* * *
Ближе к девяти вечера проводник погасил 'основной' свет, прикрутив фитили в лампах. Разговоры продолжились в сгустившемся полумраке. Особенно всех 'достала' обладательница зычного голоса мадам Зуйкова. На исходе вечера добрая треть пассажиров помнила наизусть, что зовут ее Евдокия Никитична. Что она возвращается в Бологое, 'погостивши у младшенькой'. Муж ее, дай Боже ему здоровьишка, 'в Аглицком клубе держит бухвет'. Сын 'у ей' еще холостой, 'хозяйствует в мужнином заведении', где ему порою приходится усмирять особо буйных посетителей.
Последняя фраза об 'усмирении' напомнила Борису, как однажды перед потасовкой Зверев так же вычурно прихрамывал. Точно, как сегодня на перроне. Руки непроизвольно нырнули в саквояж, проверяя наличие взрывпакетов. Неожиданно пришел вывод: 'А ведь Зверев явно что-то услышал. Видимо, за это слуга 'шубы' саданул болтливого провожающего. А могут быть у 'шубы' деньги? Конечно, могут. Вот об этом мы переговорим за ужином. Черт, а все же хорошо, что из вагона в вагон можно перейти только на станции — в последний миг заскочим в вагон к Звереву и все сделаем быстро и аккуратно. Мишенин и ахнуть не успеет. Так, один вариант заготовлен, давай дальше. А если они понесут деньги с собой? На всякий случай надо быть готовым и к такому. С Вовой, кстати, будет не в пример проще: извини, Ильич, форс-можор.
Переложив в карманы 'гранаты', Борис в который раз посмотрел на дремавшего Мишенина: 'М-да, ну и наслушаемся мы потом. Ладно, разберемся. Главное уговаривать не придется'.
* * *
На станцию Клин поезд прибыл около десяти вечера. Занесенный снегом перрон освещался тусклым светом из окон вагонов. Многие пассажиры вышли подышать свежим воздухом. Пятнадцать минут на все: размять затекшие ноги, выкурить папироску, сбегать за кипятком. Массивные двери деревянного вокзала постоянно хлопали. Наружу вырывались свет и облако пара. Морозец крепчал.
Двое переселенцев, прихватив саквояжи, не спеша приближались к вагону-столовой.
— Раздайся, древня! Шамаев гуляет! — с этим воплем, едва не сбив с ног Мишенина, из вагона первого класса вывалилась туша 'солидного' господина в шубе нараспашку. — Тришка, не отставай! — взревел он, поторапливая слугу, что следовал за ним, как привязанный. Саквояж слуга держал в руках.
Вслед вышли два господина. Чуть погодя, придерживая рукой котелок, спустился Дмитрий Павлович. Оттопыренный большой палец показал знак — 'слушать меня'.
— Бава-а-ли дни-и весе-е-лыя, гуля-га-ли мы с табой!!! — грянул Шамаев, вприсядку пытаясь изобразить какое-то 'па'. При этом его багровая рожа исходила сивушным паром.
Мужичок, будто строгая нянька, не дав хозяину упасть, подхватил его под мышки. Попутно скользнул по фигуре Мишенина. Чуть пристальней задержался на Федотове. Споткнулся взглядом на Диме, оценивая жестким взглядом, откладывая в памяти. Во всем чувствовались волчьи повадки.
У двери вагона-столовой, упрятав лицо в башлык, топтался жандармский вахмистр. Под казенными сапогами громко поскрипывал снег. Сабля 'селедка' в некогда черных ножнах бряцала в такт шагам.
Мимо него попытался проскользнуть странного вида тип. Был он небольшого росточка, в черном пальто и фуражке с лаковым козырьком (такие обычно носят 'мастеровые'). Раскосые глаза на скуластом лице напоминали о татаро-монгольском нашествии, тем более нелепо смотрелись густые черные усы с подкрученными концами.
— Пачпорт! — простуженным басом рявкнул жандарм, сгребая пассажира за шиворот.
Фуражка 'странного' пассажира упала в сугроб, обнажив аккуратный пробор.
— Па-азвольте! — возмутился 'раскосый' и засучил ногами, разыскивая точку опоры.
