#20 восьмая

Увы, мне всегда было сложно осознавать, что с каждым прожитым годом из моей души уходит что-то необыкновенное, очень важное. Что-то дорогое. Для меня это была простая вера в чудо. Сначала я верил, что мать придёт в себя, а отчим меня примет. Потом я верил в то, что я, лучший ученик в школе, никогда не получу по морде за отказ дать списать контрольную. Ещё я верил, что девочка, которая очень нравилась мне, обратит на меня внимание, несмотря на то, что я нищ, голоден, плохо одет и совсем в себе не уверен. Последнее, во что я верил — это в то, что я обязательно попаду в иняз, потому что у меня 'пятёрки' по профилирующим, а не волосатая рука в их приёмной комиссии. Но мечты не сбылись — и я всеми правдами и неправдами выбил себе визу в Германию. В страну, где родилась моя еврейка-мать — дочь заслуженного военного, сгоревшего от инфаркта, когда мне было всего семнадцать лет — единственного человека, которого я уважал и которому я был небезразличен.

Всю свою последующую жизнь я боялся не получить, не заслужить, не добрать. Давным-давно дед учил меня, что на земле рождается всего три типа людей: те, у которых 'всё позади'; те, у которых это 'всё' всегда впереди — и те, у кого получается стать хозяином своей настоящей жизни, здесь и сейчас, каждого её дня. И если первые и вторые уйдут в никуда, то третьи остаются в истории. Я не хотел оставаться в истории — я просто хотел быть счастливым. Деньги решали большую часть проблем. Воля — всё остальное. На фантазии оставалось незначительное время по ночам и в командировках, когда ты — в баре, в пабе, по дороге в отель — находишь себе кого-нибудь. Но почему-то именно сегодня ко мне в первый раз пришёл страх никогда не узнать, что это такое: быть с женщиной, которая понравилась тебе. Понравилась по-настоящему. Понравилась искренне. Понравилась до такой степени, что ты чуть-чуть не попёр из-за неё на старика Кристенссена.

Кстати, по поводу женщин и чудес. Бесконечно долго можно смотреть на то, как горит огонь, течёт вода, как другой человек работает — но не на голую девушку, лежащую в твоей кровати. Тем более, если у неё темные волосы и карие глаза. Всё остальное, как всегда, могла довершить моя фантазия. Я встал, расстегнул джинсы, прилёг рядом с Юлькой.

— Детка, просыпайся. — Я укусил её в плечо. — Ну, давай, открывай глазки.

— А? Что? Съёмки начались? — сонно дёрнулась Юлька, которая снималась для рекламы то ли 'МТС', то ли 'Мегафона' (впрочем, точно не знаю).

— Порадуй меня напоследок, — прошептал я.

— А потом что? — испугалась она.

'А потом ты исчезнешь'.

Глава 2. Carpe Diem

IV.

Ты так красива. Невыносимо

Рядом с тобою быть нелюбимым.

Останови же это насилие,

Прямо скажи мне — и тему закрыли.

'Quest Pistols'

'В понедельник, в полшестого утра обретаю себя подпирающим колонну у Шереметьево. По крыше, как моё несчастье, барабанит серый московский дождь. В пальцах — сигарета. К уху прижат телефон. В трубке — злой голос. Магда.

— Алексей, папа не пускает меня в Копенгаген. Говорит, что ты в курсе. Это так?

Для справки: лет семь тому назад семейство старика Кристенссена переехало в элитный пригород Копенгагена. Этот новый скандинавский посад называется затейливым словом 'Брондбю'. Мать Магды считала его эталоном для создания 'прочных семейных гнездышек'. На мой же скромный взгляд, Брондбю больше смахивает на тщательно культивируемую площадку для внеплановых посадок НЛО (ага, сами посмотрите на него через Google Map). А судя по тому, что происходит здесь и сейчас, строилось это проклятое место не столько для НЛО, сколько чтобы загнать туда бедного еврейского парня и сделать его пожизненным рабом дочери беспринципного викинга.

Оценив собственное остроумие, фыркаю.

— Алексей, ты что, смеёшься? Смеёшься надо мной? — моментально взвилась Магда.

