"Одиссея капитана Балка"

"Одиссея капитана Балка"

Пролог.

22.02.1905, Царское Село, вечер

— Спасибо! Спасибо, господа. И вас всех сердечно поздравляю. Слава Богу, все завершилось. С Победой нас всех! И, Петр Павлович, прошу Вас, я сейчас пойду немножко подышать, погуляю по парку. ОДИН. Будьте добры, постарайтесь сделать так, чтобы никто не мелькал вокруг. Я не дальше Фотографического.

— Слушаюсь, Ваше Величество!

— Александр Иванович, Вы что-то хотели сказать? Слушаю Вас.

— Ваше Величество, извините, но вдруг подумал, что если Вы решили на прогулку... Просто Дик с Касей у нас еще не гуляные, со всей этой суматохой...

— Ясно. Хорошо, возьму их с собой. Поводки в павильоне? И не волнуйтесь, рукавицы я взял...

Февральская метель захватила его сразу. С порога овладев всем существом. Он стоял перед ней, огромной, бескрайней, всесильной, затопившей все вокруг. Стоял один. Как маленький мальчик из прочитанной в детстве сказки перед входом в ледяные чертоги Снежной Королевы...

Он поглубже надвинул на лоб любимую кубанку и поднял воротник пальто. Снег забивался всюду, куда мог найти хоть щелку, слепил глаза выбивая слезу. "Тонко Спиридович мне хвостатых провожатых навесил. Молодец... И действительно, Гессе совсем неважно выглядит. Хорошо, что Михаил предупредил о его нездоровье. Надо обязательно Петру Павловичу отдохнуть. Александр Иванович хоть и молод, но и без него справится вполне. В курс всех дел уже вошел, так что, пожалуй, завтра и решим этот вопрос...

А еще хорошо, что Алике убедила одеть валенки, — подумалось Николаю, когда двери царского подъезда только затворились за спиной, — Пожалуй, первая такая пурга в этом году, да не пурга даже — это уже буран почти. Господи, какая же первобытная красота".

Бледные пятна двойных электрических фонарей вдоль пруда и дорожек едва проглядывали в летящей, вьющейся снежной круговерти. И только два ближних светили достаточно, чтобы увидеть занесенные гранитные ступени крыльца и девственно чистую белизну внизу, начисто слизнувшую расчищенные за день дорожки.

Николай закрыл глаза и с минуту постоял, подставив разгоряченное переживаниями дня и шампанским лицо освежающему покалыванию несущихся в волшебном хороводе снежинок. "Господи, всемогущий и всепрощающий... Слава Тебе! Господи, прости мне грехи мои тяжкие и страхи мои, не отступись и впредь... Направь и укрепи разум мой и десницу мою. Спаси и сохрани рабов твоих и матушку нашу Россию..."

Император Всероссийский молился. И это была не разученная с детства молитва. ТАК он говорил с Богом только несколько раз в жизни...

Великая Российская вьюга окружала его во всем своем великолепии снежной вечности. Со своим многоголосым хоралом, с отдаленным стоном качающихся на ветру обнаженных крон вековых лип и дубов, с призрачно-белым калейдоскопом переплетающихся струй поземки...

Наконец, как будто очнувшись, царь снял рукавицу, стер снег и льдинки с ресниц и бровей, стряхнул с усов, потер ладонью мокрое лицо, и с облегчением вздохнув, точно сбросив с плеч тяжкую ношу, шагнул в снег. Спокойно и уверенно, как в штормящий морской прибой на бьеркском пляже во время летней грозы...

Кружащийся возле угла дворца мощный вихрь попробовал на прочность бросившего ему вызов одинокого человека. Налетел, яростным порывом ветра чуть не сорвал с головы кубанку, швырнул в лицо пригоршню сверкающих ледяных стрелок. Отступил на мгновенье, набросился вновь, пытаясь остановить, свалить с ног... Но не тут-то было: человек устоял и продолжил свой путь, почти по колено зарываясь в свежий, текучий снег...

* * *

"А ведь не зря говорят на Руси, что в такую погоду хороший хозяин собаку из дому не выгоняет, — подумал Николай с улыбкой, в очередной раз стряхивая снег с усов, — Ничего. Во-первых, собаки у меня немецкие, а во-вторых, в парке наверняка тише. Так что мохнатым по свежему снежку поноситься — будет только в радость. Здоровые псы вымахали. Дика так и вообще можно издали с волком перепутать. И умные. Нужно обязательно заставить разводить и у нас эту породу. И в армии, и в полиции послужат..."

Среди деревьев буйство пурги действительно резко пошло на спад, и идти по освещаемой призрачным светом электрических фонарей снежной глади, под которой едва угадывались контуры дорожки к псовому павильону, стало значительно легче. Павильон этот по его указанию выстроили прямо над тепловыми трубами от главной котельной, возведенной в дальнем углу парка и запущенной впервые в октябре прошлого года. "Песий домик" с внутренними помещениями был утеплен, однако собаки сами могли выходить в открытый внутренний вольер. Судя по всему, разыгравшаяся не на шутку непогода их не особо донимала, и они как обычно сидели там, в ожидании хозяина. Николай, любивший сам их выгуливать, уже метрах в ста от павильона знал, что его ждут...

До Дика с Каськой у него была только одна любимая собака. Небольшой, поджарый пес средней лохматости по имени Иман, ирландской породы. Когда он внезапно умер от остановки сердца больше трех лет назад, Николай больше ни к кому из "придворных" псов не привязывался. А вот разных заблудших дворняг отстреливал в парке с наслаждением. С одной стороны — охотничий азарт, с другой — профилактическая мера, ибо бешенство или псовая чума были в те времена довольно серьезной опасностью. Укушенному бешеным животным человеку грозила тяжелая болезнь с неотвратимым летальным исходом, против чего даже вакцина Пастера не была панацеей. А беспокоиться царю было за кого и, как главу многочисленного семейства, его вполне можно понять. Тем более, что дворцовой охране и полиции стрелять на территории дворцового комплекса разрешалось только в исключительных случаях. Пуля, как говорится, дура. И еще не известно в кого соизволит попасть...

Но кроме этого, Николай вообще не любил любых чужих на СВОЕЙ ЛИЧНОЙ территории.

"Жаль, что нельзя так просто разрешать проблемы с некоторыми из двуногих... Прости, Господи, дурные мысли... Хотя, нет, не нельзя, конечно... Однако-ж, САМОДЕРЖЕЦ. Но нет. Не подобает это... Так будет вернее. Как человеку воспитанному и высокородному...

Да. Прости, милый Иман. Прости, друг мой, я долго хранил верность твоей памяти, но эта мохнатая парочка... Как же они сразу залезли в сердце всеми своими восемью лапами. С того самого первого дня, когда два лохматых "квадратных" увальня со смешными любопытными мордами и непропорционально большими, тяжеловесными лапами, устроили скачки на скользком для них новом паркете Александровского дворца... Господи, как же все смеялись над их неуклюжестью... Во время обеда они и отомстили главным насмешницам — безжалостно сгрызли ножки у венского комода в комнате Ольги с Татьяной. А уж когда барон Фредерикс вознамерился было за это их наказать... Что тут было..." Николай хмыкнул про себя, вспоминая как две юных фурии с гневными глазами чуть не напали на несчастного министра двора, который просто очень любил порядок, одной из форм которого считал воздаяние по заслугам...

Первым подал голос Дик. И тут же более высоко и тонко завизжала без ума влюбленная в хозяина Каська. "Ну и слух же у них. Щас ведь точно всего в снегу изваляют. Силушкой-то господь не обделил. И не щенки уже... И все-таки какой же Миша молодец, что настоял именно на этой породе. Я бы сам точно предпочел сибирскую лайку. Ведь про немецкую овчарку у нас ничего особого и не писали, так, вскользь, что, мол, в Германии культивируют овчарочью собаку... Я и не ожидал увидеть ТАКОЕ чудо... Да... А в каком восторге от них девочки. НО нет, сегодня я их в дом не впущу. Сейчас набегаются, наваляются по сугробам, опять все у нас там псиной провоняет. Алике с маленьким. Не хочу нервировать по пустякам, день и так в полном сумбуре прошел..."

Появлением своим в семье императора, именно в семье, а не при дворце, эта парочка мохнатых и зубастых была обязана Банщикову. Когда весной прошлого года Гессе, Дедюлин, и Герарди принесли на утверждение новое Положение "Об охране Императорских резиденций, мест пребывания и ЕИВ в пути следования", одним из пунктов было приобретение для семьи императора охранных собак. Поначалу Николай воспротивился, считая, что из-за предполагаемой болезни наследника близкое соседство с животными, которых фактически можно рассматривать как оружие, небезопасно. Мало ли что... Но тут Михаил подсказал, что как раз сейчас в Германии окончательно, в нескольких поколениях уже, сформирована порода немецкой овчарки. По отношению к детям эти псы весьма благодушны и дружелюбны, зато при необходимости всегда смогут защитить и их, и старших членов семьи от внезапной опасности. На том и порешили.

Откомандировали в Вюртемберг Мосолова, миссию которого телеграммой сопроводил сам кайзер. Там, у Макса фон Штефаница и купили двоих трехмесячных кутешат с длинными немецкими именами, которые уже в Царском селе были немедленно трансформированы дочерьми в Дика и Касю. Почему именно так? А никто императора в известность об этом и не ставил. Кстати, Вильгельм же и оплатил покупку, заявив, что это его подарок дорогому кузену...

— Ну, привет! Привет зверюги лохматые... Ай! Каська, не лижись же! Холодно! Ой, ах ты, лохма зубачая, карман же оторвешь! Фу!! Дик! Сидеть! Ну-ка! Успокаивайтесь оба... Так, ну-ка, давайте-ка сюда загривки... Ошейники. Поводки возьму сейчас... Все. Гулять!!!

Кубарем выкатившись в дверь и чуть не сбив при этом с ног Императора, взвизгивая и звонко гавкая от радости, взрывая сугробы тучами снежной пыли как два миноносца, идущих в атаку сквозь штормовые волны, овчарки растворились во вьюжной круговерти...

* * *

Итак, вопреки большинству предсказаний и пророчеств, война завершилась победоносно. Отбитая сегодня в Токио телеграмма с подтверждением текста заключенного братом Мирного договора стала ее последней точкой. И как будто вдруг упала мутная пелена впереди... Раздвинулись горизонты... Можно и нужно идти дальше...

Но откуда тогда это тревожное ощущение звенящей, почти осязаемой пустоты внутри, почти физического душевного изнеможения, которые нежданно-негаданно пришли на смену тому грузу забот и печалей, что до самого сегодняшнего вечера так давил на плечи? Наверное, он просто устал... Выдерживать тот темп, которые они с Михаилом задали всем окружающим, и им самим было не легко... Да. Действительно — он просто очень устал...

Николай неторопливо шел, вдыхая свежий, морозный воздух. Снежинки таяли на щеках, приятно освежая. Как хорошо... Можно расслабиться и просто не о чем не думать...

Но память вдруг, пробившись сквозь блаженную истому вечерней прогулки под музыку пурги, неожиданно вернула его в прошлое. Такое недавнее. И уже такое далекое...

Он хорошо помнил тот прошлогодний мартовский вечер. Слишком хорошо... Александр Михайлович вернулся из Дивеева и сразу, не навестив даже Ксению, поднялся к нему. Уставший от долгой дороги и не особо разговорчивый, он протянул ему запечатанный монастырской печатью длинный и узкий конверт.

— Сандро, а на словах?

— Нет, Никки. Она меня в этот раз даже в келью не звала. Буркнула, чтоб ждал. И с час почти ее не было. Потом черницы побежали к матушке-игуменье, а вернулись уже с запечатанным письмом. И на прощания посмотрела на меня так... И говорит: "Только ЕМУ. Чтоб САМ прочел. И САМ РЕШАЛ!" Повернулась и дверь за ней хлопнула. Словно уличила в том, что я могу читать твои письма...

— Не обижайся на Параскеву Ивановну, милый Сандро. Ты же знаешь, что у божьих людей свои промыслы. Может о тебе она и не думала в этот раз вообще... Благодарю тебя за труд, что сразу поехал. И оборотился быстро. Как раз успел к завтрашнему заседанию с Дубасовым и остальными. Отдохни пока, а утром переговорим, хорошо?

— Хорошо, Никки. Тогда я к себе... Алике не покажешь?

— Нет...

Когда дверь кабинета закрылась за спиной Великого князя, Николай быстро подошел к абажуру на столе, и так и не присев в кресло, распечатал конверт...

На маленьком листочке дешевой писчей бумаги корявым, крупным почерком старицы было написано:

"Спрашиваешь, кто пришел и кто будет? Зачем он? Что делать?

Когда и как — то мне не ведомо, но уже недалек он от Тебя. Будет подле Тебя. Путем дальним придет, таким, что обычному мирскому не дается. Будет сынишке помощь от него. И будет Божья Воля Тебе через него. Что делать Тебе — о том не ведаю. НО вижу: будет выбор Тебе дан. Две дороги. Одну ты знаешь. Какой пойдешь, то сам решай. Но вторая легче не будет, только короче. САМ РЕШАЙ".

"Только короче... Господи! Дай сил, направь, укрепи... Вторая дорога будет короче... И нельзя ошибиться. Нельзя... Значит, Михаил? И второй путь короче... Что случиться раньше? Наша Голгофа и гибель России? Или же излечение и величие ее? И ни намека, ни подсказки... Значит и сама не знает, иначе написала бы... САМ РЕШАЙ... — Император со вздохом опустился в кресло, вперив невидящий взгляд в выхваченный абажуром круг света на зеленом сукне с ответом Дивеевской Старицы посредине, — Сам решай... Как? Или так, как твердили все предсказатели, укрепив сердце готовиться к искупительной жертве? Как повелел Святой Серафим: ничего не предпринимая ко спасению России, нести свой Крест до конца?

Или отринув смирение, вступить на путь, к которому призывает Михаил? А в сущности, есть ли ТЕПЕРЬ у меня выбор? То, что он послан свыше, а не глаголит через него глас нечистого, блаженная подтвердила. Значит то, что за нашей гибелью и смутой последует столетие, не менее страшное и кровавое для России, фактический ее развал и балансирование на краю новой смуты, вполне реально? Но разве ради ЭТОГО готовился я смиренно принести себя и... ВСЕХ моих в жертву?

Ради того, чтобы за грядущее столетие английские купцы и еврейские банкиры стали почти полными хозяевами мира, а славяне превратились в вымирающий народ? Хочу ли я этой двойной русско-германской бойни, ведущей к мировому возвышению англосаксов и ими же сконструированной? Нет... Тогда, возможно, что предсказания Авеля и послание отче Серафима кто-то подменил? Возможно ли? Или это были испытания мне, посланные свыше? На стойкость в вере? Никто не подскажет... Это — МОЙ КРЕСТ. РЕШАЙ САМ..."

И он решил. Вернее — решился... А потом был этот год. Год, принесший ему мешки под глазами, кучу седых волос, бессонных ночей и трудных решений, когда приходилось переступая через свое "Я", делать что НУЖНО, а не что ХОЧЕТСЯ... Год, принесший ему сына, друга и Победу...

...Дик внезапно вырвался из снежной пелены откуда то сбоку. Он мчался на Николая неотвратимо как торпеда, от которой кораблю уже не увернуться, и всем на мостике остается только отрешенно следить за тем, как ее стремительный пенный след приближается к борту... "Все. Быть мне сейчас в сугробе. Подловил-таки, хитрый волчище, — пронеслось в голове Николая, — Ух, а ты откуда, шельма!" Каська темной молнией взвилась из-за ближайшего белого бархана, сшибла на лету Дика, уводя в сторону от хозяина. И тут же псы с притворным рычанием и клацаньем, играя укатились куда-то в снежную пыль...

"Пожалуй, телеграмму в Потсдам нужно будет послать еще сегодня... Как и обещал. Так что пора нам готовиться к приему гостей. Вильгельм обещал чем-то удивить. Только я, наверное, знаю чем — Николай улыбнулся, вспоминая доклад Фридерикса об очевидном сердечном влечении некой юной особы к Витязю на белом коне, поражающему толпы азиатских варваров, — Вот она — оборотная сторона нашей с Банщиковым затеи с фото— и кинорепортажами из Маньчжурии и с Квантуна. Благодаря которым весь мир смаковал отъезд Михаила на передовую из артурского госпиталя вопреки стонам Стесселя и врачей. Похоже, что доскачется братец, ох доскачется. Но, судя по всему, Мишкин и сам не против. Ну, что-ж... Худого в этом ничего не вижу.

С немцами пока все складывается правильно. Главное — Вильгельм умудряется о наших общих делах держать язык за зубами. Значит понимает, сколь высоки ставки. А как он вытращивал на меня гневные глазищи тогда, у Готланда. Когда я ему про "эпическую битву с сарматами" напомнил, о которой он распинался в Мариенбурге перед толстобрюхими братьями-меченосцами. Так, поди, и не дознался до сих пор, кто проболтался. На Остен-Сакена думает, естественно. Но старик-то как раз его и не выдал... В том, что тогда у Готланда все без сучка без задоринки прошло, огромная его заслуга. Ну, и Михаила, конечно. Да и Дубасов наш, тоже был хорош..."

На Николая вновь нахлынули воспоминания... Летняя Балтика, корабли, трепещущие на ветру флаги и ленточки бескозырок... Дымные шапки и грохот салютов... Вильгельм в русской адмиральской форме, идущий вдоль строя русских моряков...

Глава 1. Балтийский ветер.

25.08.1904, Балтийское море у побережья о-ва Готланд

Двери салона "Александра" неестественно громко хлопнули за спиной, и обогнав Николая, Вильгельм как вихрь пронесся прямо к столу, резко сдвинул в сторону все лежавшие на нем бумаги с карандашами и сбросив на кресло несколько папок и рулон карт, водрузил на него свою треуголку с видом лихого квотермейстера, поднимающего флаг на мачте захваченного с абордажа корабля. Слава богу, брызжущая через край энергия венценосного гостя не коснулась при этом письменного прибора, поскольку обе его чернильницы были полными...

— Ну, вот! Наконец-то мы с тобой, любезный мой Ники, сможем нормально поговорить! Без наших адмиралов, а главное, без всех прочих советчиков. С их вечно настороженными ушами, глубокомысленными вздохами и подхалимскими мордами. Да! Но какой корабль! Какой корабль! Красавец! И какой же, кстати, le gougnafier твой Бухвостов! Знать, что мы приедем к нему, и не подготовить салон!

— Вилли, не сердись, прошу Тебя. Они не ждали нас сегодня к ужину. Сам знаешь — это мы скомкали протокол. Так что сегодня нашу оленину слопают твои и мои адмиралы на "Мекленбурге". А здесь нам придется немного подождать, я тебя предупреждал...

— Ай! Перестань, пожалуйста. Какой протокол? Ты Фридерикса не взял с собой — вот и нет у тебя никакого протокола. И никому в голову не пришло, что могут нагрянуть ДВА императора! Но как же Устав? Командир корабля должен ждать своего адмирала в любой момент дня и ночи! Тем более командир корабля, носящего имя твоего великого царственного отца. Или... В конце концов! Я же адмирал твоего флота, или что!? Si quelqu'un te lХche les bottes, mets-lui le pied dessus avant qu'il ne commence Ю te mordre. Нет, ты должен его обязательно проучить! На будущее. Это не обычная дурость, это просто какое-то свинство, конченое! Я не...

— Ну, да. Ну, да... Знаю, многие в Фатерлянде у тебя, дорогой мой Вилли, считают почти всех русских и славян свиньями. А уж дураками — так и всех поголовно. Смотрю, и ты туда же, — Николай с видимым удовольствием опустился в уютное кожаное кресло. На губах царя играла легкая саркастическая усмешка.

Вильгельм, застыв на секунду от неожиданности с вытаращенными глазами и смешно встопорщенными кончиками усов, наконец, гаркнул на выдохе:

— Ха! Никки! Мой дорогой!! Не говори же ерунды! Разные трепачи и придурки, это... Одним словом, дураков у меня и своих хватает. Как и свиней. И свиноматок! — кайзер расхохотался, обнажив два ряда своих прекрасных мощных зубов. (Жеребец ты, Вилли, и есть жеребец, хоть и породистый — промелькнуло в голове Николая). Кстати, а что мы с тобой будем пить? Я бы сейчас от твоего шустовского совсем не отказался, да и от дичинки какой-нибудь. Уж об этом-то Бухвостов с Гейденом, как моряки обязаны были догадаться и подготовить нам стол. Да и этот твой новый "военно-морской секретарь", он, что, только бумажки у тебя перекладывает? И, кстати, я понимаю — может он и в самом деле храбрец, и все такое... Но не поспешил ли ты допускать до столь важных дел человека случайного, со стороны?

