Раненый мир - Книга Презрителя

После боя на семидесятом Холме, как только Кел отпрял пулю назад и спас их жрицу, Стальной тут же почуял нечто чуждое и новое, поселившееся в нем. Бурлящий комок обертонов в белом шуме друга. Но не придал этому значения, потому что списал на фантом восприятия. Потому что такое случалось в последнее время: ходячему доспеху снились стальные сны. Хотя, конечно, это были никакие не сны: потеряв способность спать, он изредка грезил наяву. Сознание, запертое в металлическом теле, лишенном чувств и не способном даже дышать, иногда создавало фантомные чувства и ощущения. Просто потому что так привыкло, и не могло жить без них.

Стальной прекрасно знал, когда ветер проходится по его поверхности, когда ветка хлестнет кончиками листьев, когда брызнет вода, которую Кел сотворил из воздуха, чтобы умыться, но всплеском веселья забрызгал всех вокруг. Все это приходило к нему ровной данностью, импульс-фактом. Но импульс не нес никакой окраски, и ни одно воздействие Дмитриус не чувствовал по-живому. Он вообще ничего не чувствовал по-живому. Когда удары врагов врезались в его броню и даже когда им случалось пробить ее, Стальной не кричал от боли и ярости; в драгоценном прикосновении Алейны не различал ласки и теплоты. Сознанию приходилось создавать впечатления и эмоции из кратких импульсов. Созидать, чтобы жить. Я создаю ощущения, значит, я существую.

Но частенько сознание ошибалось, дергалось лишний раз или путало одно с другим. Однажды в Дмитриуса врезалась маленькая больная птичка, потерявшая ориентир, она ударилась ему в бок и издала жалобный писк, смешанное гудение от удара и звук ее отчаянного всклика проникли внутрь доспеха и заносились туда-сюда вибрирующим эхом, отражаясь от стен внутри. Это слабое, едва слышное гудение длилось меньше секунды, но прошло волной по всему его телу, и восприятие дало сбой. Стальному показалось, что он весь заполнен массой кричащих птиц, что сам он птица и парит в высоте, и падает, безудержно падает вниз. При этом он рассыпался на множество комков из перьев и клекота, распался и перестал быть собой. Фантом восприятия почти тут же прошел, но Дмитриус помнил его, помнил это ощущение, заполнившее его до краев, ощущение полной потери себя.

Он понимал, что жизнь в этом металлическом теле не очень-то и жизнь, а сам он не очень-то и жив.

Иногда сознание попросту принимало цепочки мыслей Дмитриуса и его воспоминания за внешние воздействия, не видело в них разницы, и реагировало как на настоящее. Как-то на привале он зашел в костер, потому что вспоминал, как плавал в реке, и сознание спутало колыхание переливчатых языков огня с колыханием волн. Реальность и воспоминание смешались, парень плыл в холодной воде и раскалялся в объятиях костра, хотя его нынешнее тело не умело ощущать ни огня, ни холода. Лисы с открытыми ртами смотрели, как их железный воин медленно разводит руками, плавая в огне; и только визжащие от негодования гремлины привели его в себя.

Когда Стальной находился в глубокой задумчивости, грань между мыслями и реально происходящим для него становилась тонка, как никогда не бывает для живого человека.

Поэтому, столкнувшись с откатом, висевшим на Келе, он не придал ему значения, хоть и сразу почуял. Просто решил, что это очередной сбой восприятия, один из фантомов разума.

А сегодня он почувствовал то же самое повторно. Сразу после того, как Алейна вырастила ягоды тёрна. Но лишь после всего произошедшего с Келом и Безликим, ходячий доспех наконец осознал, что это не сбой. А алое яблоко с ветви мирового древа, тяжелая и спелая реакция вселенной на превышение положенной силы, на сорванный Алейной запретный плод.

И вот теперь, выслушав теорию Анны, Дмитриус почувствовал, как механика сущего встает на свои места. Как тайна мироздания приоткрывается и становится немного яснее.

