Царь, задумчиво глядя в даль, не докурив, заменил первую папиросу следующей. Затянулся, украдкой проследил за взглядом гостя... Вильгельм, судя по всему, действительно подуставший из-за сегодняшней суматохи и маневров, а, возможно, и несколько выбитый из колеи уже сейчас, отсутствием привычного расклада, где он — лектор, а Никки — почтительный но не особо способный ученик, умиротворенно взирал на свои и русские корабли, на чаек, на море, на бездонное синее небо с небольшими крутинками белых облаков. Весь его вид выражал спокойствие и отрешенность. Пожалуй, в первый раз за всю историю их встреч. Хотя, возможно, что и хороший коньяк сказал свое веское слово. Обычно кайзер в присутствии царя позволял себе только легкие вина.

— Ники... Ты видишь?

— Что именно, Вилли?

— Какие могучие красавцы... Какая всесокрушающая мощь! Признайся, ради этого стоит жить? Не правда ли? — На Вильгельма явно находило лирическое настроение.

— Согласен. Хороши...

— А сколько сил и здоровья я положил, чтобы немцы осознали необходимость флота. Причем именно флота из эскадр однотипных броненосцев, таких как эти "Виттельсбахи"... Скоро, мой дорогой кузен, я покажу тебе "Брауншвейга", вот это получилась машина! Ты оценишь, я знаю. Его-то мы и сравним с твоим "Александром".

— Только будет ли смысл сравнивать? Жаль, но их время уже безвозвратно уходит.

— То есть как? Почему "уходит"? — слегка встрепенулся Вильгельм, вопросительно взглянув на Николая.

— Через год-два все эти юные красавцы, и мои, и твои, окажутся безнадежно устаревшими немощными стариками. Ибо им на смену придет совсем иной класс кораблей.

— Какой это иной? О чем ты, мой дорогой? О больших миноносцах? Или о подлодках? Я ежедневно занимаюсь военно-морскими вопросами и ничего иного, кроме броненосца, как станового хребта флота, себе не представляю.

— Хм... Я тоже. Это и будут линкоры. Только по своей мощи один такой корабль будет способен утопить все наши с тобой шесть броненосцев, что ты сейчас столь восторженно разглядываешь, за полчаса...

— Никки... Признавайся, ты знаешь что-то, чего не знаю я?

— Как ты думаешь, в чем причина нашего отказа от постройки четырех новых броненосцев, уже спроектированных и проведенных по бюджету?

— Война... Дополнительные расходы. К боям им все равно не успеть, да и рабочих ты решил перебросить на достройку "Потемкина" и последних кораблей типа "Александра". Очень верное решение — Вильгельм кивнул в сторону "Суворова" и "Орла, — Так что здесь все очевидно.

— Все очевидно для прессы. И для тех, кто не знал действительной подоплеки дела. Помнишь, Вилли, я намекнул тебе в телеграмме, что создал новый разведывательный орган, отдельно от генштаба и жандармов?

— Ну, да. И что же они смогли выведать? И у кого?

— Только обещай мне, что кроме тебя...

— Никки! Ну, как ты можешь, я же...

— Дорогой кузен. Это ОСОБАЯ тайна. Я слишком дорожу теми людьми, что добыли для меня эту информацию, чтобы позволить хоть крупицу риска в их отношении. Они не в России, не забывай. И контрразведка в других державах тоже есть.

— Хорошо! ОБЕЩАЮ. Не томи, Никки!

— Так вот... В то время, как ты закладываешь свою вторую пятерку тринадцатитысячных "Брауншвейгов", с 4-мя 11 дюймовками и 14-ю 170-мм пушками, франки уже заканчивают проект броненосца в 18 с лишним тысяч тонн. При схеме, близкой к "Цесаревичу", он будет нести 4 длинноствольных двенадцатидюймовки в концевых башнях, и 12 десятидюймовок в шести башнях по бортам. Пояс из 270-ти миллиметровой брони. Скорость его достигнет 20 узлов, поскольку все систершипы, а их будет штук шесть, получат не паровые машины, а турбины.

— Они-таки решились на это на броненосцах?