— Во-первых, это Я им не велел, Вилли, пока подавать спиртное. Но если тебя продуло на ветру, тогда, конечно...— Николай позвонил в колокольчик. Заглянувший в двери граф Гейден без слов понял, что от него требуется, и тут же вернулся с маленьким графинчиком коньяку и легкими закусками, "вторым рейсом" добавив к ним чайный прибор из китайского фарфора. По салону поплыл дивный аромат свежезаваренного чая...

— Не велел? Как это? Почему? Или я не у тебя в гостях? — на лице Вильгельма явственно читалось разочарование мальчишки, для которого вдруг неожиданно отодвинулась перспектива ужина с любимым тортом или возможность без помех проверить, что запрятано внутри у новой игрушки, — Тогда я сейчас сам им прикажу! И, кстати, ты мне так и не ответил, почему ты не взял с собой нашего Гинце? Да, а чай-то, судя по всему, прекрасный... Это от Твайнинга?

Вильгельм II выделялся из всех Гогенцоллернов как удивительной легкостью мысли, так и раздражающей многих способностью молниеносно перескакивать с одного на другое. Во всей красе это проявлялось в общении с Николаем, которого кузен Вилли искренне считал ниже себя как по росту, так и по уму, отчего сбивающие собеседника с мысли скачки тем и эмоций случались у германского императора сплошь да рядом. Мало того, возможность подавлять своего внешне более робкого младшего кузена, доставляла кайзеру истинное удовольствие. Для себя он давно доказал кто в их паре лидер. Николай же, неплохо знавший слабости Вильгельма, относился к его выкрутасам снисходительно, и стоически терпел их, предпочитая больше молчать в присутствии своего экспансивного родственника. Однако так было только до сегодняшнего дня. На этот раз царь упорно не давал кузену не только завладеть инициативой беседы, но и уходить от намеченной им темы серьезного разговора...

— Не велел потому, что нам с тобой, дорогой кузен, предстоит поговорить тет-а-тет об очень и очень важных для Германии и России вещах. В том числе и о не очень приятных. Поэтому лучше поначалу на более-менее трезвый рассудок, как мне представляется. Не забывай, что у Тебя мы уже подняли бокалы. И за встречу, и за Алике с Алексеем. А попозже у нас все будет. Не сомневайся...

Что касается Михаила Лаврентьевича, то ты просто всего не знаешь. Во всяком случае рекомендации и отзывы о нем Алексеева, Макарова и Руднева были самыми наилучшими. Я решил поближе присмотреться к этому неординарному молодому офицеру, и считаю, что не прогадал. Думаю, когда у тебя появится возможность пообщаться с ним поближе, ты сам все поймешь и одобришь мой выбор.

Нашего же дорогого фон Гинце я оставил в Петербурге только потому, что сейчас на него направлены все бинокли и подзорные трубы представителей дипкорпуса. Как ты понимаешь, я хотел, чтобы факт моей подготовки к нашей встрече и самый момент ее как можно дольше оставались для лишних глаз и ушей неизвестными. Как и то, о чем мы здесь рассуждаем, и о чем договариваемся. Поэтому, как видишь, и людей я с собой взял только тех, в чьем умении хранить секреты вполне уверен. А вот ты взял-таки с собой Гольмана, хотя и знаешь, что он иногда не прочь сболтнуть лишнее...

— Никки, ты возводишь напраслину на хорошего человека и отличного моряка! И ты же знаешь, что бедняга фон Зенден умудрился слечь с инфлюэнцей в середине лета. Кого мне было еще брать в подмогу Тирпицу?

— Угу... Только что-то Тирпиц, похоже, не в восторге от такой помощи. Как ты думаешь, почему в Лондоне узнали о твоих планах на счет Циндао даже ДО того, как ты написал мне первое письмо на эту тему? Гольштейн и Бюлов отпадают, Тирпиц тем более. Остается начальник кабинета, не так ли? Но, извини, возможно, я и перегибаю, только если я тебя ОСОБО просил быть аккуратным в этом моменте, значит имел на то веские основания.

А во-вторых, как мне кажется, ты таки держишь на меня обиду за то, что я так неожиданно удалил Витте, который уже был готов к тому, чтобы мы подписали торговый договор под диктовку твоего Бюлова, Этот вопрос нам точно лучше обговорить на трезвую голову... А чай, чай от Липтона. Он был у меня в Петергофе, после того, как Ты его не принял во время Кильской регаты, помнишь?

— Ники, ну перестань! Какие между нами обиды? В конце концов, тебе не кажется, что мы сегодня уже проговорили достаточно много о серьезных вещах? — Вильгельм страдальчески скривился чуть выпятив нижнюю губу и притворно тяжко вздыхая, — Честно, у меня уже просто голова кругом шла, до того момента, как Тирпиц с Дубасовым утащили нас всех на мостик. Кстати, позволь пожать тебе руку. Я не ожидал, что новые корабли, столь недавно укомплектованные, уже смогут вполне сносно маневрировать. Твой Иессен — просто молодчина. Я, пожалуй, дам ему Красного Орла! Не возражаешь?

— Нет, дорогой мой брат. Не возражаю. Кстати, видишь: ты сам подметил главное — командиры и экипажи не покладая рук готовятся к боям, а вовсе не к имперским смотрам и визитам, так что не обижай Бухвостова, пожалуйста, — Николай тихо рассмеялся, созерцая по выражению лица собеседника, что до Вильгельма дошло, что его только что поймали на слове, и поспешил подсластить пилюлю.

— От души благодарю тебя за внимание к моим морякам, и можешь не сомневаться, твои адмиралы и офицеры будут также мною отмечены, их выучка великолепна. И, конечно, будут награждены все те, кто контролирует производство новой взрывчатки и радиостанций для нас. А офицеры, организовавшие и осуществившие перевод землечерпалки из Циндао в Порт-Артур, получат Ордена Святого Георгия или Владимира, поскольку это была практически боевая операция. В том числе, конечно и твой агент при штабе Макарова, сразу поддержавший эту идею. Чтобы не тянуть, я передам их с твоими наблюдателями, которые будут назначены на мои эскадры.

— Ха! Вот уж мне боевая операция... Хотя, возможно, ты и прав, ведь от япошек всего можно было ожидать... Да. Ты определенно прав! А каков сюрпризец для Того вышел, загляденье! Ведь уже в октябре, когда начнутся туманы и длинные ночи, вся твоя эскадра будет способна стоять в закрытой бухте. Это Макаров здорово придумал. Молодчина! Не зря Тирпиц так хорошо о нем отзывается.

Кстати, он сразу согласился на это, как только получил шифротелеграмму от графа Гингельгеймба. Мы в Циндао пока перебьемся. Тебе она была нужнее. Кстати, юный граф весьма рисковал, отбив ее из Артура прямо в Берлин, через головы трех начальников. И Мюллеру даже копию не отправил! Я поначалу собирался его примерно наказать. Но Альфред стеной стал за своего тезку, заявив, что фрегаттен-капитан верно истолковал свой союзнический долг, а в кают-компаниях не одобрят решений из эпохи шпицрутенов Старика Фрица. Так что: хорошо все, что хорошо кончается! Ты же знаешь — я отходчив...

Значит этот проныра и дядюшкин кошелек Pour l'intima, сэр Томас, и к тебе подлизался. Каков хитрец! Но, по справедливости, чай действительно хорош...

Ладно, так и быть, МЫ простим Твоего Бухвостова. Давай уж их позовем и пройдем, как ты мне утром обещал, по башням и батареям. И обязательно спустимся в котельное и в машину. К чистоте я придираться не буду. Ну, пойдем же! Мне не терпится осмотреть этого могучего красавца поскорее. И, в конце концов, почему Ты все время смеешься, Никки!

— Вилли, ну потерпи же немного. Нам действительно НАДО поговорить. И сейчас — самое время. Броненосец от тебя никуда не убежит, ты уже на нем. Попозже облазить сможешь все, что пожелаешь. А рассмеялся я сейчас от того, что мне внезапно пришла забавная мысль — заметь: мы с тобой всегда беседуем по-английски или по-французски. И это при том, что и ты и я, мы ОБА желали бы, чтобы в мире уважали и использовали немецкий и русский гораздо шире. Сами же задаем совсем иной тон...

— Ничего, мой дорогой, дай только срок... Тон мы зададим правильный. ОНИ нас все зауважают... Вон, взгляни! Как по ниточке идут! А как репетуются сигналы, видел? Пять секунд! Смотри: вот как должна маневрировать линейная колонна, — Вильгельм, опершись о казенник надраенной до блеска трехдюймовки, кивнул Николаю, приглашая его понаблюдать за перестроениями германских кораблей, — Твои так четко строй пока держать не могут.

— Что поделаешь, для моих это вообще один из первых выходов в составе отряда. Если бы не японцы, они еще стояли бы у достроечных стенок. Но сам ведь говоришь — "дайте срок"... Но работают твои командиры действительно прекрасно. Давно я не видел столь слаженного маневрирования. Значит моим есть к чему стремиться, — Николай, присоединившись к кузену, внимательно наблюдал за перемещениями германских броненосцев, которые несколькими экономными поворотами "все вдруг" идеально точно встали из строя параллельной русским колонны им в кильватер, образуя единую линию, во главе которой шел "Александр" под двумя императорскими штандартами

Досмотрев зрелище до конца, и отметив выучку немецких моряков здравицей флоту, "умеющему вызывать уважение и у друзей и у недругов", Николай поставил рюмку на стол и вернулся к рассуждениям, от которых его оторвало зрелище корабельных эволюций.

— Так вот, по поводу той землечерпалки, закончу свою мысль, если не возражаешь... Смотри: по факту — мелочь, а по сути, мы получили изменение всей тактической обстановки у крепости. В очередной раз убеждаюсь, что все, о чем говорил и предупреждал Макаров в последние два-три года, а Рожественский с Бирилевым умудрились замотать по обсуждениям и перепискам, все это нужно было делать сразу, не откладывая, а не показухой на публику заниматься. Он как в воду глядел, предчувствуя эту японскую подлость. Видимо твой статс-секретарь его лучше понимает, чем дядюшка с Авеланом. Степан Осипович, между прочим, столь же высоко оценивает Тирпица. Кстати, Вилли, ты замечал, как они похожи? Даже внешне?

— Бородищами, что-ли? — Вильгельм раскатисто расхохотался, — Скажу тебе по секрету, это Тирпиц под твоих работает. Под Алексеева с Макаровым. Взял, да и зарастил свой отнюдь не героический подбородочек этакими воинственными лохмами в духе варварских вождей. Я, было, хотел заставить его сбрить всю эту лохматую гадость, как царь Петр Великий ваших бояр, но потом отстал. В конце концов, это его дело... Но с наградами для моих "азиатов" это ты верно решил. И Тирпица с Зенденом не забудь, пожалуйста...

— Конечно. Хотя, это лишь малое из того, что я ПОКА могу сделать. Но, поверь, в России принято платить за добро добром. И я, и все мы, крайне признательны тебе за всю ту огромную помощь, что ты оказывал и оказываешь России в связи с этой гнусной войной, особенно по части радиотелеграфных станций, толовой взрывчатки и моторных катеров. Для Дубасова же, как и для Тирпица с Гольманом, понятно, главным было то, что мы окончательно согласовали наши позиции по Марианам, углю и секретной базе Безобразова на одном из твоих островов. Все-таки, это главный момент, по которому из Лондона могут поднять крик вполне обоснованно... Но это все, как ты понимаешь, касалось только текущей японской кампании...

В особенности же я благодарен Тебе за поддержку в вопросе отсрочки подписания торгового договора и связанных с ним таможенных тарифов. Понимаю, как трудно бедняге Бюлову будет проводить через Рейхстаг новый вариант, который они предварительно согласовали с Коковцовым, но, полагаю, что Бюлов, Рихтгофен и Штенгель с моим новым премьером Столыпиным общий язык найдут. В итоге наши выгоды будут обоюдными, а взаимные уступки вполне переносимыми. Ты должен знать определенно, что главным противником работы в России твоих Круппа, Тиссена и Сименса в первую очередь был Сергей Юльевич Витте.

Да, к сожалению. Это именно так... Убирая его, несмотря на все прежние неоспоримые заслуги, я как раз и думал о нашем с тобой более тесном сближении, отодвигая главного проводника интересов галльского капитала, коим он стал в последние годы. И, судя по всему, галльского духа, тоже. Конечно, я позаботился о том, чтобы не оставить у него горького осадка, однако прежних доверительных отношений между нами уже не будет. Он слишком горд, и был слишком... огорчен неожиданностью этой отставки. Но, да бог ему судья в его гордости. Главное, чтобы помнил, что в остальном — судья я...

Пикантность момента в том, что если бы я подписал наш торговый договор в том виде, как предварительно согласовали его Витте с Бюловым, это было бы лишним аргументом для подрывного элемента в антигосударственной агитации, а значит, работало бы на руку японцам. Да и у тебя в России противников бы резко прибавилось, что, как я полагаю, идет вразрез с Твоими желаниями. Зато порадовало бы и Париж и Лондон. Удивительно, как этого не увидел столь дальновидный и многоопытный Бернгард? По секрету: я поручил ответственным офицерам и чиновникам начать разбираться с этим вопросом. По-моему, Сергей Юльевич так и не смог мне забыть его отставки из министерства финансов и связался с весьма неприятными личностями, чьи идеи колеблются от введения парламента, в лучшем случае, такого как у тебя, а в худшем, — до полного кровавого якобинства.

— Мой дорогой, с учетом твоих сегодняшних обещаний в отношении моих промышленников и грядущего разрешения наших угольных и рудных проблем, я готов и сам заткнуть глотку всей этой гавкающей братии в Рейхстаге. Даже картечью гвардии, если сильно попросят! Хотят роспуска — они его получат! Господи, как я иногда завидую тебе, что в России нет этого гнусного парламетского рудимента бисмарковских заигрываний с плебсом! И с всякими мелкими князьками, нацепившими на себя фиглярские коронки, позволяющие себе надувать губы на Пруссию и ее короля!

Что касается фон Витте, здесь ты волен решать. Он твой слуга... Как ты помнишь, именно в этом смысле высказался твой покойный отец, когда мне пришлось расстаться с князем Бисмарком. Да и Авелана с министерства, по правде говоря, ты убрал правильно. Этот старый конь давно застоялся и зажрался овса. Галопа от него не дождешься, как не гоняй. На колбасу! Но вот Алексей Александрович... Как ты смог решиться на такое, Никки? Или, все-таки, мой глас наконец-то услышан? И твоя вера в добродетельную верность Марианны, после ее лондонских похождений этой весной, поколебалась?

— С дядей Алексеем было очень трудно. Ты даже не представляешь, чего мне это стоило... Но дело нужно было выправлять. А у него и со здоровьем не все ладно, да и если ты газеты наши видел... Ну, по поводу его француженки-балеринки, всех этих ее побрякушек да мебелей. Уже ведь до полной наглости дошло. Со всякими пошлыми сравнениями. Я едва сумел замять. Да еще в военное время, когда каждый рубль для Кронштадта или Артура под увеличительной лупой, о чем я всех предупредил лично!

— Ну, во-первых, твоя Мати всегда была куда скромнее и дальновиднее этой галльской дуры, — Вильгельм многозначительно взглянул на кузена, — А во-вторых, я за подобные фортеля сажаю шелкоперов в крепость. Сразу. Чтоб другим не повадно было. И тебе советую не либеральничать. Меня беспокоит только как тебе все это, особенно отставка Витте, отольется со стороны вдовствующей императрицы и остальных дядьев.

— Объяснения с мама мне так и так предстоят нешуточные. Или ты думаешь, что о нашем сегодняшнем чаепитии не доложат? Но другого выхода по генерал-адмиралу просто не было. По Витте я тебе уже все рассказал. Кстати, по поводу предвоенных "успехов" Алексея Александровича и его протеже Авелана с Абазой, ты и сам должен быть в курсе, какой бардак творился в министерских и дальневосточных делах. И еще попытались все на Алексеева свалить. Слава богу, что я сам решил во всем разобраться. Кстати, я ведь на многие заседания Особого комитета фон Гинце специально приглашал...

— Да, он мне докладывал регулярно. И, честно говоря, я понял это твое решение как подлинную открытость союзника, а не просто брата и друга! Не говоря уж о твоих планах по морской артиллерии. Но это — отдельно. Здесь у меня к тебе прямо куча вопросов. И, уж извини, но напомню — если бы ты тогда, четыре года назад, заказал броненосцы моим заводам, сейчас бы весь твой флот был в Порт-Артуре. И громил японцев. А ты не мучился бы проблемой соединения трех эскадр.

— Именно, мой дорогой Вилли, ты как всегда все схватываешь на лету. Именно — как брата, друга и союзника. Та весенняя история с французскими игрищами вокруг "24-х часов" теперь будет памятна мне всегда, как и затяжка с кредитом именно тогда, когда мне действительно срочно потребовались деньги! Про подписание ими апрельского договора с дядюшкой без каких-либо консультаций с нами, я вообще молчу. А с другой стороны — все то, что ТЫ делаешь сейчас для России.

— А сколько раз я тебе говорил, Никки, что только вместе мы сможем обеспечить нашим народам их подлинно великое, заслуженное трудом, умом и кровью место в Мире? Сколько раз!? А сколько раз я доказывал тебе, что все, чего хотят франки, это посадить тебя в долговую кабалу, ради выполнения твоими руками заветов Гамбетты.

— Много. И всякий раз я убеждался в том, что ты прав.

— Вот!!! Только почему ты сказал "гнусной войны"? Победоносной! Я прикрыл тебе спину в Европе, и теперь ты спокойно утвердишься на Тихом океане. И если хорошо все пойдет у Макарова, Чухнина и Гриппенберга, то возьмешь у желтомордых Токио, сполна рассчитавшись с этим неблагодарным кривоногим народцем. Этих азиатских прихвостней Джона Буля, давно уже пора втоптать в средневековье латным сапогом! Чтоб сидели на своих островах и носа оттуда не показывали. Китая им, Маньчжурии захотелось! Ясно, что из Маньчжурии ты теперь не уйдешь. И из Кореи их гнать! Да и мне с твоей поддержкой много спокойнее будет за наше маленькое предприятие в Киаочао.

Я не сомневаюсь, Ты раздавишь этих макак как слон черепаху, только брызги полетят в англичан с янки! — Вильгельм явно входя в раж грохнул кулаком здоровой руки по краю стола, -И еще в этих британских лизоблюдов лягушатников! Спасибо, что открыл нам с Тирпицем глаза на интриги их и нашего коварного дядюшки Берти с этим "Сердечным согласием". DИgueulasse! Но ведь получается, что ты и сам убедился в том, каковы эти союзнички на самом деле. А сколько раз я тебя предупреждал?

Помни, дорогой мой Никки: Я всегда готов быть тебе опорой. Это не только завет моего великого деда. Это и моя принципиальная позиция — святой долг христианских монархов поддерживать друг друга в борьбе с восточным варварством. И я пойду до конца в его исполнении! Это только неблагодарный Вальдерзее вопреки моим приказам позволял себе миндальничать с этими средневековыми чудовищами! А мы с тобой... — Вильгельм явно заводился, собираясь развить тему крестового похода белой расы против азиатов в один из своих знаменитых монологов-лекций часа на полтора, способных закомпостировать мозги и ввести в ступор кого угодно. Однако Николай, до сих пор всегда стоически переносивший эту пытку, вежливо остановил начинавшееся неконтролируемое словоизвержение кузена в самом начале.

— Дорогой Вилли. Мне сейчас не до наполеоновских планов. И не до патетики. Сначала нужно, чтобы мои эскадры успешно соединились, не дав японцам поколотить себя поодиночке. И чтобы Безобразов прочно оседлал пути подвоза в Японию вооружений и мяса из Америки, и риса из Индии и с Филиппин. Хотя я вполне уверен в нем, как и в Макарове, Чухнине и Рудневе, кошки на сердце скребут... Ты зря, кстати, так о действительно заслуженном и талантливом фельдмаршале. Я не могу согласиться с такой оценкой. Просто ОН там был, а ты — нет. Я там тоже был. Хоть и не долго. А как говорят знающие люди: "Восток — дело тонкое"...

