел из плена Путём Лазаря. Провожали со слезами на глазах. Особенно печалился Постром, и всем было заметно, как расставание с родителем первенца печалит самого альфу. Если бы не Сильфид, то омега последовал бы за своим хозяином и мужем на границу, чтобы разделить с ним все тяготы службы. Пилат очень тепло попрощался с оми, с братом... Как и предполагалось, видеться им запретили, и только для того, чтобы попрощаться, сделали исключение.

Лето в тот год выдалось особенно тёплым и долгим, что стало ещё одним знаком свыше для Совета Архонтов.

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Осень оказалась неожиданно щедрой, вознаградив все труды, и в полях кипела работа по сбору урожая. Люди от души благодарили Светлейшего за Его милость — за прошедшие годы не пришлось совершить ни одного жертвоприношения. Крупных вспышек болезней не было, в стадах получился хороший прирост. На землях Верных царили мир и покой, нарушаемый только известиями с границ, которые продолжали время от времени атаковать одичавшие орды. Дети росли здоровыми и активно помогали старшим.

Небольшая группка детворы, которая отпросилась сходить в лес за грибами и орехами, вовсю играла в догонялки на обратном пути, как вдруг мальчики учуяли приближение альфы. Не только учуяли, но и услышали — из леса доносились кряхтение и треск ломаемых веток — а потом быстро догадались, кто это, и помчались навстречу.

— Ого!!!

— Смотрите, какого он добыл!!!

— Вот это громадина!!!

— Сколько мяса!!!

Артур, довольный произведённым эффектом, сбросил с плеч ношу вместе с охотничьей сумкой и оружием и устало сел рядом с деревом. Он был ощутимо потрёпан, рубаха порвана, что выдавало упорную борьбу. И всё же юный охотник победил.

— Годится?

— Ещё бы!!! — Дети окружили внушительную тушу лося с великолепными рогами. — А где ты такого нашёл?

— Я его ещё неделю назад засёк, но сразу завалить не получилось — явно пуганный. Наверно, со стороны Данелиев пришёл — там же всё убивают с голодухи, а у нас поспокойнее... Ребят, у вас ничего попить нет? А то моя фляга уже пустая. — Артур отцепил от пояса свою флягу и потряс ею.

— Тут рядом родник есть, — вспомнил один из омежек. — Давай, сейчас наберу.

— Проводите кто-нибудь, — велел юный охотник. — Лес всё-таки...

Два "волчонка" тут же помчались догонять. Остальная детвора со своими корзинками сгрудилась вокруг Артура.

— Расскажи, как ты его добыл!

— Ну, расскажи!

— Ладно, слушайте. На прошлой неделе я проверял свои силки, как учуял его. Подкрался поближе и понял, что таких в наших краях уже давно не видали. Жалко, конечно, красавца, но сколько же мяса... Попытался подобраться поближе, но он, видать, бывалый — моментально рванул в чащу. Ладно, думаю, никуда не уйдёшь. Погуляй, пока. Всю неделю я его пас — момент ловил...

Тут раздался топот копыт и конский храп. Все тут же обернулись и увидели человека, приближающегося к ним. Он вёл в поводу лошадь.

— Опять байки травить собрался! — раздался голос, и усталый Артур узнал одного из старших сводных братьев. — А не боишься, что кто-то из них отправится за приключениями?

— Не отправятся — знают, что мелкие ещё, да и родители всыпят, если узнают. Привет, Сильф.

Сильфид мастью уродился в своего оми и считался одним из самых видных молодых альф в Аврории. Поклонников у него было, пожалуй, побольше, чем у самого Артура, чем парень не упускал возможности похвастаться. Золотоволосый, стройный, с ясными песочными глазами. Он возвращался из окрестных деревень — его лошадь была ощутимо навьючена. Юный альфа часто бывал в самостоятельных поездках с проверками.

— Ого!!! — ахнул Сильфид, увидев добычу брата. — И ты его сюда на своём горбу пёр??? Как только не надорвался...

— С остановками. Если бы бросил там, где завалил, то другое окрестное зверьё нам бы одни кости оставило. Сгоняй-ка по-быстрому — пусть телегу пришлют.

Тем временем вернулись дети, пошедшие за водой. Они наполнили не только флягу Артура, но и свою полупустую баклажку. Сильфид подумал и начал разгружать свою лошадь.

— Так, я сейчас это здесь оставлю... Тюки не трогать! Я скоро вернусь.

Едва Сильфид верхом на лошади скрылся с глаз, один из "волчат" попытался развязать самый большой тюк и тут же получил подзатыльник от Артура.

— А ну, лапы прочь! Сказано же было — не трогать!

— Но пахнет же... — надулся мальчишка.

— И пусть пахнет. Наверно, это образцы новых копчений.

— Опять главные всё себе заберут... — Мальчишка обиженно покосился на Артура.

— Не так уж и много мы себе берём, — нахмурился охотник. — И съедаем далеко не сразу. Эти вкусности выдают солдатам, мастерам, особо отличившимся в качестве дополнительной пайки, а остальное раздают на праздники и берегут для церемоний, чтобы потом всем раздать понемногу. Если Зевс и дальше будет добрым, то этих деликатесов будет больше — наши стада прибавили голов. Ты же знаешь, почему мы вынуждены экономить.

— А со своей долей что сделаешь? — робко спросил омежка, косясь на лося. — Тебе как охотнику, завалившему такую громадину, позволят забрать самое вкусное...

— Вам и отдам. Вы же скоро снова в школу будете ходить, вот и достанется вам это мясо на обед. Чтобы вы росли умными и здоровыми.

Дети тут же заулыбались и снова начали приставать с расспросами. Артур, слегка привирая, дорассказал, как добыл лося, а вскоре показалась обещанная телега, которой правил ещё один сводный брат Артура. Рохан получился в деда-альфу по омежьей линии — ширококостным, а по росту и крепости мускулатуры он обогнал братьев-альф. Он и силой тела превосходил других братьев, чем и решили грамотно распорядиться, назначив его в отряд возчиков, который помогал с грузами. Илия, его брат-близнец — тоже довольно крепенький и коренастый — решительно последовал за братом. Близнецы были неразлучны, и все только ахали, слушая, как Рохан на каждой течке сидит рядом с братом, присматривая за ним, чтобы никто не посмел войти без разрешения, а потом ухаживает. Сильный запах брата его в эти моменты совершенно не беспокоил, как и его запах самого Илию! Как и предрекал преподобный Парацельс.