Вахмистр поднял его чуть выше:
— Я сказал, предъяви доку"мент!
— Так его! — одобрил Шамаев. — Ишь морда японская! Еще ерепенится! Тут те не Шаоляй! Тришка! А ну подсоби!
Тришка, сунув в сугроб саквояж, принялся засучивать рукава.
— Э! Э!!! — всполошился купец. — Имусчество без догляду! — на что слуга тут же оставил надежду размяться.
'Имусчество, какое к черту имусчество, не смешите мои тапочки' — Борис почувствовал, как от адреналина изменилось восприятие окружающего.
Как бы случайно задев Зверева, он скользящим движением передал ему пару взрывпакетов. Рядом так ничего и не заметивший нервно протирал очки Мишенин.
Удерживаемый могучей лапищей жандарма 'японец' судорожно зашарил в карманах. Достал бумагу с двумя печатями. Жандарм не глядя сунул ее в карман и шагнул к ступеням вагона.
Там уже суетился проводник, исполняя роль швейцара и метрдотеля. В руках — небольшой поднос с изрядной порцией водки и соленым огурчиком в качестве закуски.
Вахмистр 'причастился' и смачно захрустел огурцом.
— Благодарствуйте!
Остальные слова застряли в луженой глотке.
Обретя свободу, раскосый тип, вопреки ожиданиям, не бросился убегать. Вместо этого он пулей взлетел по ступенькам и, поравнявшись с лицом жандарма, что-то яростно ему зашипел.
Вахмистр, багровея, судорожно извлек бумагу. Едва глянув на документ, он тут же вернул ее владельцу.
— Обознался, ваш сясь! Покорнейше прошу извинить!
Придерживая 'селедку' и втянув голову в плечи, вахмистр торопливо зашагал прочь.
— Что лыбишься, хам?! — взвился 'косоглазый', пихая в шею проводника. — Пошел прочь!
Паровоз, окутываясь облаком пара, загудел. Пропуская вперед пассажиров, переселенцы намеренно замешкались. Шамаева без церемоний подтолкнули под зад, где его приняли Тришка с проводником. Проводник, обиженно сопя носом, потирал ушибленную шею.
— Прошу, господа, проходите! — повторял он, как автомат, без гостеприимства в голосе.
Едва последний переселенец поднялся на площадку, как вагон дернуло.
Просторный тамбур встретил новоявленных гангстеров ярким светом газового фонаря и зеркалом в полный рост. Было тут чисто и восхитительно пахло! Воздух казался насыщенным и густым, словно свежеприготовленный мясной соус.
Дима почувствовал, как в груди разливается неукротимая радость и уверенность в успехе. От этой яростной уверенности чувства обострились, движения стали по-кошачьему мягкими и стремительными. Время будто замедлило свой бег.
Оглянувшись, он увидел глаза Федотова, в которых разгоралась такая же шальная уверенность. От этого сложилась столь же лихая мысль: 'Ну что ж, за тылы можно не волноваться. Приятно работать в хорошей компании, только бы Ильич не сплоховал'.
— Прошу, господа, проходите! — по-прежнему лепетал проводник.
'Ну черт, заладил: 'Господа, господа, проходите, проходите'. Тебе только дятлом работать, здоровенным дятлом, под сотню килограммов дятлом. Не болит голова у такого дятла или все-таки болит? Ладно, сейчас проверим', — мысленно произносил Зверев, все больше заводясь от адреналиновой атаки.
По-видимому, проводник почувствовал неладное — люди холопской профессии всегда предчувствуют угрозу.
— Взятки даешь, сволочь? А ну посмотри назад!— неожиданно гаркнул Дмитрий.
Оборачиваясь, халдей жалобно всхлипнул, и тут же рубящий удар по шее отправил его в нокаут. Растерянно пискнул протирающий очки Мишенин.
Влетая в обеденный зал, Дмитрий выхватил главное. Восемь столиков по четыре с каждой стороны. Почти все заняты. Увидел двоих, поднимающих бокалы у дальнего столика, эти угрозы не представляли. Увидел беспечно присаживающегося Шамаева и напряженно поворачивающегося Тришку. Разум мгновенно вычленил опасных: Тришку, 'японца', и широкоплечего военного у дальнего столика слева.
Заметил удивление в глазах престарелой пары за ближним столиком.
'Не тормозить, Степаныч подстрахует, — мысленно произнес Дима. — Ну, господа, сейчас вы удивитесь, сильно удивитесь'.
В момент броска взрывпакета, Зверев буквально спиной почувствовал, как такой же 'огненный подарок' Старый метнул в поварскую. Оба синхронно присели, зажав уши руками.
От дробного взрыва Дмитрию показалось, что по голове ощутимо приложило чем-то тяжелым. Мир на мгновенье дрогнул. Даже сквозь прикрытые веки по глазам резануло магниевой вспышкой.
'Дьявол, по ушам-то как бьет! А ведь прикрылись. Надо бы Доцента подтолкнуть на пожарные работы, сгорим же! — стремительно проносилось в голове Зверева, подталкивающего в зал обалдевшего математика, — Так, все явно ослепли. Пока они смирные, проверим вторую часть вагона. По пути успокоим Тришку и военного. Кстати, а военный-то в стельку пьян! Это радует. Что здесь в служебном? Да тут пусто, и это тоже радует. Хотя сплошные радости — это не к добру. Теперь запрем туалет. Мало ли кто там сидит, пусть обсирается до Твери, Целее будет, да и нам спокойней'.
Сноровисто накидывая на руки стяжки из сыромятного ремешка, Дмитрий про себя отметил, сколь удобны оказались 'наручники'. И держали надежно и рук не царапали. Впереди зашевелился Тришка.
'Черт, Вова, что ты на него смотришь, — успел подумать Дима, в прыжке доставая охранника по литой шее. — Отдохни, родимый. Так, теперь мы тебя зафиксируем, чтобы больше не хулиганил. Кстати, а что это 'косоглазый' елозит ручонками по сюртуку? Ладно, Федотов разберется. А Старый силен, как он вовремя метнулся в тамбур, там уже проводник зашебуршился. Смотри-ка, проводник вроде бы и не велик ростом, а крепок. Вяжи его, Степаныч, накинь ему стяжку на руки, пока не очухался. Дверь на запор, вот так, теперь точно ни Рембо, ни северный зверек не влезут'.
Боковым зрением заметив, как доцент из пузатой бутылки красного шото вдохновенно заливает тлеющую скатерть, Дима привычно отметил: 'Вова, ну ты точно в детстве бредил пойти в пожарники'. Поворачиваясь к возвращающемуся Борису, он с ужасом увидел звероподобную рожу повара и руку, поднимающую мясницкий топор.
Позже друзья долго спорили, отчего никто не вспомнил о поваре, и что заставило Федотова рухнуть на пол: выражение лица Димы или его поднятая рука с 'травматическим обрезом'? Как бы там ни было, но выстрел отбросил повара к стене. Резкий звон выпавшего топора вызвал к жизни истошный женский визг.
'Вова, что б ты гадил колючей проволокой. Кляп ей быстро, она же ничего не видит', — стоя на четвереньках, чуть было не рявкнул Борис.
К счастью, Ильич не подвел. Глядя, как тот профессионально вставил тетке салфетку в рот, Федотов осознал: 'Все! Самое главное позади. Теперь можно спокойно работать. Кстати, на сколько децибел орала эта тетя? Я чуть не оглох. А может, в этом мире орут не в децибелах, но тогда в чем? Но крепки предки. Окажись наши на 'Диком западе', хрен бы там поезда грабили. А что это Дима показывает? Ого! Саквояж толстого оказался 'сейфом'. А вот это действительно удача, вот что значит экспромт! Не иначе, как в столицу гонят откат или как это тут называется'.
Добравшись до связанного 'японца', Борис выудил у него из внутреннего кармашка небольшой пистолет и бархатный чехольчик. Раздернув шнурок, он увидел блеснувшие огранкой камушки.
