Деар-Маккензи

— Мы ее уже раньше теряли, — сказала она, опершись о спинку кровати. — Найдем.

— Вики, ты что, осталась поддержать меня морально? — пробормотал я, натягивая джинсы. — Или спросить о чем-то хочешь?

— А о чем тут спрашивать? Если бы вы хотели что-то скрыть — запирали бы двери. И вели бы себя потише. Из-за чего, интересно, проснулась Сара?

Я взглянул ей в глаза, как когда-то Верну, но она не смутилась и взгляд не отвела.

— Это не то, что ты думаешь.

— А мне кажется — именно то.

Я не стал спорить. На самом деле — мы оба были правы.

— Сил!!!!

Гроза прошла, и теперь луна сияла так, что запросто могла поспорить с солнцем. Я вышел на пляж, ступая на корку мокрого песка, и взглянул, куда указывал Верн. Элайджа стоял рядом, с прямой спиной и застывшим лицом, а Сара успокаивающе гладила его по спине.

От порога по песку шла цепочка следов, до самой кромки воды и обрывалась там. Платье Лориан валялось там же, на берегу, будто сброшенная куколкой ненужная оболочка.

— Это... — начал я, но не смог продолжить.

— Она ушла туда?..

Даже не знаю, чей это был голос — Сары или Вики. Медленно я подошел к Элайдже и сжал его руку, холодную, как эти утренние волны.

— Может, она еще придет, — сказал Верн нерешительно. — Она ведь уже возвращалась.

— Нет...

Сказав это, Элайджа снова застыл, как изваяние. Он знал — не представляю, откуда, но он знал, о чем говорит.

— Но как это... ведь еще не время... — прошептала Сара, и я сделал ей жест рукой, мол, идите. Уходите, а то мало ли что. К такому я совсем не готов и ни в чем сейчас не уверен... Верн обнял ее за плечи, воркуя, что здесь слишком сыро, и повел к дому, Вики пошла следом, постоянно оглядываясь. Без них мне стало немного легче.

Я погладил Элайджу по спине, как до этого Сара — мышцы были твердыми, сведенными. Потом стал перед ним, сжав обе его руки. Он смотрел сквозь, в глазах было только серое море, и тогда я зачерпнул в горсти его косички и заставил посмотреть на меня.

— Это же то, чего ты хотел, — сказал я почти шепотом, — мы хотели. То, чего хотела она.

Губы Элайджи шевельнулись, словно он болезненно, мучительно не мог на что-то решиться. Потом все же произнес, тихо и четко, будто тиканье часов:

— Моя... сестра... умерла...

— Да, я знаю. Мне очень жаль.

— Моя сестра умерла, — сказал он снова и покачнулся. — Никого не осталось. Никого больше нет.

Не думал, что от каких-то слов может быть такая боль, ожогом по горлу, кислотой в груди... Я обхватил его руками, и он прислонился, безвольно, как марионетка.

— Что ты несешь?.. Ну что ты несешь такое?...

Наконец Элайджа обнял меня в ответ, и тут у него подкосились ноги. А поскольку он выше меня и весит больше, мы разом опустились на песок. И хотя прошел дождь, я не мог не заметить, что песок сухой и теплый — по крайней мере, там, где мы рухнули и немножко вокруг. Надо же... а раньше мне казалось, что после всего, после похорон и окончания этого кошмара я буду думать только об одном — чего теперь ждать от Элайджи и как далеко смогу уйти...

— Никогда так не говори, — прошипел я ему на ухо. — Понял меня? Никогда. Может, ты не знаешь, кто ты, может, не знаешь, зачем ты здесь, может, не чувствуешь себя дома, но не смей говорить, что никого не осталось. По крайней мере, при мне. Я, знаешь ли, не выношу, когда...

— ...Мне казалось, я буду думать только об одном... — произнес он вдруг, словно не слыша. Голова сползла мне на грудь, я по-прежнему прижимал его к себе как мог крепко, но лица не видел. — Как удержать тебя и... не лишиться.

— Не надо меня удерживать, когда до тебя дойдет? — Мой голос прозвучал совсем как у Сары, когда она не в духе, и это наблюдение вызвало судорожную улыбку. По-моему, не только у меня. Элайджа чуть приподнялся, я не заметил, как оказался вжатым в песок под тяжестью его тела. И эта тяжесть становилась горячее с каждой секундой. — Эй... и даже прямо сейчас не надо.

— Это ведь мы сделали, Сил?

— Ты о чем?

— До похорон четыре месяца... Это мы сделали?...

— Не знаю, откуда мне знать! Я ж не некромаг. Давай позвоним Тимми и...

— Тише... — он раскатал мои руки в стороны одним плавным движением. — Как думаешь, они смотрят?..

Ну можно предположить, что далеко не уйдут... Я попытался сдвинуть его с себя, но — если бы хотел, наверное, и получилось бы. Да что тут, и к гадалке не ходи — это мы сделали, она ушла из-за нас, сама себя похоронила... Она всегда знала, когда. Это мы не знали, мы просто плыли, блуждали, искали... мы просто... мы просто прибыли. Вот и все.

— Одежду не жги, — только и успел я сказать. — Это мои любимые джинсы.

Раскаленное дуновение прошло сквозь кожу, вокруг вспыхнуло, заревело пламя. Если кто и смотрит — все равно ничего не увидит.

Люди часто говорят "этому нет равных". Раньше я к этому выражению относился очень скептически...

Нет, пляж не стал стеклом, песок все еще был приятно теплым, над горизонтом показалась половина солнца.

— Моя жизнь оборвалась в двенадцать лет, — прошептал я в никуда, слова сбегали с языка вереницей золотых искр. — Так что все после — законно твое, и не бойся это потерять. Надо было сразу слушать Тимми...

— Сил...

Я вяло шевельнулся в его руках — на большее не оказалось сил. Джинсы были все еще на мне, что радовало, а кроме этого еще много чего.

— Ну?

— Я хочу быть Маккензи.

— Зачем?

Элайджа переместился, чтобы видеть меня, рассвет золотил его лицо и волосы.

— Хочу, чтобы нас считали братьями.

А ведь это была первая моя мысль, когда я увидел его — то, что мы больше похожи на братьев, чем они с Хано... Наверное, я долго молчал, и он сказал:

— Думаешь, плохая идея?

— Нет, я просто думаю, что твое имя так же хреново сочетается с моей фамилией, как и мое — с твоей. Но мы можем рассмотреть двойной вариант.

— Ты серьезно?

— Абсолютно.

Солнце заливало пляж текучим золотом, и песок, высыхая, стирал следы Лориан, будто ее и не было. Я представил, как она уходит в волны, не оглядываясь, и волосы бесконечно струятся по ее спине. Каков бы ни был план и замысел — мы в неведении, и пребудем там вечно... только пребывать будем вместе, а так по-любому легче.

— Знаешь, у него были слезы...

— Что?

— У Тимми, когда рассказывал. О семье и детях, которым не быть... Ты тоже так к этому относишься?

Я пожал плечами. Это вряд ли.

— Ты еще очень не скоро повзрослеешь. Так что если я и буду когда плакать, то от переизбытка прелестей семейной жизни, а не недостатка...

Элайджа медленно высыпал песок из горсти, будто в песочных часах, и вдруг в какой-то момент весь свет покинул его, хотя на небе не было ни облачка, и змеино шевельнулись волосы, хотя не было ни ветерка.

— Только в одном ты не прав, — произнес вдруг он, тихо и отстраненно, будто и не со мной говорил. — Может, я и не знаю, зачем я здесь и как сюда попал — мне это не интересно. НО Я ЗНАЮ, КТО Я, И ВСЕГДА ЗНАЛ.

От этих слов неожиданно пробрало холодом, редким, зловещим, той же природы, что и пекельный жар. Но я снова не задал очевидный вопрос. Только спросил:

— У нас все хорошо?

Он какое-то время смотрел на море, на искрящиеся волны, пока оно не вернуло его глазам перламутровый жемчужный блеск. Тот самый, в который я влюбился столько лет назад.

— Вообще-то ты не прав еще в одном. Я чувствую себя дома, теперь да.

* * *

Могилу на семейном участке Деаров мы зарыли. В конце концов, Лориан оказалась там же, где и Хано. И там, где мы тоже в свое время хотели бы быть.

У Сары снова мальчик, Вернон-младший. Сходство с папашей просто пугающее -хотя, похоже, счастливых родителей это ни капли не пугает.

Мой роман неожиданно стал бестселлером — и Кэтрин Ямазаки заслужила изрядную долю благодарности, в том числе и за потрясающую рекламу. После презентации в Нью-Орлеане мы были приглашены поужинать в ее дом, ну и Тимми с Кару тоже, конечно. Вернее, ужинать — сильно сказано, потому что часть ела, а часть — пила... Я был уверен, что Элайджа не пойдет, даже не уговаривал, но неожиданно он согласился и без уговоров. И в очередной, не последний раз доказал, что ради меня способен на что угодно — он был безупречен, мил и воспитан не хуже других. По крайней мере, общался — это раз, и не только со мной и Тимми — два. Мы это после не обсуждали, но ему вроде даже понравилось. Что неудивительно — общение с мужем Кэтрин, по-моему, может изменить мнение о не-мертвых даже у закоренелых консерваторов.