— Тебе показалось, — так же быстро соврал я. — Мне дым в лёгкие попал. Магда, а что конкретно сказал тебе твой отец про этот датский саммит?

— Ну, папа сказал, что у вас какая-то важная партнерская конференция, и что я там буду вам мешать. — Магда обиженно вздыхает, а я мысленно показываю большой палец старику Кристенссену. — Алексей, что происходит? Ты что, будешь там не один?

— Да, — стряхиваю пепел, — конечно. Я там буду не один, а...

— Что-о?

— ... а в окружении трёхсот человек, которые будут порядком удивлены, увидев на закрытой тусовке дочь главы российского представительства. То есть тебя, дорогая.

— Я могла бы просто пожить в твоём номере, — жалуется Магда.

'Ага. Вот прям щас, как говорит Сиротина. У меня, милая, собственные планы на свой бизнес-сьют. И тебя в этих планах нету'.

— Магда, опомнись. Ты что, полковая маркитантка? Куда обоз — туда и воз?

— Я не понимаю эти твои русские идиоматические обороты! — Магда уже шипит.

Пришлось потратить пятнадцать секунд на то, чтобы объяснить этой интеллектуальной стерве, как поглядят на неё мои будущие русские подчинённые. Как они пошепчутся за её спиной. И как будут показывать на неё пальцем, когда встретят её уже в моём офисе. Сделал паузу, ожидая, чем закончится в голове Магды мучительный бой между силами добра (воспринять мою логику, и сделать, мать твою, как я сказал!) и силами зла (удержать меня под контролем). В итоге добро со скрипом, но побеждает.

— Ну хорошо, — неохотно соглашается Магда. — Ну ладно, ты прав. Это — не совсем удобно.

— Умница, — хвалю Магду я, — вот за это я и люблю тебя.

И тут я слышу:

— Но я приеду встретить тебя в Каструп!

Каструп — это датский аэропорт. Расположен примерно в десяти километрах от проклятого Брондбю.

— Магда, — осторожно начинаю я, — а зачем тебе ехать в такую даль?

— Потому что я по тебе соскучилась.

'Пять баллов. Ну и чем мне крыть? Боюсь, что в этот раз нечем...'

И хотя мне откровенно в падлу видеть Магду, скажи я ей 'нет' — и всё, обид не оберёшься. И её подозрений. Главное, её подозрений. В них-то всё дело...

О том, что над моим проектом заезда в кресло главы представительства нависла туча-угроза, я понял из пятничного визита к отцу Магды. Это было вечером, когда я уже пообщался с Сиротиной. Я постучал в стеклянную белую дверь:

— Кристоф, добрый день. Не заняты?

— Здравствуй, Алексей. Я тебя ждал.

Холодный свет из окна. Холодные белые стены. Холодное, морщинистое лицо на черепашьей голове. А ещё руки Кристофа. Они никогда не двигались: как мёртвые, всегда лежали на столе. Холодные, ледяные, с узловатыми синими венами — белые, очень цепкие руки, которые всех и всегда держали только за горло.

— Садись, Алексей.

И он всегда правильно произносил моё имя.

— Кристоф, что-то случилось? — Я сел, небрежно закинул ногу на ногу. Жабьи веки Кристенссена дрогнули. Он посмотрел на кисти своих рук, потом перевёл взгляд на меня.

— Алексей, — тихо, своим шелестящим голосом, начал он, — есть разговор перед тем, как мы поговорим про 'Ирбис'. Этот разговор очень простой, и, я надеюсь, короткий. Потому что мы с тобой очень давно знакомы. Нас много лет связывает общий бизнес и одно общее дело. А теперь рядом с тобой есть и моя дочь. Магда. Не могу сказать, что я очень этому рад... — Пауза. — Но я с этим смирился, потому что это выбор моей девочки. Однако, есть то, с чем я никогда не смирюсь. Я не позволю сделать мою дочь несчастной.

— Разве Магда несчастна? — фальшиво удивился я. — Мне всегда казалось, мы с Магдой прекрасно ладим.

Кристоф сидел неподвижно, не сводя с меня глаз.