Илия спрыгнул с телеги и вскрикнул от восторга, увидев добычу.

— О, Адам! Какая красота!

— Нравится? — расплылся в улыбке Артур.

— Ещё бы! А рога-то!

— Давайте грузить. — Артур медленно начал вставать. — Чем скорее доставим его в город, тем будет лучше...

— Сиди и отдыхай! — сурово, на правах старшего, осадил его Сильфид. — Мы сами справимся. Ты свою работу уже сделал.

— Ладно... — не стал спорить охотник.

— И как только придёшь домой — сразу мыться, а то оми до обморока перепугаешь. Ты себя со стороны-то видел? И несёт от тебя, как от...

— Как от кого? — шутливо рыкнул Артур, всё же вскакивая и хватаясь за дерево.

— Неважно. Шуруй пешком, заодно за малышнёй присмотришь.

Пешком до города было не так далеко, и Артур, сопровождаемый ребятнёй, с удовольствием прогулялся. По пути он любовался полем, в котором кипела работа. Уже немало снопов стояло увязанными, то тут то там выпрямлялись работники, переводя дух. Среди взрослых мелькали подростки и детвора с баклажками с водой и травяными чаями. В отдалении курилась полевая кухня. Зерна будет достаточно — и на новые посевы, и в пищу и про запас.

Артура узнавали все. К пятнадцати годам юный альфа стал невероятно удачливым охотником, на которого не могли нарадоваться не только родители. В рыбной ловле с острогой он тоже был не из последних — острый глаз и твёрдая рука редко промахивались. В обучении грамоте он также делал большие успехи ещё в детстве, и наставники поговаривали, что дед-альфа со временем посадит на трон главы рода именно его, а не Сильфида, как старшего. В рукопашной схватке Артур пока уступал только бывалым, а из ровесников потягаться с ним могли только братья. Особенно Рохан. В сражениях на мечах, боевых топорах и копьях он и вовсе был на отличку. Давно уже никто не поминал о его греховном рождении — парень унаследовал немало достоинств своего рода. При этом он совершенно не задирал нос, запросто общаясь как с высокородными, так и с простыми людьми.

Вот поприветствовать и поохать подбежал Катиэль, поправляя сбившийся платок на голове — он сразу заметил, как досталось его любимцу на охоте. Артур только глаза закатил, стоило одному из любимых дядюшек открыть рот. Он знал Катиэля с самого раннего детства и был очень удивлён, узнав, что тот был рождён альфой. Прежде его удивляло, какой Катиэль большой и совершенно не пахнет так, как другие омеги... Спустя время Артур узнал эту печальную историю и всей душой возненавидел отступников.

Катиэль так и не оправился полностью. Он полностью принял свой новый статус и не жалел об этом даже тогда, когда с возрастом начал терять лёгкость и изящество. Он стал выше, шире в плечах, слегка потяжелел, его лицо потеряло часть юношеской мягкости и красоты, однако Катиэль продолжал носить омежью одежду, украшения и заплетать затейливые косы. Он даже попросил преподобного Парацельса подпилить ему клыки, чтобы не напоминали о том, кем он был когда-то, и тот, повздыхав, выполнил просьбу. Те, кто знал Катиэля мальчишкой, не раз рассказывали, каким дерзким и бесстрашным он был. Теперь Катиэль был покладистым, мягким, ласковым и заботливым, как многие другие омеги. Он обожал детей и с одинаковой любовью заботился обо всех, выделяя лишь немногих. Таковыми были дети Галлея от трёх его законных мужей, приёмыш-омежка Корин — его Катиэль вымолил у Совета, едва узнал, что родители малыша погибли, когда спасались из плена отступников — и, собственно, Артур.

— Дядя Катиэль, я в полном порядке! — не выдержал Артур. — Это же уже не в первый раз! Бывало и хуже!

— Да? Точно? Ну, хвала Светлейшему... — смягчился бывший альфа. — Не забудь — как придёшь домой, то сразу иди мыться...

— Как только, так сразу, — заверил его Артур. — Кстати, от дяди Галлея есть вести?

Катиэль тут же притих, и его губы задрожали.

— Нет... пока. Наверно, он снова задерживается... Надо обследовать один дальний участок...

— Да, конечно. — Артур приобнял его, поглаживая по спине. — Я просто хотел попросить сообщить, когда он появится.

— Я пришлю Корина.

— Буду ждать.

Галлей успешно прошёл обучение и все назначенные испытания, а первой его проверкой было проникновение на территорию врага, чтобы разузнать, что там происходит. Галлей отсутствовал почти полгода, и за это время Катиэль весь извёлся от беспокойства. Вернулся Галлей не один. Он привёл с собой нескольких рабов, которые когда-то занимали весьма весомые посты на захваченных землях — их осудили на каторжные работы за категоричный отказ присягнуть новой власти. Именно они и подтвердили доклад юноши, после чего юного альфу окончательно признали своим, и он ни разу не подвёл. Став полностью взрослым, Галлей взял в мужья сразу трёх омег, но при этом никогда не пренебрегал Катиэлем, который пусть и ревновал, но не так сильно, чтобы выражать своё недовольство. Они по-прежнему были парой, на которую уже не показывали пальцами, жили все в одном доме, который был надстроен руками и Галлея и самого Катиэля, и Катиэль был счастлив, видя искреннюю любовь и заботу. Мужья Галлея относились к Катиэлю достаточно снисходительно — смущало их присутствие наречённого сородича только поначалу, и это прошло с рождением первого ребёнка в необычной семье. Сейчас Галлей был связным и проводником по Путям Лазаря, не раз выводил через подземные ходы новых беженцев и составлял самую подробную карту, отмечая все родники, удобные для ночёвок залы, поправлял тайные метки, а так же указывал те выходы, что были разрушены намеренно, чтобы враги не посмели вторгнуться через них. Пожалуй, мало кто теперь знал этот лабиринт лучше, чем бывший солдат Данелиев. Не зря его имя с сакрального языка первопредков переводилось как "проводник"! Родители Галлея так и не нашлись, однако альфа по-прежнему не терял надежды.