— Да. В отличие от янки. Но американцы идут иным путем по вооружению. Они на новых кораблях планируют ставить по 8 двенадцатидюймовок в 4 башнях. Все в диаметральной плоскости, по две на носу и на корме, при этом стоящие ближе к надстройке будут стрелять поверх концевых.

Но дальше всех пошел тебе небезызвестный английский адмирал сэр Джон Фишер. Решения о назначении его Первым морским лордом уже состоялись, чтоб ты не сомневался. Дядюшка Берти намеревается, кстати, сделать своего любимца и собутыльника адмиралом флота, чтобы сохранить его в службе еще на пять лет...

Так вот — он планирует серию турбинных линкоров со скоростью в 21 узел и ДЕСЯТЬЮ двенадцатидюймовками. Пять таких кораблей разнесут ВЕСЬ твой флот Открытого моря не получив и царапины. С дистанции, которая им будет выгодна, поскольку их орудия в 45 калибров более дальнобойны, а скорость выше. А ты не сможешь строить аналогичных кораблей в двадцать с лишним тысяч тонн из-за проблем с доками, барами в устьях Шельды и Яде, а главное — из-за пропускной способности Кильского канала. Да и турбинные производства у тебя пока в зачаточном состоянии...

— Ты хочешь сказать, что англичане действительно заглотили наживку от этого чванливого итальянца — Куниберти? С его идеей, что он сподобился опубликовать у Джена?

— Хуже. Гораздо хуже. Они ее уже творчески переработали. И пришли к куда более мощному проекту. Я надеюсь вскоре получить по нему технические данные, позволяющие конкретно судить о возможностях таких кораблей. Но как только у англичан будет хоть одна эскадра этих мостодонтов, ни моему флоту, ни твоему — не жить.

Так что выбрасывать деньги и тратить силы на второсортные корабли на радость англичанам мы не собираемся. И пока пошли на заказ больших ледоколов для того, чтобы загрузить заказами заводы. Когда рабочие заняты делом и имеют в кармане достойную зарплату, успех в их среде у проплаченных японцами агитаторов-социалистов минимален. Когда же начнется строительство действительно НОВЫХ линкоров, до ледоколов просто руки могут не дойти. А у нас две главных базы на зиму замерзают. "Ермаком" никак не обойдемся, поэтому...

— Аlte hinterhДltig Armleuchter!! Ах ты старая, подлая тварь!! О, дорогой мой дядюшка... Если когда-нибудь я смогу воздать тебе за все твои подлости... О, тогда ты получишь сполна! За все твои хитроумные мерзости, сделанные немцам! Я воспользуюсь для этого только вашим достойным английским опытом. И инвентарем из вашего Тауэра! — Вильгельм вскочил, как подброшенный пружиной или ударом электротока, лицо его перекосила болезненная гримаса, — Никки! Брат мой! Получается, что этот завистливый похотливый мерзавец задумал меня разорить как мелкого лавочника! Господи, будь же свидетелем этих гнусностей, вразуми! Что делать мне, несчастному монарху несчастного народа!?

Воздев сперва к небу глаза и взмахнув правой рукой в театральном жесте, кайзер неожиданно обмяк, и порывисто дыша, тяжело облокотился на лакированные перила балкона.

— Не гневи бога, мой дорогой брат. НО знай, что он услышал тебя. Ибо смирил МОИ сомнения. Знай: отныне и вовеки. Если придется тебе обнажить меч в сторону берегов Альбиона, мой клинок будет вместе с твоим...

— Никки... Я знал. Знал, что в тот критический миг, который решает судьбы народов, ты будешь со мной! Мы будем вместе... Боже! Благодарю тебя и благослови наш союз! Никки!! Мой дорогой возлюбленный венценосный брат! Если бы ты только знал, что только что спас мою жену и детей от сиротской доли! Но СКОЛЬКО же мерзостей мне говорили и говорят о тебе всякие...

— Не гневи бога. Что за греховные мысли? Сиротство... Да, удар дядюшка Берти с его кабинетом, банкирами и лордствами готовит нам ниже пояса. А ты что хотел? Чтобы Лондон отступился от твоего флота? Или от моего, если утопление его япошкам окажется не под силу? Это, мой дорогой, британский реалполитик в действии... А про разные злокозненные разговоры в Твоем окружении, — Николай помолчал, потом положил свою руку поверх руки Вильгельма, — Ветер все унесет...