'Все интереснее и интереснее, и чей он коллега? Наш или Шамаева? Кстати, а напишет теперь Куприн свой 'Гранатовый браслет'? Хотя этот тип на бедного телеграфиста не тянет. Любопытно, это и называется 'брюлики'? Жаль, не понимаю я в этом. Ладно, потом разберемся. А что это Вова неприкаянным ходит? Вова, дружище, работаем. К женщинам не подходи, не для тебя это. Ищи, где добропорядочные господа хранят ценности. Смотри на поясе и в разных прочих местах. А кто тебе сказал, что у грабителя чистая работа? Работа грабителя грязнее, чем у негра задница. Не хочешь? Ну и не надо, походи так. Ох, до чего же самому-то гадко. Вова если бы ты только знал! Это же только на словах мы с Димоном безбашенные. Обобрать косоглазого или Шамаева — это почти благое дело. От такого совесть не взбунтуется, но снять колье с шеи престарелой леди, все равно, что .... такое страшно даже представить. Видишь, как ее Димка старательно обходит и правильно. И без того изгадились'.
Эти мысли проносились в голове Бориса, освобождающего от бумажников двух мордатых господ.
Умом он понимал, что все сделано правильно. Всё, в чем он с Дмитрием убеждал Ильича, все это правильно. Им, действительно, надо было единожды переступить некоторую грань. В реальности понять, что же за ней скрывается. В противном случае предвидеть действия будущих соперников не получится. Книжного опыта и умозрительных заключений в деле, на которое они замахнулись, явно недостаточно. Нужна практика.
Была и еще одна цель. Надо было гарантированно удержать Доцента от желания донести до властей о его необыкновенных знаниях. Увы, но таким рычагом мог быть только настоящий страх.
Борис вновь начал мысленно общаться с Мишениным: 'Вот пройдешь ты сейчас мимо тети с умоляющими глазами, и будет тебе плохо. Совсем плохо. И начнешь ты, Вова, метаться. Прежде всего, тебя посетят страхи. Потом твое подсознание начнет искать виновника. И кто этот виновник? Разве не ты сам? Нет, конечно. Виновников окажется двое. Я даже подскажу — это будем мы с Димоном! Так функционирует подсознание пациента, если верить нашему психологу. Вот в этот-то момент и надо будет тебе, Ильич, подсунуть 'объект внимания'. Да такой, чтобы он отучил тебя от мысли стать спасителем отечества. Та еще задачка. Вова, а ты, похоже, приплываешь. Ремесло грабителя явно не по тебе. Это тебе, брат, не досужая болтовня о праве сильной личности и первичном накоплении капитала. Это реальность, а она пахнет совсем иначе. Вова, ты думаешь, мы будем обходить вагон за вагоном, копаясь в грязном белье? Вова, а оно нам надо? Вот и Димон дал знать, что можно уходить'.
Взяв Ильича за рукав, Борис буквально выволок его в тамбур.
— Вова, успокойся, все окончено, ни по каким вагонам мы не пойдем.
— Я не могу этого больше видеть, это гадко! — взвизгнул Ильич.
— Вова, Вова, все позади. Ты послушай, мы уже все сделали. Все уже позади. Все ценности теперь наши. Теперь домой.
На бледном лице Ильича недоверчиво мелькнула вымученная улыбка.
— У нас еще полчаса до стрелки пред Волгой. Ты сейчас прими водочки, закуси, — чуть слышно приговаривал Борис, заводя Ильича в столовый зал.— Вот так. Водочка, она твое лекарство. Видишь, пошла, как водичка, — продолжал Степаныч, держа наготове нанизанный на вилку грибочек, — вот и закусили, и все теперь будет хорошо.
Глава 3. Главное — красиво уйти.
25 февраля 1905, опять где-то между Москвой и Тверью.
Из вагона десантировались у стрелки перед волжским мостом. Поезд здесь едва тащился, а яркая луна была союзницей. Прыгали без опаски — Зверев еще в прошлую поездку прощупал шестом нанесенный ветром и лопатой обходчика здоровенный сугроб.
При приземлении захмелевший Мишенин слегка потянул руку, но потому, как он стал сетовать на судьбу, внимания на это обращать не стали.
Из-под куста достали прикопанные в снегу лыжи и холщевые мешки с припасами. Мешки естественно были выполнены на манер рюкзаков. Через пяток минут направились к Завидово.
Село встретило переселенцев яростным лаем и запахом дыма. В подслеповатых окошках замелькали огоньки лучин.
— Барин, да куды ж на ночь-то глядя? — испуганно вопрошал мужичонка с всклокоченной бородой.