На Келе не было алой метки, встреча с Безликим сняла ее. Низверг использовал висящий на своей жертве откат, чтобы легко завладеть повергнуть его, и теперь Светлый чист перед мировым равновесием. Осталась сущая мелочь — выжить, когда Безликий раз за разом раздирает тебя на куски, и скоро отнимет последнее.

Откат висел на Алейне, и было ясно: они скоро встретят кого-то, кто сможет его использовать. Но кто это будет? Кто?

— Хаммерфельд! — воскликнули одновременно Винсент и Ричард, и лица у обоих были перекошены гримасами если не страха, то высочайшего напряжения.

Анна, услышав это имя, дрогнула и разом покрылась испариной. Тут же заныла правая кисть, когда-то раздробленная в кровавую кашу. Рука помнила встречу с человеком-крепостью.

— Хальда Милосердная, только не этот ужас, — Алейна сдержала дрожь, рывком обняв себя за плечи.

Ханта в полном составе сгрудилась в броневагоне. Жрица соткала мягкий теплый свет, окутавший Лисов в сгустившейся темени — надвигающейся ночи и нежданных сомнений. Единственный въезд в долину перекрыли канзорцы, и, если Лисы намерены попасть туда, нужно хорошенько обдумать следующий шаг.

— Мимо Хаммерфельда нам никак не пройти, — упавшим голосом сказал маг.

— Кто это такой? — удивленно спросил бело-черный Кел. — Чего вы все перепугались?

— Тебе легко, ты не помнишь! — рявкнула Анна, будто калека был виноват, что потерял память. — Сам не пострадал, а меня-то науськивал: "Ты воин, должна биться с ним в первом ряду!" Да я руку об него сквозь латную перчатку отбила! А ему хоть бы хны! А потом...

Воительница замолчала и утерла пот. Редко что-нибудь настолько выбивало ее из колеи, но сейчас она была не одинока. Ричард посерел, Винсенту было некуда.

— Вот радость-то, — сказал Стальной, аж плечи заскрипели. И все, кроме Кела, понимали и разделяли эмоции, от которых доспех ходил ходуном.

Поединок Дмитриуса с Хаммерфельдом, если избиение можно назвать поединком, был настолько же фееричным, насколько степень поражения в нем. Живая сталь сломила мертвую: едва переродившись, Дмитриус чуть не исчез окончательно. Лисы вообще выжили благодаря крайне странному стечению обстоятельств, и даже можно сказать, легко отделались. Но столько погибших, как в тот день, они отродясь не видели. Даже когда судьба закинула их в Рунец.

— Человек-крепость... — рейнджер потер лоб. — Вот значит кто привел солдат к долине Презрителя.

— Как вы узнали? — спросила все еще сонная Алейна, которая проспала даже шумную встречу с беженцами, и не проснулась, пока не разбудили.

— Смерды с ними на белом тракте свиделись, — рейнджер поморщился и принялся стройно излагать то, что они слово-за-слово выпытали у мужиков. — Хорошо, что у панцеров крупный обоз, его приметили издалека. А как приметили, тут же в панике повернули и бежали назад. Но при военном обозе, само собой разумеется, есть пара конных разъездов, поэтому заднюю часть их задрипанной колонны канзорцы догнали и выловили. Убежавшие слышали позади крики и выстрелы. Хотя непонятно, к чему утруждаться, зачем им вообще сдался этот сброд. Может для порядка, чтобы разведать и не оставлять никого за спиной. А может просто скот подобрать, для обоза лишним не будет. Ведь половина беженцев скотину свою побросали, так пересрались. А теперь воют.

Не пересрались, подумала Анна, а потому что с коровой быстро не уйдешь. Попробуй сделать выбор: бросай самое ценное имущество, свою кормилицу, или пытайся гнать ее быстрей-быстрей, но все равно медленно, подвергая опасности семью и детей?.. Девушка вспомнила темные от горя и отчаяния лица мужа с женой; двоих младших детей в той же телеге, которые, обнявшись, утирали слезы. Мальчик с девочкой были еще маленькие, но тем ярче на омытых дождем лицах читалось чистое, незамутненное горе утраты: ялушка, милая ялушка, одна ты у нас была, единственная, как же мы тебя бросили... и как же теперь будем жить?

