Экспедиция на юг. Часть 1

К тому времени, как был готов ужин, собрались и остальные обитатели лесного кордона. Приска­кал на коне рыжий лис-объездчик Юр Арсено, вернулись из лесу младший сын лесничего Вася и ли­сёнок Макс. Последней пришла с озера девушка, чья внешность меня озадачила. Гладкая коричневая шёрст­ка, каштановые волосы, небольшие округлые уши, короткий хвост. Что за зверь послужил про­образом? Бывают морфы-кошки разных видов, лисы, волки, встречал и медведей, а это... Может быть, выдра? Вон и перепонки между пальцев. Немудрено, что она занимается рыбной ловлей. Вера, так звали морф­ку, принесла большущую сетку свежей рыбы.

— Хотите, поджарю? — предложила Глафира Петровна.

Мы отказываться не стали.

Стол буквально ломился от всевозможных кушаний. Баранина, куры, жареная картошка, колбаса собственного копчения, грибочки, соления, рыба, молоко и сыр, квашеная капуста, варёные яйца, зе­лень, свежие огурцы... Конечно, хлеб, ржаной, домашний. Пироги. И, непременно, самогон. Мы тоже выставили свою провизию — консервы, сервелат, ветчину. Дед Пётр Никанорович при виде тушёнки аж прослезился:

— Родимая! С девятнадцатого году не пробовал! Как тогда запас кончился, так и всё.

Говорили за столом, в основном, о том, как живут в этих местах, какие тут порядки и обычаи. Гос­теприимные хозяева рассказывали охотно, однако же, честно предупреждали, что, живя здесь, в лесу, знают далеко не всё. Выяснилось, что население окрестных деревень состоит исключительно из людей, морфы же предпочитают вести жизнь дикарей: ночуют на деревьях, не носят одежды, кроме набед­ренных повязок, куда удобно крепить всякую мелочь, едят сырое мясо, а многие не брезгуют и чело­вечиной. Именно поэтому селяне до ужаса боятся морфов и всех, кто с ними имеет дело. Техники в окрестных деревнях и двух посёлках покрупнее, расположенных к югу, нет практически никакой — только самые простые станки с ручным приводом да единственная паровая машина в тимьяновском кузнечном цехе. Порох здесь используют, в основном, чёрный, дымный, да и ружья ему под стать: дуль­нозарядные, капсюльные, а то и кремнёвые. Централка, а тем более штуцер или винтовка Берда­на — вещь дорогая и не всякому по карману. Оружие, в основном, старое, чиненное-перечиненное, а новое, если и делают, то по старым образцам, и больше гладкоствольное. Антон Порфирьевич с гор­достью сообщил, что на кордоне научились варить настоящий пироксилин, не очень хорошего ка­чества, но годный для трёхлинеек. А чёрным порохом торгуют с местными, выменивая железо, обувь и полотно — самим всё ведь не изготовить.

— Они же, вроде, с вами дела иметь не хотят? — спросил Дим.

— Так это только по деревням, — объяснила Глафира Петровна. — А в Поречье или Тимьяновке, там ничего. Юр с Ларой, ясное дело, не ездят, а мы с Антоном или, вот, папаня — да. Монастырская-то лаборатория за порох три шкуры дерёт, вот народ у нас и покупает.

Деньги в этих местах ходили царские — медные монеты от четверти копейки до пятака, серебро до рубля, золотые пятёрки, десятки, империалы. Бумажки тоже когда-то были, но давно сошли на нет по причине ветхости.

Разумеется, и хозяев очень интересовало, какая теперь жизнь на Большой Земле. Рассказать это было, с одной стороны, непросто, с другой — не слишком сложно. С девятьсот пятнадцатого года поя­ви­лось не так уж много кардинально нового. Телефон, железная дорога, автомобиль, аэроплан, радио — всё это уже было тогда. И даже дети на кордоне знали обо всём этом достаточно. А ещё говорят, что изолированное общество деградирует! Ничего подобного, если знания не скрывать. Поэтому мы с лёгкостью объяснили, что кино у нас теперь не только в кинотеатрах показывают, но и передают по радио на домашние экраны, что паровозы на железной дороге сменили тепловозы с большим мотором вроде тракторного либо электрические локомотивы.