До городских ворот дошли благополучно. Артур переговорил с третьим братом-альфой Юргеном — тот недавно был принят в ряды городской стражи — узнавая последние новости, которые он вполне мог пропустить. Юрген получился статным альфой, почти так же похожим на их общего отца, как и сам Артур, из-за чего некоторые гости столицы, видя братьев вместе, даже принимали их за близнецов. Только Юрген был черноглазым, как его оми Карли, да и черты его лица были покрупнее. Другие стражники просто поклонились молодому охотнику, а узнав от детей, какого лося добыл Артур, недоверчиво разинули рты. Юрген аж раздулся от гордости за брата! Удовлетворив своё любопытство, Артур шагнул на широкие улицы Аврория. По пути домой он то и дело ловил на себе восхищённые омежьи взгляды, отпускал шутки, по дороге даже помог двум омегам донести до их домов довольно тяжёлые корзины. Мир и покой, которые в любой момент могли закончиться — разведка сообщала, что в стане врагов появился лидер, который постепенно прибирает к рукам одну захваченную область за другой. Им был Валерий, единственный выживший в делёжке за власть сын погибшего в Ранароне Октуса Данелия. Ходили слухи, что за его спиной стоит некто, кто по-настоящему держит всё в своих руках, но больше выяснить пока не удалось. Вторжение было неизбежным, и Совет Архонтов продолжал активную подготовку, подробности которой пока скрывались от граждан.

Ворота дворца Амелиусов, как и всегда, были гостеприимно распахнуты. По двору сновали омеги с плетёными корзинами, наполненными бельём. Похоже, что Ливий затеял большую стирку... Увидев молодого хозяина, омеги отвлеклись от работы, а Постром, недавно ставший правой рукой стареющего Ливия, заохал не хуже Катиэля.

— Иво Милосердный... Да на кого же ты похож?!. Живо мыться!

Артур на этот раз промолчал. Его второй любимый дядя был довольно строг, но за этой строгостью чувствовалась печаль. После того, как Пилат Амелиус отбыл на границу, а потом через три года пришло известие о его героической гибели, Постром надолго закрылся в своей комнате, после чего надел вечный траур. Он так и не вышел снова замуж, как другие мужья Пилата, хотя многие сватались, и посвятил всего себя детям погибшего супруга.

По пути в свои покои Артур всё же попался на глаза оми, хотя и старался избежать этой встречи. Юри с возрастом не потерял своей красоты, был счастлив в браке с Септимусом и родил ещё трёх детей — двух омежек и одного "волчонка". Он прекрасно понимал, насколько труден и необходим труд охотника, но каждый раз, как Артур отправлялся на промысел, всё же ронял пару слезинок. Как-никак Артур был его первенцем и сыном от любимого брата. Артур сам очень любил всех своих братьев-омег и знал, насколько его кровные родители были близки. Гибель Пилата Юри переживал так же тяжело, как и Постром. Только вместе они кое-как справились с горем, вернувшись к обычной жизни. Артур тогда никак не мог понять, почему оми и дядя так грустны, и приёмный отец Септимус всё же рассказал пасынку о причинах. Позже мальчик случайно подслушал непредназначенный для его ушей разговор и узнал, почему он совершенно непохож на своего отца. Тогда же Артур понял, почему, возможно, его сторонится дед Радагаст.

— Оми, ну хоть ты не заводись, — жалобно попросил "волчонок", стоило родителю начать охать. — Мне дядя Катиэль уже все уши прожужжал!

— И всё же...

— Ничего серьёзного. Подумаешь, пара ссадин и синяков.

— Точно ничего не сломал? — продолжал пытливо оглядывать сына Юри.

— Точно. Могу после бани сходить к преподобному, если ты мне не веришь.

— Ладно... иди, — слабо улыбнулся Юри. Артур почуял что-то тревожное в его запахе и принюхался. Похоже, что оми чем-то обеспокоен помимо синяков, полученных на охоте. — Ты голоден? Я попрошу тебе приготовить...

— Чуть позже. Оми, ничего не случилось?

— Нет... А что?

— Я чую, что тебя что-то ещё беспокоит.

Юри вздохнул. Артур явно унаследовал прозорливость дедушки-омеги!

— Твой дедушка Радагаст вернулся и хочет с тобой встретиться.

— Дед? Зачем?

— Там всё узнаешь. — Юри грустно погладил сына по щеке, на которой уже снова пробивалась щетина. — Ты только не бойся, милый, и слушай очень внимательно. Это будет важно.

Артур молча кивнул.

В покоях Архонта всё больше сгущались сумерки, и отсвет пламени канделябров отбрасывал густые тени. Солнце уже скрылось за крышами домов. Почему его не вызывали так долго? Чего дед ждал? От комнаты Артура до его покоев совсем близко — только спуститься по винтовой лестнице одной из башенок и преодолеть пару коридоров...

Артур редко видел деда так близко и невольно поразился тому, как тот состарился. Может, спина его была так же пряма, а голос твёрд и звучен, но годы и заботы всё-таки начинали становиться всё более неподъёмными. В некогда смолисто-чёрных волосах, которые унаследовали Артур с Юргеном, не осталось ни одного тёмного волоса — их сменила снежная белизна. Сеть морщин — как глубоких и резких, так и тонких и лёгких — опутала лицо, серые глаза помутнели, стали хуже видеть, но всё же старый альфа продолжал видеть так же глубоко и далеко, как и прежде.

— Артур? Это ты?

— Да.

— Подойди, пожалуйста.