Рейнджеру, как и Стальному и тем более магу, было плевать на горе простых людей.

— Им еще повезло, что колонна растянулась на три части, — сказал Дик. — Задним проще было уйти, пока передние разворачивались, поэтому канзорцы отсекли только тех, кто отстал. Но тут глупость и вышла: богатая семья из Гластона, на трех повозках и с охраной, свернула с белого тракта на черную дорогу, и поехала к Презрителю. Мужики сказали, за пророчеством.

— Как и мы, — кивнул Винсент, вспоминая скупые инструкции, которые дал им старина Вильям Гвент.

— Как и мы, — согласился рейнджер. — И вот тут большинство крестьян низверг попутал. Взбрело им в голову, что панцеры идут маршем на Мэннивей, и что надо с белого тракта быстрее уйти, а когда солдаты мимо пройдут, то можно будет вернуться и продолжить свой путь в Гундагар. Тут очень вовремя им наша мощеная дорога-то и подвернулась.

— Ну и? — спросила Алейна.

— Ну и пошли-поехали по ней, нам навстречу. А канзорцы на нее же свернули! Потому что они идут именно ко входу в Долину. А дорога тут только одна, гнется вокруг четырех холмов. По бокам крутые склоны с искаженным лесом, соваться туда даже нам особо не стоит, что говорить о крестьянах. Да и как в гору да чащобу с телегами подняться, если только вообще все бросить. Получается, путь назад у беженцев отрезан, они хотели войти в Долину и там спрятаться, но их не пустил малый народец, фэй. Что понятно, зачем им рядом с низвергом бесконтрольный сброд, от которого одни заботы... Скоро стало ясно, что канзорский обоз идет прямиком ко входу и вот-вот доберется. Так что едва передохнув, наши трудяги похватали все и двинулись дальше по черной дороге, прямо навстречу нам. Далеко не ушли, обогнули холм, позади шум битвы. Видно, бронеголовые схватились с привратниками у въезда в долину. А схватка спугнула много всякой лесной живности, тогда-то мы и встретили превращалок этих. Они просто испугались и бежали от боя подальше... Беженцы прилепились к беженцам, — следопыт хмыкнул.

— Кого встретили? — у Алейны округлились глаза. — Каких превращалок?

— Позже! — остановила ее Анна. Вот уж не до безобидных тварюшек сейчас.

— В итоге, — развел руками Ричард, — куда смердам деваться, непонятно. А еще непонятнее, как нам в долину теперь попасть.

— А какое нам дело до беженцев? — с неприязнью спросил маг. — Пускай валят по черной дороге подальше отсюда, под ногами не путаются.

Тут его маска исказилась выражением хитрого и зловещего замысла, а на мантии зашевелились, обретая форму, десятки дьявольских усмешек:

— Или пускай, наоборот, идут ко входу на милость Хаммерфельда. А мы, используя шумиху, проникнем в долину каким-нибудь другим путем.

— Правильный план, Мастер, — согласился Дик, и сразу же нанес упреждающий довод в сторону Алейны, Анны и Кела. — Вряд ли нашим оборванцам будет от панцеров что-то худое. Ну скотину отнимут на провиант. Девок не тронут, дисциплина у панцеров крепче, чем в нашей добромилой ханте.

Да нормально у нас с дисциплиной, подумала Анна, просто к нашей дисциплине примешиваются совесть и доброта. Если бы канзорские солдаты измеряли меркой справедливости и милосердия все полученные приказы, у них была бы не армия, а посмешище. Над Лисами тоже иной раз смеются — только не те, кто остается в живых благодаря встрече с ними.

— Тем более, по черной дороге им двигать опасно, — продолжал гнуть свою линию Ричард, — там друды рассерженные. Нас не тронули, потому что бирки, да и рыжая с ними поклюкала, клювом пощелкала. А этих обормотов, от которых одна морока, лесные духи или заведут в топи, или бурьяном удавят.

— Или быстро проведут через свои земли обратно в чистое поле, чтобы от них поскорее избавиться, — передразнивая его уверенный тон, саркастически возразила Алейна.