— Ага. Был! Как званый мирный августейший гость. И чудом уцелел! А у него было все! Были корабли и солдаты шести держав. Было право быть неукротимым воином и суровым судьей... — усы Вильгельма грозно вздернулись, вены на висках вздулись, ноздри трепетали как у рыцарского коня у ворот ристалища, а глаза изливали неукротимый праведный гнев. То ли на азиатов, то ли на опального беднягу-фельдмаршала, то ли на Николая, столь бесцеремонно прервавшего, возможно, один из самых гениальных застольных экспромтов кайзера, из-за проблемы недопущения которых в печать канцлер Бюлов поимел инсульт (слава богу, не смертельный), статс-секретарь МИДа Рихтгофен скончался от инфаркта, а друг и советчик граф Эйленбург превратился в затравленного неврастеника...

— Да я не об этом, Вилли. Понимаешь, они ведь вовсе не варвары. И тем более не звери. Они просто другие... И со своей стороны как на варваров смотрят на НАС. Варваров жадных, жестоких и двуличных. Вот в чем дело...

— ЧТО! Желтые коротышки не вар... Нет Ники! Нет! Ты здоров ли!? Это же не люди! То есть не вполне люди, они же как кровожадные животные. Они же... — Вильгельм, казалось, обалдел от услышанной из уст царя чудовищной ереси.

— Милый кузен... Бога ради не распаляй себя так. Прости, что сам того не желая взбудоражил тебя. Не нужно нервничать. Прозит... — Николай быстро разрядил обстановку самым проверенным способом.

— Ух... Райский напиток... Черт! Как это твои научились делать его лучше галлов? Мои сколько не бьются — все без толку! Хоть, ты знаешь, я не особый ценитель крепких напитков, но ЭТО действительно божественно...

— Горы и солнце, дорогой Вилли. Теплый морской воздух и южное солнце Араратской долины. Подвалы старой крепости в Эривани. И еще человеческий труд и талант. Хочешь, я тебя познакомлю. И даже все покажу там... Если по вкусу — скажи сколько нужно ко Двору, пришлем. Только не поминай нечистого всуе... Господи, прости, — Николай набожно перекрестился.

— Конечно, Никки! Я поручу Эйленбургу, пусть определятся. И пусть французы завидуют! А в Крыму я давно хотел побывать. Я, кстати, наслышан о роскошных крымских виноградниках. Даже галлы это признают. И, в конце концов, будет здорово, если мои поучатся, может быть и у них выйдет что-то путное.

— Вот только лукавить не надо, дорогой Вилли! Напрашиваешься на комплименты в отношении твоего превосходного рейнского? Или это такая очередная тевтонская военная хитрость? И не надейся. Мешать мы сегодня их не будем. Так на чем ты меня перебил?

— На макаках, Никки. И все-таки давай-ка еще по одной...

— Да... Конечно. Но пока на этом остановимся, договорились? — Николай поднял свою рюмку, и чокаясь с кузеном подумал: "А Банщиков и тут оказался прав, со своей наукой — психологией. Удалось перебить его настрой на эмоциональном взлете — и точно! Сдулся как проколотый мяч для футбола! Значит скоро дозреет и для серьезного разговора... Страшно подумать, ТАМ это преподают в университетах..."

Так значит, на макаках... А почему, собственно, на макаках? Просто нам, европейцам и христианам, привычно считать безусловно враждебным то, что мы не в силах, или не хотим понять. Объявлять это ересью, ходить в крестовые походы, резать, сжигать на кострах, четвертовать... По своему внутреннему убеждению ставить их априори ниже себя, награждать унизительными кличками... Только правильно ли мы поступаем? В наших ли интересах такая высокомерная зашоренность и спесь, не ослабляем ли мы этим собственную позицию?

Перестань, пожалуйста, так на меня смотреть, разве все, о чем я говорю — это не так? Мы объективно обязаны были куда серьезнее относиться к народам востока еще до того, как начали там свои предприятия. Другое дело, что от смены нашего к ним отношения, они не перестанут быть в данный момент нашими противниками и врагами. Но присматриваться к врагу нужно серьезно, чтобы понять чего он хочет и на что способен. Я совершенно искренне полагал, что японцы НИКОГДА не нападут на Россию. И что? Война, знаешь ли, лучше розог всех учителей вколачивает серьезное отношение к противнику. Пулями и снарядами.

И уж коли ты сам начал с Востока... Позволь мне кое что порассказать тебе из того, что я сумел узнать и понять за те месяцы, что мы с тобою не виделись. За месяцы не праздности и довольства, поверь мне, а неожиданного и сурового испытания. Вернее, испытаний... Но сначала давай пойдем покурим на балкон, на ветерок, а то жарковато тут. Солнце печет сегодня немилосердно, почти как в тропиках.

— Вот поэтому я и предпочитаю ходить летом на север, к норвежским берегам. И там такая волшебная красота... Такой прозрачной воды, говорят, нигде больше нет. Ты, в конце концов, хоть разок составишь мне компанию? Или опять дела и все такое? Кстати, что курим сегодня?

— Вилли, обещаю: обязательно выкрою время. И когда мои будут гостить в Дании, сходим на север вместе. Но не во время войны, конечно. Сначала разберемся с этим всем... Курительный столик и кресла на балконе. Там ты и убедишься, что нас ждали, — Николай с улыбкой встал из-за стола, привычно разглаживая свой пышный ус.

— Ты что, собрался воевать с япошками до следующего лета? Полноте! Они пришлют послов в тот же день, когда твой флот соединится в Порт-Артуре! Или американцы с англичанами примчатся в качестве посредников.

— Если честно, то вот этого-то я и боюсь больше всего... Пойдем, пойдем на воздух.

* * *

Балтика нежилась от последнего тепла уходящего лета. До самого горизонта лениво катились ее сине-серые волны, украшенные россыпями блесток солнечных зайчиков и пенными гривками изредка мелькающих барашков. Довольно сильный, но ровный ветер не помешал Николаю раскурить папиросу, которую он привычно вставил в мундштук своей трубки. Вильгельм же, прежде чем грузно опуститься в свое кресло, довольно долго провозился с выбранной им сигарой, но вот, наконец, и он выпустив из ноздрей струю благородного дыма, на мгновение откинулся назад, на спинку уютного, укрытого великолепным пледом плетеного кресла, устроил поудобнее свою левую руку, и полуприкрыв глаза, отдался неземному для курильщика наслаждению — изысканному купажу кубинского и египетского табака...

Минуты две-три только крики чаек, шипение воды в кильватерной струе, тугие хлопки невидимого из-под тента кормового Андреевского флага над головой, да мерный, низкий гул двух могучих винтов внизу дополняли вечернюю нирвану императоров. Слева, в туманной дымке угадывались очертания лесистых берегов Готланда, прямо за кормой "Александра" грузно рассекал его пенный след могучий корпус "Суворова". Многобашенная громада мателота совершенно скрывала за собой "Орла", о присутствии которого можно было догадаться только по сносимому на правый борт дымному шлейфу, четко видимому чуть пониже "суворовского".

Германские броненосцы успели вновь сманеврировать и теперь шли справа, в параллельной русским кораблям колонне, на их подветренном борту. Стандартные, на глаз неотличимые, гармоничные серые силуэты. Светлый дым, срывающийся с верхушек труб, говорящий как о безупречном состоянии котлов, так и о прекрасном качестве угля. Как оловянные солдатики из одной коробки, из одной литейной формы... Любимые игрушки императора...

Царь, задумчиво глядя в даль, не докурив, заменил первую папиросу следующей. Затянулся, украдкой проследил за взглядом гостя... Вильгельм, судя по всему, действительно подуставший из-за сегодняшней суматохи и маневров, а, возможно, и несколько выбитый из колеи уже сейчас, отсутствием привычного расклада, где он — лектор, а Никки — почтительный но не особо способный ученик, умиротворенно взирал на свои и русские корабли, на чаек, на море, на бездонное синее небо с небольшими крутинками белых облаков. Весь его вид выражал спокойствие и отрешенность. Пожалуй, в первый раз за всю историю их встреч. Хотя, возможно, что и хороший коньяк сказал свое веское слово. Обычно кайзер в присутствии царя позволял себе только легкие вина.

— Ники... Ты видишь?

— Что именно, Вилли?

— Какие могучие красавцы... Какая всесокрушающая мощь! Признайся, ради этого стоит жить? Не правда ли? — На Вильгельма явно находило лирическое настроение.

— Согласен. Хороши...

— А сколько сил и здоровья я положил, чтобы немцы осознали необходимость флота. Причем именно флота из эскадр однотипных броненосцев, таких как эти "Виттельсбахи"... Скоро, мой дорогой кузен, я покажу тебе "Брауншвейга", вот это получилась машина! Ты оценишь, я знаю. Его-то мы и сравним с твоим "Александром".

— Только будет ли смысл сравнивать? Жаль, но их время уже безвозвратно уходит.

— То есть как? Почему "уходит"? — слегка встрепенулся Вильгельм, вопросительно взглянув на Николая.

— Через год-два все эти юные красавцы, и мои, и твои, окажутся безнадежно устаревшими немощными стариками. Ибо им на смену придет совсем иной класс кораблей.

— Какой это иной? О чем ты, мой дорогой? О больших миноносцах? Или о подлодках? Я ежедневно занимаюсь военно-морскими вопросами и ничего иного, кроме броненосца, как станового хребта флота, себе не представляю.

— Хм... Я тоже. Это и будут линкоры. Только по своей мощи один такой корабль будет способен утопить все наши с тобой шесть броненосцев, что ты сейчас столь восторженно разглядываешь, за полчаса...

— Никки... Признавайся, ты знаешь что-то, чего не знаю я?

— Как ты думаешь, в чем причина нашего отказа от постройки четырех новых броненосцев, уже спроектированных и проведенных по бюджету?

— Война... Дополнительные расходы. К боям им все равно не успеть, да и рабочих ты решил перебросить на достройку "Потемкина" и последних кораблей типа "Александра". Очень верное решение — Вильгельм кивнул в сторону "Суворова" и "Орла, — Так что здесь все очевидно.

— Все очевидно для прессы. И для тех, кто не знал действительной подоплеки дела. Помнишь, Вилли, я намекнул тебе в телеграмме, что создал новый разведывательный орган, отдельно от генштаба и жандармов?

— Ну, да. И что же они смогли выведать? И у кого?

— Только обещай мне, что кроме тебя...

— Никки! Ну, как ты можешь, я же...

— Дорогой кузен. Это ОСОБАЯ тайна. Я слишком дорожу теми людьми, что добыли для меня эту информацию, чтобы позволить хоть крупицу риска в их отношении. Они не в России, не забывай. И контрразведка в других державах тоже есть.

— Хорошо! ОБЕЩАЮ. Не томи, Никки!

— Так вот... В то время, как ты закладываешь свою вторую пятерку тринадцатитысячных "Брауншвейгов", с 4-мя 11 дюймовками и 14-ю 170-мм пушками, франки уже заканчивают проект броненосца в 18 с лишним тысяч тонн. При схеме, близкой к "Цесаревичу", он будет нести 4 длинноствольных двенадцатидюймовки в концевых башнях, и 12 десятидюймовок в шести башнях по бортам. Пояс из 270-ти миллиметровой брони. Скорость его достигнет 20 узлов, поскольку все систершипы, а их будет штук шесть, получат не паровые машины, а турбины.

— Они-таки решились на это на броненосцах?

— Да. В отличие от янки. Но американцы идут иным путем по вооружению. Они на новых кораблях планируют ставить по 8 двенадцатидюймовок в 4 башнях. Все в диаметральной плоскости, по две на носу и на корме, при этом стоящие ближе к надстройке будут стрелять поверх концевых.

Но дальше всех пошел тебе небезызвестный английский адмирал сэр Джон Фишер. Решения о назначении его Первым морским лордом уже состоялись, чтоб ты не сомневался. Дядюшка Берти намеревается, кстати, сделать своего любимца и собутыльника адмиралом флота, чтобы сохранить его в службе еще на пять лет...

Так вот — он планирует серию турбинных линкоров со скоростью в 21 узел и ДЕСЯТЬЮ двенадцатидюймовками. Пять таких кораблей разнесут ВЕСЬ твой флот Открытого моря не получив и царапины. С дистанции, которая им будет выгодна, поскольку их орудия в 45 калибров более дальнобойны, а скорость выше. А ты не сможешь строить аналогичных кораблей в двадцать с лишним тысяч тонн из-за проблем с доками, барами в устьях Шельды и Яде, а главное — из-за пропускной способности Кильского канала. Да и турбинные производства у тебя пока в зачаточном состоянии...

— Ты хочешь сказать, что англичане действительно заглотили наживку от этого чванливого итальянца — Куниберти? С его идеей, что он сподобился опубликовать у Джена?

— Хуже. Гораздо хуже. Они ее уже творчески переработали. И пришли к куда более мощному проекту. Я надеюсь вскоре получить по нему технические данные, позволяющие конкретно судить о возможностях таких кораблей. Но как только у англичан будет хоть одна эскадра этих мостодонтов, ни моему флоту, ни твоему — не жить.

Так что выбрасывать деньги и тратить силы на второсортные корабли на радость англичанам мы не собираемся. И пока пошли на заказ больших ледоколов для того, чтобы загрузить заказами заводы. Когда рабочие заняты делом и имеют в кармане достойную зарплату, успех в их среде у проплаченных японцами агитаторов-социалистов минимален. Когда же начнется строительство действительно НОВЫХ линкоров, до ледоколов просто руки могут не дойти. А у нас две главных базы на зиму замерзают. "Ермаком" никак не обойдемся, поэтому...

— Аlte hinterhДltig Armleuchter!! Ах ты старая, подлая тварь!! О, дорогой мой дядюшка... Если когда-нибудь я смогу воздать тебе за все твои подлости... О, тогда ты получишь сполна! За все твои хитроумные мерзости, сделанные немцам! Я воспользуюсь для этого только вашим достойным английским опытом. И инвентарем из вашего Тауэра! — Вильгельм вскочил, как подброшенный пружиной или ударом электротока, лицо его перекосила болезненная гримаса, — Никки! Брат мой! Получается, что этот завистливый похотливый мерзавец задумал меня разорить как мелкого лавочника! Господи, будь же свидетелем этих гнусностей, вразуми! Что делать мне, несчастному монарху несчастного народа!?

Воздев сперва к небу глаза и взмахнув правой рукой в театральном жесте, кайзер неожиданно обмяк, и порывисто дыша, тяжело облокотился на лакированные перила балкона.

— Не гневи бога, мой дорогой брат. НО знай, что он услышал тебя. Ибо смирил МОИ сомнения. Знай: отныне и вовеки. Если придется тебе обнажить меч в сторону берегов Альбиона, мой клинок будет вместе с твоим...

— Никки... Я знал. Знал, что в тот критический миг, который решает судьбы народов, ты будешь со мной! Мы будем вместе... Боже! Благодарю тебя и благослови наш союз! Никки!! Мой дорогой возлюбленный венценосный брат! Если бы ты только знал, что только что спас мою жену и детей от сиротской доли! Но СКОЛЬКО же мерзостей мне говорили и говорят о тебе всякие...

— Не гневи бога. Что за греховные мысли? Сиротство... Да, удар дядюшка Берти с его кабинетом, банкирами и лордствами готовит нам ниже пояса. А ты что хотел? Чтобы Лондон отступился от твоего флота? Или от моего, если утопление его япошкам окажется не под силу? Это, мой дорогой, британский реалполитик в действии... А про разные злокозненные разговоры в Твоем окружении, — Николай помолчал, потом положил свою руку поверх руки Вильгельма, — Ветер все унесет...

И про себя добавил: "Кроме той бумаги, которая, как считает Банщиков, УЖЕ лежит у тебя в кармане. Причем ты уверен, что в ней божия благодать для Германии, а в ней только очередная подлость и предательство..."

— Как это все... Никки, прости, но мне необходимо срочно чуть-чуть промочить горло. Ты не возражаешь?

— Пойдем. Тем более, что ужин уже накрывают. Но перед этим, я попрошу Тебя об одном одолжении...

— О чем ты! Какие одолжения! Что ты хочешь?

— Вилли. Ты знаешь свою натуру лучше чем я. И ты уверен, что можешь сдерживать свои порывы? От посторонних?

— О, да! Я всегда...

— Вилли. Достаточно было лишь одной хулиганской мальчишеской выходки с твоим прощальным сигналом в Ревеле, чтобы и Германия и Россия получили КУЧУ внешнеполитических осложнений. Несколькими кусками цветной тряпки, несколькими сигнальными флагами, Ты дал в руки джингоистам громадные козыри, которые отчасти привели меня к войне с Японией, а тебя сегодня ставят перед перспективой создания флота заново. Ты ЭТО понимаешь? Или Тебе еще о гуннах и "бронированном кулаке" напомнить? Или о "новой славе меченосцев в эпической битве с сарматами?"

— Но, Никки...

— Вилли. Никаких "но". Если мы идем вместе для того, чтобы свалить англичан с трона мировой империи, если ты хочешь иметь величайший флот, колонии и поставить Германию выше всех в Европе... С МОЕЙ помощью... Если Ты не отказался от идеи, которую однажды высказал моему покойному отцу, то Ты должен МОЛЧАТЬ обо всем, о чем мы с тобой договорились и еще договоримся ДАЖЕ НА ИСПОВЕДИ. Таково мое условие: никто и никогда кроме нас двоих не должен знать о чем мы договариваемся. Если только мы не вместе решили поставить кого-либо в курс определенных вопросов. Так, и не иначе. Никаких театральных пассажей перед толпой. Никакой бравады или намеков в узком кругу. Это — ТАЙНА. И таковой должна оставаться.

— Никки... Я положительно не узнаю тебя... Что с тобой сделалось за эти несколько месяцев?

— Я не смог предотвратить войны... Но было и еще кое что. Я объясню. Но позже. А сейчас: Ты согласен?

— Да. Я принимаю твое условие. Я согласен...

— Вилли. Не сочти меня нудным... Слово Императора и Короля?

— Согласен. СЛОВО ИМПЕРАТОРА И КОРОЛЯ!

— Вот и славно. И не смотри на меня так, словно только что проиграл мне битву при Садовой.

— Нет... Братец, это просто неслыханно!!!

— А об этом никто и не услышит. Пойдем же. Очень кушать хочется...

* * *

— Итак, дорогой мой Вилли, если десерт тебя устроил, давай перебираться в кресла или на диван, и я расскажу тебе о том, что мне пришлось пережить и передумать за эти несколько месяцев нашей разлуки. И о том, что, собственно говоря, я хочу тебе предложить... Нет. Вернее даже не так: не я хочу предложить, а я хочу напомнить Тебе об одном твоем давнем предложении, которое сегодня готов с благодарностью ответственно обсудить...

— Хм... Никки, — Вильгельм бесцеремонно прервал кузена, не успев даже дожевать кусок запеченной оленины, которым решил закушать последнее из пирожных, — Перестань пожалуйста распинаться передо мной как перед своим Госсоветом... Давай так — к делу так к делу, но бутылочку и рюмки мы берем с собой. Да еще вот эту тарелочку... Не возражаешь?

Кстати, уж если Ты столь категорически настаиваешь на секретности, я тоже попозже покажу Тебе один документ. Только Тебе. Над ним я провел не одну бессонную ночь... Но прости, Ты ведь начал говорить о каком-то моем предложении...

По ходу ужина кайзер успел несколько успокоиться, поскольку проблема подведения Николая к мысли о военном союзе отпала сама собой — царь и сам говорил о том же. Но, что интересно, говорил он пока явно от себя, не цепляясь за инструкции Ламсдорфа и не страшась извечного антигерманизма Анничкова дворца.

Вопрос сейчас только в том, сколь точно Бюлов с Гольштейном попали в цель, составляя проект договора. Во всяком случае, ту правку, которую он собственноручно внес в бюловский исходник, Вильгельм считал необходимой — ограничивая действие договора только границами Европы, можно было не опасаться за судьбу турок и не плодить себе врагов в САСШ и Японии, неизвестно же еще, чем там все у русских закончится. Но пусть хоть так, пусть в усеченном виде — только бы он подписал. Только бы удалось вбить первый клинышек между Петербургом и Парижем...

— Тебе разве откажешь, Вилли? Сам ведь возьмешь, что понравилось...

— Ха! Ты же меня знаешь! — Вильгельм довольно расхохотался, чуть не вывалив по пути на ковер содержимое тарелки с закуской, — Ну, так что ты мне хочешь припомнить? Я весь внимание, мой дорогой.

— Хорошо ли ты помнишь тот день, когда предлагал моему отцу раздел Европы? И в ответ он не просто жестоко высмеял Тебя, но и бестактно допустил огласку этого факта...

— Ники... Зачем Ты об этом... — по виду Вильгельма нельзя было сразу понять, куда сейчас вывернет его холеричная натура — на обиду и крик, или на депрессивную прострацию. Очевидно было лишь то, что память о давней бестактности Александра III давно сидела болезненной занозой в его уязвленной гордыне, и неожиданное "наступление на любимый мозоль" мгновенно вытащило все эти тягостные переживания из потаенного уголка души, где они до этого прятались, — Мне слишком больно об этом вспоминать. Ведь он тогда не только...

— Вилли, постой... Я ведь напоминаю Тебе об этом только с одной единственной целью... — Николай встал, пристально глядя в глаза Вильгельма, — Я, как государь и самодержец Всероссийский, приношу тебе, Императору Германскому и Прусскому королю глубочайшие и искренние извинения за сказанное Тебе тогда Императором Александром Александровичем. И прошу Тебя о прощении за то, что не сделал этого ранее и публично. Но огласка этого...

— Никки... — Вильгельм резко вскочил, и вплотную подойдя к Николаю, положил правую руку ему на плечо. В глазах кайзера стояли слезы.

— Брат мой. Наконец-то... Свершилось правосудье божие! Я уже начинал думать, что никогда не услышу этого от тебя. Ники... Ну, почему Ты молчишь?

— Я прощен, брат мой? Между нашими Домами больше нет обид?

— Боже мой, конечно же! Но... Никки, какой ты все-таки неисправимый формалист. И, конечно, мы не будем никому говорить об этом, в свете того, ЧТО мы сегодня обсуждаем. Я вполне Тебя понимаю.

— Вилли... Прости. Это совсем не формализм. Я должен был это услышать. Ибо только теперь мы сможем, вполне доверяя друг другу, обсуждать и планировать наши дальнейшие совместные шаги.

— Дорогой мой, не становись скучным в такой момент! Сегодня Ты творишь историю. Хотя это и не повод мучить меня высокопарными фразами. Но Ты просто не представляешь себе, сколь сильно облегчил мою душу! Скольким сомнениям, терзаниям и обидам сегодня положен конец. Я счастлив, что этот день все-таки пришел, и недомолвок между нами отныне нет. Прозит...

Теперь рассказывай, что ты хочешь мне предложить. Я — весь внимание. Но имей ввиду, что, возможно, и у меня к тебе будут встречные идеи...

— Хорошо. Но, если не возражаешь, начну издалека, — Николай прошелся по салону, и подойдя к шкафу, вынул из него небольшой глобус на малахитовой подставке, подаренный командиру броненосца родственниками кого-то из кают-компанейских офицеров, — А вот эта замечательная вещица нам как раз и поможет. Смотри, Вилли, какая тонкая работа — каждая страна из своего камня, а границы... Наверное серебряные проволочки, просто замечательная вещь...

Смотри: вот старушка-Европа. Вот Германия. А вот Россия... Если просто сопоставить масштаб — вся Европа — это мелочь в сравнении с Россией. Но ведь есть еще и весь остальной мир. А он, как видишь, почти весь в голубых или зеленых тонах. Это Британия и ее зависимые территории. И это Североамериканские Штаты. И, по правде, говоря, Южную Америку мастеру нужно было тоже выкладывать в голубых оттенках, таких же, как и республику Рузвельта.

И что мы видим? А видим мы, что народ, живший когда-то на одном маленьком островке, сегодня владеет или собирает дань с земель, в несколько раз превосходящих по площади Россию. Если сравнивать с Германией, так вообще получается не смешно даже... И при этом сегодня — именно Твоя держава является признанным мировым лидером в темпах промышленного и научного роста. И я вполне понимаю, что германской торговле, германскому капиталу и предприимчивости тесно в тех рамках, в которых они ныне существуют. В рамках, во многом определенных британским доминированием в морских перевозках, которое они рассматривают чуть ли не как свою естественную монополию. Справедливо ли это?

Конечно, я постараюсь помочь Тебе и твоему народу-труженнику: в России столько неосвоенных природных богатств, столько скрытых возможностей, что нам самим и за сто лет их не освоить и не поставить на службу людям. Поэтому германский капитал получит в моей стране условия для самого благоприятного приложения. Мы уже говорили об этом... Но, к сожалению, будем уж во всем откровенны, пока большинство крестьян у меня предпочитают тратить свободные деньги не на покупку товаров для дома или нового плуга для работы, а на водку. Конечно, мы с Петром Аркадьевичем думаем о том, как в скорости изменить это печальное положение вещей. Но пока — что есть, то есть.

Большинство же остальных мировых рынков для немецких фабрикатов узурпированы англосаксами. И Твое решение овладеть морями, построив флот, который заставит их уважать право немцев на свободную, не ограниченную торговлю, вполне своевременно и логично. Это историческое решение, сравнимое, пожалуй, только с деяниями царя Петра. Но, должен признать, что у Тебя пока получается лучше. Петру Алексеевичу пришлось силой добиваться своего, плетью и кровью. Ты же сумел убедить свой народ! За Тебя, Вилли! Прозит!

— Никки, признайся ты мне бессовестно льстишь, сравнивая с величайшим из российских Императоров? Но... Вот увидишь, я БУДУ достоин такого сравнения. Итак, за священный союз, который отныне скрепит не только двух императоров, но и их народы!

— За наш ТАЙНЫЙ союз, Вилли. Если мы собрались играть на английском поле, не забывай, пожалуйста, что правила на нем установили они. Сила Британии не только в колоннах линкоров и бездонности сундуков Сити. Это еще и их дипломатия. Где царит тайна реальной политики и полуправда и безответственный намек политики публичной. Так что нам придется о многом молчать. А иногда, прости, просто бессовестно лгать. Как бы ни было это противно нашему нутру и чести. Слишком много поставлено на кон... Кстати, ты говорил, что крепкие напитки, это не твое...

— Это нектар богов, мой дорогой. На ТАКОЕ — мое воздержание не распространяется, — рассмеялся Вильгельм, — Тем более, что по такому поводу поднять бокал с чем-то другим просто моветон. Задурить дядюшку с его лордствами... Но, пожалуй, на пару, у нас это должно получиться!

— Так на чем я остановился... Ты строишь флот. Зачем — понятно. И знаешь, конечно, что тебя ждет яростное сопротивление со стороны всего англосаксонского мира и их союзников. Не для того они физически и экономически захватывали две трети мира, последовательно поборов испанцев, голландцев и французов, чтобы с кем-то потом честно конкурировать.

— Ждет? Никки, ты же сам знаешь, что они интригуют против меня как могут и везде где могут! То, что ты сегодня мне рассказал, про затею этого мерзавца Фишера, вполне соответствует дядюшкиной подковерной возне.

И, в конце концов. Зачем ты мне читаешь всю эту лекцию? Если я правильно понял, Ты готов обсуждать то мое давнее предложение, сделанное еще твоему царственному отцу. Если так, — можешь не сомневаться, ни от одного слова сказанного тогда, я не отступлю и сегодня. Более того. Я сам хотел говорить с тобой именно об этом. А чему ты удивляешься? Разве война с японцами не говорит о том, что дядюшка от слов переходит к делу?

Знал бы ты, как он уверял меня в Киле, что японцы САМИ начали драку с Тобой, что его Кабинет и Форрин Офис всячески пытались удержать самураев от этого? Я не поверил ни единому его слову!

— Примерно тоже было и в его письме, которое привез мне Липтон.

— И только?

— Нет, конечно, Вилли. Дядя Берти не был бы собой, если бы ограничился только одними извинениями...

— И что он хотел от Тебя? — Вильгельм ощутимо напрягся.

— Что еще? Он предлагает свое посредничество в скорейшем замирении с Микадо.

— Да, помню, мне он тоже высказывал подобные мысли, когда мы гонялись в Кильской бухте на "Метеоре"...

— Но это лишь кисловатая пена на пиве, мой дорогой. Сам же напиток более терпкий. Он предлагает заключить с ним формальное соглашение о разграничении наших сфер интересов в Азии. Аналогично, как он это сделал с французами в Африке и Кохинхине. Из этого можно сделать вывод, что англичане окончательно готовы порвать с традицией своей "блестящей изоляции", поскольку им одним справиться с Тобой и твоей Германией не по силам.

— Иными словами он хочет сколотить свой Тройственный союз?

— В перспективе — очевидно. Причем мы с франками должны будем обложить Тебя на суше, а его флот в итоге дожмет Германию морской блокадой.

— И Ты?

— Я ответил, что если бы не их Морской договор с Токио, японцы бы никогда не рискнули на эту подлость. Но раз уж рискнули, то пока мы не видим смысла в переговорах о мире с Японией. Мы еще только начинаем воевать. А по поводу переговоров об альянсе на будущее, естественно я ответил, что все это крайне интересно, заманчиво, и нужно поручить отработку деталей дипломатам. Но, конечно, заключение его станет для нас первым приоритетом только по окончании войны на востоке... Короче, дал ему понять, что теоретически мы весьма заинтересовались британским предложением. После чего стал готовиться к нашей сегодняшней встрече. А что я должен был ему ответить? Что, мол, нет? Что мы на это пойти не можем?

— Хочешь выиграть время?

— Да. Для нас с Тобой.

— Ты думаешь, что все эти английские игры могут привести к общей европейской войне?

— Я думаю, что мы обязаны к ней готовится. Хотя ничего иного кроме мира нам, нашим, да и всем прочим народам, я не желал и не желаю. Увы, Si vis pacem, para bellum.

Так что ты хотел мне показать? Пока мы оба еще все вполне понимаем...

— Вот, Никки. Читай. Я хочу предложить тебе скрепить наши договоренности формальным документом, который мы можем положить в основу наших будущих планов.

С этими словами Вильгельм извлек из кармана слегка помятый лист гербовой бумаги и протянул царю. Николай внимательно углубился в чтение. И хотя очередное потрясение было велико, на его лице не дрогнул ни один мускул. В конце концов, этого уже следовало ожидать. Перед ним лежал текст, все общие идеи и даже отдельные тезисы которого ему изложил Банщиков, рассказывая об истории Бьеркского договора...

— Вилли, я не могу подписать это.

— Но почему? Мы же вполне поняли друг друга... Или я ошибся?

— Нет. Ты не ошибся. Но в этом документе есть несколько моментов, которые принесут нам больше проблем, нежели пользы. А кроме того, вот это ограничение срока его действия — мне вообще не хочется обдумывать и заключать краткосрочных договоров. Ты мне не доверяешь?

— Что ты, Никки! При чем здесь...

— При том, что тогда срок действия нашего ФОРМАЛЬНОГО договора нужно сделать как минимум в пять лет. А лучше в семь или десять. Мы должны действовать в стабильных условиях. Кроме того, договор должен учитывать и различные возмущающие обстоятельства. Например, недавно я получил достоверную информацию о готовящемся на меня покушении. Кстати, гнездо эти так называемые "социалисты-революционеры" свили в Лондоне и Париже...

Кроме того, вот этот пункт, про ограничение зоны действия договора Европой... Вилли, если Ты хочешь, чтобы я имел возможность поддержать тебя всеми силами там, где это действительно СРАЗУ ударит по Британии, то это Азия. Скажи, Ты ведь сам дописал этот пункт? В черновике Бюлова его не было?

— Но... Откуда ты знаешь...

— Я просто подумал, что Бернгард, пекущийся об интересах Германии как наседка о своих яйцах, этого написать не мог.

— То есть я о них не пекусь... Ну, дорогой кузен... Должен признать, что Ты сразил меня наповал. Похоже, что ты больше Германский Император, чем я!

— Прекрати бравировать, Вилли. Это вопрос не шуточный. Я прекрасно понимаю, что ты хотел бы оттянуть то, что не доставляет тебе особого удовольствия. А именно — перспективу российского движения через Османскую империю к британским владениям на Ближнем Востоке. Но, во-первых, не обольщайся, мусульмане арабского мира не менее отличаются от нас, чем буддисты Дальнего Востока. Тебе вовсе не стоит их идеализировать. Тем более султана, этого хитрого деспота, третирующего половину населения его Империи.

Сняв для России этот вопрос и предоставив мне решить судьбу Турции, ты приобретешь для Германии в союзе со мной ТРЕТЬ МИРА! И Париж. А он, как ты помнишь, стоит даже мессы...

Черноморские проливы должны быть российскими, а славяне Балкан вызволены из-под османского гнета. Со своей стороны я с радостью гарантирую вполне комфортное приложение в этом регионе для любых германских капиталов в общем, и для компании по прокладке Багдадской дороги в частности.

Во-вторых, когда мы возьмем Суэц, я гарантирую тебе 50% акций Канала. Мы будем владеть им вместе, что исключит любые недоразумения между нашими Империями по этому поводу в будущем. И ты же останешься в большей выгоде, поскольку беспошлинно его будут проходить лишь русские и немецкие суда, а у тебя их банально больше. Или я не прав в чем-то, — Николай подмигнул слегка обалдевшему Вильгельму, явно не ожидавшему нарваться ни на такую проницательность кузена, ни на такой цинизм, — А сейчас ты мне скажешь, что это все мои необоснованные домыслы и страхи, и ты надеялся этим лишь исключить проблемы с самураями и янки.

— Но, Никки, это действительно так! На Тихом Океане англичане в одиночку не смогут...

— Разве Ты веришь, что в случае, если дойдет до большой войны, японцы и американцы поддержат нас или останутся нейтральными?

— Вряд ли, конечно. С американцами я еще попробую поиграть, но вот япошки... Они повязаны английскими и американскими кредитами почти насмерть. Как... — Вильгельм неожиданно осекся, поняв, что сболтнул лишнее. Коньяк начал действовать...

— Как и я французскими, Ты это хотел сказать, — на губах Николая на мгновенье появилась презрительная усмешка, а в глазах проскользнул огонек холодной, хищной ярости, — Ну уж нет. Не на тех напали. Я уже понял что это и для чего. Эту удавку я сумею сбросить. С Твоей помощью. А начал, как Ты уже понял, с Сергея Юльевича...

Но, извини, я отвлекся. По поводу бумажной стороны дела: я хочу предложить Тебе заключить ДВА договора. Первый, формально тайный, но к заключению которого мы можем привлечь наших дипломатов, должен стать несколько измененным, с учетом Твоего сегодняшнего предложения, Договором Перестраховки. Близким к тому, который заключали Твой дед и Мой отец. Он никого не повергнет в шок и не заставит думать, что мы ревизуем наши отношения настолько, что это прямо начинает угрожать британским интересам.

И второй договор. О нашем союзе против англосаксов. Договор ФАКТИЧЕСКИ тайный. О нем будем знать только мы, и максимум один-два человека у нас. Те, кого мы сочтем возможным допустить до главной тайны Империй. Я подготовил его проект. Вот, возьми. До завтра подумай, если с чем не согласишься — поправим, или что-то добавим. А твой документ я заберу и утром покажу тебе вариант уже в виде черновика Договора Перестраховки. Договорились?

— Хорошо. Но Никки... Как будут вписываться в эту схему австрийцы и французы?

— Мой дорогой, давай об этом тоже завтра? На свежую голову. А сейчас, пока не стемнело и ноги держат твердо, не пройтись ли нам по кораблю? — в руке Николая звякнул колокольчик.

Глава 2. Встречи под Тверью.

15.03.1905, Станция Редкино

— Нет, господа, вам не стоит беспокоиться об охране. Я приглашаю Василия Александровича прогуляться со мной вдвоем. Далеко мы от вас все равно не скроемся, — Николай задумчиво усмехнулся, — вокруг, как видите, только ели да сосны. Тем более, судя по его славным боевым делам, вам за безопасность моей персоны волноваться не стоит. В обществе капитана Балка я под надежной защитой.

Царь, повернувшись к адъютантам, Фридериксу и Спиридовичу спиной, коротко глянул в глаза, поманил кивком...

— Пойдемте, любезный Василий Александрович, подышим. Подальше от всех этих паровозов, а то уж все дымом пропахли...

Снег резко похрустывал под сапогами, бросая в глаза искорки солнечных зайчиков. На память невольно приходило бессмертное пушкинское: "Мороз и солнце, день чудесный". Пока, кстати, день, и впрямь, был замечательный и запоминающийся во всех отношениях. Но, судя по всему, для двух мужчин, неторопливо идущих по плохо утоптанной тропинке, уводящей их от главного хода Транссиба, его главные минуты наступали только сейчас.

Длиннополые шинели, фуражки, погоны на плечах. Российские офицеры, не торопясь прогуливаются, обсуждая свои военные или домашние дела... Но никогда не было еще на земле пары людей, одновременно столь похожих, и столь же бесконечно удаленных друг от друга.

Ибо один из них был вполне реальным и осязаемым Императором и Самодержцем необъятной, раскинувшейся от Варшавы до Владивостока Российской Империи. А другой — бывшим майором спецназа ГРУ Генерального штаба некоей аморфной ЭрЭфии, ностальгирующим по временам величия грозного Советского Союза, и вышвырнутым в отставку за рецидив совершенно непонятного тамошнему начальству патриотизма. И хотя "бывших" в Системе не бывает, но...

* * *

Часа два назад бронепоезд "Святогор", слегка увеличенная копия маньчжурского "Муромца", извергая клубы дыма из топочных труб двух своих тяжелых германских паровозов, величественно замедляя бег, прогромыхал по входным стрелкам. С протяжным шипеньем стравливаемого пара, скрипнул тормозными колодками, лязгнул буферами и встал на запасной нитке разъезда. Как собственно и полагалось "нашему бронепоезду" из ненаписанной в этом мире песни.

В предложенной Василием "камуфляжке" из двух светло-серых оттенков, с двуглавым орлом на борту штабного радийного броневагона, и Андреевскими флагами, изображенными на рубках локомотивов, смотрелся он для 1905 года грозно и внушительно.

"Ну, ребята, коль не успели на войну, что поделать? Теперь эскортом царевым поработайте. Куда деваться! А путиловцы, конечно, сработали лучше, чем наша шарашка во Владике. Да еще и гаубицы-стодвадцатимиллиметровки во вращающихся полубашнях... Машина!"

Следом за "Святогором" подошел темно-голубой Царский поезд. Но, не встав у платформы, отстучал по стыкам дальше, почти до самого выходного семафора. Из его вагонов как горох посыпались стрелки и казаки караула, подгоняемые зычными окриками офицеров. Привычно и быстро заняли предписанные места, замерли на расчищенных дорожках у низенького дебаркадера, у дверей и даже окон нескольких маленьких строений станции, у водокачки и складского пакгауза, у площадок вагонов и паровоза литерного "владивостокца".

"Ясно, первый поезд-дублер. Это ребята Спиридовича. Работают быстро и четко, любо дорого посмотреть. А где же САМ"?

Медленно тянулись минуты, но вот, наконец, по главному ходу Великого Сибирского пути, обдав снежным вихрем замерших "на караул" гвардейцев, на пристанционный путь втянулся императорский поезд, плавно замедлился и встал, чуть протянув вперед, напротив владивостокского курьерского. Следом за ним, почти без интервала подошел знаменитый "Белый экспресс" Вильгельма. Его блестящий хромом и белой медью паровоз чуть не ткнулся в буфера последнего вагона царского состава, протяжно дыхнул перегретым паром... И начался сумасшедший дом...

Погоны, аксельбанты, папахи, германские шишаки, кавалергардские орлы, фуражки... Звон шпор. Суета, команд на русском и немецком... Выход императоров. Высочайшее посещение наших раненых адмиралов — и Небогатов и Григорович пока лежачие...

— Михал Лаврентич, дорогой! Своих не узнаешь?! Зазнался, да?

— Ой! Василий Александрович! Так Вас и ищу... Придушите же!

На ухо:

— Здорово, Вадик. Пять баллов. Умница, не облажался. А то бы точно — придушил...

— Добрый... Спасибо на добром слове. Мы старались... Но и вы там тоже дали дрозда...

— Работа такая... Ладно, рассказывай по-быстрому: кто тут есть кто...

В свите царя куча непонятного народа, спасибо Михаилу, по ходу подсказывает, шепотом нюансы... Немцы... Ну, кузена Вилли не узнать невозможно... Тирпитц, Шлиффен, Бюлов, Маккензен... Серьезные ребята... Из наших Сахаров, Вирениус, длинный как жердь Великий князь Николай Николаевич, Фридерикс, Нилов... А вот и сам — Николай...

Невысокий. Ладный... Крепкое спокойное рукопожатие, вдумчивый, изучающий взгляд огромных серо-голубых глаз...