— Кстати, — Антон Порфирьевич посмотрел на сына, — Володя, сходи раскочегарь паровик. Темнеет. Скоро уж и свет зажигать надо будет.

Оказывается, в сарае за кухней стояла паровая электростанция, а в доме в каждой комнате висели дуговые фонари. В гостиной их было аж четыре.

— Лампы Ладыгина-Эдисона у нас тоже были, — заметил дед, — да все поперегорали. Нить не електрод, её не заменишь. А хорошие были лампы! Сименса производства.

После ужина Лариса показала нам свою химическую лабораторию, оборудованную весьма неплохо для такого медвежьего угла, потом лесничий повёл в кузницу, где имелись тигли для свинца и штамп, на котором можно было изготавливать медные оболочки для пуль. А в глубине дома располагалась обширная библиотека. Там оказалась и художественная литература, и труды учёных — Зелинского, Ми­чурина, Менделеева, книги Филатова и Фёдорова по теории оружия, изданные в начале века. Их привёз покойный Никанор Васильевич, когда в последний раз, летом девятьсот пятнадцатого, смог преодолеть Чёрные Ельники и болото и побывать в Беловодске. Люба подарила хозяевам современ­ный справочник лекарственных растений и препаратов на их основе, а остальные, у кого нашлись в багаже книги, не сговариваясь, отдали их тоже: Паустовского, Авдеенко и даже стихи Некрасова в современ­ной грам­матике.

Потом народ постепенно рассосался в разные стороны. Никита выгнал лошадей в ночное — хозяева заверили, что здесь это абсолютно безопасно — бойцы занялись чисткой оружия, лесничий и Лощинин с Любой углубились в обсуждение местной флоры и фауны. Рита объясняла Глафире Петровне и Ла­рисе, что сейчас носят. Вера, Лиза и маленькая Ани сидели тут же и слушали с нескрываемым интере­сом. Володя и Вася утащили Маришку на площадку в углу забора и оттуда, размахивая руками, пока­зывали озеро — не очень большое, оно полностью было окружено лесом, а ближе к центру имело не­сколько островов, хорошо видимых на фоне воды при лунном свете.

— А как вы прошли Чёрные Ельники? — поинтересовался Юр у Михаила Ильича. Они и Федотыч курили возле ворот.

— Да вот так, спокойно прошли, — ответил Бобровский. — А что?

— Там же пауки! Вот такущие! Неужто не встретили? Они в тех лесах всю живность пожрали. Все деревья паутиной оплели.

— Паутину видели, а самих пауков — нет, — сказал геолог.

— Повезло вам. Яд у них жутчайший. С одного укуса оклематься ещё можно, а ежели два — всё, со свя­тыми упокой. Главно дело, никого не боятся. Кидаются, как оглашенные, и кусают. Другое зверьё так себя не ведёт.

Постов в эту ночь выставлять не стали. В "колдовской лес" по ночам боялись соваться даже стаи озверевших морфов, не то что люди. А наутро после сытного завтрака начали готовиться к дальней­шему пути. Провожали нас с неохотой. Здесь, на кордоне, все от мала до велика жили одной только на­деждой, что однажды с севера придут солдаты, придут рабочие и станут торить новую дорогу через бо­лото, через Чёрные Ельники. И начнётся тогда совсем другая, счастливая жизнь. Так учил их Ни­канор Васильевич. Мы, как могли, утешали добрых хозяев. Обещали непременно посетить их на об­ратном пути и взять кого-нибудь с собой на Большую Землю, чтобы мог привезти инструменты, кни­ги и всё, что ещё потребуется.

— А по-моему, вас дожидаться нам не резон, — заметил Юр. — Вы ж сами говорите, пауков не видали. Может, они на время откочевали куда. Сегодня же съезжу, гляну. Вдруг да проскочу.

Лариса пыталась отговорить его, но объездчик упёрся: поеду, и весь сказ. Иван Степанович напи­сал письмо с кратким отчётом и попросил Юра передать его начальнику погранзаставы, чтобы сооб­щил в университет.

