Шепот (общий файл)

Зажмурилась. Стало жалко себя. Такое чувство, будто кто-то специально подстроил этот дикий по своей нелепости розыгрыш и теперь хохочет, глядя со стороны на мои мучения. Вопрос сейчас в том, когда закончится все это: тут-там, болезненное ощущение беспомощности и неполноценности?

Открыла слезящиеся глаза. Обвела взглядом избушку, рассматривая в сполохах огня незатейливую обстановку маленького жилища. Бревенчатые стены, земляной пол, у дальней стены очаг, обложенный небольшими камнями. Стол, пара низких скамеек, широкая лавка, сундук. Над ним две большие полки, на которых громоздятся ступки, кувшины, плошки. Под потолком в несколько рядов развешены пучки трав, высушенных цветов, веточки, коренья, холщовые мешочки, пухлые от содержимого. Маленькое оконце затянуто чем-то желтоватым и почти непрозрачным. Дверной проем низкий.

-Все осмотрела?

Я вздрогнула от раздавшегося голоса, потому что на какой-то миг забыла, что не одна. Старушка все также сидела у очага. Длинная льняная рубаха, расшитая красным по подолу подпоясана широким узорным поясом с кистями. Меховая жилетка, очелье на покрытой серой тканью голове. Женщина сложила морщинистые руки на коленях и задумчиво смотрела в огонь, будто и не она только что задала вопрос.

-Бабушка, вы кто?

Нелепо? Да. Но на большее мой, казалось, распухший и еле ворочавшийся язык, был неспособен.

-А ты кто будешь? — Не отвечая, глянула на меня старуха.

Что я могла сказать ей? Простой вопрос, но мне не под силу ответить на него.

-Не знаю.

-Разве? — Женщина посмотрела долго, пристально. И от взгляда этого мурашки побежали по телу, вмиг охладив разгоряченную температурой кожу.

-Впрочем, немудрено. — Вздохнула, устало отведя глаза. — Так намаяться. Можно и впрямь блаженной стать.

Я непонимающе уставилась на нее, а старушка поднялась, кряхтя, расшевелила угли. Налила в небольшой котелок воды и поставила его на огонь.

-Позапрошлой ночью на болоте неспокойно было. А сегодня утром я нашла тебя в сосоннике возле топи. Стало быть, ты была там. — Не спрашивала — утверждала. Не дожидаясь моей реакции, продолжила. — Все окрест знают, что места здесь гиблые. Никто по доброй воле не сунется на Черные болота, ибо выхода оттуда нет ни человеку, ни зверю. Как оказалась то там, девица?

-Не знаю. — Дышать было тяжело, и слова давались с трудом. -Помню только, как открыла глаза, а вокруг болото. Переночевала на островке, а днем до твердой земли добралась.

-Что видела?

-Тени, глаза... зубы. — Передернуло от воспоминаний.

-Значит, по тебе тот вой был.

Старуха задумалась, а потом долго смотрела на меня, будто хотела разглядеть что-то, понятное только ей. А глаза у нее такие ясные, как у молодой, мудрые, затянутые сеткой морщин, уставшие.

-Как отбилась то?

-Сама не поняла. — Голос сорвался на придыхание. — Шептала что-то. Вернее, оно само ... шепталось. А потом все стихло.

Снова взгляд испытующий, удивленный даже. Женщина вдруг отвернулась, якобы для того, чтобы пошевелить угли. Но я заметила, каким настороженным и напряженным стало ее лицо. Возможно, мне показалось, но отчего-то я была уверена, что видела именно это.

-Кто это был, бабушка? Там, на болоте?

-Кто был? Анчутки, прихвостни Болотника.

Я мысленно застонала: что за бред?!

-Они только ночью из трясины вылазят, огнями играют, заманивают в трясину. Питаются страхом, а жрут все, что движется.

-Болотник? Анчутки?

-Видать, не здешняя ты, горлица. Говор, вроде наш, да другой, одежда чудная и вещей простых не знаешь. -Она уселась поудобнее и стала объяснять. — Болотник — то угрюмец с рыбьими глазами и бородой из тины и травы болотной. Хозяин здешних мест. Обернется стариком, а то и парнем пригожим, заманивает путника то стоном, то хохотом, то окриком жалобным, а потом топит, затягивая на дно. А для того, чтоб сподручней морочить да губить людей, замыслил огни блуждающие да чарусы.

-Что это, чарусы?

Я устало прикрыла глаза. В голове посветлело, видимо, от травяного взвара. Температура стала спадать, но при этом сильно клонило в сон.

-Чарусы — то полянки зеленые, дюже красивые с цветами да ягодами. Распознать их легко: всегда возле леса мертвого стелются да у сухостоя болотного. Глаз радуют, что сказать, да борониться их надо, стороной обходить. Не поляны это, а настил морочный. Ступишь на чарусу — вмиг провалишься, и засосет жижа топкая.

А еще, бывает, и Болотница морок насылает: песни поет, манит голосом сладким, телом белым, очами ясными. А как подойдешь ближе, тут же облик свой истинный кажет — зубы острые да лапы когтистые. Только поздно уже: разойдутся кочки под ногами, и спасенья нет от трясины прожорливой.

Уж не знаю, от чего удача тебе была, да как по топи до берега добралась, одно скажу — повезло тебе. Редко кто вырвется.

Я промычала что-то сонно.

-Ладно. — Вздохнула старуха и потерла ладонями колени, собираясь вставать. — Утомила я тебя своими байками. Да и нечего силу нечистую к ночи поминать. Спи! Все силы из тебя повысасывали. Да и Ворогуша постаралась лютая — вон как в груди хрипит. Ну, ничего. Я тебя быстро на ноги поставлю.

-Вы доктор? — Спросила, не открывая глаз, потому что не могла уже бороться с накатившей дремотой.

Бабуля, скорее всего, не поняла вопроса, но ответила в тему:

-Согдой зовусь. Хотя, кто как величает. — Старушка подложила в очаг хвороста. -Кто ведьмой, кто знахаркой, кто каргой старой.

Усмехнулась сама себе, заглянула в котел.

-Хвори я лечу разные, но приписывают мне и другие силы. Кривые языки чего только не скажут. Нет у меня сил, только травы мои.

Неправда, подумала я, чувствуя, что женщина лжет. Было в ней что-то такое, что ощущалось даже на расстоянии. Тихое, спокойное. То, что приходит с годами, мудростью и опытом. Большое и сильное, способное, как погубить, так и возвысить, вызывающее чувство суеверного страха и благоговения одновременно. И к этому мне почему-то очень хотелось прикоснуться: толи из любопытства, толи из ... сопричастности.

Согда встала со своего места. Кинув быстрый взгляд на пришлую, убедилась, что та спит. Выпрямив старую спину, женщина потянулась к развешенным пучкам. Вода в котле давно закипела, и он утробно клокотал, требуя продолжения. Старуха отобрала нужные травы, растерла поочередно в сухих ладонях и друг за другом побросала в кипящую воду. Та вмиг покрылась бурой пеной, которая становилась все гуще, поднималась все выше и готова была вот-вот пролиться через край. Но Согда, не теряя времени, отлила из небольшого кувшина немного темной жидкости и, сделав глоток, остатки плеснула в котел.

Варево тут же перестало булькать. И хоть огонь в очаге горел, как и раньше, пена осела, словно растворилась, а взвар вдруг стал светлым и прозрачным. Знахарка прикрыла глаза. Губы ее беззвучно зашевелились, и через некоторое время поверхность варева пошла расходящимися кругами. Но старушка тут же провела ладонью над котелком, и отвар стал спокойным, как зеркало.

Согда открыла глаза и, не переставая что-то говорить, заглянула в котел. Долго смотреть не пришлось. Ибо уже через пару минут старая женщина, глянув на пришлую, вынесла свой вердикт:

-Ох, и запутал Сварог судьбу твою, горлица. И такую же дорожку под ноги выслал. Где сил то возьмешь на такое?

Глава 7

Высокие стрельчатые окна в обрамлении светлых портьер. Стены отделаны панелями из красного дерева, украшены гобеленами тонкой работы. На каменном полу большой толстый ковер. Я сижу на нем в пестрых подушках и пою. Тихий мотив струится непонятными словами. И мне так хорошо, спокойно. Кажется, я даже счастлива.

Высокий сводчатый потолок теряется во мраке, но здесь на ковре светло от теплого мерцания свечей и большого камина...

ПРОСЫПАЙСЯ!

Подхватилась. Странное сильное чувство толкнуло с незатейливого ложа.

-Куда собралась, горлица?