Радагаст сидел в своём кресле, напротив него стояло точно такое же, только совершенно новое. Артур нахмурился. Что за разговор? Он тихо подошёл и сел. Уголки рта старика приподнялись в одобрительной улыбке, глаза с набрякшими веками сощурились, чтобы лучше видеть.

— Я наслышан о твоих успехах. Наставники тебя хвалят, горожане тоже... и омеги на тебя поглядывают не без интереса, а кому-то даже достаётся частичка твоего внимания.

— Вы...

— Это похвала. Вполне заслуженная. И что ты собираешься делать дальше?

— То, что велит Совет. Если ему будет угодно, чтобы я остался охотником — я буду охотником. Если ему будет угодно, чтобы я продолжил обучение военному делу — я буду продолжать учиться, чтобы потом достойно оборонять наши границы...

— А чего бы хотел ты? Именно ты? — перебил внука Радагаст. — Забудь сейчас про Совет и всех остальных.

— Забыть? — удивился Артур. — А разве мой долг — не заботиться о всеобщем благе? Не в том, чтобы трудиться на благо нашего будущего?

Улыбка Радагаста увяла.

— Всеобщее благо... Септимус и Парацельс знатно учат тебя, отлично воспитывают, но ты многого пока не знаешь. И сегодня я раскрою тебе кое-что, только учти, что об этом знают немногие. И это очень важно.

— Что... именно? — Внутри Артура начала всё сильнее натягиваться тонкая прочная верёвка. Откровенной неприязни в деде он не чуял, и это было странно. Почему же Радагаст так планомерно избегал его столько лет, а сейчас вдруг решил поговорить? Да ещё с глазу на глаз? Неужели срок его жизни подходит к концу?

— Что ты знаешь о своём появлении на свет?

— То, что знают все. Моим кровным отцом был Пилат, старший брат моего оми. Это был вынужденный шаг, чтобы оми не обесчестил враг, да и оми был не вполне здоров разумом после долгого сидения в тайной комнате. Совет принял это во внимание, мне сохранили жизнь, а отец был оправлен на границу, где искупил своей грех кровью в боях за наши земли.

— Да, это правда, но правда не вся. — Радагаст вздохнул. — Была ещё одна причина, и скоро настанет тяжкое время самых суровых испытаний. И от того, как ты меня сейчас поймёшь, будет зависеть наше будущее. Ты ведь думаешь, что я избегал тебя все эти годы потому, что мои сыновья преступили Закон, и меня это возмутило? — Артур не нашёлся что сказать. Собственно, он так и думал. Похоже, что эта мысль отразилась на его лице, поскольку дед грустно улыбнулся. — Нет, малыш, не потому. Причина крылась в том, почему тебе сохранили жизнь. Поверить в это сложно, но я поверил, стремясь сохранить свою кровь живой, потом было усомнился, пока ты не начал учиться, и всё же последующие годы подтвердили, что пророчество, явленное Юри, правдиво. Не встречался я с тобой только из чувства вины за своё сомнение.

— Пророчество? — не поверил своим ушам юный охотник.

— Да, пророчество. Последние четырнадцать лет выдались на удивление спокойными. Как будто Деймос решил дать время, чтобы ты вырос, возмужал и прошёл необходимое обучение.

— Необходимое для чего?

— Чтобы ты и твои потомки стали нашим спасением, когда наш мир падёт и будет всё глубже увязать в ереси Данелиев.

Артур похолодел. Их мир... падёт? Как это возможно???

— Я... не понимаю...

— Мы обречены, и последние донесения это подтверждают. На территории Данелиев появился новый сильный лидер, и он уже начинает готовиться к походу на нас. Их нападение — вопрос времени. Солдаты Валерия Данелия сильны, озверелы и не намерены щадить никого, кто встанет на их пути. Даже если мы выдержим первую волну, вторая или третья нас сметут. И нашему спокойствию придёт конец.

— Но... Вы же готовитесь... Все знают... — растерялся Артур.

— Да, мы готовимся, но эти приготовления призваны не для того, чтобы отбить вторжение, а для того, чтобы сохранить знания предков, ценнейшие реликвии и наши открытия, чтобы потом стать основой для возрождения нашего мира, когда придёт время. Великий Холод к тому времени отступит, а времени у него будет изрядно. И кто-то должен начать возрождение, чтобы наш народ спасся и продолжил жить. И это будут твои потомки.

— М-мои? — хрипло выдохнул Артур, и его пальцы стиснули подлокотники кресла. — По-почему мои?

— Так было явлено твоему оми. И твои успехи тоже подтверждают, что это пророчество истинно. Его осуществление будет зависеть от множества шагов. Первые уже сделаны — ты родился, был принят, начал обучение и воспитан так, как подобает. Мы свой выбор сделали после твоего прибытия в Аврорий и готовимся сберечь достояние, накопленное нами и нашими предками, чтобы знание не сгинуло в пожарах, разожжённых отступниками. Все эти годы мы снимали копии с наших книг, писали новые, строили тайники, куда будут отправлены наши сокровища. Мы сделали всё, что было в наших силах. Теперь дело за тобой. Миссия твоя будет тяжкой и полной страданий и лишений, как и твоих потомков, но если вы не сдадитесь и продолжите этот путь, то один из твоих потомков, омега, станет нашим спасителем и явит миру истинное знание, которое очистит нашу кровь, что замутится за века смуты.

— Вы... скрывали это от людей, чтобы не поднялась паника? — понял Артур.

— Именно. Далеко не каждое знание имеет смысл раскрывать — это опасно. Мы учили своих людей, что можно достойно жить и в таких условиях, поддерживали порядок, способный сохранить Верных, дети которых, переняв этот опыт, будут учить других детей. Усердный труд во имя Жизни в сочетании с надеждой и любовью дадут силы выжить в Великом Холоде. И сам Флоренс устроил всё так, что никакие смуты и ереси не отменят его законов. Если ты всё же решишь отказаться от возложенной на тебя миссии, то наши потомки, скорее всего, будут обречены. Если ты примешь это бремя, то от того, как ты будешь учить своих детей, а те — своих детей, будет зависеть, спасёмся мы в будущем или нет.