И про себя добавил: "Кроме той бумаги, которая, как считает Банщиков, УЖЕ лежит у тебя в кармане. Причем ты уверен, что в ней божия благодать для Германии, а в ней только очередная подлость и предательство..."

— Как это все... Никки, прости, но мне необходимо срочно чуть-чуть промочить горло. Ты не возражаешь?

— Пойдем. Тем более, что ужин уже накрывают. Но перед этим, я попрошу Тебя об одном одолжении...

— О чем ты! Какие одолжения! Что ты хочешь?

— Вилли. Ты знаешь свою натуру лучше чем я. И ты уверен, что можешь сдерживать свои порывы? От посторонних?

— О, да! Я всегда...

— Вилли. Достаточно было лишь одной хулиганской мальчишеской выходки с твоим прощальным сигналом в Ревеле, чтобы и Германия и Россия получили КУЧУ внешнеполитических осложнений. Несколькими кусками цветной тряпки, несколькими сигнальными флагами, Ты дал в руки джингоистам громадные козыри, которые отчасти привели меня к войне с Японией, а тебя сегодня ставят перед перспективой создания флота заново. Ты ЭТО понимаешь? Или Тебе еще о гуннах и "бронированном кулаке" напомнить? Или о "новой славе меченосцев в эпической битве с сарматами?"

— Но, Никки...

— Вилли. Никаких "но". Если мы идем вместе для того, чтобы свалить англичан с трона мировой империи, если ты хочешь иметь величайший флот, колонии и поставить Германию выше всех в Европе... С МОЕЙ помощью... Если Ты не отказался от идеи, которую однажды высказал моему покойному отцу, то Ты должен МОЛЧАТЬ обо всем, о чем мы с тобой договорились и еще договоримся ДАЖЕ НА ИСПОВЕДИ. Таково мое условие: никто и никогда кроме нас двоих не должен знать о чем мы договариваемся. Если только мы не вместе решили поставить кого-либо в курс определенных вопросов. Так, и не иначе. Никаких театральных пассажей перед толпой. Никакой бравады или намеков в узком кругу. Это — ТАЙНА. И таковой должна оставаться.

— Никки... Я положительно не узнаю тебя... Что с тобой сделалось за эти несколько месяцев?

— Я не смог предотвратить войны... Но было и еще кое что. Я объясню. Но позже. А сейчас: Ты согласен?

— Да. Я принимаю твое условие. Я согласен...

— Вилли. Не сочти меня нудным... Слово Императора и Короля?

— Согласен. СЛОВО ИМПЕРАТОРА И КОРОЛЯ!

— Вот и славно. И не смотри на меня так, словно только что проиграл мне битву при Садовой.

— Нет... Братец, это просто неслыханно!!!

— А об этом никто и не услышит. Пойдем же. Очень кушать хочется...

* * *

— Итак, дорогой мой Вилли, если десерт тебя устроил, давай перебираться в кресла или на диван, и я расскажу тебе о том, что мне пришлось пережить и передумать за эти несколько месяцев нашей разлуки. И о том, что, собственно говоря, я хочу тебе предложить... Нет. Вернее даже не так: не я хочу предложить, а я хочу напомнить Тебе об одном твоем давнем предложении, которое сегодня готов с благодарностью ответственно обсудить...

— Хм... Никки, — Вильгельм бесцеремонно прервал кузена, не успев даже дожевать кусок запеченной оленины, которым решил закушать последнее из пирожных, — Перестань пожалуйста распинаться передо мной как перед своим Госсоветом... Давай так — к делу так к делу, но бутылочку и рюмки мы берем с собой. Да еще вот эту тарелочку... Не возражаешь?

Кстати, уж если Ты столь категорически настаиваешь на секретности, я тоже попозже покажу Тебе один документ. Только Тебе. Над ним я провел не одну бессонную ночь... Но прости, Ты ведь начал говорить о каком-то моем предложении...