Я растерянно, еще не отойдя ото сна, посмотрела на старушку. Щурясь заспанными глазами, увидела, как спокойно без спешки, она собирает в холщовый мешок еду, бутыль с квасом, травы.

-Не знаю. Но, кажется, мне идти надо.

— Куда?

Пожала плечами, даже головой тряхнула, но убежденность не пропала: НАДО.

-Прям так пойдешь? — С тихим смешком Согда уложила в торбу хлеб и вяленое мясо.

Я охнула, сообразив, что совершенно голая. Тут же натянула на себя меховое одеяло. Старушка, не обращая внимания на мое смущение, подошла, обхватив ладонями голову, оттянула нижние веки. Присмотрелась. Потом положила руки мне на лоб и констатировала:

-Слаба ты еще.

Я упрямо поджала губы.

-Не пущу, сказала.

Отошла, но котомку собирать продолжила. Перехватив мой вопросительный взгляд, пояснила:

-Завтра пойдешь.

Я осмотрелась в поисках своей одежды, и старушка махнула рукой в сторону двери.

-Во дворе. Высохла давно уже.

-Спасибо.

Как была в одеяле, так и пошлепала к выходу. Ноги противно подрагивали, а в голове шумело от слабости, но я мужественно прошагала к двери и выглянула наружу. Как, оказалось, было далеко за полдень. Выйдя из избы оглянулась. Та с виду была совсем маленькой, почти землянкой. Врытая в землю по самое окошко, с двускатной крышей, она, непонятно каким образом, представлялась гораздо просторнее изнутри.

Взгляд окинул небольшую полянку перед домом, низенький тын, а за ним почти сразу — лес. В центре поляны лицом к избе возвышался деревянный идол, этакий дедок с бородой. У его подножья в ладанке курились дымком какие-то корешки, а на голове божка красовался васильковый венок.

Возле хатки, обложенный камнями бьет родник. Маленькая струйка кристальной воды, собирается в небольшую ложбинку и по подложенной Согдой коре, стекает прямо в глиняный кувшин. Сразу захотелось пить. Горло мгновенно зашлось от ледяной воды, заломило зубы, но я никак не могла напиться и прикладывалась к кувшину несколько раз. Казалось, такой вкусной воды я никогда не пила. Она пахла свежестью, ветром и землей одновременно, а во вкусе чувствовались луговые цветы.

Напузырившись, я подошла к тыну, на котором была развешена моя одежда и, поснимав по-быстрому свое безразмерное барахло, пошла в избу одеваться. На столе уже исходила паром упревшая в котелке каша с мясом, лежал нарезанный большими ломтями хлеб, пенился в деревянных кружках квас. Желудок вмиг отозвался настойчивым урчанием. Потому быстренько одевшись и, завязав узлом косы, с молчаливого приглашения Согды, я села за стол.

Господи, как это вкусно — есть деревянной ложкой! Пить настоящий, сбродивший квас, а не ту бурду, которую... та-а-ак... Я напряглась, замерла и, уткнувшись взглядом в пространство перед собой, увидела, как иду между стеллажами в магазине. Боюсь дышать, чтоб не спугнуть... Кто-то держит мою ладонь в своей, широкой и теплой, а я скольжу глазами по ярким упаковкам, улыбаюсь чему-то.

МАМ, ДАВАЙ ЗАЕДЕМ В ИГРУШЕЧНЫЙ ОТДЕЛ.

В глазах потемнело, стало нечем дышать, а в груди колыхнулось что-то, такое родное... Такое понятное.

Словно марево задрожало. То слезы, не ощущаемые сначала, сдавили горло и, застилая глаза, полились по щекам.

НЕТ, НЕТ, НЕТ!!! — Стучало в голове, и я запричитала вместе с этим голосом. Но все задрожало перед глазами, поплыло, будто задернулось туманом.

НЕТ!

Я стою в коридоре со светлыми стенами. Большие окна забраны ажурными решетками. Подпирая какую-то дверь, чувствую, как слабеют ноги, и я оседаю на пол.

-Вам нехорошо? — Дородная тетенька склонилась надо мной, обеспокоенно глядя в мои, наверное, полоумные глаза.

-Нет-нет, все в порядке. — Я приложила трясущиеся ладони к пылающему лицу. -Все хорошо.