Это очень странное, эйфоричное ощущение — наверное, дело в том, что никто прежде не любил меня так сильно. Безраздельно. Мне казалось, что если Элайджа будет больше уверен во мне, то и позволять себе станет больше, но этого не происходит. Он все еще боится потерять меня каждую минуту, что бы я ни говорил, как бы ни отрицал. И в чем-то это даже хорошо, только вот...

Я уже много раз убеждался, что все хорошо просто НЕ БЫВАЕТ. Когда отступает одна проблема, рано или поздно является другая, и это, видимо, закон жизни. В моем случае, всплыло одно из старых опасений, задвинутых поглубже под тяжестью остальных, и когда тяжесть поубавилось, оно дало о себе знать.

Моей сестре Мэриголд сегодня исполнилось сорок, и я позвонил, чтобы поздравить. В семье (и не только) она носила фамильное прозвище ММ — то есть Монстр Маккензи, за личные качества и методы управления фирмой, которые так ценил мой отец — предыдущий ММ... Из-за разницы в возрасте мы с ней особо не общались, но я проработал в нашей компании два года после колледжа, прежде чем пуститься в свое путешествие, и Голди долго упрашивала меня остаться. Говорила, что у меня большой талант, что я обладаю всем, чем нужно, для такой работы, что когда-нибудь возглавлю компанию... Я так долго был вдали от Нью-Йорка, что забыл — где-то во мне, возможно, притаился Монстр Маккензи, терпеливо ждущий своего часа.

Голди была верна себе и в этот раз, не теряя времени даже по телефону. Она справилась, как я отдохнул, и в который раз предложила присоединиться к ней в совете директоров, обещала высокую должность и все, что я пожелаю. Она говорила, что с моими мозгами и характером я войду в курс дел за считанные недели и займу свое место по праву. Говорила, что отец так этого хотел — чтобы оба его ММ правили империей Маккензи и не сбавляли оборотов во что бы то ни стало. Да она много чего говорила...

После разговора я уехал в центр и долго колесил по улицам, стараясь прийти в себя. Я и так подозревал в себе перемены, уже довольно долго чувствуя себя как государство с солидным ядерным потенциалом — абсолютно уверенным в себе и часто даже высокомерным. И нельзя сказать, что чувство это мне не нравилось... Как-то в шутку я сказал ребятам, что власть портит, и они должны обязательно намекнуть мне, если вдруг начну зарываться. Но теперь боюсь, когда такое произойдет, будет поздно, и я либо поставлю их на место, либо просто уничтожу...

Я не хочу возвращаться в Нью-Йорк, потому что знаю — как только мы с Элайджей ступим на землю Манхэттена, все изменится. И день, когда я попрошу его сделать для меня что-то страшное, непоправимое, из кошмара станет реальностью, а потом — и рутиной. Подчинив дракона, я стану им сам.

Я отказал Голди, но не знаю, сколько еще смогу отказывать. Как долго смогу оставаться хорошим человеком. Ведь от того, какой я, полностью зависит, какой Элайджа... и лишь надеюсь, что этот ш`иллох доверен именно мне не случайно.

Выпив в ближайшем баре полбутылки скотча, я бросил машину и вернулся пешком. Элайджа ждал меня у самых ворот. Не дав произнести ни слова, я обхватил его за шею обеими руками, почти повис, а потом сказал:

— Останови меня... Если я захочу кому-то навредить — останови меня, пожалуйста, любой ценой. Обещай, что остановишь.

— А я думал, это мой текст, — ответил он, и я начал хохотать, и он тоже, и мы еще какое-то время сидели под воротами, не в силах оторваться друг от друга, пока Сара не позвала ужинать.

Что ж, возможно, я недооцениваю нас обоих. И все еще будет в порядке.

И будет мир в нашем мире, а значит — и во всем остальном.

* * *

энд

...Нас повело неведомо куда.

Пред нами расступались, как миражи,

Построенные чудом города,

Сама ложилась мята нам под ноги,

И птицам с нами было по дороге,

И рыбы подымались по реке,

И небо развернулось пред глазами...

Когда судьба по следу шла за нами,

Как сумасшедший с бритвою в руке.

А. Тарковский

8