По ходу ужина кайзер успел несколько успокоиться, поскольку проблема подведения Николая к мысли о военном союзе отпала сама собой — царь и сам говорил о том же. Но, что интересно, говорил он пока явно от себя, не цепляясь за инструкции Ламсдорфа и не страшась извечного антигерманизма Анничкова дворца.

Вопрос сейчас только в том, сколь точно Бюлов с Гольштейном попали в цель, составляя проект договора. Во всяком случае, ту правку, которую он собственноручно внес в бюловский исходник, Вильгельм считал необходимой — ограничивая действие договора только границами Европы, можно было не опасаться за судьбу турок и не плодить себе врагов в САСШ и Японии, неизвестно же еще, чем там все у русских закончится. Но пусть хоть так, пусть в усеченном виде — только бы он подписал. Только бы удалось вбить первый клинышек между Петербургом и Парижем...

— Тебе разве откажешь, Вилли? Сам ведь возьмешь, что понравилось...

— Ха! Ты же меня знаешь! — Вильгельм довольно расхохотался, чуть не вывалив по пути на ковер содержимое тарелки с закуской, — Ну, так что ты мне хочешь припомнить? Я весь внимание, мой дорогой.

— Хорошо ли ты помнишь тот день, когда предлагал моему отцу раздел Европы? И в ответ он не просто жестоко высмеял Тебя, но и бестактно допустил огласку этого факта...

— Ники... Зачем Ты об этом... — по виду Вильгельма нельзя было сразу понять, куда сейчас вывернет его холеричная натура — на обиду и крик, или на депрессивную прострацию. Очевидно было лишь то, что память о давней бестактности Александра III давно сидела болезненной занозой в его уязвленной гордыне, и неожиданное "наступление на любимый мозоль" мгновенно вытащило все эти тягостные переживания из потаенного уголка души, где они до этого прятались, — Мне слишком больно об этом вспоминать. Ведь он тогда не только...

— Вилли, постой... Я ведь напоминаю Тебе об этом только с одной единственной целью... — Николай встал, пристально глядя в глаза Вильгельма, — Я, как государь и самодержец Всероссийский, приношу тебе, Императору Германскому и Прусскому королю глубочайшие и искренние извинения за сказанное Тебе тогда Императором Александром Александровичем. И прошу Тебя о прощении за то, что не сделал этого ранее и публично. Но огласка этого...

— Никки... — Вильгельм резко вскочил, и вплотную подойдя к Николаю, положил правую руку ему на плечо. В глазах кайзера стояли слезы.

— Брат мой. Наконец-то... Свершилось правосудье божие! Я уже начинал думать, что никогда не услышу этого от тебя. Ники... Ну, почему Ты молчишь?

— Я прощен, брат мой? Между нашими Домами больше нет обид?

— Боже мой, конечно же! Но... Никки, какой ты все-таки неисправимый формалист. И, конечно, мы не будем никому говорить об этом, в свете того, ЧТО мы сегодня обсуждаем. Я вполне Тебя понимаю.

— Вилли... Прости. Это совсем не формализм. Я должен был это услышать. Ибо только теперь мы сможем, вполне доверяя друг другу, обсуждать и планировать наши дальнейшие совместные шаги.

— Дорогой мой, не становись скучным в такой момент! Сегодня Ты творишь историю. Хотя это и не повод мучить меня высокопарными фразами. Но Ты просто не представляешь себе, сколь сильно облегчил мою душу! Скольким сомнениям, терзаниям и обидам сегодня положен конец. Я счастлив, что этот день все-таки пришел, и недомолвок между нами отныне нет. Прозит...

Теперь рассказывай, что ты хочешь мне предложить. Я — весь внимание. Но имей ввиду, что, возможно, и у меня к тебе будут встречные идеи...

— Хорошо. Но, если не возражаешь, начну издалека, — Николай прошелся по салону, и подойдя к шкафу, вынул из него небольшой глобус на малахитовой подставке, подаренный командиру броненосца родственниками кого-то из кают-компанейских офицеров, — А вот эта замечательная вещица нам как раз и поможет. Смотри, Вилли, какая тонкая работа — каждая страна из своего камня, а границы... Наверное серебряные проволочки, просто замечательная вещь...