— Василий Александрович, я попрошу Вас — через двадцать минут постройте ваших людей у "Святогора". А Вы сами будьте без сабли, пожалуйста...

Да, такого в истории еще не было... Короткая шеренга русских воинов. Два императора. От нашего — каждому Георгий. Кроме...

— Капитан Балк. За взятие форта, обеспечившее успех операции Тихоокеанского флота в Токийском заливе, примите...

"Так вот ЧТО у нас тут называется Золотым Георгиевским оружием?! Мать честна! Прелесть-то какая..."

От Вильгельма — кому что, но, в основном, Красные Орлы... Всем, кроме...

Адъютант переводит:

— Капитан Василий фон Балк! За невиданный героизм и отвагу в бою, проявленные Вами при спасении жизни майора генерального штаба фон Зекта, от имени всех восхищенных этим и другими вашими ратными делами немцев, вручаю вам высшую воинскую награду германского Рейха. И, видит наш всемогущий господь, Вы ее более чем достойны, тем более, что Ваши подвиги лишь подтверждают воинскую доблесть славного рыцарского рода фон Балков! Отныне Вы — всегда желанный гость при Нашем дворе!

"Не, я сегодня точно возгоржусь... "Голубой Макс"! И ведь каких-то еще он мне родственничков приплел. У кого же спросить-то? Блин, а Вильгельм вблизи, пожалуй, даже более карикатурен, чем его обычно изображали газетчики! Светлые глазки — буравчики чуть на выкате, подстриженные безупречным торчком усы, зычный, грубый голос, резкие движения... А перегарчиком — то прет слегонца. Больная рука на эфесе палаша рефлекторно подрагивает... Вчерашний вечер удался явно... Но, все равно — хорош! А энергетика какая... Это — император, блин! Ничего не попишешь... Да, тестюшка у Мишани будет тот еще, мама не горюй. Тока в гомеопатических дозах, иначе вынос мозга обеспечен.

Ага, а вон и ОНА. От вагона не отходит... Шубка, высокая шляпка... Носик — в папу... Но не портит, совсем не портит... Любопытина... Ан, нет, вовсе и не мы ей интересны... Абыдна. Мужики-то как на подбор... Мишкин, только не делай умное лицо, все равно ничего не получится. Пить боржом тебе уже поздно...

А Вильгельм все мешкает, что-то никак... Так, зацепился рукавом... Щас точно "Георгия" мне оторвет. А, так наверно у него без перчатки рука замерзла! Я же в конце шеренги... Ну вот, кажется готово, наконец. Сам соизволил воротник поправить. Усы торчком, фейса довольная... Слава тебе Господи"!

Маленький голубой крестик на черно-серебристой ленточке, по форме напоминающий мальтийский. "Пур ле Мерит"...

* * *

Василий, быстро нагнав самодержца, пошел рядом, на полшага сзади, почти по-уставному...

"Странно, но сердечко то, мать твою, как колотится... Вот оно... Момент истины. Он и я. Только двое нас. Я и Царь. "Николашка-кровавый"...

Ситуевина, аднака... Предполагал, думал... Ну, почему башка такая пустая... Нежто это "золотокрестовый" дождик так тебя из колеи выбивает, Вася? Хотя, честно говоря, чертовски приятно. У НАС так не было...

Идет себе, снежком похрустывает... Или уже нет, не "кровавый"? В конце декабря, а не девятого января, как у нас, все обошлось тихо, слава богу. Этот "верноподданнический адрес" оказался совсем не того калибра, что ультиматум Гапона из нашей истории. Да еще Шантунг — так вовремя и так в жилу. Так что "столыпинскими галстуками" пока даже и не пахнет..."

— Василий Александрович, я для начала хотел у Вас спросить кое о чем... Еще когда мы с кайзером Вам и вашим людям награды жаловали. Но потом подумалось, что тет-а-тет будет, наверно, правильнее...

Царь взял короткую паузу, задумчиво, вскользь посматривая не в лицо, а куда-то ниже, на украшенную ярко блестевшими на солнце орденами грудь Василия... Наконец, коротко, но уверенно глянул прямо в глаза:

— Скажите, капитан, сколько времени Вам потребуется, чтобы умертвить идущего рядом с Вами человека? Если он не ожидает...

"Так... Ну вот! Началось..."

— Секунда, может быть две-три, если он готов к атаке или вооружен, Ваше величество...

— Угу... Ну, да... Я со слов Михаила примерно так и предполагал...

Василий Александрович, а Вы понимаете... Хорошо ли осознаете, что вот сейчас я, главный виновник многих бед российских, возможно гибели в будущем миллионов наших соплеменников и даже ваших родственников, от Вас всего лишь на расстоянии вытянутой руки?

— Ник... Государь, слава Богу, но... Я надеюсь... Я очень надеюсь, что это уже не так...

— Предположим... Поскольку, как я понимаю, многое уже действительно поменялось. И, даст Бог, в лучшую для России сторону. Особенно если учесть такую "мелочь", как победа в этой войне.... Повода нашим внутренним врагам для начала вооруженного восстания мы также сумели не дать. А кое-кого и нейтрализовали уже. Так ведь у Вас там ЭТО называют?

— Да, Ваше величество.

— Холодное слово... Неприятное... Лишенное всяких эмоций. Профессиональное, как... Как гильотина, ей богу... — Николай тяжко вздохнул, — Перейти этот Рубикон нам было очень тяжело, Василий Александрович. Это, как правильно подметил Михаил, сродни трагедии врача-терапевта, осознавшего вдруг, что его пилюли и микстуры уже бессильны, и последняя надежда пациента — скальпель хирурга...

Но в том, что удалось удержать страну от братоубийства — огромная ваша заслуга. За что Вас с Всеволодом Федоровичем и Михаилом Лаврентьевичем, и пока со мной лично не знакомого господина Лейкова, я искренне благодарю. ТО, что вы сделали для России, да и для меня, конечно, для моих детей, вряд ли можно оценить простыми наградами. Так что мы все — ваши должники теперь, — Николай усмехнулся, — Откровенно говоря, я до сих пор поражаюсь, как ВАМ удалось разворошить это сонное царство. Ведь еще год назад я искренне считал, что все у нас налажено, правильно, а если и есть отдельные досадные моменты, то они не портят общей картины...

Но, слава Богу, это уже дела прошлые. Все уже катится по другим рельсам, хоть кто-то этого и не понимает пока... Теперь о заботах насущных. Они не успокоились, наши недруги, знаете ли. Как доморощенные, так и особенно, заграничные. И шарады нам новые подбрасывают. Вот сейчас, похоже, попытаются как в 78-ом вытащить наш победный мирный договор на европейский Конгресс... Так что испытания нам впереди предстоят не легче военных.

А вдруг я, таки, да и не справлюсь? И как там, У ВАС, так и здесь, возьму да и опять "наворочаю дел", как Михаил Лаврентьевич как то высказался. Не боитесь? Что тогда будете делать? — на губах Николая играла легкая улыбка, но глаза оставались серьезными, изучающими. Казалось, что он старается проникнуть не только в мысли собеседника, а в самую его душу...

Такого взгляда от царя, чей интеллект Василий изначально склонен был считать не шибко великим, он не ожидал. Как и ТАКОГО первого вопроса "в лоб". И, черт возьми, такого бесстрашия! Или же безрассудства? Нет, тут, похоже, что-то совсем другое. То ли фатализм, то ли жертвенность, то ли... А может быть это и есть то самое, осязаемое "Величество"? Порода... Кто ж его знает...

Но отвечать нужно. А раз нужно отвечать ЦАРЮ, то отвечать правду. Как на духу...

— Тогда, Николай Александрович... Вас придется судить.

— Угу... Вот так вот... Судить Императора... И кто же этим займется, позвольте полюбопытствовать?

— Народ русский.

— Народ? Русский... Занятно... А в ВАШЕЙ истории получилось что? Если мне Михаил Лаврентьевич все изложил верно, то ни суда не было, ни следствия. И только сговор кучки иудеев, поляков, латышей и разных прочих инородцев, которых наш русский народ с рабской смиренностью слушал, и которым безропотно подчинился...

— Далеко не безропотно, Ваше Величество...

— Да, конечно, гражданская война... Но что в итоге?

Хотя, собственно говоря, возможно, Вы и правы... Особенно рассуждая с высоты лежащего между нами столетия и вашего образования... Ведь Вас ТАМ учили, что революция это хорошо и правильно, что отжившее должно освобождать дорогу новому... А если не уходит само, то сметать, выжигать каленым железом... Я это все понимаю, конечно... Как понимаю и то, что со стороны власти было наделано много ошибок, приведших народ к озлоблению. Но скажите, вот когда возводят на эшафот человека действительно виновного, осужденного судьей, это — правильно? Вы же сами сказали — "судить"?

— Да, Ваше Величество... Так я и считаю... Так — правильно...

— Наверное... Но за что умерщвлять его детей, жену, друзей? Конечно, на все есть воля Всевышнего, — Николай коротко перекрестился, — Но у меня такое просто не укладывается в голове... И кинуть в яму в тайге... Как такое возможно, Василий Александрович?

— Это мерзость, конечно. Но гражданская война после революции, Николай Александрович, это явление само по себе страшное, вынуждающее творить жуткие вещи... В такое время в смертельной схватке за власть побеждает не мораль, а беспощадность и решительность. Если уничтожить бывшего властителя и его близких, то пресекается вероятность реставрации династии. Вы же помните пример французов. А, кроме того, некому будет потребовать деньги правившей семьи, вложенные в иностранные банки...

— Именно, мерзость... А выходит, что наш народ русский и на такое способен... Хотя, наверное, версию о деньгах, мы тоже не можем отметать. Мне Михаил говорил об этом. Значит, так и не были найдены документы, впрямую изобличающие господина Ульянова в этом?

— Нет, Ваше Величество.

— Странно... По логике вещей их могли хотя бы сфабриковать...

— В период существования Советского Союза это было очень рискованно. А после — какой смысл? Посчитали напрасным трудом... Кто же знать мог, что Вы ОБ ЭТОМ УЗНАЕТЕ?

— Ну, да... Все логично, Василий Александрович. Уже не стоило свеч, — Николай невесело усмехнулся, — Но понимаете, меня гнетет даже не сам факт цареубийства. Все мы ходим под Богом... Я видел, как умирал мой дед. Я уверен, что и моему отцу "помогли". Но безвинные души то за что, господи!?

Я понимаю, что Михаил Лаврентьевич искренне рассказал мне все, что знал. Но надежда, что все-таки это не так, теплилась... Значит, так все и было. Господи, как я хотел обмануться...

— Николай Александрович, увы, так и было... Но ведь сейчас ключевые точки мы пока проскочили почти без потерь. Самое главное на данный момент сделано — восточная политика России сохранена. Сделан мощный задел на будущее. В народ стрелять Вашей гвардии не пришлось, а отщепенцев и провокаторов люди теперь сами загоняют по подворотням...

— Да... "Кровавое воскресенье"... Страшно даже предположить, что такое должно было случиться... Грех... Смертный грех... Неудивительно, что ОН так покарал...

— Ну, если мое мнение хотите знать, Ваше Величество, коль я бы был судьей над Вами там, в моем мире, то судил бы Вас не за это. С мятежом правитель бороться, как ни крути, а обязан. Ведь среди толпы были и вооруженные люди. И цели у них были...

Николай вновь коротко взглянул Балку прямо в глаза...

— Вот как? А за что же, тогда, любезный Василий Александрович, Вы бы меня обвиняли?

— Да за отречение в первую очередь! За то, что фронт, армию бросили... Такое не прощается, Ваше Величество... Никому! А еще за вступление в войну с неподготовленной армией и флотом. Ни Сербия, ни все Балканы целиком ТАКИХ жертв не стоили. Да еще против германцев...

Николай остановился. Повернулся к замершему Балку... Лицо царя было спокойно. Но глаза!

— Спасибо Вам, Василий Александрович. За правду от сердца. За честную и храбрую службу. И... за справедливость.

Поверьте и Вы: для меня, рассказ Михаила Лаврентьевича тоже был шоком... Отречение на пороге победы... Что же они со мной такое смогли сделать... Я, кстати, не исключаю, что был какой-то грязный шантаж...

— Семья Ваша была в заложниках. Не доглядели Вы...

Николай нетерпеливо стянул перчатку, сдернул с усов намерзшие льдинки, досадливо поморщился. Было понятно, что затронутый момент ему не просто неприятен. Он его гнетет... Но через пару секунд царь уже взял себя в руки.

— Все. Давайте не будем больше о грустном сегодня, Василий Александрович, если не возражаете...

Капитан Балк! Станьте смирно! Клянетесь ли Вы верно служить Империи Российской, Престолу, Нам, столь же честно выполняя ту торжественную клятву присяги, что дали Вы нашей Родине там, в Вашем времени?

— Клянусь, Государь!

— Вольно, капитан. Отныне вы — офицер Российской Императорской армии. Нашей Гвардии. И мой флигель-адъютант. Следовательно, имеете право персонального доклада своему Государю в случае возникновения любых особых ситуаций. В любое время... Но об этом — никому. Будут знать только министр Двора, Мосолов, Спиридович и я.

— Каких "особых", Ваше Величество?

— А вот с этим теперь сами разбирайтесь, Василий Александрович. Сами, мой дорогой... Вы сейчас отправляетесь в столицу, в распоряжение Сергея Васильевича Зубатова, с зачислением к нему в штат ИССП. Если война для кого-то и закончилась в Токио, то только не для нас с Вами.

И хоть погоны у Вас пока останутся капитанские, должность Вам предстоит принять полковничью. А по ответственности, правам и содержанию — генеральскую. Этот момент мы с братом оговорили. С учетом Вашего мнения, естественно. Наверное, это правильно. Не стоит особо блистать. Пусть лучше о Вас судачат как о любимчике и протеже Михаила Александровича, чем понимают Ваш истинный уровень. Я надеюсь, что Ваша будущая супруга не обидится за то, что генеральшей станет еще не скоро...

Кстати, Михаил Лаврентьевич уже рассказал Вам о том, чем будете заниматься?

— В самых общих чертах. Но, по большому счету, там есть ряд задач, которые мне именно что "по профилю"...

— Конечно.

— Государь, а наша докладная, что мы с Михаилом Александровичем...

— Все, что Вы предлагаете по реформированию армии, мной принято. Военное министерство верстает план мероприятий и баланс расходов. Документы готовит полковник Генерального штаба Петр Константинович Кондзеровский. Он Вас ожидает, и о полномочиях Ваших проинформирован. Над изменениями в Уставы работа тоже уже завершается. Примерно через месяц мы все это рассмотрим. Но у меня к Вам будет еще много вопросов, Василий Александрович. Очень много вопросов...

А сейчас давайте возвращаться, а то что-то в сапогах ноги мерзнут, не простыть бы... В Петербурге у нас еще будет время о многом перетолковать, когда обустроитесь и войдете в курс дел. По проживанию все вопросы уже решены, Сергей Васильевич Вам расскажет...

Да! Знаете, есть еще любопытство некоторое... Ведь хотя Михаил Лаврентьевич и с Вами прибыл... оттуда, но он много Вас моложе... Ту страну, ваш великий Союз Республик, он ведь "в живую" и не помнит, практически...

Почему, скажите, почему же все у вас рухнуло? Только ли из-за того, что как Миша говорит, у руководства пошел "бардак в головах"? Что система "стала проигрывать в конкуренции"?

— И это, конечно. Но не только, Ваше Величество... Вернее не столько. Плановое хозяйство — это, по моему мнению, колоссальный плюс для экономического развития. Но у нас был очень умный, дальновидный и могучий враг — американцы.

— И неужели мы... Вы... Не смогли разобраться с этими янки и с их жидовскими банкирами?

— Николай Александрович, увы. Не смогли. Кишка тонка оказалась. Хотя был и элемент предательства, но... Во всем этом виноваты опять-таки лично Вы! — Василий не удержался, чтоб не рассмеяться.

— Я!!!

— Да Вы. Кто же еще? Довели страну до двух революций, проиграли две войны, итогом второй стала гражданская... Да еще немцы остались во врагах с воспоследовавшим потом вторым раундом. Самым разрушительным и кровавым. А все это время американцы спокойно развивались у себя за океаном, уходили вперед. В итоге фора стала слишком большой, и в лоб эта задача решалась потом только на уровне взаимного уничтожения...

— Понятно... И в том, что Вы на войну с ними не решились, тоже я виноват?

— Но...

— Что но? Видеть, что проигрываете, и не пойти ва-банк? Не стукнуть по столу кулаком?

— Стучали... Даже туфлей...

— Это как? Что за... А, ладно, пришли уже... Потом обязательно расскажете про туфлю, — царь улыбнулся, — Ступайте, Василий Александрович. Своих поздравляйте, вижу же, стоят, мерзнут — Вас ждут.

— Есть! Но... Простите, еще один небольшой момент, Ваше Величество...

— Да, конечно, конечно...

— Вот тут три списка, — Василий достал из кармана запечатанный конверт, — в первом из них перечислены фамилии и род занятий людей, которые, как показала наша история, были если не гениями, то великими талантами в своих областях. Но по тем или иным причинам эти люди не смогли полностью реализовать своих дарований. Некоторых просто нужно спасать прямо сейчас... Все они — это золотой интеллектуальный фонд России, люди, которые окажут колоссальное влияние на успех задуманной Вами модернизации страны. Вторая часть списка, та, что синим карандашом отчеркнута, — это светлые головы за рубежом. Те, кого нужно или постараться любой ценой сманить к нам, в Россию, или всячески осложнить их деятельность там. Тут уж либо-либо...

Следующий список — это наши очевидные противники. Как доморощенные, так и зарубежные. Враги России, проще говоря. Причем враги — успешные. По ним, как я понимаю, нам предстоит весьма кропотливая работа. Кого-то нужно будет скомпрометировать, кого-то "пасти" до времени, кого-то, простите, лучше убрать сразу. Поймите, это люди о себе все уже доказавшие, и...

— Я понимаю.

— И там еще третий список. Это важнейшие месторождения полезных ископаемых, частью с координатами приблизительными, частью с общим указанием мест их залегания. Те, что на данный момент в России еще не открыты. Здесь золото, алмазы, руды черных и цветных металлов, нефть и природный газ. Этого хватит больше, чем на сотню лет усиленного экономического развития. И еще на продажу останется...

— Но это же не честно, Василий Александрович! — Николай всплеснул руками, — "Небольшой момент"! За ТАКОЕ, чем я смогу Вам отплатить? Это же...

— Это ГЛАВНЫЙ секрет Империи, Ваше Величество. То главное, что я реально мог сделать для нашего народа, когда понял, где и КОГДА мне предстоит оказаться. Но об этих списках должны знать только Вы и я. А отплатить... Так Вы уже отплатили. Тем, что нам поверили...

— А Ваши друзья? Им об этом тоже не нужно знать?

— Только каждому в его сфере. И не потому вовсе, что я не доверяю Рудневу или Банщикову. Просто против нас будут играть очень серьезные силы. Мало ли что... Да ведь Вы и сами все понимаете.

— Но как Вы сумели все запомнить?

— Хоть и многое, но не все, к сожалению. Может, вследствие процесса переноса, или годы сказались... Там-то я был уже не молод. И это меня весьма расстроило, что все списки восстановить не смог. Поскольку нас, офицеров главного разведуправления генштаба, этому специально учили. Запоминать информацию. Кроме того о ком-то и о чем-то знал и так, из книг, учебных программ. Да, и время было на подготовку, и структурно подобранная, систематизированная информация, что упрощало задачу.

— Спасибо... И все-таки, знаете, Василий Александрович... ГЛАВНЫЙ секрет Империи, это Вы, — Николай улыбнулся в усы, — С ума сойти можно. Вот так вот: взять и походя подарить царю пол царства, коли не больше...

Только вот что-то мне подсказывает, что с Вашими талантами, Вы и сами сможете сделать для России много такого, без чего эти списки нам всем не очень-то помогут. Особенно в свете того противостояния, которое скорее всего нам предстоит в ближайшие годы...

Ну, вот мы и вернулись, господа...

Через час будьте добры, явитесь ко мне в вагон, Василий Александрович, Вас встретят. Только не один приходите, а с Вашей невестой, у Нас для вас двоих подарок имеется, — Николай расхохотался, глядя на обалдевшую физиономию Балка, — кстати, можете ей сообщить, по поводу ее брата все подтвердилось. Он жив. Находится в японском госпитале. Поправляется после ранений. А чтобы у самураев не возникло желания задержать молодцов-катерников подольше, Мы отправили нашему брату, Божественному Тенно, соответствующее послание.

