1917. Бешенная Мария: один день жизни.

Оценивая на глаз, это были наиболее вероятные кандидаты. Остальные, имевшие значительно больший опыт или хотя бы просто более вменяемые, ради полутора сотен рублей рисковать не стали бы.

Когда я выползла из архива, рабочий день давно уже кончился, но в отделе еще горел свет. Сегодня ночью должен был дежурить Пшемысский.

Пан Пшемысский, несмотря на свою фамилию и родство с виднейшими дворянскими родами Польши, был сибиряком — его предков выдворили в Шантарск еще при Николае I за участие в знаменитом восстании 1831 года. Окончив юрфак университета в 1906, он был распределен в КриПо своей родной Шантарской губернии. В Познань его направили в декабре 1915 года, после того, как военный комендант города передал часть функций гражданскому чиновнику. Почему он по-прежнему пребывал в ранге опера, хотя по выслуге имел уже право на звание инспектора, я не знала, но ходил слух, что и этим, и переводом он был обязан своему начальнику, голову которого — по его милости — венчали развесистые рога.

Как оказалось, в отделе был не только Пшемысский, но и Ковальский со Зверевым. Здоровая русская традиция "на троих".

— Вечер добрый, панове.

— И тебе. Будешь?

— Чуть-чуть. Пан Пшемысский, я тут в архиве вот какую штуку выкопала...

Штука, по оценке многоопытного Пшемысского, действительно была знатной. Ковальский и Зверев, чуть менее опытные, но все же превосходившие меня на голову, тоже сочли зацепку многообещающей. Пистолеты из той самой партии, изъятые у Ковальчика при аресте — где гарантия, что эти два были у него последними. И двое молокососов-анархистов. Именно двое!

— Так, может, навестим? Живут они, почитай, рядом — Грушевая, 12/27.

— Без ордера на обыск? Спугнем.

— А почему без? В прокуратуре всегда есть дежурный следователь, счас ему звякнем, он печать шлепнет...

— Оснований маловато... Ладно, звоним.

Дежурный следак оказался человеком с понятием, и оснований ему хватило с избытком — он нам проштемпелевал ордера не только на дом пана Зигмунда Ковальчика, но и на таксопарк, в котором трудились пан Зигмунд с сыном и двоюродным братом.

Нам — это мне, Ковальскому и Звереву. Пшемысский, как дежурный, не мог отлучиться из отдела. Еще — за-ради пущего уважения — мы взяли двоих городовых с винтовками и сержанта с автоматом из состава дежурной смены охраны ГУВД. Мой "Драгун" домчал нас до Грушевой буквально за пять минут — в городе я уже ориентировалась как его уроженка, а возможно, даже немного лучше, поскольку мне-то не пришлось переучиваться осенью 1916 года.

Дом пана Ковальчика был расположен на углу Грушевой и Вишневой, в глубине выходящего на улицу сада. Два этажа и мансарда, гараж, терраса, забор из литых чугунных прутьев с навершиями в виде копий с крюками, загнутыми в сторону улицы. В заборе имелись большие ворота, соединенные короткой, выложенной шестигранной плиткой дорожкой с воротами гаража и выходящие на Грушевую. Рядом с воротами имелась калитка, и еще одна — на Вишневой. Поздняя осень избавила окружающие дом высокие деревья от большей части листвы, и сейчас он просматривался великолепно. Летом, наверное, намного хуже.

Хорошо живут частные таксисты. И лидеры профсоюза, конечно, тоже. Или даже наоборот — в первую очередь профсоюзные лидеры...

Когда мы подъехали, из калитки рядом с воротами как раз выходил щегольски одетый мужчина в костюме-тройке. Его лицо показалось мне смутно знакомым, а манера, с которой он повел себя, заметив нас — крайне подозрительной.

На мой окрик он дернулся и ускорил шаг. Я крикнула ему стоять и предъявить документы. Ответное движение его правой руки мне не понравилось, но стрелять я начала, только заметив в этой самой руке маслянистый блеск пистолетного кожуха. Получив три пули, он подломился в коленках и рухнул на тротуар лицом вниз.

В тот же момент со стороны дома загрохотали выстрелы — минимум шесть стволов. Это был крайне неожиданный и неприятный сюрприз. Я перекатилась под бетонный бруствер, служивший основанием забору, выпустила пару пуль в сторону дома и вновь присела. Визг рикошетящих от бетона пистолетных пуль был неприятно близок.

Интересно, кто это там валяется, такой знакомый. Ладно, потом узнаю.

Остальные, рассыпавшись по улице, вели огонь по дому. Но все здесь, на Грушевой, хотя кто-нибудь из засевших мог уйти через Вишневую. Я скользнула вдоль забора к своей машине и выдернула из-под смотанного в задке машины брезента небольшой "резервный" саквояж — он там лежал именно на такой случай со внезапной тревогой.

Теперь так же вдоль забора к углу и за угол. Из калитки как раз пытался выскользнуть какой-то длинный тип в пиджаке в полоску, фуражке с белым верхом и черным околышем и длинном шарфе. Я выстрелила навскидку, но он в этот момент споткнулся, а в следующий — уже скрылся за калиткой, так что я промахнулась второй раз. Впрочем, он промахнулся тоже. Судя по полуметровому языку пламени и громкому звуку, это было что-то исключительно мощное и довольно дешевое, по крайней мере, низкокачественное.

Я зигзагами рванула на ту сторону улицы и укрылась за основанием фонарного столба. Из-за калитки вновь рявкнула мортира Длинного, но пули я даже не услышала.

В саквояжике у меня хранился ТМ-3, к сожалению, не С, и шесть "длинных" магазинов. Я быстро вытащила пистолет, подсоединила кобуру-приклад и всадила пару пуль в неясное шевеление за кирпичным столбом справа от калитки. Кто-то там закричал по-заячьи, вскинулся, и в эту полуростовую мишень я влепила одну за другой все восемь оставшихся пуль.

Тут меня заметили и из дома — по булыжнику рядом с фонарем цвиркнули несколько пуль, и я решила, что за тем самым барьером мне будет несколько безопасней. Я сменила магазин, пальнула пару раз в сторону дома и дернула через улицу. Массивный кирпичный столб слева от калитки позволял укрываться от пуль и держать под прицелом все подходы к ней. Хорошая позиция, долгая. И шансов у хозяев дома осталось — угрохать меня до того, как кто-нибудь из развлекающихся на Грушевой улице орлов сообразит, что мне тут не очень-то уютно в одиночку.

Вот, слава Богу, сообразили — из-за угла вывернулся Петя Зверев и один из городовых. Петя несколько опытнее и несколько моложе меня, в КриПо он пришел, как и я, по демобилизации, просто его демобилизовали в апреле. В армию он пришел с первого курса универа, поступил добровольцем. Служил в пехоте (268-й пехотный полк 67-й дивизии 34-го АК), затем попал в дивизионный штурмбатальон, демобилизован подпоручиком. Имеет медаль за Данциг, две "Звезды" и "Крест Доблести". Его любимое оружие — трофейный "Парабеллум", поскольку для "Беркута" он немного хлипковат, а "стандартизированный" 7,63-мм патрон в полиции не любят. Выбирали этот калибр исходя из армейских требований — машинный парк для сверления стволов был рассчитан на калибр в три линии, и лучший из трехлинейных калибров определяли по дальнобойности и прицельной дальности. Для полиции же основным является требование останавливающего действия — чтобы пуля останавливала человека, а не пробивала его насквозь и уносилась дальше.

Вот теперь у запертых в доме не осталось шансов вовсе.

Но мои расчеты на то, что интенсивная канонада приведет к скорому появлению полиции, все никак не оправдывались. Похоже, в этом районе стрельба из полутора дюжин стволов посреди бела дня была самым обычным делом.