В голосе старого альфы ясно слышалась горечь. Осознание, что изрядная часть всех трудов будет напрасна, что многое будет стёрто в пыль и погибнут те, кого он знал и любил, что выжившим его подданным предстоит пережить плен и унижения, было тяжким бременем для Радагаста. И всё же он принял его.

— И... что должен делать я?

— Прежде всего — принять решение. Скоро ты станешь взрослым и займёшь моё место на посту главы рода, а для этого тебе необходимо продолжить обучение.

— Почему я, а не Сильфид? Он старший и стоит в списке наследников первый...

— Именно ты. Ты уже знаешь, что на землях Данелиев появился новый лидер, но за его спиной стоит кто-то другой. Он умён, прозорлив и жесток. Он наводит порядок на своих землях железной рукой. И он знает о грехопадении твоих родителей. Он попытается использовать это для того, чтобы скомпрометировать наш род. Ложью смутить умы наших братьев, что томятся в плену. Кто-то должен стать надеждой, сохранить то, что есть... Я это уже говорил? Старею... — снова грустно улыбнулся Архонт. — Надеюсь, что я всё же не увижу, как падёт наш чудесный город. Артур... — Радагаст поднял на внука усталые глаза. — Ты ведь примешь верное решение? Может, это чудовищно и отдаёт предательством, но в тяжкую годину приходится идти на жертвы. Пусть нас рассудит время. Понятно, что в первые годы бегства, когда ты будешь искать новое тихое место для уцелевших Верных, будет непросто поддерживать в них веру, но люди должны сохранить её, чтобы крупицы традиции пережили века бедствий, даруя надежду тем, кто будет искать истину. Стань их вожаком, их опорой, и будь ею, пока будет можно. Потом, скорее всего, тебе и твоим детям и внукам придётся на какое-то время уйти в тень, чтобы нести свою службу тайно. Вы должны выжить и продолжить миссию, дабы исполнилось пророчество. Сколько бы времени это не заняло. Помните Закон, соблюдайте его, и чистая кровь даст вам необходимую силу, чтобы исполнить свой долг.

Артур опустил голову, осознав, что именно имеет в виду дед. Это будет непросто.

— Вы думаете... что пророчество исполнится?

— Я надеюсь на это. Я видел знаки, которые поддерживали во мне эту надежду. Эти знаки способны видеть все, у кого открыты глаза, но эти самые глаза должен кто-то открыть. Станьте зрячими среди слепцов, сохраните истинное знание, и наш мир возродится. Мне о многом необходимо переговорить с тобой, чтобы ты мог принять решение, а когда пойдёшь в свою комнату, возьми вон тот свёрток. — Альфа трясущимся пальцем указал на свёрток, лежащий на его широкой постели. — Это тебе пригодится. Это мой подарок тебе.

— Дед... — решился обратиться к повелителю неофициально Артур. — Ты...

— Я следил за тобой с гордостью. Я избегал тебя, но всё-таки любил. Пожалуй, даже больше, чем других своих внуков, хотя они все прекрасные мальчики. — Старый альфа тяжело вздохнул и взглянул на внука. — И... выполни, пожалуйста, одну мою просьбу. Пообещай мне, что если ты всё-таки решишь возложить на себя эту тяжкую ношу... ты оставишь в хрониках этот наш разговор. Пусть потомки знают, ради чего было всё это... и, возможно, они потом простят нас. Мы совершили большую ошибку, когда не пресекли ересь Данелиев прежде, и теперь пожинаем плоды своей ошибки. Ничего уже не исправишь, и остаётся надеяться, что эти тяготы сделают нас сильнее и мудрее.

Сердце Артура дрогнуло, отозвавшись на этот взгляд. "Волчонок" поднялся с кресла и обнял старика, который повторил его жест.

Они потом долго говорили, и Артур покидал покои деда со спокойной душой.

Комната Артура была невелика и располагалась в одной из башенок дворца на альфьей половине. Скромная, с небольшим окном-бойницей и широкой кроватью, на которой уже кто-то лежал. Артур узнал гостя по запаху сразу, как приоткрыл дверь.

— Дик, ты почему здесь?

— Я волновался. Как прошёл разговор с дедом?

Юный омега вскочил и бросился к Артуру. Это был последний из его старших братьев, сын Рино. По воле Совета, все дети Пилата росли и воспитывались вместе, чтобы случайно не повторилась история с Пилатом и Юри. Братья знали друг друга с самого детства, и воспитание Амелиусов прочно ограждало их от нового кровосмешения. Дик был очень красив и вместе с тем своенравен, за ним многие пытались ухаживать, но сердце омежки было прочно отдано книгам. Дик часто рассказывал Артуру, что в мастерских переписчиков создаются новые книги, как бережно их переплетают — он сам помогал делать это — какие красивые рисунки в них, как тщательно выписана каждая буковка... Теперь Артур знал, для чего всё это делается. Огромная работа уже почти закончена, а скоро самые ценные статуи из святилища будут заменены на гипсовые копии, покрытые глазурью под мрамор, и спрятаны. Галлей сопровождал к новым тайникам первые грузы, почему и задерживался всё чаще. Сейчас перевозятся и предметы культа из драгоценных металлов и камней, церемонии проводятся с помощью копий из менее ценных материалов. Жалко будет чудесных фресок, которые будут сбиты и утеряны, но их образы уже запечатлены на деревянных досках, чтобы позже, когда всё будет восстанавливаться, новые художники заново расписали стены храмов и монастырей.

— А ты знаешь, что все эти книги написаны не живой рукой? — Артур положил подарок деда на свой стол и зажёг лампу.

— Как это? — растерянно захлопал глазами Дик.

— Нарисованы только некоторые картинки. Всё остальное сделано в другой технике, которую специально изобрели для скорой работы наши мастера. Называется "печать". Каждая буква отдельно отливается из металла, каждая страничка составляется из таких кусочков на специальной пластине, смазывается краской, а потом делается оттиск. Картинки с орнаментом делаются так же, только для каждого цвета своя отдельная пластина. Главное — чтобы цвета легли туда, куда надо, и аккуратно. Так и получается быстрее. Это как печать рисунка на ткань, которую начали делать с деревянных форм.