— Вы ладите, потому что Магда любит тебя, а ты достаточно сообразителен, чтобы этим пользоваться, — отрезал он. — И ты очень осторожен. И именно по этой причине ты должен поставить точку в некоторых... историях.

— Простите, в каких историях? — Я аккуратно снял с серой брючины несуществующую пылинку. Кристоф откинулся в кресле, снова взглянул на свои руки, точно хотел получить у них совет, что же со мной делать? Поднял на меня свой знаменитый взгляд, отдающий могильным холодом.

— Магда знает о твоих связях, — веско сказал он. — О том, что у тебя есть любовницы.

Я почувствовал себя так, точно с разбегу врезался в кирпичную стену.

— Так что сделай правильные выводы, Алексей, — разглядывая моё лицо, продолжал добивать меня Кристенссен. Речь его лилась плавно. Выдавал его только голос. Холодный, без модуляций, он всё равно подрагивал. — Видишь ли, Алексей, в это трудно поверить, но я и сам когда-то был молодым. Было и безумие, и увлечения молодости. Были и романы... А потом я встретил мать Магды. Анна была правильно воспитанной женщиной и умела закрывать глаза на некоторые мои истории. Потому что Анна понимала: я знаю разницу между историями. А ты, — и тут впервые за все время нашего разговора Кристоф подвигал пальцами, — и ты, прежде чем войдёшь в мою семью, тоже должен усвоить эту разницу.

— И в чём же разница? — Я уже начал приходить в себя.

— В том, что истории бывают либо длинными, либо короткими. Короткие истории очень быстро заканчиваются и не имеют продолжения. А у длинных историй — длинные следы. И имена. Например, Света, Юля... Мне стоит продолжать этот список?

'Кто меня сдал? Сиротина? Портье? Кто? Его 'безопасники'? Впрочем, какая разница, играть — так играть!'

Я выпрямился. Положил руки на стол, отзеркалив позу Кристенссена.

— Извините, Кристоф. Да, я усвою ваш урок, — задушевно сказал я, — и сегодня поставлю точку в своих длинных историях. А что касается коротких историй, то тут есть одна проблема.

— Какая? — поднял на меня взгляд Кристенссен. В глубине его глаз сверкнул очень недобрый огонёк.

— Мы с Магдой пока не женаты.

— Но ты с ней... спишь, — нахмурился он.

— Возможно, — я даже спорить не стал. — Но обсуждать с вами нашу с Магдой постель — это дурные манеры.

Кристоф помолчал. Посмотрел на свои пальцы, которые начали оживать, двигаться, искать, чем зацепить меня. Я терпеливо ждал — я не люблю паузы, но, при необходимости, умею их держать. Сузив глаза, я наблюдал за стариком, который пытался меня контролировать. Который почти подмял меня. Старик поднял веки. В его глазах полыхала ненависть, но Кристоф кивнул мне. И я решил, что в этот раз я выиграл.

— Кристоф, это всё, что вы хотели мне сказать? — преувеличенно вежливо осведомился я.

— Почти, — Кристоф поймал мой взгляд. — Но запомни: с этого дня никаких длинных историй. И ещё. Если ты бросишь мою дочь — я тебя уничтожу. Может быть, даже буквально...

— Так мы встретимся в Каструп? — вернул меня на землю пронзительный голос Магды.

— Безусловно. Конечно, приезжай. Я буду очень рад. Очень.

Магда отключилась первой. Я нажал на 'отбой', посмотрел на часы: пора было на регистрацию. Собрался подхватить свою сумку, когда ко входу лихо подъехал 'Порш Кайен'. Представив себе толчею, которая сейчас образуется в 'вертушке' стеклянного входа, вздохнул и притормозил. Пусть пройдут. Вытащил новую сигарету. Краем глаз отметил, как из машины выпрыгнул какой-то чел с зонтиком. Чел открыл дверцу и выпустил из автомобиля девочку. Джинсы, куртка, ботинки. На голове — шапочка. Так, ничего особенного, девчонка не зацепила меня. Я уже готовился чиркнуть зажигалкой, когда желтый раструб лампы фонаря облил лицо девушки светом, и я моргнул: в каплях дождя стояла она, Ларионова... Дурачась, она запрокинула голову и приоткрыла рот, ловя прозрачные капли. Серебряный дождь приземлился ей на губы, и Ларионова облизнула их. Язык был розовым, движение — мимолетным, но я замер.