Когда из-за поворота послышался рокот автомобильного мотора, я было подумала, что это наконец-то прибыла ГБР или хотя бы автопатруль ГраПо. Но нет. Это был армейский полугрузовой "Интернациональ-3/4", похоже, происходящий, как и мой "Драгун", из армейских "излишков", но поновее и перекрашенный в синий цвет. Не успел автомобиль остановиться, как с водительского сиденья выкатилась очень знакомая фигура, сжимая в руках федоровскую самозарядку. Не успела я припомнить, почему её коса и кожанка, и миниатюрная азиатка, успевшая перехватить руль вездехода, мне так мучительно знакомы, как она открыла огонь. Несмотря на пижонскую манеру стрельбы — она, как обычно, лупила от бедра и почти не целясь — после первого же выстрела из окна верхнего этажа вывалился громоздкий тип в длинном черном пальто, выронив в полете "Маузер" с пристегнутой кобурой.

Не узнать её и теперь было невозможно. Но думать о том, что означает новое её явление в моей жизни, было не время — засевшие в доме гниды активизировались, похоже, обозленные уже третьей потерей, часто показываясь в окнах и представляя прекрасный случай подстрелить их. Раскалившийся ствол моего ТМ-3 уже обжигал руки, но до потери боевых качеств еще оставалась пара магазинов. А если не частить, то и побольше.

— Привет, Лора, давно не виделись. Что ты тут делаешь?

— Стреляли... Привет, Бешенная.

Только тут на повороте показался, наконец, бело-синий "Ворон", сопровождаемый набитым беломундирными городовыми АМО-Ф-15 и ГАЗ-Т с офицерами ГраПо. Из "Ворона" горохом посыпались легкие рейтары в неизменных черных масках, сразу же развертываясь в стрелковую цепь, и загрохотал закрепленный в прикрытой бронещитом турели спаренный авиационный "Льюис", городовые начали выставлять оцепление... Словом, жизнь налаживалась.

— Лейтенант Берзин, ГБР. Что здесь?

— Оперсотрудники криминальной полиции Михно, Зверев и Ковальский, с нами сержант и двое городовых. Мы прибыли для обыска этого вот дома, где проживают подозреваемые в ограблении ломбарда на Житомирской два дня назад. Наша машина там, за углом, у ворот. Когда мы подъехали, из калитки рядом с воротами вышел человек, мне его личность и поведение показались подозрительными, я потребовала документы, он достал пистолет, но я успела раньше. Затем из дома был открыт огонь. Поскольку дом принадлежит активному деятелю анархистского профсоюза и родственнику активного сепаратиста, засели в нем в любом случае террористы.

— Ясно, — лейтенант был собран, деловит, очень высок, атлетически сложен и голубоглаз. Каакой мущщина!!! — А вы?

— Гвардии поручик фон Крафт, гвардии сержант Накаджима. Сейчас в отпуске. Просто мимо ехали.

Лора фон Крафт и её постоянная напарница Каноми Накаджима были живой легендой броневого полка "Антанта" 4-й Краковской Лейб-Гренадерской Бронештурмовой бригады. На "просвещенном" и "цивилизованном" Западе у женщин до сих пор не было даже права голоса, не говоря уже о других правах, дарованных женщинам Империи — по указу Николая II от 17 октября 1901 года женщины имели полное законодательное равенство, включающее право избирать и право быть избранными (для последнего им было даровано право на службу в рядах вооруженных сил, только, в отличие от мужчин, женщины могли выбирать, служить им в армии или нет), право на равное образование и право на равную зарплату — и женщины-офицеры воспринимались иностранцами как нечто совершенно противоестественное, вроде рыбы с ногами или двухголового теленка.