— Откуда ты это знаешь? — Дик тут же сбросил с плеч и начал внимательно рассматривать свой узорчатый платок из тонкой шерсти с бахромой. Эти платки начали делать десять лет назад, и они быстро полюбились омегам. Мастера в несколько оттенков краски создавали на них дивные цветы, нежные листья и волшебных птиц. Были и платки для альф с более сдержанными узорами и орнаментами. Выглядело это невероятно красиво, сочно и роскошно. У Катиэля таких платков было четыре — по одному на сезон.

— Мне дед рассказал сам, а скоро я поеду, чтобы посмотреть на всё это своими глазами...

— Так, Дик, ты что тут делаешь так поздно? — В комнату вошёл Юри и строго вперился в омежку. — Ты же знаешь, что тебе нельзя здесь быть, когда на дворе ночь. Только в исключительных случаях.

— Мы ничего такого не делаем, — насупился Дик, снова кутаясь в свой платок. — Просто разговариваем.

— Завтра поговорите. Давай, иди к братьям.

— А вы что здесь делаете? — хитро улыбнулся Дик. — Вы почтенный замужний омега...

— А мне действительно нужно поговорить с сыном, и это очень важно. Мой муж знает об этом разговоре. Иди-иди, тебе завтра рано вставать.

Дик скривил обиженную рожицу и выскочил из комнаты. Едва за ним закрылась дверь, Юри повернулся к сыну.

— Он... рассказал тебе? — Вся строгость сошла с его лица, сменившись тревогой.

— Да. — Артур тяжело опустился на свою постель и сцепил пальцы в "замок".

— И... что ты думаешь делать? — Юри осторожно сел рядом с ним, поправляя на плечах свой платок. Этот платок печатал сам Септимус, заинтересовавшись новым изобретением, и постарался на славу. Юри очень дорожил этим подарком.

— Не знаю... но, скорее всего, приму эту ответственность.

— И тебе не страшно?

— Конечно, страшно. Знать, что всё, что ты видишь вокруг себя, скоро перестанет существовать...

— Мне тоже было страшно, когда я это понял. — Юри ласково обнял сына, и Артур опустил голову ему на плечо. Как когда-то в детстве, когда просыпался от плохих снов. Оми в этот момент всегда был рядом — будто чувствовал. — Но таков Замысел. Чтобы мир не стоял на месте и двигался вперёд.

— Неужели пророчество должно исполниться таким образом? А что, если я не справлюсь? Что, если кто-то из моих потомков дрогнет? Если они все погибнут, не дожив до конца Великого Холода?

— Знание о возможных путях даётся не всем и не просто так. Светлейший даровал свободу выбора всем своим созданиям, и от того, что именно мы выберем, будет зависеть новая картина мира. Она будет собираться из тончайших нитей судеб каждого человека, как ткань на ткацком станке или мозаика на стене или полу. Нам обычно не дано знать, что ждёт впереди, если мы свернём направо или налево, но если знать заранее, то это налагает определённую ответственность. Каждый шаг, каждое решение добавляют новый маленький кусочек. Пути разных людей пересекаются, и эти встречи тоже имеют свои последствия, добавляя красок. Если ты решишь следовать этому пути, то это наложит ответственность на тебя. Чтобы исполнилось пророчество, тебе придётся трудиться, и главным трудом будет воспитание твоих детей, чтобы они смогли выбрать тот же путь и продолжить его с той же твёрдостью, что и ты. Чтобы они понимали, ради чего всё это необходимо. Они, зная о своей миссии, тоже будут выбирать, и от того, что в них вложат родители, будет зависеть выбор их детей. Это и есть цепь преемственности, которую олицетворяет Род. Которая поможет осуществить пророчество и спасти наш народ в будущем.

— Это будет тяжело. Ведь отступники будут мутить народ, напитывая их души ложью.

— Есть вещи, не подвластные никому, — улыбнулся Юри. — Как сила Адама и разум Рослина, Дар Иво тоже никуда не денется и будет незримо жить среди людей, даря надежду и свет. Это триединство поможет сохранить Равновесие и будет держать его до тех пор, пока живы люди. Таков Замысел.

— Оми... а мой отец знал это всё?

— Конечно, знал. — Голос Юри заметно охрип. Как и всегда, когда он вспоминал о погибшем брате. — Ему было тяжело принять это, но он знал. Знал, когда покидал Аврорий и нас навсегда.

— А тебе было хорошо с ним?

— Да. Мне было с ним очень хорошо. Мы всегда были дружны, и наша сплочённость стала основой нашего брака там, в Ранароне. Твой отец был очень ласков и заботлив, что дало тебе силы и здоровье. Как и всем твоим братьям.

— А папа Септимус...

— Он понял и никогда не пенял мне за то, что я не сберёг себя для первой ночи с ним. Я всегда знал, что он очень хороший человек. Почуял это, когда нас впервые представили друг другу.

— Ты любишь его?

— Конечно. Может, поначалу это были просто симпатия и уважение, но с годами я смог полюбить его по-настоящему.

— И всё же ты не забыл моего отца.

— Как я могу забыть его? Ведь он стал моим первым. Он подарил мне тебя. — Юри с болью пригладил волосы своего первенца. — И он просто был моим любимым старшим братом. Который всегда был рядом в тяжёлые минуты, когда мы были детьми. Ну, посмотрим, что привёз тебе дедушка?

Они развернули холстину, в которую был завёрнут подарок Радагаста, и Юри потрясённо прикрыл рот ладонями. Это был великолепный плащ сочного зелёного цвета, на котором раскинулось могучее чёрное дерево с двумя вершинами. На маковке одной алело крупное яблоко. Артур бережно набросил его на свои плечи, и Юри замер.

— Боги милостивые... Это ещё один знак!

— О чём ты?

— Я видел тебя во сне в точно таком же плаще... только ребёнком... И вот оно! — Юри показал сыну на маленький изъян портного — несколько кривых стежков по краю, которыми была пришита узорчатая, вышитая золотом полоса с сакральным орнаментом. — Это там тоже было! Это знак, что всё идёт, как надо!

В день своего шестнадцатилетия Артур был официально объявлен главой дома Амелиусов, и все братья преклонили перед ним колени. Потом в узком кругу и в присутствии Юри юный наследник был наречён новым родовым именем, которое предстояло нести дальше во мраке. Имя это было "Баал", что на тайном языке первопредков означало "искупитель". И искуплением был обет хранить чистоту крови любой ценой.

ЭПИЛОГ

— Вот всё, что осталось. — Немолодой седеющий альфа приобнял маленького сына, с грустью глядя на развалины некогда великолепного замка Ранарон. — Во время Битвы Чёрной Крови отступники не пожалели ядер, и замок был взят. Большая часть Верных погибла, остальные стали рабами.

— Неужели победить их было нельзя? — тихо спросил рыжий "волчонок". — Ведь Верные были умнее, и дело их было правое!

— Отступники были полны ярости, которой их напитали ложь, голод и "волчья отрава". Это волна была слишком мощной, и Ранарон, который был снова взят Верными после разрушения Аврория, погиб. Новые жители деревень, привезённые из других владений Данелиев, легко признали над собой власть Артура, который стал их единым Повелителем, и отважно сражались, когда пришли бывшие хозяева. Сам Артур, Корин и два их сына, альфа Пилат и омега Рави, спаслись благодаря жертве Юргена, который был очень похож на брата. Это сходство особенно усилилось с возрастом, и воевода отступников Деций Калагул, сын Максимилиана, решил, что глава дома Амелиусов погиб. Что Артур, который стал последним символом старого мира, больше не сможет собрать вокруг себя уцелевших Верных по всей нашей стране, а его детям и внукам не хватит доказательств, чтобы подтвердить своё родство с ним. И наступили тёмные времена.

Отец и сын долго бродили по развалинам. Восьмилетний альфа пытался представить себе, как когда-то здесь жили люди. По рассказам отца, это была трудная, но хорошая жизнь.

— Папа, а что стало с другими?

— О ком именно ты хочешь послушать?

— Расскажи о Катиэле. Он ведь погиб в Аврории?

— Да, когда перед Исходом орда Саккарема осадили город. Именно тогда случилось чудо, на которое уже и не надеялись — Катиэль, исполнившись силы и отваги Адама, снова взялся за оружие. Он всё же не забыл, чему его когда-то учили, и Галлей помог ему подготовиться к битве. Катиэль проводил своего приёмного сына Корина с Артуром, после чего вышел на бой в омежьей одежде и украшениях. Поверх он надел кольчугу, заплёл свои любимые косы и в таком виде сражался на передовой. Враг был потрясён его обликом и никак не мог понять, кто перед ним — омега-переросток или всё-таки альфа. Галлей стоял рядом со своим мужем и прикрывал его спину. Оба они доблестно исполнили свой долг и пали смертью храбрых.

— Поэтому ты назвал меня в его честь? — "Волчонок" смахнул выступившую слезу.

— Да. Катиэль совершил великий подвиг смирения, прожил достойную жизнь и умер как настоящий герой. Как достойный потомок Адама. Его историю Артур записал собственной рукой и поместил в тайник, чтобы потомки узнали об удивительном альфе, познавшем на собственном опыте почти все достоинства жизни омеги.

Юный Катиэль снова огляделся и вдруг заметил неподалёку на земле среди пожухлой травы какую-то металлическую вещь. Подобрал и начал рассматривать. Это оказался ключ. Ключ успел проржаветь, но был ещё довольно прочен, а его фигурное кольцо и затейливая бородка всё ещё восхищали тонкостью работы неизвестного мастера.

— Папа, смотри! Это ключ от замка?

Альфа подошёл, взглянул и замер.

— Да... такими ключами запирали погреба.

— Папа, что такое? — Катиэль заметил, как странно застыло лицо отца.

— Это... знак. — Альфа забрал ключ из рук сына и начал пристально его изучать. Потрясение медленно сменялось тихой радостью. — Перед тем, как ты родился, я видел тебя во сне с этим самым ключом в руках.

— Значит, мы всё делаем правильно? — обрадовался мальчик.

— Да, мы всё делаем правильно. И если ты и твои дети сделаете правильный выбор, то когда-нибудь наш народ будет спасён.

— Надо поскорее рассказать об этом оми! И показать ключ!

— Да, идём. — Альфа тряхнул головой, разгоняя нелёгкие мысли, и взял сына за руку. — Мы и так с тобой загулялись. Оми будет беспокоиться.

В чистом поле над невысоким шатром на сборных шестах уже курился дымок. Рядом пасся вороной конь. Пахло весьма аппетитно, и успевшие проголодаться альфы ускорили шаг. Вот из-под полога выглянул молодой омега с золотисто-рыжими волосами, заплетёнными в затейливую косу, перевитую разноцветными шнурками. На его плечи был наброшен яркий алый шерстяной платок с печатным узором из красивых цветов и листьев.

— Наконец-то! — укоризненно всплеснул он тонкими руками. — Где вы ходите? Обед уже почти готов.

— Мы ходили смотреть на замок, — пояснил Катиэль, подбегая к оми. — И смотри, что мы нашли! — Мальчик протянул омеге найденный ключ. — Папа сказал, что я ему снился именно с этим ключом!

Омега взглянул на ключ и медленно поднял взгляд на мужа.

— Это... правда?

— Да, любовь моя. — Альфа обнял его и поцеловал. — Всё идёт так, как надо. Мы справляемся.

— Ладно... — Омега всхлипнул и утёрся краем своего платка. — Идите к ручью, умойтесь.

Обед был весьма скромным, но альфы не жаловались, с аппетитом уплетая свои порции. Глава маленькой семьи украдкой любовался своим супругом. Своим Истинным, которого он совсем ещё мальчишкой, только-только начавшим созревать, дерзко выкрал у работорговцев. Дождаться, пока Аслан вырастет достаточно, чтобы выносить и родить ребёнка, было непросто, но зато их первая ночь стала настоящей наградой за терпение. Потом родился Катиэль, и семья состоялась. Аслан не сразу, но принял родовую миссию Баалов — он мечтал о собственном доме в тихом месте, крепком хозяйстве, и его испугало известие о бесчисленных испытаниях и страданиях потомков. И всё же он преданно следовал за своим мужем, учась и помогая ему. Сейчас, когда боль и страх владели землями, раздираемыми вечными усобицами новых аристократических кланов, их тихое счастье казалось особенно ценным. Терять его не хотелось.

Над равниной опустилась ночь. Семья сбилась поплотнее под толстым меховым одеялом — ночи были достаточно холодные, и даже верный конь был укрыт под пологом. Как говорится — в тесноте да не в обиде. Катиэлю всё не спалось, и он услышал, как тихо переговариваются его родители.

— Значит, от Ранарона почти ничего не осталось...

— Да, солнышко. Его штурмовали со всей яростью, какая только в них была. Со временем разрушится и то, что осталось.

— Конан, ты уверен, что сейчас стоит идти в Викторан? Там же сейчас так опасно!

— Последняя копия, снятая с карты Галлея, находится именно там. Её необходимо изъять и уничтожить, чтобы отступники потеряли доступ к Путям Лазаря. Потом мы отправимся за подлинной картой. Я точно знаю, что её бережно хранят. Пути Лазаря должны служить только добру, и нашим потомкам они сослужат хорошую службу.

— Я боюсь. Боюсь, что мы не справимся.

— Всё будет хорошо. Может, мы и погибнем, но Катиэль обязательно выживет и продолжит наше дело. Он дитя Истинных, и мы обучаем его, чтобы он стал самостоятельным.

— Но ему же сейчас всего восемь лет!

— Он обязательно вырастет сильным и отважным, как его предки. Нужно только подготовить его. А пока спи, сокровище моё. Сейчас мы вместе, и это хорошо.

Катиэль осторожно нащупал под своей рубашкой найденный ключ, который теперь висел на его шее. Ради этого оми отдал один из своих шнурков. Ключ от замковых погребов. В погребах хранились самые разные запасы. Значит, это знак ему самому, чтобы он продолжал беречь и хранить то, что было спрятано Советом Архонтов до падения и разрушения Аврория.

Чтобы он продолжил миссию рода. Ведь не зря же именно он нашёл ключ, а не его отец.

Молодой альфа стоял над одинокой могилой с преклонённой головой. На надгробном камне, на котором медленно таял снег под лучами весеннего солнца, он когда-то собственной рукой выбил имена родителей. Рыжие волосы альфы были перетянуты одним из шнурков оми. Шнурок, как и шерстяной платок, обвязанный вокруг крепкой шеи, успели выцвести, узор на них был едва различим, но Катиэль так и не нашёл в себе сил расстаться с ними. Из-под платка выглядывала бородка старого ключа. За спиной Катиэля рядом с навьюченной дорожным скарбом лошадью тихо стоял его муж, беспокойно поглаживая свой живот, в котором неторопливо росло зачатое дитя. Рядом мялся, чуть поскуливая, лохматый серый пёс.

Катиэль преклонил колено перед могилой родителей и зашептал:

— Я сделал то, что вы завещали мне. Я справился. И я нашёл свою любовь, которая скоро даст нового потомка. Он будет чист, как и было завещано Артуру последним Советом Архонтов. Я клянусь достойно исполнить свой долг.

К груди Катиэль прижимал свёрток с сокровищем, за которым он охотился почти пять лет — полная карта Путей Лазаря, составленная Галлеем. Последняя из существующих в мире. Скоро она будет сокрыта в одном из тайников, а сам он вернётся в Викторан, чтобы начать новый бой — попытаться остановить усобицы и начать объединение земель бывшей империи, чтобы мир подготовил почву для возрождения старого порядка. Труд этот будет тяжким, но необходимым. И он будет вознаграждён рано или поздно — был явлен ещё один знак. И знаком этим было родимое пятнышко на груди его омеги, когда они провели вместе свою первую ночь. Весьма приметное пятнышко — похожее на древесный листик.

Постояв у могилы родителей, Катиэль поднялся и вернулся к мужу, на красивом усталом лице которого нарисовалось облегчение.

— Как ты?

— Хорошо. Готов идти дальше?

— Да. Мы сначала отнесём карту в тайник?

— Да, а потом отправимся в столицу. Я уже прикинул, что мы будем делать... Готов потерпеть?

— Всегда готов, — улыбнулся омега. — Ты же сам учил меня быть смелым и сильным.

— Вот и замечательно.

— Ты не видел новых знаков?

— Пока нет, но, быть может, их отыщет наш малыш. — Катиэль дотронулся до уже заметного живота своего мужа. — Кстати, когда ты мне, наконец, скажешь, кого мы ждём?

— Пусть это будет для тебя сюрпризом, — хитро улыбнулся омега.

— Дарин!

— Не скажу, а то...

— А то что?

— А то будешь бояться больше, чем следует.

— Значит, омежка?

Дарин обиженно отвернулся.

— Вот всегда ты так...

— Так я угадал? — Катиэль примирительно обнял его и потёрся щекой о макушку.

— Почти. Наш малыш будет... Двуликим. Он держал в руке дубовую веточку.

Катиэль замер, боясь поверить в такое счастье.

— Двуликий?

— Да. И не вздумай учить его бою раньше времени!

— Само собой. Пусть сперва подрастёт. Я не забыл, чему учили меня и моих предков.

Дарин наконец улыбнулся и повернулся к мужу лицом.

— Конечно, не забыл. Ты же Баал.

— А теперь и ты тоже. — И Катиэль пылко поцеловал своего омегу прямо в губы. — А братья у него будут?

— Пока не знаю.

— Ну и ладно. Всему своё время. Идём.

Катиэль взял лошадь под уздцы, свистом окликнул пса, и Баалы неторопливо начали спускаться по склону холма, на котором из-под тающего снега уже показалась молодая трава.

Поздняя весна набирала силу, медленно пробуждая сонную землю.