Попыталась встать. На помощь пришла незнакомка. Шустренько подхватила меня подмышки и, аккуратно подняв, прислонила к стене. Даже подвязала распахнувшийся халат, одетый поверх пижамы.

-Вам лучше?

-Да. — Я обреченно и растерянно оглядывалась по сторонам.

-Вы, наверное, в столовую шли?

-В столовую?

-Да. На ужин. Давайте, я вам помогу. — Женщина взяла меня под руку и не спеша повела в уже знакомом мне направлении.

Войдя в помещение, я привычно поискала глазами худенького парнишку, но не обнаружила.

-Его выписали две недели назад. -Незнакомка будто прочла мои мысли.

-Две недели... — Повторила я, как эхо и стекла на стул.

Еда без вкуса, жизнь без цвета. Стены, психи, врачи и я, потерявшаяся, жалкая, обезличенная. Каждый день приходила доктор, но я упрямо скрывала от нее то, что внутри. Рассказала лишь о том, что вспомнила, как шла в магазине и рассматривала полки с продуктами. Доктор, казалось, была удручена и сетовала, что мой случай, показавшийся ей вначале обычным, на самом деле очень сложный.

Не помогали ни лекарства, ни те методики, которые она пыталась применять. Что греха таить? — я и сама чувствовала, что дело обстоит все хуже и хуже, а шиза моя крепчает день ото дня.

Бесцельно бродила по коридорам, безучастно сидела в комнате отдыха, как привидение неслышно перемещалась по парковым дорожкам во время прогулок. Эмоции будто высохли, испарились, кроме одной — щемящей тоски. Она одна еще осталась смыслом, существующим во мне, будто доказывала, что я еще живу. Только нахрен такая жизнь?

Колкие струи душа бьют по плечам, спине. Уперев ладони в стену перед собой, равнодушно смотрю, как с меня стекает вода. Она горячая, но все равно знобит. Никак не могу согреться. От собравшегося в душевой пара трудно дышать, тяжело, как в бане.

Твою мать!!! Такого броска я не ожидала. Лежу в купели, деревянной, большой. Жарко от горячей воды, а Согда все подливает и подливает какие-то исходящие паром настои.

-Горлица моя! — всплеснула старушка руками, заметив, что смотрю на нее. — Я уж и не чаяла в очи твои янтарные поглядеть. Ну, вылазь, вылазь, скорей!

Засуетилась. Помогла выбраться из лохани. Обтерла мягким сукном.

-Пойдем в избу скорей. А то не ровен час, Банник серчать начнет.

И вправду, баня! На полке веники. Стены и потолок закопчены дымом.

— Пойдем! -потянула старушка, не дав осмотреться, завернула меня в холстину.

На улице темно, но в хатке сквозь неплотно прикрытую дверь, мечется свет очага. Молча переставляя ноги, будто паралитик, дошла до лежанки и, упав на шкуры, тут же забылась сном.

Зубчатый толстый парапет на верхней площадке самой маленькой башни. Здесь всегда так близко до звезд. Никогда не боялась высоты. Я люблю небо, особенно такое, вечернее. Усевшись между массивными зубцами, ощутила под ладонями каменную поверхность, еще теплую, не успевшую остыть после жаркого дня. Поджав ноги, я смотрю на высокие сосны, освещенные последними закатными лучами. Их стволы сияют, словно золото, поблескивая каплями смолы. Хочется дышать глубже. Аромат хвои, будучи таким уютным, успокаивает, придает сил и уверенности. Пожалуй, эта площадка — единственное место, где я ничего не боюсь.

ПРОСЫПАЙСЯ!

Застонала сонно. Сопротивляясь пробуждению, перекатилась на другой бок.

ПРОСЫПАЙСЯ!

Высшая или тяжелая, может десятая — почем знать, я ведь не доктор — стадия шизофрении — это навязчивые голоса. ЭТОТ голос никому не принадлежал. Вернее, я не могла определить: мужской он или женский — в общем нормальный такой, средний обезличенный голос звучал так, словно ослушаться было нельзя. Но очень хотелось поспорить. Вдруг в следующий раз вместо ПРОСЫПАЙСЯ! он скажет УБЕЙ! Я накрылась одеялом с головой и посильнее зажмурилась. Но когда раздался третий рык, и я почувствовала, как из ушей потекла кровь, мысли о непослушании сразу пропали. Застонав от боли, села на шкурах.