Фройляйн фон Крафт происходила из достаточно древнего остзейского рода (первые фон Крафты служили ещё Иоанну IV, за заслуги прозванному Грозным), но увлечение археологией и борьбой за эмансипацию женщин сыграло отрицательную роль в её отношениях с семьей — отец, придерживающийся старомодных понятий о роли женщины в доме (знаменитое "Четыре К") обрек её тернистому пути изгнания. В Россию она вернулась примерно за год до войны, уже с дипломом Оксфорда и почетной степенью Кембриджа, заинтересовавшись розысками могилы Чингиз-Хана в Шантарской губернии. Кроме неё и японки, в прогремевшей на всю Россию истории, более напоминавшей приключенческий роман с погонями, перестрелками и таинственным сокровищем (кстати, так и не найденным), участвовали гнилой жандармский полковник с компанией продажных агентов-провокаторов, банда социалистов и китайские контрабандисты — все они почему-то считали, что если уж она что-то ищет, так обязательно найдет. Высокая репутация, заработанная на истории с "кинжалом Дракона", сыграла здесь отрицательную роль. Эта ошибка обошлась им очень дорого — большая часть бандитов погибла, а остальных ждал имперский суд, скорый и беспощадный. Суд закончился как раз за два дня до того, как Гаврила Принцип всадил шесть пуль из испанской "Астры R-383" в эрцгерцога Франца-Фердинанда в Сараево.

В первый же день всеобщей мобилизации она явилась в штаб военного округа в Иркутске, настаивая, что знания её и её напарницы могут и должны быть использованы. Штаб округа в тот момент был как раз озабочен переформированием окружной военной автошколы, готовившей водителей и механиков для корпусных авторот и гаражей различных окружных структур, в армейский автоброневой дивизион, штатом которого предусматривалось 48 офицеров и 597 нижних чинов, 32 броневика, 29 грузовых, 8 легковых, 6 санитарных машин, 6 автоцистерн (1 для воды) и 63 мотоциклетки. И для всего этого (не считая еще 5 моторизованных станций радиотелеграфа, 5 автомастерских и 1 автокрана) нужны были водители! В принципе, переформирование окружных автошкол в автобронедивизионы началось еще в июне, но поскольку завершиться оно должно было только в ноябре, то командование округа не торопилось. Но война спутала все планы, и личный состав дивизиона должен был отбыть в Варшаву для получения боевой техники не позднее "М+10". То есть десятого дня с начала мобилизации!..

Какое-то количество военнослужащих, обученных автовождению, в частях округа имелось, еще нескольких дала мобилизация, но народу все еще было совершенно недостаточно. Поэтому 3 августа 1914 года русская подданная Лора фон Крафт была зачислена вольноопределяющейся в Иркутский Автоброневой Дивизион. Подданная японской короны Каноми Накаджима зачислена волонтером. В наступлении 1-й Конной они участвовали в качестве водителей санитарных машин штабной роты, потом Лара добилась перевода в боевую роту на должность механика-водителя бронеавтомобиля, отличилась в боях...

К тому моменту, когда в декабре 1915 года Одессу прибыл Броневой Отряд Британского Адмиралтейства, сформированный офицером британского флота Оливером Локкер-Лампсоном на собственные средства, Лора фон Крафт уже получила первую звездочку на погон. Она командовала танком "Диана" во 2-й роте 1-го дивизиона 3-й Великопольской Лейб-Гренадерской Бронештурмовой бригады, и была крайне недовольна назначением офицером связи в 1-ю роту Английского танкового дивизиона броневого полка "Антанта". Англичане, кстати, были недовольны тоже — они посчитали это открытым оскорблением. Женщина! Да что она может понимать в благородном искусстве войны! И вообще, женщина на корабле — плохая примета. Лоре тогда пришлось нелегко, но постепенно она добилась от них если не симпатии, то уважения.

Я с ней познакомилась в августе 1916 года в Бухаресте, мы оказались на соседних койках в полевом госпитале 1-й Ударной армии. Меня уложила туда шальная пуля решившего спросонья немного пострелять немецкого пулеметчика, а её — румын из только еще формирующейся 1-й Королевской Конногренадерской бригады, не справившийся с управлением русского тяжелого броневика и выбивший мотоцикл Лоры с дороги — прямиком об каменный столб, оставшийся здесь еще с римских времен. И то, и другое было не слишком серьезно, но на пару недель в госпитале хватило...