'Кошечка, — пронеслось в голове, — кошечка... сладкая... кошечка...'

Сердце исполнило сальто, и дикое, мучительное желание пронзило сразу, как мощный удар, исполненный мне прямо в пах.

— Лен, возьми зонт, — помог мне очнуться её чел.

Опомнившись, я потянул ко рту сигарету. Но оказалось, что я сломал её, стиснув в кулаке. Чертыхнувшись, отбросил сломанную сигарету в сторону. Ларионова приняла поданный ей зонт, а чел потащил из багажника розовый 'Самсонит'. Поставил чемоданчик на землю, вытянул длинную ручку и вручил её Ларионовой. А до меня донеслось повелительное:

— Лена, обожди меня здесь.

— Хорошо, Максим.

Так значит, это — её архитектор? И он любит командовать? А она? Любит подчиняться? Но в 'Systems One' Ларионова отбивалась от меня просто с кошачьей яростью. Тогда в чём же дело? Во мне? Я сузил глаза, разглядывая того, кого она себе выбрала. Высокий. Как я. Широкоплечий. Как я. Но — более массивный. Старше меня лет на десять. Тяжёлый, уже 'поплывший': ленивая сила и взгляд вечного баловня судьбы. Он мне не понравился. И дело было не во внешности — мы просто были разными. По жизни, по натуре. По сути, по характеру. Но самое главное отличие между нами лежало в нашем отношении к женщинам. Я был охотником, а он позволял на себя охотиться. Мы только в одном совпадали — ему и мне очень нравилась маленькая Ларионова.

Между тем архитектор уселся за руль и направил свой 'Порш' в сторону парковки. А Ларионова достала из кармана миниатюрный чёрный дамский портсигар. Вытянула 'ментолку' и с наслаждением затянулась. Пока я размышлял, пройти ли мне мимо неё или поздороваться, архитектор Макс успел вернуться, уцепить 'Самсонит' за ручку, приобнять Ларионову и, позволив ей толкнуть для него стеклянную 'вертушку' дверей, потопал в зал ожидания. Выждав пару минут, я отправился следом. Держась на расстоянии, я наблюдал за ними. Я хотел понять, почему она его себе выбрала? Архитектор по-хозяйски сдал 'Самсонит' на стойке регистрации, взял Ларионову за руку и повёл её в кафе на втором этаже. Сам выбрал столик, но услужливо отодвинул ей стул. Подождал, пока она сядет. Заняв место у лестницы и, косясь на них в висевшее на стене зеркало, я смотрел как этот Макс заказывает ей кофе. Не выдержал я только, когда Ларионова принялась вытирать своему архитектору 'молочные усы' от капучино. Я поднял сумку, чтобы уйти. Последнее, что я услышал, было:

— Макс, я буду по тебе скучать. Очень, очень.

'Нет, кошечка, — с неожиданной злостью подумал я, — поверь мне: ты — не будешь'.

28.

Я тебя ненавижу-вижу, но ко мне ты всё ближе-ближе.

'Агата Кристи'

'В понедельник, в полвосьмого утра обнаруживаю себя сидящей в боинге, в десятом ряду салона экономического класса. Моё место в зоне 'coach' рядом с проходом. Спасибо Тане Сиротиной — заказывая для меня билет, Таня вспомнила о моей аэрофобии. Справа от меня, у иллюминатора, разместился не очень трезвый молодой человек с блуждающими глазами. Между мной и соседом — пустое кресло. Оборачиваюсь: позади также много пустующих мест. Ну да, а кому охота подниматься на рассвете, чтобы сесть в этот самолёт?

Пока я размышляю о превратностях судьбы, заставивших меня в семь утра лететь в Данию в компании с алкоголиком, картинно улыбающаяся стюардесса закрывает шторками бизнес-класс. Значит, и там рассаживаются. Причём, судя по всему, размещаются с явным комфортом: из бизнес-класса долетает чей-то смешок и голос стюардессы, которая переспрашивает: 'Так вам только содовую, или же виски с содовой?' И вот, наконец, заветное: