А я снова падала на кучу тряпья в углу.
Раньше в темноте и одиночестве было страшно. Я боялась безликих монстров, что живут в неясных тенях. Теперь я боюсь зверя, что обитает в комнате над моей головой. И того, что он еще может мне рассказать.
Когда-то, когда не было этой чертовой войны, все знали, что убийца и насильник должен сидеть в тюрьме и никак иначе. Что наказание за такие преступления сурово неотвратимо, вне зависимости от того какой национальности была жертва. Пожизненное.
А сейчас из таких Вовиков специальные отряды формируют, которые заходят в мирные поселения Ареуса вместе с остальными военными силами, и в зависимости от собственных предпочтений выбирают жертв.
Начальство на такое, не, просто, глаза закрывает. Наоборот. Требует, чтобы этот обязательный, почти, сакральный ритуал был произведён. Правда, убивать слишком часто не разрешает. Это моего монстра сильно расстраивало. Потому что, на самом деле, убивать ему нравилось. А еще лучший свидетель — это мёртвый свидетель.
Ну, и возраст жертв военным начальством определён был жёстко. Ибо делалось это не развлечения ради, а с целью морально уничтожить врага. Детсадовцев трогать было не велено. Девочки и женщины должны в полной мере осознавать, что с ними произошло. Чтобы они могли рассказать своим, а те мучились от осознания, что неспособны оказались защитить своих жен, сестер и дочерей.
Вчера мой похититель с рассказал о другом отряде и командире их с позывным "Чума". Так вот, Чума был болен СПИДом. И все его солдаты были больны. А насиловали они девушек, чтобы заразить. Стратегия непрямого уничтожения*, красота, которая Вовика безумно восхищала.
А позавчера он рассказывал мне про всех, кого он насиловал. Про тех, чьи имена знал. Про то, как ходил мимо домов, где они жили. Что ко второй своей жертве, которую звали Дина, он, даже, на похороны пришёл вместе с остальными людьми. И смотрел, на гроб её падали горсти земли.
Рассказал, про то, что подошел к плачущей маме девочки, и, даже соболезнования выразил. Сволочь.
При этом, на его морде сияла такая мерзкая ухмылка. Ухмылка хищника, который понимает: все вокруг — тупые овцы, неспособные видеть истинную его сущность, а потому беззащитные.
А потом рассказал про Яну, чьё тело так и не нашли. И про то, что до сих пор по городу висят объявления о том, что пропала девочка. Потому что родители не теряют надежды её найти. Но не найдут. Потому что он его спрятал на заброшенной лесопилке возле города. В пересохшем колодце.
Кто-то может подумать, что самым страшным были избиения и эти рассказы. Но нет.
Сны... мои собственные сны стали для меня худшей пыткой.
Ко мне приходили они. Эти девочки.
Маша шептала, что я должна держаться.
Яна просила рассказать её маме, где она.
Дина плакала.
За ними шла череда темнокожих девочек.
Их имен я не знала.
Одна кричала на меня, злясь на то, что я еще жива, а она — нет.
Вторая держала за руку и что-то говорила, заглядывая в глаза. Но я не понимала её слов.
Третья гладила по голове напевая колыбельную.
На пятый день я услышала голоса прямо над моей головой. Мне хотелось кричать, звать на помощь, но слабое тело начало подводить.
Холод и влажность подпола спровоцировали простуду. Горло першило и обжигало жуткой болью, когда я пыталась произнести хоть слово.
— Вот. Убедился? — нагло рявкнул зверь. — И, вообще, чё за предъявы, начальник? Я, из дома не выхожу. Ранение у меня, Лечусь. Я, пока ты тут в тылу штаны протирал, за Милиентас стоял. За мир и свободу. Жизни своей не жалел. И еще вернусь, если Родина позовет. А ты? Что ты для нашей страны сделал?
— Муха, — голос был мне знакомым. Так наш участковый говорил. Тихо. Но очень четко, словно впечатывал каждую букву в сознание тех, кто его слушал. — Ты мне про свои подвиги не рассказывай. Я им цену знаю. Ты два года назад девчонку пятнадцатилетнюю изнасиловал и убил. Дали тебе двадцатку. И сидел бы ты сейчас, где следовало. Но пошёл добровольцем, чтобы помилование получить. Отслужил шесть месяцев и оказался на воле с помилованием, оторванной ступнёй и отпуском по ранению. Только я вот ещё что помню. После убийства Маши Кузнецовой тебя ведь поймали, считай на месте преступления. Отпираться сложно, когда ты весь в крови жертвы. А ещё я помню Дину Ветрову и Яну Стужеву. Обеим по шестнадцать лет. Обе худенькие, темноволосые и голубоглазые. Прямо, как Маша. И как Марина Васильева.
— Помнить ты можешь что угодно, — я так и представляю, как скалится тот монстр. — И придумывать, тоже. А ты попробуй докажи. Нет тела — нет дела, начальник. Ты же знаешь. Да, было дело. Оступился я. Но раскаялся. И помилование мне не на блюдечке принесли. С оружием в руках заслужил. Чтобы такая шваль, как ты могла по ночам спать спокойно.
— Иди отсюдова, окаянный, — рявкнула оборотница, до поры прячущаяся за маской немощной пенсионерки. — И на сыночку моего наговаривать не смей. Он кровью всё прошлое искупил. А, значит, считай, и не было ничего. Есть помилование? Есть. А президент наш поумнее тебя будет. Если он решил, что Вовик мой — герой, а не преступник, то не тебе рот на то раскрывать. Я права свои знаю. Пойду куда следует и напишу, что ты — враг народа, и это... на достойного человека клевещешь, да приказы президента под сомнение ставишь. На защитника земли нашей побег из дома малолетней проститутки повесить собираешься. Та Маринка, говорят, на наркотиках сидела. Что не удивительно, при такой-то семейке. На панель пошла. Сама лично слышала, как она, вся размалёванная, в машину к компании пацанов садилась. И не раз.
— Когда слышали? — безэмоционально спросил Смирнов. — От кого?
— Недели две назад. На рынке. Разговор зашел. В нашем районе все друг друга знают. И молва об этой девке та еще ходит.
— А вот одноклассники и соседи говорили, что Марина — тихая, спокойная девочка, которая хорошо учится, маме помогает с младшими детьми и совсем не интересуется ни мальчиками, ни гулянками.
— В тихом омуте черти водятся, — Хохотнул зверь. — Ты бы свою потеряшку по притонам поискал. Глядишь, и найдётся. Работой займись, начальник. А-то ходишь тут, честных людей от дел отвлекаешь. Ещё раз тут появишься, мамка моя и в прокуратуру, и в администрацию жалобу напишет. Начальство за такое тебя по головке не погладит. Вылетишь из своей полиции... и сам знаешь, где после этого окажешься.
Я не могла кричать. Но намотав цепь на кулаки била ей по стене, разбивая ладони в кровь. Сырая кирпичная кладка крошилась и осыпалась.
— Дитя, — я даже не услышала — почувствовала голос. Он был одновременно и в моей голове, и везде. — Тебя никто не спасёт. Не стоит надеяться попусту. Ковер, которым они скрыли дверь сюда, надежно скрадывает звуки. Хочешь я расскажу, что ждёт тебя? Сегодня тот мужчина заберёт твою невинность. И ты понесёшь. Роды убьют тебя, а мать того, мужчины, утопит младенца в ведре с водой, а затем закопает. Младенца и твоё тело. Ты найдешь последнее упокоение рядом с кустом, на котором весной распускаются белые цветы. Наказания они не понесут, а потому, вскоре после твоей смерти здесь появится другая голубоглазая девочка. А потом ещё одна, и ещё...
— Нет, — отчаянно прошептала я, борясь с болью. — Пожалуйста. Нет.
— Может быть и нет. Если я захочу тебе помочь, — серебряными колокольчиками звенел прекрасный нечеловеческий голос. — Меня зовут Великая Мать Альтеа Алая Богиня. Мой дом, мир, который я создала находится в другой плоскости времени и пространства. Смертному созданию сложно это понять. Но я постараюсь объяснить. Безликий Хаос, что существует вечно, который вы именуете вселенной, создал Высших — меня, моих братьев и сестёр. Мы же создали миры, населяя их существами, слепленными по нашему образу и подобию. Не все попытки создания были успешны. Поэтому во владениях Хаоса так много безжизненных систем. Когда-то мы были детьми и учились, совершая ошибки. Сотворив свой идеальный мир, мы оставались в нём, храня и оберегая его. Ведь мир без Высшего становится ужасным местом, стремящимся уничтожить сам себя. В нём нет законов и справедливости, нет возмездия за преступления и награды за праведность. Ваш мир именно такой.
— Наш Создатель ушёл? — даже, не спросила, а подумала я, но Алая Богиня всё равно ответила.
— Да. Вы ему наскучили. Поначалу его забавлял мятежный дух, запертый в клетке короткоживущего тела. Его увлекало ваше стремление быстро и ярко жить. Но сам путь развития вашего вида был прост и однообразен. Любая ваша цивилизация, достигнув рассвета, вскоре, умирала, отбрасывая все человечество к первобытному строю. Так происходило много раз. Вы затевали войну, в которой уничтожали практически всё, что было создано. Оставалась лишь горстка выживших. Они и их дети поднимали из руин мир, чтобы через сотню или тысячу лет снова сжечь его в огне бессмысленной войны. Мы, обычно, не забираем чужих созданий у Высших, что ещё живы. Но вы давно стали безразличны моему брату. Да, и я готова оставить здесь вместо тебя нечто равноценное одной человеческой душе, чтобы не нарушать хрупкость этого, и без того, умирающего мира. Если ты согласишься пойти со мной, разумеется.
— Зачем я вам? — спрашиваю осторожно. Что обычная девушка сможет сделать для всемогущей создательницы целого мира? Заинтересованность высшего существа в моей скромной персоне вызывала недоумение. И страх. Нет, не того, что в другом мире может оказаться уже, чем здесь. Куда уж хуже? Но сама ситуация настораживала.
— Дитя, для защиты моего мира мне необходима сила молитв моих созданий. Мне нужны жрецы и жрицы, которые будут орудием моей воли. Сейчас же в моём храме поселилась скверна. Ещё на заре мира я поставила править людьми, моё бесценное дитя. Инлун Громовой Дракон должен был, подобно своему отцу, стать моей опорой, и следуя моей воле, вести свой народ к процветанию. Но им овладела гордыня. И он решил, занять место непредназначенное ему. Мой храм сын сделал своим дворцом, моих жриц — своими наложницами, а жрецов — слугами. Тот, кто остался мне верен — избранный мной Хранитель мира, смог убить тирана. Я же расколола душу своего сына на множество осколков. Эта победа слишком дорого далась нам. Я, лишившись сил, уснула на две тысячи лет. А мой возлюбленный Хранитель старался сохранить равновесие мира, оберегая его от стихийных бедствий и небесных осколков, что могли упасть на землю. Ниэлон удержал мой мир, но, к несчастью, у Инлуна был наследник, который, повинуясь сыновнему долгу, решил возвести преступления отца в ранг незыблемых законов. И теперь осколки мятежной души стремятся вернуться в место столь желанное Инлуном — Золотой Город. Витая вокруг младенцев, они высасывают их жизни и тем самыс подпитывают Скверну. Чтобы мой мир мог жить и развиваться, я хочу разорвать этот порочный круг.
— Но что для этого могу сделать я?
— Объединить самые крупные и опасные осколки. Их переплавит новое рождение и новая жизнь. Инлун должен вновь вернуться и исправить то, что сотворил ранее. Очистить мой храм. Вернуться к моим заветам. И править моим миром достойно. Но для этого ему необходим проводник, воспитатель, друг. Наложницы императора — тщеславные рабыни, думающие лишь о том, как бы захватить власть над другими женщинами Золотого Города. Они для этого не годятся. Их интересуют лишь козни, склоки, интриги. В тебе же есть внутренняя свобода, мятежный дух и, даже, ростки благоразумия. Наивность... надеюсь чудовище, в плену которого ты оказалась, излечило тебя от этого недуга и научило осторожности?
— Да.
— Я могу наказать тех, кто тебя похитил. Сделать так, чтобы они никому больше не смогли навредить. Даже позволю тебе самой избрать для них кару. Но у этого есть цена. У всего есть цена. Ты отправишься со мной. Станешь наложницей императора Исао. Родишь и воспитаешь его наследника. После чего твой долг я буду считать исполненным. Ты получишь свободу. Это хорошая сделка. Ведь люди в моём мире живу дольше. Не знают болезней от старости. И до последних своих дней сохраняют бодрость тела и ясность мысли. У тебя будет много лет в достатке. А что ждёт тебя здесь? Страшная, долгая и мучительная смерть.
Действительно, это выбор без выбора. Однако, предложение слишком заманчиво. Не тем, что я окажусь во дворце иномирного Императора. Вот это мне и даром не надо. "Одна из наложниц" — даже звучит жутко. Но эта роль даёт шанс на жизнь, может быть, даже, комфортную.
Сын... я, насмотревшись на нищету моей семьи, где детей больше, чем денег на них, предпочла бы не рожать, вообще. Ну, или хотя бы сделать это лет через пятнадцать. Хотя, если это будет ребёнок от Императора, то вряд ли мы будем жить в нищете и голодать.
Здесь же меня ждёт лишь смерть. Не стоит строить иллюзий.
— Хочу увидеть, — говорю тихо, почти шёпотом, потому что горло все ещё болит. — Как те твари, лишь претворяющиеся людьми, умрут.
— Хорошо, дитя. Встань и иди к свету. Ты увидишь.
— А еще я хочу передать послание. Мужчине, что пришел сюда.
— Рассказать про то, где найти тело убитой девочки? Хорошо. Возьми бумагу. Напиши. И спрячь е его одежде. Но не удивляйся, что он не видит и не слышит тебя.
Лязгнула цепь, падая на пол и освобождая мою шею от удушающего плена.
Я встала.
Сделала шаг. Другой. Третий.
Открылась дверь подпола, освещая мне путь.
Ступеньки вывели меня в ту самую кухоньку, где готовила еду старая ведьма.
Стол был накрыт. Две тарелки на которых остывало пюре с котлетами. Трёхлитровая банка с солёными огурцами, запотевшая бутылка водки и пустой гранёный стакан рядом с ней. А еще графин с компотом. Вишнёвым. Моим любимым.
Я, несмотря на дикий голод, заметалась по комнате в поисках бумаги и ручки. Нашла помятую квитанцию за свет и гелевую ручку. Стараясь писать разборчиво, я вывела: "Стужева Яна. Заброшенная лесопилка. Засохший колодец. Под ворохом листьев. Мусорные мешки и скотч. Поэтому нет запаха. Но она там".
Потом выскочила на порог, где восковыми изваяниями застыли три фигуры. Скрюченная оборотница с горящими ненавистью глазами. Её сын, напоминающий вальяжного сытого хищника. Он довольно скалится.
И невысокий худощавый человек в серой форме, которая лишь подчеркивает нескладность его фигуры. У него красивые живые глаза. Зеленые. Как молодая листва. Губы обветренные.
Я на цыпочках подхожу к нему и вкладываю во внутренний карман кителя, свёрнутую в несколько раз записку.
Потом возвращаюсь в кухню. Хватаю тарелку и начинаю есть. Руками и стоя.
— Правильно, дитя, — Похвалил меня бесплотный голос Алой Богини. — Местью сыт не будешь. А силы тебе потребуются. Что ты хочешь для тех, кто мучил тебя?
— Чтобы они горели заживо. Долго. Чтобы видели, как пламя медленно пожирает их тела, но не могли шевельнуть даже пальцем, не могли даже закричать от боли. Чтобы всё чувствовали и понимали. Шестеро убитых и я требуем справедливости. Ради тех троих, что не будут убиты. Око за око. Жизнь за жизнь. Одной мерой отмеряно будет. Что сделано, то и вернётся.
— Старуха не убивала, — мягко возразила Богиня. — Пока, не убивала.