Пока не задерживаю Вас долее, капитан Балк...

"Сдал меня Мишаня. С потрохами сдал... Ну, погоди, ужо товарищ Великий..."

— Честь имею, Ваше Величество!

* * *

— Вадик! Ну, здравствуй, дорогуша. Заходи! Спасибо Фредериксу, свои апартаменты уступил, пока императоры с ранеными офицерами общаться направились. Минут сорок у нас есть. Дверь только прикрой поплотнее...

Вот видишь, какая незадачка: хотел пристебаться к чему-нибудь, чтоб для порядка в торец тебе двинуть, а не получается, блин. "Сделано хорошо", только и остается на фалах вывесить — Петрович заключил улыбающегося Банщикова в объятия, — МолодцА, однако. Четверка Тебе. Твердая.

— Петрович, здорово... Я тоже соскучился по тебе, ей богу! Жуть как надоел этот роман в шифротелеграммах и секретных письмах. А четверка-то почему? Может хоть с плюсом?

— С тротилом к Кадзиме не успели? Срок ухода Беклемишева сорвали? Вот тебе и "минус балл". С минометами затянули? Ага! Что, трояк корячится? Но я сегодня добрый, студент. Плюс еще — за КЛки... Так что, четверочка Вам, любезный. Четверочка...

— Фу, какой ты педантичный стал! Вот уж от кого занудства не ожидал...

— Ты мне Всеволодовича не обижай, смотри. Мне от него, слава богу, не только отягчение в виде "минус двадцать годков" перепало.

— Ха! Роман ему надоел! Слыхал, Всеволодыч? — подмигнул Рудневу Балк, — Ладно врать-то, господин "военно-морской секретарь". Соскучился он...

До нас ли ему тут, шаркуну паркетному было!? Уж о твоем-то романе вся Расея наслышана. Это только до нас до последних все всегда доходило: на мостиках да в окопах не до столичных салонных новостей, там вокруг, по большей части, или пошлые анекдоты, или кровь, дерьмо и гайки в равномерном шимозном замесе. А ты у нас оказывается не только фаворит царя-батюшки, но и без пяти минут зятек, панимаишь — коверкая и растягивая произношение последнего слова "под Ельцина" рассмеялся Балк.

— Василий, ну хватит уж под..ть! Я тут из кожи вон лез, чтобы все ваши задумки получились. Да и от себя кое-что добавил, кстати...

А про Олю, я тебя очень прошу — не надо так. Да и сам я не знаю, как оно дальше будет. На брак Николай разрешения не дает. Так, мол, живите — ваше дело, сквозь пальцы смотрю, и будьте довольны. А с морганатическими идеями — лучше и не подкатывайтесь. Оленька уже извелась вся, а я... Что я могу сделать... Для нее ведь без венчания — грех это все...

— Тю... Василий! Дывись: богатые тоже плачут! ПОЧЕМУ не докладывал?

— О чем, Петрович?

— Об "особых отношениях" с особой царствующего дома, мать твою, а не каламбур!

— Петрович! Ну, хватит. И ты туда же... Это же личное...

— Личное? Какое, нафиг, личное, когда за подобные штучки у менее демократичного государя знаешь, что случается? Любоф у него, прости господи...

— Василий Александрович, Вы, извините, конечно, но, во-первых, делу общему от этого только польза. А во-вторых, повторяю: это мое личное дело. И я, то есть мы...

— Хм... Всеволодыч... Как считаешь, может вздуть его? Разок. ПРАВИЛЬНО. Чтоб понял, перед кем хвост поднимает.

— Василий. Перестань, пожалуйста. Сам хорош: видишь же наша "особа приближенная" в растрепанных чувствах...

А ты, Вадим, не ной. Что за пацанство. Любите друг друга — слава богу. Этим и дорожите. А что там и как дальше вывернет, сейчас не узнаешь. Я так понимаю, что вертят тобой, дорогуша. Причем не хитрости или каприз ради, а просто потому, что у твоей принцессы хреново все это с жизненными установками в православном ключе укладывается. Можно понять. И посочувствовать. Но изменить что-то быстро — нельзя. Ты сам-то понимаешь, что этим всем взвалил НА НАС еще и ТАКУЮ проблему? Не токмо на себя, любимого. А на нас на всех. Ибо Николай нас на индивидов не разделяет. Понимаешь?

— Типа того.

— Типа... Чучело ты, а не кандидат на Нобелевку, — Петрович заржал, — Ладно. Слушай инструктаж, герой-любовник. Краткий. Первое. Нытьем, уговорами и т.п. вы нифига не добьетесь. Ситуация должна созреть. Но не по типу сбежать и где-нить обвенчаться, или деток нарожать, чтоб потом этим шантажировать. Это все — фигня. Только отягчающие обстоятельства и не более.

Далее — второе. С Ольгой веди себя уважительно, но твердо. Нежно, любя. Но до истерик не допускай. Готовь к длительной кампании. То, что ты знаешь, как Николай не смог противостоять бракам Михаила и Кирилла, не означает, что он не смог их примерно и жестко наказать. Не забывай об этом. Нам подобное нужно? Когда мировая драчка в перспективе?

— Нет, конечно.

— И это — правильный ответ...

— И, наконец, третье. Если ты плохо понимаешь ситуацию, я тебе ее проясню, Вадим. Ты — не в том положении, когда ежели что, можно хлопнуть дверью и выйти с гордым видом. Опалы для нас не будет. Мы здесь — не герои-спасители отечества. Таковой здесь имеется в единственном числе. Звать его — Николай Александрович Романов.

Если МЫ станем ему неудобными, будут четыре одиночки в Петропавловке, долгое и педантичное "потрошение", на завершающем этапе очень и очень болезненное. Которое, полюбас закончится 9-ю граммами свинца. Либо уже для сумасшедших — тех, кто до конца не выдержал, и это их счастье. Либо для еще вменяемых. И им же хуже...

— Это все, логично, конечно... Но, Василий Александрович, поверьте, я с ним общаюсь уже год... Николай не такой, как Вы привыкли его воспринимать. Вернее не совсем такой.

— Вадим. Человек в разных обстоятельствах способен на различные поступки. Тем более, человек внушаемый и болезненно самолюбивый одновременно. Да и просто способный испугаться... Понимаешь о чем я? Уверен ты на 101%, что нет ситуации (оговора, провокации, доноса), в которой он не решит отделаться от нас как от лишнего фактора риска?

— На 101%... Нет. Не уверен...

— О том и речь, мой дорогой. Так что: обиду проглотить. Принять предложенные Николаем правила игры. Оставаться для него верным товарищем и незаменимым помощником. И помнить, что тебя бешено ревнует к Николаю Великий князь Александр Михайлович. Его "милый Сандро". Расклад понятен? На ближайшее?

— Понятен.

— Информация про Александра Михайловича не удивляет, как я погляжу?

— Нет.

— Откуда знаешь?

— Алексеев предупредил через Буша. А вы откуда узнали?

— Ну, дорогой, мы то на флоте. Там такое не утаишь.

— Да уж. Приятного в этом мало. Но, что выросло, то выросло. Ты же ему кучу бабла от английских откатов порушил. Да еще и в поход с ГЭКом его Николай от кормушки сплавил. ВК АМ считает, что это все с твоей с Дубасовым подачи.

— Это еще не все, мужики. На днях вскрылись факты его секретной переписки с Абазой...

— А, и наш старый знакомый из тени выполз! А ты, Петрович, говорил, что у него высокое чувство самосохранения.

— Василий, а чему удивляться-то. Сейчас "безобразовцы" постараются нашу победу "отжать" по-полной. Так что жить становится веселее.

— Вот и чудненько. Значит почивать на лаврах нам не придется. Давайте "сверим часы" на ближайшее. И для начала, подумаем над одним моим вопросом и придем к общему решению по нему. Не возражаете? Тогда излагаю.

Во-первых. Согласны ли вы с тем, что за этот год напряга, мы серьезно помогли России-матушке отползти от края братоубийственной мясорубки, но попутно поспособствовали дворянству вообще, и Романовым в частности, усидеть на верхушке пищевой пирамиды? При этом наступив на горло не только революционерам-отморозкам, но и вполне вменяемым, умным и патриотичным людям. Понимающим, что жить в условиях этого вседавления зажравшегося, паразитического класса, народу просто невмоготу?

— Василий, ты что же, лично революционный процесс возглавить хочешь?

— Боже упаси. Просто расставляю акценты. Пока... При этом я вовсе не отметаю, что среди дворян есть и вполне разумные и дальновидные люди, понимающие, что ТАК дальше жить нельзя. И если на горевшие усадьбы ответить "столыпинскими галстуками", нагайками и залпами в упор, катастрофа неизбежна. И раз уж мы выбрали консервативную сторону баррикад, то есть путь реформ, на таких людей нам и нужно будет опираться, кстати... Ну, раз все с этим согласны, тогда продолжу.

Во-вторых... Петрович, как ты думаешь, какая последняя мысль у меня крутилась в башке, когда проф с Фрилансером своим меня к саркофагу подключали? Не знаешь? А я вот прекрасно ее помню: сразу тебе мозги вышибить, или сперва в тушку, а уж потом — контрольку...

А чему тут удивляться, Вадик. И "задача, которую папа озвучил" тут совсем не причем. Вы себя хоть на минуту в моей шкуре представляли? С тобой, Петрович, все ясно и просто. Как с котелком без ручки. Тебе только дай "Микасу" утопить по принципу "Д квадрат Пи Эр". Давай-давай! Потом разберемся! Да и с тобой Вадик — не сложнее: свалить из этого дерьма самому, к нам подлизаться, да и папаню потом сюда вытащить. Я представляю, как ты офигел, когда ясно стало, что четвертый — это Фридлендер...

А вот как мне все это? Страны — нет. Всех кого знал, с кем вместе под пулями на брюхе ползал, на караван ходил или к козлопасам на огонек, ТОЖЕ НЕТ. Прикончил их всех твой папик. Одним щелчком тумблера... Вопросик наводящий: я ему что-то должен был?

Так что перспектива на дальнейшее вполне логичная. Петровича — за борт без мозжечка. Знал юнош до фига много. Самому — на "Варяге" до первого порта. А оттуда — на Гудзон. С моими знаниями, умениями и молодой-то тушкой,— а я знал уже перед переносом, кого они тут зацепили — ого, робяты... Я бы так устроился, что любому Арику Шварцу и не снилось, блин...

И вот. Когда я прочухался тут... Все это намерение и сдулось. Потому как Вася Балк... Он оказался не просто молодым. И не просто храбрым парнишкой. Он еще и только что побывал в первом своем бою. И кроме присяги, Родины и прочих звонких словесов, которые в его черепушке были не просто звуком, он еще и ОБОЖАЛ своего героя-командира. И такой у нас с ним интересный диалог вышел... Типа "сам с собою я веду беседу", что дальше все было так, как было. Спасибо тебе, Петрович, что коньяку вовремя плеснул. А то ведь крыша и уехать могла. Или моя, или его... А уж совсем МЫ едины стали в Артуре. Веруньчику спасибо. Так что после того ее убойного взгляда, вы оба и получили окончательную амнистию. А не отсрочку. Ясно я выражаюсь? Хотя именно сейчас, если рассуждать "по-коловски", самое время мне вас всех валить и рвать когти отсюда.

Ага... Теперь оба вылупились! Ладно. Для наивных юношей поясню. И это будет как раз, в-третьих: войну мы Николаю выиграли, революцию в зародыше притушили. До фига чего ценного на тему кто, что, где и как — слили. Что-то там дальше, какая-то еще польза ему от нас? А может, наоборот, ВРЕД? Ведь и Балк, и Руднев, и Лейков, вернее, те, кто там, в них, они выросли в социалистической республике... Без царя. И республика эта прекрасно себе развивалась после ЕГО УБИЙСТВА. Что там они еще задумали, а? Может, ну их, эти риски. И так много чего сделали уже. ДОСТАТОЧНО...

Понимаете теперь, на какой мы скользкой дорожке. Да еще круг посвященных — пятеро со стороны. Это уже чудовищно много. И одна из них — женщина. Это сегодня все славно, Вадик. Поскольку любовь. А вдруг — возьмет, да и разлюбит? Или хуже того: ты дуриком залезешь на кого-нить, и донесут? А от любви до ненависти сколько? Ладно, Мишкин и Макаров. За них почти не беспокоюсь — у первого своя любоФФ, второй слишком мудр для глупостей. Но два заведомо слабых звена, плюс батюшка — вещь в себе и непрогнозируемый Фрилансер, мать его... Это, ребятки, СЛИШКОМ много для того, чтобы считать ситуацию контролируемой.

Поэтому, с учетом того, что вариант "по-коловски", с душевной мукой и пониманием того, что сам себе усложняю жизнь, мною отставлен, оставляю для обсуждения два варианта. Первый. Быстро всем отсюда рвать. Попутно отправив в Обводной канал тушку Фридлендера, по совокупности содеянного. И второй. Продолжать наши игры "во славу России", но с трезвым пониманием того, в какой глубокой заднице мы сейчас находимся.

— Василий Александрович, спасибо за откровенность, конечно... Но я бы выбрал второй.

— Ясно, Вадик. Петрович?

— Тоже. Хоть, конечно, первый и безопаснее...

— Понятно. По вашим озабоченным фейсам, коллеги, делаю вывод, что серьезность момента и принятого решения осознана... Тогда, внимание. Вопрос. Сомнения в том, что парадом командую я, у кого-то возникли? Хорошо. А вот что делать с "дядей Фридом", Вадим, предоставь теперь решать мне. Ясно, надеюсь?

Про все остальное — отдельно поговорим. Главное, пока я не познакомлюсь с Зубатовым и не влезу в курс питерских дел, всем сидеть тихо, как мышатам под веником. И никакой самодеятельности, блин. Нам с тобой Петрович — на первое время систематизировать итоги войны. Тебе, Вадим, как можно ближе сойтись со Столыпиным, и подталкивать индустриализацию и реформу на селе, начиная с переселенческой программы. В остальном, ребята, помнить главное: "кадры решают все". Кто это сказал, кстати?

Все, пока народ, я побежал за Верочкой. К царю не опаздывают. Его просьба — сиречь приказ. Подарком еще каким-то грозился.

— Василий Александрович, тут по поводу дяди Фрида, еще кое-что...

— Потом, Вадик, потом все расскажешь. Ждите меня и не пропадайте никуда...

* * *

— Васька! Ты с ума сошел... Я боюсь!!!

— Верок, Ты что это у меня!?

-Вась... Я не пойду... Можно?

— Тю... Счастье мое... Ни японцев, ни Стесселя с его стессельшей, ни кровищи гангренозной не боялась, а тут... Ну, кисенок-мысенок, ты чего это вдруг? Да он такой же человек, как и я. Только росточком пониже, а усами погуще! Да и чего тут страшного-то, господи? Не кусается же он...

— ОН ЦАРЬ!!!

— Верунчик, заинька, успокойся, прошу тебя, счастье мое... Он — человек. И вполне себе нормальный, а не упырь какой-нибудь. А царь, не царь... Работа такая. Давай, пудри носик, поправь глазки, и — пошли. Даже к соседу на званый ужин опаздывать не хорошо... Господи, Вер... Какая же ты у меня красавица...

— Васенька, любимый...

— Уй... Верок... Аж голова закружилась... Прости, но правда не хорошо получится ведь.

— Ну, пошли, пошли... Веди уж к своему Величеству, гвардеец...

* * *

— Заходите, заходите, любезный Василий Александрович... Сами свою будущую супругу мне представите?

"Блин! Вот только не заржать... Почти как в незабвенном "Иване Васильевиче": "Царь! Очень приятно, Царь"... Так-с... А не слишком ли долго мы ее рассматриваем? Ревновать к помазаннику божьему тут принято, или как? Василий, спокойно... Фух... Пронесло, кажется... Так, о чем это там перед ней Величество распинается"...

— ...Очень рад за вас, мои дорогие. А и правда, молва народная не врет: действительно самая красивая пара Артура. Да и не только Артура, я полагаю,.. Значит, достойны Вы, Василий Александрович, чтобы такая красавица на Вас глаз положила! — Николай не преминул заметить мгновенного сумбура чувств, промелькнувшего в глазах Балка, и жизнерадостно рассмеялся. Поскольку списал его на удивление Василия, вызванное, судя по всему, монаршим внешним видом. И дабы не мучить гостя разными догадками, сразу же объяснил в чем дело:

— На этот маскарад внимания не обращайте. Мой кузен, император германский, обожает все эти переодевания. И поскольку он пожелал явиться к нашим раненым героям Шантунга в форме русского адмирала, коим званием, как Вы знаете, он был мною пожалован, то и мне в свою очередь, пришлось переоблачиться в германский мундир.

— Ваше Величество, а Вам любая форма к лицу... Военная... — Вера смущенно зарделась, потупив взгляд. То ли от собственной смелости, то ли от царских комплиментов.

— Спасибо, моя дорогая... Мы вот с Александрой Федоровной и девочками решили... — с этими словами Николай обернулся к шкафу и извлек оттуда на свет сначала вышитый рушник, а затем небольшую, но очень красивую икону в искусной раме и золотом окладе, — Что заменять отеческого благословения нам не должно. Но и не напутствовать Вас мы тоже не можем. Поэтому и Неопалимая...

А рушник этот Императрица и наши дочки сами вышивали. И Ольга Александровна. На добрую память и в благодарность. Мы все никогда не забудем как Вы, Василий Александрович, трижды в огне войны спасали от гибели нашего любимого брата...

"Ага... Один разок правда подстрелить его самолично пришлось, но зная Мишкина, думаю, что Ты, Твое Величество, об этом никогда не узнаешь..."

Василий почувствовал, что Вера тянет его за рукав... Ах, да! Надо же встать на колени...

— Дорогие мои. От души и сердца благословляю ваш союз. Любите друг друга верно и искренне. Дай бог вам пройти весь путь земной вместе в согласии и в счастии. Себе и ближним на радость, а Родине нашей Матушке-России во благо.

Я же вниманием и участием своим вас отныне не оставлю. НИКОГДА... Будьте счастливы...

И уже на пороге:

— Вера Георгиевна, Вы простите нас, если мы с Василием Александровичем еще минутку переговорим наедине? Благодарю. Подождите, я его Вам скоро верну, — Николай притворил дверь, — Василий Александрович, все потом, кроме вот этого: я просмотрел списки. Сделал себе небольшую выписку даже. Но время! Мы ведь отправляемся в Артур и Владивосток, поездка долгая. А терять не хочется ни дня. Так что пока забирайте это все обратно.

Вот Вам три записки от меня. К Столыпину, Коковцову и Менделееву. Сначала пойдите к Дмитрию Ивановичу. Можете сослаться на данные военной разведки, или сами придумаете, что надо. Но нужно начинать действовать немедленно. И по геологии, и по людям. Ведь, Вы правы, кого-то просто нужно спасать. А экспедиции спешно организовывать. Деньги на срочные траты Минфин выдаст под подпись Менделеева, об этом, собственно, я и написал Коковцову. Так что, как любит говаривать Михаил Лаврентьевич: инициатива наказуема. Вот и впрягайтесь и в это тоже. Заодно и с людьми из "первой шеренги" познакомитесь. А с Зубатовым — второй список...

Если понадобится отдельное мое вмешательство — немедля телеграфируйте. Ну, вроде все. Теперь ступайте. С Богом.

Глава 3. "Не волки позорные, а санитары леса!"

Весна 1905, Лондон, Санкт-Петербург

Промозглый густой туман окутывал все вокруг. Его мутная мгла прятала от глаз дежурившего у сходни матроса частокол фабричных труб, решетчатые хоботы портальных кранов, пакгаузы, трубы и мачты многочисленных судов, ошвартованных рядом с черной тушей пожилого германского сухогруза, или стоящих в доках поодаль. И только булыжники, которыми была вымощена причальная стенка, тускло поблескивали бурыми округлостями в желтом пятне света газового фонаря. Где то внизу, между бортом гамбургского трампа и дубовыми сваями причала, напоминая о своем незримом присутствии, лениво хлюпала Темза...

Маслянистую, вечно мутную желто-зеленую воду главной реки Британии рассмотреть в этом белесом киселе было невозможно. Ее можно было только слышать. И обонять. Вдыхать этот истинный лондонский аромат, который, один раз коснувшись ваших ноздрей, запоминается сразу и на всю жизнь. В нем в особых пропорциях изысканного букета сплелись дивные парфюмы гниющих водорослей, дохлой рыбы, нанесенного приливами из Ламанша ила, и неизбывных миазмов уличных нечистот города, считающего себя столицей Мира.

Этой тошнотворной вонью Лондон пропитан от подвалов до крыш. В разных пропорциях и концентрациях, но так он пахнет везде. Он источает на Вас свое высокородное амбре в Вестминстерском аббатстве и у подножия колонны Нельсона так же, как в банкирском Сити или у дальних старых доков Истэнда. Аборигены к тому, что их город пахнет именно ТАК, естественно привыкли. Пожалуй, уже на генетическом уровне. Как привыкли они к утренним умываниям из раковин с заткнутой сливной пробкой. Свыкаются с этим душком и чужаки, которым приходится бывать здесь достаточно регулярно, как свыкается бывалый фронтовик с тошнотворным, сладковатым запахом тлена. Но для человека, попадающего в Лондон впервые, этот интимный штрих к портрету английской столицы становится откровением. Сравнимым по силе морального воздействия с моментом, когда желанная, очаровательная женщина ложится с вами в постель, предварительно не посетив ванной комнаты...

Старый трудяга "Майнц", чьи трюмы были задраены еще с вечера, поскольку проверка груза, составление коносаментов, а так же остальные портовые формальности его пожилой капитан и владелец Ульрих Рогге закончил еще до захода солнца, был готов к отплытию. Уйти он мог еще вчера. Ведь вечерние туманы в апрельском Лондоне, в сравнении с утренними, кажутся лишь легкой дымкой. Но... Обычное дело: несколько матросов до сих пор не вернулись на борт из портовых кабаков. Другой шкипер плюнул бы на это и давно снялся. Еще пара заходов здесь, потом до Данцига доползти — это не через Атлантику бултыхать. Да и экономия, опять же, какая никакая. Ушел бы и сам Рогге. Но только не в этот раз...

— Дитрих! Ну, что у тебя там?

— Тихо, капитан. Где их только черти носят... Герр Рогге, а если парни, того... Слиняли... Сегодня-то мы точно уйдем?

— Точно. Не задавай дурных вопросов. Пусть Магда твоя потерпит малость. Только горячее будет...

О! Тише! Ну-ка, слушай... У тебя уши получше — не наши ли там горланят? Может, заплутали в киселе этом? Не бултыхнулись бы... Давай-ка, беги вниз, помоги там, если что...

Из тумана, со стороны прохода на причальную стенку между двумя огромными портовыми пакгаузами, медленно приближаясь, доносилось нестройное:

— Auf Deck, Kameraden, all auf Deck!

Heraus zur letzten Parade!

Der stolze "Warjag" ergibt sich nicht,

Wir brauchen keine Gnade!

— Ребята! Шульце? Вилли? Это вы так орете? Где вас черти морские носят, говнюки несчастные?

— Да, да! Это... есть мы! Колоссально, Гюнтер! Нас ждали! Слышишь? Это Дитрих... Макс! Очнись, урод. Пьяная скотина-а... Дитрих пришел тебя встречать... Он тебя повезет к мамочке... С папочкой... Они подотрут твой мокренький, расквашенный носик... Свинья вонючая...

An den Masten die bunten Wimpel empor,

Die klirrenden Anker gelichtet,

In sturmischer Eil` zum Gefechte klar

Die blanken Geschutze gerichtet!

— Эй, Шульце! Ну, где вы?

— Да, Дитрих... А мы тебя видим... Ха-ха-ха...

Навстречу вахтенному матросу из тумана выдвигалось нечто темное и бесформенное, что при ближайшем рассмотрении оказалось двумя моряками, тащившими болтавшегося между ними как куль с дерьмом, третьего. Еще один морячек, пошатываясь брел чуть поодаль...

— Господа, как все прошло, почему задержались так, Василий Александрович, — полушепотом осведомился "Дитрих", быстро подойдя к живописной группе.

— Нормально, Юра. Все нормально. Вчера эсдеки на съезде заседали аж до 23-00. Так что пока мы товарища Литвинова окучили, пока переодели, пока угостили, пока... то да се... Старик себя правильно вел? — так же полушопотом ответил тот из моряков, кто шел налегке.

— Вполне. Все готово. Как туман сойдет хоть немного, сразу уходим. Хвоста не было?

— Был. Поэтому фокус с переодеванием пришлось проделать дважды.

— А филеры?

— Дня два-три они их точно не найдут. Потом, возможно. Но этот Лондон и сам так воняет... Да чтоб я сюда еще хоть раз...

— Ой, не зарекайтесь, Василий Александрович...

— Ой, не каркай, Юрий Андреевич. Портовые? Коносаменты?

— Все в порядке. Как этот?

— Мы влили в него почти полторы бутылки виски. Пытался брыкаться, как понял что к чему... Секунд пять. Потом стал умничкой и паинькой, сам стал ее родимую кушать. Ибо с яйцами так запросто расставаться, ну, очень не хотелось...

— Далее по плану? Никаких изменений?

— К чему вопрос? Наша часть здесь сделана. С "Майнцем" его отсутствие точно не свяжут... Теперь к ирландцам, а потом доставить наше сокровище по адресу. Председатель лично собирается встретить главного казначея РСДРП(б), агента британской разведки и мировой закулисы в одном флаконе. Много интересного эта головка черненькая знает...

Да, зря все-таки, товарищ Ульянов отказался... Да еще в столь желчно-ехидной форме. Жаль... Но ладно. Что выросло, то выросло. Сам выбрал...

— Когда сообщим Рогге, что возможно пойдем в Ревель вместо Гамбурга?

— Сначала — квитанция в Дублине. Может и не придется, если сочтут достойным. Я все-таки надеюсь на вариант с миноносцем из Гамбурга. А если не получится, предупредим старика, когда будем уже в Балтике. Так... Подходим. Ну-ка, помогай, а то мужики подустали. Итак, "беглый, неверный жених моей разлюбимой сестрички" возвращается, типа, на Родину... Заждались тебя там. Запевай, ребята.

Aus dem sichern Hafen hinaus in die See,

Furs Vaterland zu sterben —

Dort lauern die gelben Teufel auf uns

Und speinen Tod und Verderben!

По прогибающейся стальной сходне, моряки быстро проследовали на борт. Причем один из той парочки, что тащила под руки отключившегося коллегу, пробурчал что-то невнятное, а затем повинуясь согласному кивку более молодого товарища, легко, как пушинку вскинул на плечо бесчувственное тело, и уже через несколько секунд оказался на палубе вместе со своей ношей. Последним, обернувшись на прощание к лондонскому туману и тщательно прислушавшись, на борт поднялся матрос Йохан Шульце, он же капитан российской гвардии, офицер по особым поручениям при председателе ИССП и флигель-адъютант Императора Николая Второго Василий Александрович Балк.

— Добрый вечер, герр Рогге! Дико извиняюсь, но этот пакостник Макс... Как только он не выкручивался! Ну, Вы же знаете, как много находится умных отговорок и веских поводов не делать для женщины того, что обещаешь девушке. Но, как Вы помните, по нашему уговору, я оплачу этот день вашего простоя по-средней.

— Ну, что ты, мой мальчик... Как я могу тебе не верить. Я волновался лишь, не случилось ли чего с вами. Англичане такие свиньи. Особенно по отношению к нам, немцам. Судя по всему, без потасовки не обошлось?

— А, мелочи, шкипер! Просто поняв, что наши намерения серьезны, Макс попытался поискать поддержки у своих местных знакомых. Ну, и ему малость попало... А потом мы выпили, помирились. И... Вот, в результате, я опять попал на деньги, капитан! — "Йохан" беззаботно рассмеялся.

— Ох и дерзкий же вы человек... Так вот взять, поехать в чужую страну, отлавливать беглого жениха сестры... Честно, я бы на вашем месте убедил ее забыть этого паршивца, и всего-то делов. Да еще такие расходы. Ну, на кой ляд он ей сдался? Ладно бы — мужчина был видный. А этот ваш Макс...

— Герр капитан, ничего не поделаешь, огрехи воспитания. Не могу я отказывать любимым женщинам. И Родине...

А что не писанный красавец... Ха! У женщин свои оценки. И вкусы. А парень-то он очень разворотистый. Отец хочет его в лавку пристроить. Так что нам он теперь ВСЕ отработает... Как миленький, — в глазах молодого моряка на мгновение промелькнул огонек хищной удовлетворенности.

Истолковавший его по-своему Рогге понимающе хмыкнул, потрепал "Йохана" по плечу, и слегка нахмурившись, что придало его лицу почти бисмарковское выражение суровости, изрек:

— Ладно, не хорохорьтесь уж, юноша. Рад, что у вас все удалось. Ступайте вниз, переоденьтесь, а то простудитесь. Денег у вашего попаши куры не клюют, вот что я Вам скажу... Снимаемся завтра часов в десять. Спокойной ночи.

"Да. Спасибо, старина... Поспать и правда не мешает. А то спокойных ночей за последние несколько месяцев можно по пальцам пересчитать. Хотя, на что пенять-то? Сам ведь, Вася, знал прекрасно во что впрягаешься. С той самой первой встречи. С Председателем..."

* * *

— Добрый вечер, Василий Александрович, проходите!

Игорь Андреевич. Попрошу: меня ни для кого сегодня нет. Только если появится Евстратий Палыч с чем-то срочным. И чайку нам цейлонского сделайте. Горяченького...

— Будет исполнено, Сергей Васильевич! А Медников со своими выехал с полчаса назад.

— Спасибо.

— Чай минут через десять будет, — дежурный офицер неслышно притворил за спиной Балка высокую дверь кабинета.

Навстречу Василию из-за массивного двухтумбового стола, в живописном беспорядке заваленного папками и несколькими отдельными стопками документов, порывисто поднялся высокий, худощавый человек в темно-коричневом костюме-тройке, благородный, бархатистый оттенок которого подчеркивала безупречно накрахмаленная белоснежная манишка с аккуратно завязанным черным галстуком и слегка выглядывающим из нагрудного кармана идеальным уголкочком носового платка.

— Здравия желаю, Сергей Васильевич.

— И Вам не болеть, спасибо! Рад! Искренне рад, Василий Александрович, что Вы смогли так быстро оказаться в Питере. Присаживайтесь, прошу — хозяин кабинета, пожав Василию руку, кивнул на кресло у углового стола, примыкавшего буквой "Г" к его собственному. Василий, отметив про себя крепость и энергетику этого рукопожатия, с удовольствием расслабленно облокотился на чуть скрипнувшую кожей спинку.

— Устали с дороги?

Внимательный, улыбчивый взгляд карих глаз с лукавой искоркой и прищуром интеллектуала, глубокие залысины чуть тронутой сединой густой темно-каштановой шевелюры, подчеркивающие идеальные линии высокого сократовского лба...

Сергей Васильевич Зубатов. Гений российского политического сыска. Виртуоз провокации и перевербовки. Человек умевший щадить своих противников и ВСЕГДА старавшийся дать им второй шанс, исключительно из внутренней убежденности: Россия не может разбазаривать свой интеллектуальный фонд, просто не имеет на это права. Один из немногих людей во "властной вертикали" Империи, не только осознавший всю важность для страны бурно нарождающегося пролетариата, но и таящийся в нем огромный потенциал. Потенциал, способный стать как стержнем, становым хребтом бурного экономического роста державы, так и порохом для чудовищного социального взрыва, если немедленно не дать "укорот" безжалостной эксплуатации рабочих со стороны доморощенных и заграничных промышленников...

— Есть немного. Честно признаюсь.

— Вас куда с половиной отвезли переночевать? В "Европу"?

— Да. Только мы ведь пока не...

— Ах, ну да, конечно, — хозяин кабинета рассмеялся, задорно встопорщив гоголевские усы — Но уж если сам Император вас считает супругами — все! Не отвертитесь. Так что мне простительно. А вот, что решили не откладывая сразу приехать, за это спасибо. Тем более, что именно сегодня может произойти нечто занятное. В чем Вам, возможно, по горячим следам легче разобраться будет. Но — попозже об этом... — Зубатов подмигнул слегка заинтригованному Балку, — Завтра мы вас устроим по первому разряду. Особняк подобрали не слишком большой, но как по мне, так очень уютный, со вкусом меблированный, и главное, есть несколько путей, по которым Вы при необходимости сможете его покидать и возвращаться, оставшись не узнанным. Ибо работа нам с Вами совместная предстоит очень и очень интересная...

— Спасибо, Сергей Васильевич, что мое пожелание учли.

— Вот как? А я ведь думал, что это Спиридович сам предложил...— Зубатов бросил на Василия короткий, оценивающий взгляд, после чего вновь улыбаясь продолжил, — Завтра подполковник Батюшин за вами заедет и поможет разместиться. С ним решите вопросы по прислуге, ординарцу и всему прочему, что необходимо. На ваше благоустройство будет выделено столько, сколько потребуется. Только меня не благодарите, ради бога. Это приказ Императора. Вы ведь уже виделись с Николаем Александровичем?

— Да. Не доезжая Твери. Он с императором германским посетил наших раненых адмиралов и всех остальных моряков. А я даже имел честь быть удостоенным персональной беседы без свидетелей. От чего бедный Александр Иванович извелся весь.

— А что Вы хотите? Он только шестой месяц как возглавил охрану Императорской семьи. А тут — нате вам! Подряд: и эта эсэровская каналья Рутенберг под прикрытием прохиндея расстриги... Никогда себе не прощу, что поддержал его тогда... А после, двух недель не прошло, — "картечное" водосвятие... И если с первым разобрались, слава Богу, не допустив, то вот с пальбой по Иордани, увы... Фридерикс бедняга две недели в кровати провел. Хорошо хоть его Банщиков этим своим новым лекарством пользовал. Картечину из ляжки извлекли удачно, так что и не гноилось даже... Понимаю я Спиридовича. Будешь тут на водицу дуть.

В этот момент дверь открылась, и вошел дежурный офицер с подносом.

— Вот спасибо, Игорь Андреевич! Да сюда прямо ставьте, в подстаканниках же. Все равно свободного стола не найдем... Переезд — это считай — половина пожара. Могу, кстати, еще варенья вишневого предложить. Из Владимира привез. Из черной вишни. Здесь такая не растет, к сожалению. Сыро для нее слишком. Угощайтесь. Это теща моя ненаглядная варила... Только давайте прямо тут, на подоконнике, а то, не ровен час, на бумаги капнем, не хорошо будет. Понравилось? А знали бы Вы, как мне за эту вишенку повоевать пришлось!

— Замечательное варенье, Сергей Васильевич. Можно сразу полбанки откушать... Но в каком же смысле и с кем Вы за него сражались?

— В самом прямом огнестрельном смысле. Дрозды-с! Ни дна бы им, ни покрышки! — улыбнулся Зубатов, — Килограмма полтора дроби извел, а все одно, поклевали изрядно. Умные и нахальные. Дождутся, когда людей нет поблизости, и стаей налетают. Я уж и из засады их стрелял, и пугал разных три штуки поставил... Один черт, треть урожая — им. Хитрющие, холеры, как наши разлюбезные социал-демократы...

Нам ведь, Василий Александрович, неделю назад передали от Плеве весь политический сыск. По счастью он не успел разогнать всех, с кем я работал. Меньщиков и Медников, например, замечательные специалисты. Я их еще в первое мое пришествие в столицу с собой из Москвы забрал. И Спиридович, конечно. Он тоже перешел к нам со всем хозяйством, поскольку все множество задач по охране Их Величеств и персон первой величины тоже отнесено к нашей компетенции.

Говорят, буйствовал господин Министр внутренних дел изрядно. Но Император остался непреклонен: вся эта работа должна быть сосредоточена в одном месте. В одних руках. И руки эти теперь, Василий Александрович, наши с Вами... Вас государь предупредил уже, не так ли?

— Да, Сергей Васильевич. Только не конкретизировал пока, что именно мне предстоит делать. Кстати, людей моих тоже разместили нормально. А "столичные", те, кто по родным домам да знакомым разъехались, все предупреждены, что завтра в 11-00 сбор по этому адресу. Так что поутру всех Вам и представлю.

— Славно. А вот по конкретике Вашей службы... Давайте так. Сначала я Вам покажу нашу структуру на бумаге. Объясню, если что нужно по отдельным направлениям. Где уже подобраны люди, где еще нет... И обменяемся мнениями. Может быть, Вы мне что-то подскажите? Или я поясню, если непонимание какое у Вас возникнет. Кстати, заранее предупреждаю. Моей самодеятельности тут намного. Не удивляйтесь, но, как я понял, на 90% эта структура отрисована самим Николаем Александровичем. И я, хоть и собаку съел в Москве на этих делах, был поражен насколько логично и разумно видит наши задачи Император.

Сдвинув бумаги, лежавшие перед Василием на угол стола, Зубатов извлек из сейфа в углу два склеенных листа писчей бумаги, на которых была тщательно разрисована тушью структурная схема Имперской службы секретного приказа. Схема лишь в мелочах отличающаяся от того карандашного наброска, переправленного им в Питер Вадику в секретной почте полгода назад...

Два часа обсуждения различных оргвопросов, обеспечения режима и самого понятия гостайны, нюансов работы под прикрытием, печальной необходимости политических устранений как меньшего зла в сравнении с всероссийским бардаком, форм и методов боевой и специальной подготовки офицеров и бойцов, укрепили в Василии чувство внутренней симпатии к Зубатову. Человек явно был на своем месте. Громадный объем предстоящей работы, причем во многом, — на незнакомых ему или попросту "непаханых" в этом мире направлениях, его, очевидно, ничуть не смущал, а только раззадоривал.

Судя по всему, и Сергей Васильевич был под впечатлением от глубины восприятия Балком проблем и поразительных по неожиданности вариантов их решения. Зубатов азартно, но безупречно логично спорил, сыпал аргументами и контраргументами, отстаивая свое мнение, увлеченно чертил новые варианты на отдельном листке, заставляя Балка также прорисовывать логические связи так, как их видел сам Василий...

Но вот, неожиданно для собеседника, Зубатов вдруг встал. Прошел к большому шкафу в "аппендиксе" кабинета, отгороженном матерчатой ширмой:

— У меня тут диван стоит, Василий Александрович. Так уж получается, что часто здесь ночую. А первый месяц почти безвылазно тут сидел. Как медведь в берлоге... Так, вот они...

Хочу я предложить Вам по рюмочке "Мартеля" за знакомство. Не откажетесь?

— Да с удовольствием. Только тогда и загрызть бы чем...

— Есть закусочка какая-никакая кроме варенья. Только вот вместо хлеба просвирки остались, устроит?

— Вполне... Грешить так грешить.

— Стало быть, за знакомство...

Коньяк, приятно согревая, растекся по телу...

— Василий Александрович... Знаете, я честно говоря, даже не предполагал, что смогу встретить столько логики и глубины понимания сути наших задач в таком молодом человеке, как Вы.

— Да полно Вам, Сергей Васильевич, вся логика то из схемы этой проистекала...

— Как на счет логики из схемы, не знаю...

Но в Вашем лице ожидал увидеть совсем иного человека. Героя — да. Сорвиголову, готового ради Императора в одиночку штурмовать вражескую столицу — да. Гвардейского офицера и друга Великого князя, свысока взирающего на шпака, которого Императору заблагорассудилось впихнуть в это кресло — да...

"Логика из схемы"... Ответьте-ка мне, мой дорогой капитан. А схемка эта сама — не Ваших ли рук дело?

... И взгляд. Глубокий. Внимательный. Оценивающий... Глаза в глаза... С этой бесподобной, запрятанной в самую глубину, хитринкой матерого хищника, знающего, что добыче уже никуда не улизнуть...

"Черт! А как он меня бесподобно расколол!!! А я-то, старый дурень..."

— Что ж. Молчание знак согласия, нет?

— Ну, как Вам сказать...

— А и не надо ничего говорить. Просто мне, по роду работы, приходилось разных людей видывать, Василий Александрович. По большей части людей неординарных, талантливых. А вот дважды жизнь сводила с людьми гениальными. Теперь, судя по всему, — уже трижды.

И не стоит скромничать. Когда я был переведен в столицу из Первопрестольной, тоже на сходные темы рассуждал. Однако настолько стройной и логичной системы в голову не пришло. И опыт мой и Ваш нечего сравнивать. Но ведь и другим тоже не удалось! А головы светлые думали. Сейчас, на ЭТО глядя, просто диву даюсь: как можно было два и два не сплюсовать. Однако ж, не сложилось...

За Вас, мой дорогой. Я счастлив, что Николаю Александровичу посчастливилось обратить на Вас внимание.

— Тогда уж, позвольте Сергей Васильевич, правильнее будет — за Императора!

— За Императора...