На прощанье Люба пристроила на столе перед домом фотоаппарат и запечатлела всех нас вместе с жителями кордона. А потом Юр и Володя верхом на конях проводили нас до южной опушки леса.

— До встречи! — сказал объездчик. — Будьте осторожны.

— И ты тоже, — ответил я. — Зря не рискуй.

— Знамо дело! Всю жизнь по лесам живу, понимаю.

4

Посёлок Тимьяновка по размерам не уступал Казачьему. Он раскинулся на пологом холме у неболь­шой речки, перегороженной плотиной. Строили её грамотные инженеры: в случае прорыва вода из водохранилища устремилась бы в поля, в сторону от посёлка. Вся плотина была уставлена барабанами водяных колёс. Просто водяные машины или, всё-таки, электростанция? Вечером узнаем. В бинокль были хорошо видны улицы, дома. На окраинах — мазанки или избы, ближе к центру — каменные, а не­редко деревянный сруб второго этажа покоился на каменном цоколе. Так. Вот то здание в три этажа, вероятно, исполком, ну, в смысле, поселковая администрация — над входом вывешен чёрно-жёлто-белый флаг. Напротив — ещё одно казённое здание, пожарная часть. Над ним сооружена каланча. Третье большое здание ближе к въездным воротам не могло быть ничем иным, как трактиром. В нескольких местах над посёлком возвышались купола церквей и колокольни: одна каменная, две других — дере­вянные. По периметру посёлок был окружён высокой, метра в три, зелёной изгородью. Кое-где из неё торчали толстые дубо­вые колья. Непростая это изгородь, ох, непростая! Там, очевидно, колючка в два кола с переплете­нием, как в укрепполосах Первой Мировой. В изгороди имелось двое ворот — к плотине, по которой можно было пересечь реку, как по мосту, и на противоположной стороне. Сейчас они были открыты, и через них свободно проезжали телеги и проходили люди. За дальними воротами дорога разветвлялась сперва на две, потом ещё раз. Одна, наиболее торная, поворачивала на юго-вос­ток, вторая шла на юг, а третья огибала небольшую рощу, из-за которой виднелись маковки ещё нескольких церквей и слабо дымящая труба. Монастырь, не иначе.

— Где же наши? — встревоженно спросил Михаил Ильич, изучая посёлок во второй бинокль. — Пора бы уж им вернуться.

— Рано, — сказал я. — Чем больше спешки, тем больше подозрений.

— Повяжут их.

— Что за лагерная лексика, доцент? И вспомните, что говорил Антон Порфирьевич. Ничего похо­жего на полицию тут и в помине нет. Местные стрельцы бдят только по ночам, а днём кто в поле, кто в мастерских. Смотрите, вон они.

Из посёлка вышли Иван Степанович, Люба и Никита. Казак держал подмышкой свёрток из брезен­та, под которым скрывался автомат без приклада. В другой руке его была плетёная кошёлка с зе­ленью. Профессор нёс большую овальную корзину, у Любы была круглая, поменьше. Двух выде­ланных кож, что дали нам любезные жители кордона, у разведчиков не было — значит, продали. Ми­хаил Ильич стал спускаться с дерева. Я дождался, пока он окажется на земле, и спустился следом.

— Как прошло? — наперебой расспрашивали мы троицу исследователей. — Что там?

— Да всё нормально. Обычный патриархальный городок, — отвечал профессор Лощинин. — Буд­то попали в николаевскую эпоху.

— Впечатление, конечно, удивительное, — качала головой Люба. — Так, наверное, жили наши прадеды. Только европейских нарядов практически нет, да платья короче, по щиколотку.

— Как жалко, что мы не можем туда пойти, — вздохнула Марина.

— Одежда внимания не привлекла? — спросил я.

— В принципе, нет. Здесь в ходу примерно такая же материя, как наш брезент. Только не зеленова­тый, а серый. Кстати, тут и шёлковая ткань есть. Такая тонкая, даже удивительно. С юга, говорят. Очень дорогая.