— Не надо подгонять реалии под свой план, — веско добавила Анна, покачав головой. — Если план хороший, он и без подгонки критику выдержит.

— Но план-то хороший, — неожиданно подал голос Кел. Жрица уставилась на него как на предателя.

— Люди на войне — это просто ресурс, — спокойно сказал Винсент, и маска на его лице стала черной, а мантия укутала его, словно кусок безлунной ночи. — Такой же ресурс, как и все остальное. Если их канзорцы не убьют, то чего нам их жалеть? Какая разница, под кем они на жизнь жаловаться будут? Вообще-то под бандитскими Кланами им хуже жилось, чем будет под канзорским управлением.

— А если среди них исконные маги? Дети с проснувшимся даром или взрослые? — спросила Анна. — Нельзя их как приманку использовать.

— Нас все подряд используют, — громко и гулко прокомментировал Дмитриус. — А мы такие благородные, постоянно отказываемся от возможностей.

— Ну хорошо, — сказала Анна. — Давайте спросим у беженцев, есть ли среди них маги. Отделим их, если это возможно, и отправим назад по черной дороге, вместе с броневагоном. Заодно и посторожат его, отойдут назад и встанут на границе между соснами и местным скрученным лесом, будут нас там ждать. Остальных убедим идти ко входу в долину, сдаваться на милость канзорцам. А сами под шумок проберемся внутрь долины через кольцевую рощу. Вон там.

Она указала назад в сторону торчащей вершины холма, мимо которого они проехали с час назад.

— Нам и правда будет на руку, если кто-нибудь отвлечет Хаммерфельда, — признала воительница. — Потому что мимо него нам никак не пройти.

— А как вы вообще узнали, что бронеголовых ведет именно он? — спросила Алейна.

— Один из крестьян описал, кто там за главного. Фигура выше двух метров и могучий, как огр. С огромным молотом. Кто это еще может быть? — покачал головой Дик.

— Тем более, мы две недели назад в первый раз повстречались неподалеку, — добавил Винсент. — Видимо, Хаммерфельд и руководит всей этой операцией по пробуждению низвергов. И сейчас панцеры готовятся к штурму защитников Долины, чтобы освободить Презрителя!

— Кто. Он. Такой? — раздельно повторил Кел, который взобрался на гору рассуждений Ричарда и споров остальных, но ответа на свой вопрос так и не увидел.

— Да так, просто один из лучших нультов Канзора! — буркнул маг, раздражение которого рвалось наружу, и не только на словах. Серая мантия полнилась десятками перекошенных в злобе и страхе ртов, которые распахивались то тут, то там в немом крике, захлопывались и гасли, чтобы секунду спустя возникнуть в другом месте. — Рядом с ним магия почти не работает. А если работает, то едва-едва. Причем рядом — это где-то в сотнях метров вокруг!

Кел медленно кивнул. Судя по всему, как и с Холмами да низвергами, память калеки сохранила общие истины и реалии лисьей жизни и службы. Он знал, кто такие нульты.

— Ну, пару раз до него дотянулись заклинаниями, — вспомнила Анна.

— Ослабленными. Так, чтобы магия по нему сработала в полную силу — не было.

— Хуже, что она не только гасится, — поежилась Алейна, — а обращается против нас. У магов боль от их собственных истоков, чем ближе к Хаммерфельду, тем сильнее. И когда маг слагает заклинание, вместе с силой словно боль по жилам течет.

— А жрецы? — спросил Кел.

— Нам с тобой было полегче, — пожала плечами девчонка.

Видя, что она затрудняется найти нужные слова, Винсент разъяснил:

— Перебороть высшие силы и сделать болезненными дары богов своим посвященным, это даже Хаммерфельду не по плечу. Но когда молитва исходит из рук жреца в мир, то это уже сила человеческая. И в этот момент сильный нульт может сорвать ее в хайп. А как она расплещется вокруг и что от этого будет, не предскажешь. От хайпа и погибнуть можно, так что для любых чудотворцев этот гад — ходячая угроза.