— А, кстати, Василий Александрович, чуть не запамятовал. Вам ведь для оборудования гимнастического зала будут нужны спортивные снаряды?

— Безусловно.

— Чтобы Вам время не терять, Игорь Андреевич Вам вырезки сделал, так что все, что в Питере продается у него на карандаше. Отметьте только... А, вот он и сам заглянул, мы его и попросим сейчас...

— Сергей Васильевич, простите, но велели сразу доложить. Медников вернулся.

— Только со своими?

— Нет, кого-то привез.

— Ясно... Разместили постояльца?

— Так точно. Евстратий Палыч в приемной.

— Зови немедленно. Мы его ждем с нетерпением...

* * *

Экспресс с Финляндского отходит ровно в 19 часов. Времени еще более чем, извозчика на Невском взять — не велика проблема, да и здесь, в переулках у кабаков бывает, стоят. Но все равно: лучше выйти заранее. Значит — пора...

Билет, документы, хронометр. Это все уже по карманам. Вещи: бритва, мыло, тюбик "Дентина"... Ох, и где же ты, мой любимый "Колгейт" с фтором! Зубная щетка... так называемая. До нормальных щеток нам тоже долго еще. Как и вообще до химии полимеров. Ничего, зато воздух чище... Главное — деньги не забыть. Здесь? Все на месте...

Посидеть на дорожку. Ну-с, как там в зеркале? Нормально. Если что-то готовишь долго и аккуратно, а не в попыхах, да сгоряча, всегда получается нормально.

Из зеркальной рамы на нас смотрит пожилой джентльмен с седой шевелюрой и бакенбардами, такими же, густыми но аккуратно постриженными усами и моноклем в глазу. Одет — с иголочки. На взгляд — за полтинник. Серьезный деловой человек уезжает по делам. Комивояжор, скорее всего... Да, и саквояж, конечно. В нем главное: бумаги. В них все умно. Без меня все равно ни черта не поймешь...

Внизу яростно храпит вадиков разлюбезный Оченьков. Хором с напарником из их ветеранской кодлы. Иногда даже в такт. Дворник много тише, интеллигентно так посапывает, по-столичному. Видимо, угощение пришлось кстати, раз было так "на ура" воспринято. И спать вам теперь, голубчики, до завтрашнего обеда. А как прочухается этот дурень, подумает, что я ушел по делам не добудившись, так что даже есть шанс, что тревогу забьют, когда я буду уже в Гельсинкфорсе. А там уже ждут: агент Вестингауза в Германии с билетами на всю дорогу и приглашением на майский конгресс в Вашингтоне. И никаких лишних формальностей. Приятно иметь дело с деловым человеком...

Надежда Андреевна, конечно, расстроится. Но, что поделаешь, дорогая, — утешайся скорее. Доброй, домашней вдовушке давно пора понять — все мужики сволочи. А незаменимых — нет.

Итак: выходим. Перчатки не забыть, тросточку... Ну, господи благослови. Смилуйся, Царица небесная... Все! Мосты сожжены. Не дрефьте, кандидат наук. Академиком ТУТ Вам стать не грозит никак. Поскольку как только в Питер прибудет господин "Печеное Яблоко", а это произойдет послезавтра вечером... Нет уж, лучше не думать о такой перспективке. Спасибо недотепе Вадику за то, что как я его и просил, он телеграфировал из Москвы: порт-артурцев в Первопрестольной они ждут сегодня. Так что через двое суток господин Колядин явится сюда юный, румяный и красивый, но от этого вряд ли сильно подуревший... Явится по мою душу. Или голову.

Надеяться на то, что я равноправный член их с Петровичем команды, мне не приходится. А "кто не с нами, тот..." Хотя, как знать? Может, Вадик с Петровичем его инстинкты и пересилят, но... Но вот в это мы не верим вообще. Ни на йоту. Как бы вообще Кол не скрутил Вадику голову первому... Поэтому проверять на собственной шкуре поглупел или нет Василий Игнатьевич, — на это у нас нет ни малейшего желания. Шансы после встречи — меньше 0,5-ти изначально. А по мере "отжимки" хайтека и идей — плавно к нулю. По оси "жить"...

Нет, коллеги, это нас категорически не устраивает. Извините, если что было не так, но — категорически.

Не говоря про ту еще радость — тусоваться в России начала XX-го века на грани революции и мировой войны. В одном гадючнике с Ульяновыми, Бронштейнами и Джугашвилями. Мама дорогая! Может быть кому-то — по кайфу. А нам оно, таки, сильно вот надо? Эти все "радости"?

Прости, Вадик, прости, дорогой. Для папы твоего я все равно сейчас ничего сделать не смогу. И вся эта искрящая электрохрень на полкомнаты в лаборатории, на которую ты чуть не молишься, не более чем липа... Извини. А если вдруг что-то ТАМ на эту тему всерьез проклюнется... Хотя, не знаю... По-моему, это уже фантастика. И шансов у профессора Перекошина — ноль. В отличие от его бывшего ассистента.

"Пожилой" господин еще раз мелко перекрестился, подхватил трость, саквояж, и стараясь ступать как можно тише, двинулся по коридору в сторону темной лестницы, даже не заперев за собой дверь лаборатории. Никем не замеченный он миновал проходной двор, вышел в переулок и зашагал в сторону Невского проспекта. Правда, идти долго ему не пришлось: неподалеку у кабака стояли аж три извозчика. Не торгуясь за копейки, господин еще раз оглянулся на подворотню откуда вышел. И убедившись, что кроме него, извозчиков и пары подвыпивших мелких чиновников только что выбравшихся из дыхнувшего теплом, запахами снеди и шумом веселой компании подвала, вокруг никого нет, удобно устроился в возке.

— Знать к чухонцам в гости, барин? — громко откашлявшись, осведомился возница.

— По коммерции. Сегодня к чухонцам, завтра к шведам. А послезавтра — где что дешевле да лучше, — с улыбкой ответствовал седок, начиная входить в роль.

— Но! Милая!... Она у меня умница, барин. Споро домчит. В обиде не будете. А то, знамо, конь железный, он ждать не будет...

Что что-то пошло не так он начал смутно догадываться в ту же секунду, как открыл дверь купе и увидел на одном из двух диванов солидного господина, читающего "Ведомости". На столике лежал его котелок и черные перчатки под ним. Но пальто будущий попутчик не снял, почему-то... На вид — лет за пятьдесят. Аккуратная стрижка с зачесом, тронутые сединой густые усы, приветливый, добродушный взгляд...

"Нет! Все это не важно! Черт возьми! Я же купил ОБА билета, и в купе никого не должно было быть... Пойти выяснять сразу? А не привлечет ли это лишнего внимания? Или дождаться когда тронемся, и уж тогда..."

— Да Вы проходите, что-ж в двери-то встали? Вот — присаживайтесь, пожалуйте, — приветливо улыбнулся незнакомец.

— Да, да... Спасибо.

— Стало быть, в княжество путь-дорожку держите?

— Да вот. Нужно... По делам-с...

— Понятно. И как величать Вас, простите?

— Игорь Андреевич...

— Хм... Игорь Андреевич... А я, стало быть, Евстратий Павлович.

— Очень приятно. Значит мы с Вами в попутчиках?

— Так получается.

— А Вы до самого Гельсинкфорса, или раньше сойдете?

— В попутчиках-то, оно, конечно... Только вот не до Гельсинкфорса совсем, молодой человек...

— Это как же поним...

— Да грим у Вас неважнецкий больно, Николай Генрихович, так и понимать, — усмехнулся "попутчик" легонько хлопнув в ладоши, — А поговорить успеем еще.

За открывшейся дверью Лейков увидел двух серьезных мужчин, явно ожидавших приказа от его нового знакомого.

— Ну-с... Пойдемте, любезнейший, а то минут через пять поезду трогаться надо. А пока мы с вами не выйдем, они стоять будут. Нехорошо людей задерживать. Вы ведь ЕЩЕ глупостей делать не собираетесь?

— Что за... По какому праву! И кто Вы такие, в самом деле!? И почему...

— Медников моя фамилия. Евстратий Павлович. Коледжский советник. Вот, удостовереньице посмотрите, если на слово не верите. Это на счет прав... Про "почему" больше нет вопросов?

— Но я...

— Да знаю, кто Вы. Ученый. Инженер-механик. Серьезный и образованный человек. Только немного не в ту степь заворачивать стали.

Вот видите, ребята, с какими серьезными людьми теперь работаем? Это вам не бомбисты-туберкулезники какие или прочая мутная шушера.

Ну, пойдемте, мил человек. Пойдемте.

* * *

Как он сказал? "Не волнуйтесь, по первому разряду устроим. А что не прибрано в коридорах, так ведь недавно только переехали. Но Ваш-то нумерок готов вполне..." Значит, скорее всего, пасли давно. Значит, не поверили... Кто? Вадим? Тогда, может, еще и выкручусь. Или местные? Тогда — кто его знает, фифти-фифти... Но если Кол... Господи, только не это... И ведь так все было грамотно продумано! Нет, конечно, я не спец в этих играх, но мозги-то есть. Что и как сообразил же... Да уж... Сообразил... Так что мозги ПОКА есть. И где же я лопухнулся. На чем?

Белые стены, сводчатый потолок, укрепленный литыми чугунными дугами... Запах свежей побелки, промозглая сырость. Теплая только одна стена, значит там и подтопок. Выложенный крупным камнем, залитый цементом пол. Земляной, судя по всему. Оконце под самым потолком. Решетка... Массивная дубовая дверь с глазком и окошечком для плошки. Койка, слава богу, у теплой стенки... Хотя, у стенки, наверное, все равно — теплая она или холодная... Блин, вот не надо так шутить, не надо...

Тюфяк с соломкой, вроде даже простынь и солдатское одеяло дали. Кувшин с водой, сияющая надраенной медью параша... И правда — по первому разряду. Практически люкс со всеми удобствами. Может, телевизор еще попросить? Эх, а залетели мы по-полной, похоже, Николай Генрихович...

"Вот, туточки и располагайтесь, пока, мил человек. Кормежка два раза в день. Прогулка? Не дозволено. Шуметь — не советую. Да и вопросов лишних тоже лучше не задавать. Спрашивать тут Вас будут... Когда? А я почем знаю. Как время придет. Ну, добренько Вам здравствовать..."

Где-то ближе к полуночи, дверной глазок неожиданно открылся, прострелив толчком вырвавшегося из под спуда сознания животного ужаса все существо... Но рассмотреть, кто это там, в коридоре, он не смог. Потом этот черный зрачок закрылся, послышался чей-то приглушенный разговор, но никто так и не вошел. И от этого почему-то стало совсем-совсем тошно. Нехорошо потянуло внизу живота...

Решают, как со мной дальше, наверно... Но я... Я ведь никого не предавал! Я просто очень испугался... В конце концов, да! Я ошибся, психанул, но ведь каждый имеет право на ошибку! Американцы каждой собаке дают укусить дважды! Я же Вам спас царя... Я еще пригожусь, я же много знаю... Так много, что... Или уже СЛИШКОМ много... Или они ЗНАЮТ, кто меня ждал в Хельсинки? Нет... Только не это... Господи, СПАСИ!!!

Сон подкрался незаметно, когда под утро разгоряченный мозг человека признал, наконец, полное и окончательное свое поражение перед той машиной, в цепких и безжалостных когтях которой он оказался. И все его возможные предложения, весь этот жалкий, бессмысленный, унизительный торг...

Зачем он им? Что он может? Двинуть вперед технологии в радиоэлектронике, создать все эти гидростатические взрыватели и приборы кратности? Приемопередатчики? Заложить базу под производство полупроводников? Триод, радар? Атомную программу двинуть, наконец... Господи! Да им и не нужно от него ничего этого! Те трое, они... Они просто знают историю. Знают врагов Империи, знают ее ошибки... И этого одного уже вполне достаточно, чтобы выиграть в "большой игре"... И вот они-то ЕМУ нужны. Один построит ему флот. Второй спасет ЕГО сына от болезни. Третий — от всего остального, подлого и двуногого...

А он? Он, умный, талантливый, величайший ученый на этой Земле, получается, и не нужен ЕМУ, в общем-то... Наоборот... Ему нужно, чтобы он, с этими знаниями, НИКОГДА не попал ТУДА. К другим... Господи! Сделай так, чтобы они придумали, ради чего меня можно не убивать... Господи...

Нет... Не надо... Не надо! Пожалуйста... Профессор, выключите ЕЕ ради бога! Я не хочу ТУДА! Не надо!!! А-а-а...!! Гражданин следователь, я все, все подпишу, только не бейте... Пожалуйста, НЕ БЕЙТЕ!!!

— И что ты так разорался-то, позор нации? На две жизни насмотрелся дерьмократских сериалов? Просыпайся, разговор есть.

— Ва... Василий Иг... Игн...

— Не Игн... А Александрович. Не забыл?

— Н-нет.

— Замечательно. Вот вода. Рожу умой, отлей, и пойдем.

— Куда...

— На кудыкину гору. Делай что сказано, а то ускоритель пропишу. Тут у меня печатки нет. Так что хоть с левой, хоть с правой... Шевелись, кому сказано, муха сонная...

Через десять минут они оказались у двери, над которой красовалась свеженькая табличка "Лаборатория 05-П"...

— Заходи не бойся, выходи не плачь, — Балк подтолкнул ссутулившегося Лейкова навстречу яркому свету, хлынувшему в коридор из-за толстой, по виду явно многослойной двери с тамбуром, — Сейчас увидишь, голубок, что не ты у нас один такой, ученый...

Смотри, как мы серьезно тут обустраиваемся, и на ус себе мотай. С размахом, я бы сказал, устраиваемся. Я вчера сам удивился, как Владимир Игоревич тут все разумно спланировал. Талант. Самородок. У НАС — точно бы дисер защитил, не сомневайся. Но пусть уж он сам все покажет, не буду хозяина лишать такого удовольствия.

Владимир Игоревич, это Балк! Мы пришли.

— Да-да, господа, слышу! Минуточку. Я сейчас, — донесся до вошедших жизнерадостный голос из-за одной из внутренних дверей, едва различимый сквозь шум хлещущей в металлическую емкость воды.

— А ты молчи, смотри и слушай. Говорить с хозяином я буду. А потом уж, когда до тебя очередь дойдет...

— Здравствуйте, господа. Прошу извинить, что заставил ждать. Василий Александрович, а это с Вами и есть тот замечательный инженер, о котором вы говорили? С Вашего крейсера?

— Ага. Он самый.

— Прекрасно, прекрасно... Здравствуйте! Павлов. Владимир Игоревич. Ротмистр.

— Лейков Николай Генрихович. Инженер-механик, гвардейский экипаж.

— Очень приятно. Василий Александрович, так может, я нашим гостем сразу займусь? А Вы пока мою китайскую коллекцию гляните, ее я уже разобрал. Ржавчинку почистил... В 3-м блоке. Там вчера, кстати, со звукоизоляцией закончили...

— Прекрасно. А зверушки?

— Пасюков привезли. Шикарные экземпляры, знаете ли! Злющие, аки тигры. Но я пока их в карантин посадил, нам ведь зараза не нужна, все должно быть чистенько, чтоб клиент от сепсиса не пошел на быстрый летальный.

Может мне расчетик свой по электрике сразу принести? Чтоб Николай Генрихович...

— И все-таки, Владимир Игоревич, чтобы Николай Генрихович вошел в курс дела получше, покажите ему, какие возможности у лаборатории уже есть, а что в планах. Для начала, а?

— Лады. Как скажите... Ну, давайте вот, хоть, с акваблока и начнем. Заходите.

Вот, тут у нас, значит, три рабочих места "холодных" и два "горячих"... Да, обратите внимание: сливы в полу, пол — метлахская плитка на цементе, так что нигде не течем-с...

Первое "холодное", это, так сказать, классический римский "как-кап", — ротмистр весело рассмеялся, глядя на явное смятение чувств, отразившееся на лице его нового знакомого, — Вы как инженер, конечно, оцените простоту, я бы сказал даже, гениальность этого устройства.

Вот этими ремнями клиент фиксируется на сиденье так, что шевелиться не может. Тем более головой. Волосы на темени мы ему бреем, как у ксендза католического. На этой стойке закреплена водяная емкость. Заметьте, высота падения капли варьируется, как и, соответственно, сила удара. Частота — вот этим крантиком. Режимы еще предстоит подобрать, но на максимале, полагаю, уровень полной откровенности, часов через пять-шесть гарантирован. Сутки — полное душевное помешательство. Но, повторюсь, это теоретически, требует проверки практикой.

Далее — "бочка". Тут все примитивно. Клиент фиксируется ногами на ее дне, после чего мы начинаем заполнение. Скорость регулируем краном. Так что захлебываться он может часами.

А вот тут будет наше самое хитрое... Моя идея. "Электрический бассейн". Хотели совместить с "бочкой". Для экономии. Но потом я решил, что располагать тело в горизонтальной плоскости удобнее. И здесь как раз Вы мне и понадобились, Николай Генрихович. Чтобы не лишить сознания клиента сразу, нужно правильно рассчитать подаваемые напряжения, силу тока и места подключения, вот смотрите, — Павлов склонился над кафельным бортиком емкости, — подойдите поближе...

И в этот момент за спиной "лектора" раздался грохот...

— Что с Вами!! Господи, Василий Александрович, а Вы то куда смотрели!? Он же головой!

— Странно... Вроде крепкий человек, пол войны на "Варяге", Чемульпо, Кадзима... Жив?

— Дышит. Я побегу доктора искать, Вы побудите с ним?

— Конечно, и халат чистый дайте, если бинтов нет еще в хозяйстве, надо кровь остановить.

— Да есть и бинты, вот держите! Я скоро!

— Да уж, постарайтесь, Владимир Игоревич.

— Вот нам конфуз-то некстати...

— Или наоборот, в самую дындочку, — промурлыкал себе под нос Балк, когда дверь за Павловым, опрометью бросившимся за подмогой, захлопнулась, — А что, уже играемый вариант вырисовывается, пожалуй...

Так, займемся медициной, а то течет с него...

Ну, вот так... Не чалма, но тоже хорошо...

— Что? Очнулся! Замечательно, дорогуша. Не смей трогать повязку! Лежи, не шевелись. Барышня кисейная... Игорич за докторами побежал, так что мы пока одни. Молчи, и слушай.

— Ох, голова...

— Приложился очень качественно. Почти виском, об угол кафельный. До кости прошиб, но жить будешь. Кровь я уже практически остановил, вода холодная... Короче, бог Тебя либо любит, либо молился Ты ему очень хорошо, господин несостоявшейся дезертир-перебежчик, но...

— Я...

— Молчать, сказал... И тупо выполнять что прикажу, если жить хочешь. Долго и счастливо. Понял меня?

— Да... Но как это я...

— Что? Увидел КАК это, и в аут? Ну-ка, попробуй еще чирикни мне, мля, о правах человека или гуманности. Мы тут на войне, понял. А с волками жить, по-волчьи выть. Знаешь такую поговорку? Умница... Теперь еще одну запомни: мы не волки позорные, а санитары леса. И заруби себе на носу: это — наш лес. И все, что в нем выросло, а это и твой МОСХ, в частности, тоже наше, российское. Кто нам нужен и полезен ТАМ, с тем, может, и поделимся, но, ни Эдисон, ни Вестингауз в их число не входят. Все понял?

— Понял... Значит Вы еще там... И Вы меня сразу не...

— Я все Твои компы лучше тебя знал. В той части, которая меня интересовала. Я хлебушек даром не кушал. Даже анатомовский. А что тут сразу не завалил, ну, извини, появилась задумка одна на твой счет. Которую ты своей глупостью чуть псу под хвост не пустил...

Теперь так. Ты ничего не помнишь и никого не узнаешь. НИКОГО. Ясно? Хорошо... И до тех пор пока я к Тебе прямо не обращаюсь наедине, ты эту роль играешь. Ясно? Еще лучше...

Похоже, Игорич возвращается...

Итак — травматическая амнезия. И никаких глупостей. А я к председателю. Начнем, Тебя, кызла самодеятельная, отмазывать. Ох, грехи мои тяжкие... Но чтоб такие совпадения, блин! Поживешь тут с вами, глядишь, и в бога верить начнешь...

Глава 4. Когда пушки отгремели...

Российская Империя. Весна 1905 года.

Владивосток встречал флот в первый день весны.

Командир абордажной партии во времена парусных флотов

Мужлан. Франц.

Если тебе лижут сапог, подними ногу повыше до того как за нее укусят. Франц.

Сволочь. Франц.

Хочешь мира, готовься к войне. Лат.