— Бумагу тоже везут откуда-то с юга, — добавил Никита. — И тоже продают недёшево.

— А патронами торгуют?

— Да, — кивнул Шумагин. — В оружейной лавке. Охотничьими, берданочными и револьверными. Не наган, что-то более крупнокалиберное, пуля наружу.

— Наверно, четыре и два "русский смит-вессон". А порох?

— Порох отдельно, у монахов. Они вообще всю химию держат. Керосин, купорос, нашатырь, оли­фа и прочее. Патроны тоже сами снаряжают, а лавочник покупает у них.

— В общем, нужно пройти южнее, — подытожил Иван Степанович. — И поглядеть, откуда шёлк и бумага. Я спросил на рынке, далеко ли до города, сказали, сотня вёрст с гаком. А русский гак, как мы знаем, может иметь произвольное значение. Переночуем, а завтра двинемся. Не возражаешь, лей­те­нант?

— Нет, — сказал я. — Мне и самому интересно.

В стороне от посёлка, выше рукотворного озерца, через речку был перекинут мостик. По нему мы переправились на южный берег и остановились на ночлег. Облюбованный нами лесок был как раз одним из тех, что рекомендовали на кордоне: сосны да берёзы. Лесничий почему-то особенно обра­щал на это внимание. Мол, никогда не останавливайтесь в ельнике или березняке с осиной. Только там, где сосны и дубы. На худой конец, в чистом березняке, где растёт рябина. И советовал не под­ходить близко к болотам. Нехорошие, дескать, это места, несчастье случиться может. Какого рода несчастье, он не уточнил. Поужинав купленной в посёлке говядиной, пригасили костёр, выставили часового и улеглись. Напоследок я сходил на опушку, откуда виден посёлок. Да, электричество у них есть. Дуговые лампы освещали ворота, вдоль которых прохаживались мужики в старинных стальных шлемах в форме заост­рённого яйца и с ружьями на ремне, яркие огни горели на площади у управы и в богатых домах. Про­чие, видно, обходились кто керосином, кто маслом или лучинами: на окраинах окна были едва осве­щены. Многие, экономя, вообще не зажгли света — скорее всего, легли спать с закатом.

Залезский разбудил меня в пять утра. Было ещё сумеречно, по низинам ватными полосами стлался туман, от реки тянуло сыростью. Взяв автомат, я обошёл лагерь, подбросил в костёр сушняка, чтобы побыстрее занялось свежее полено. Маришка — она так и приноровилась спать между мной и Ритой — почуяв свободное место, перекатилась на мою плащ-накидку, уткнулась в неё носом и продолжала сопеть, прикрывая рукой уши от посторонних звуков. Рита же, наоборот, открыла глаза, потянулась и села.

— Поспала бы ещё, — одними губами сказал я. — Рано.

Рита помотала головой. Встала, подошла ко мне вплотную и ответила:

— Не хочется. Как думаешь, далеко ещё тянется наша Котловина с этой стороны?

— Километров на сто как минимум. Может, и больше. Никто ведь не говорил, что тот город на юге расположен уже в предгорьях.

— Да мы сто сорок прошли. Итого двести сорок. А от Беловодска до северного хребта всего девя­носто. Выходит, мы не знали бо?льшую половину?

— Никто ж не думал, что озеро такое широкое. Считалось, что полоса камыша — это уже южный берег, а она, оказывается, где-то посередине.

— Плохо, когда нельзя использовать технику. Для "Барсов" на воздушной подушке эти камыши — тьфу.

— А на вертушке ещё проще, — усмехнулся я.

— Я вообще не понимаю, почему до сих пор не воспользовались планерами и не облетели всю Котловину.

— Потому, что никто не знает, будут там восходящие потоки, чтобы высоту набрать, или нет. Не пешком же потом выбираться.

— Можно здесь построить аэродром с катапультой.

— Теперь-то, конечно, построим. Может, даже пассажирский. В войну ведь делали тяжёлые пла­нера, чертежи, наверняка, сохранились... Замри! — я осторожно протянул руку и раздавил наглого кровососа. — Прямо в ухо норовят залететь. Надо репеллент доставать.