| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Не было никаких взмахов руками или ногами, длинных шагов или последовательных ударов. То, чему его обучал старик — были приемы. Чистые приемы сугубо боевой школы, созданной и направленной только на то, чтобы предельно эффективно и с минимальным усилием уничтожать противника.
И внезапно все прошлые уроки вдруг обрели новый смысл. Потому, что Каору в третий раз осознал, что вообще не умеет обращаться с ножом. Как нужно с НАСТОЯЩИМ ножом.
Орудие убийства, которое создано, для того чтобы лишать людей жизни, как бы кто не пытался это скрывать или приукрашивать.
И если раньше он считал, что лишить жизни достаточно легко, то только теперь осознал, как легко на самом деле.
Резать материалы для заготовки настоев — представляло собой занятие сложнее.
Мальчик вновь почувствовал давно забытую ТЯЖЕСТЬ в руках, когда его лезвие в сотый раз отбилось от неподвижно фиксированного в руках учителя, будто монолитного клинка.
В первые дни давно зажившие мозоли на ладонях стерлись в кровь. Спустя неделю его руки дрожали, как у старика.
Две недели — мозоли, наконец, перестали кровоточить. Три — он приспособился выдерживать получасовой спарринг.
Четыре — делал это, не поливая ни капли пота. Шесть — вошел в ритм.
Через три месяца мальчик и старик уже бились на равных. Ровно до того момента, когда старик не пнул его по ногам и он, как подкошенный, не шандарахнулся оземь.
После этого в дело вошел другой ритм. А за ним — другой.
И за все это время ни учитель, ни ученик по утрам не проронили ни одного слова. Ни одного. Только действия.
'Маленькие боли — часть обучения'
* * *
Домой Као вернулся уже, зайдя через внутреннюю дверь на кухню.
Получасовой еще в самом начале, а теперь уже двухчасовой спарринг превратился в такую же обыденную рутину, как приготовление завтрака, которым он впоследствии занялся, разложив собранные травы на невысоком столике. Во что подобное может вылиться дальше, он предпочитал не задумываться.
Учитель появился лишь спустя двадцать минут, когда еда была готова.
— Сегодня можешь отдохнуть,— вот и все, что ему сказали за столом.
Большего не требовалось.
* * *
845 год. Август. Район Шиганшина.
Мясницкий нож с размахом опускается на разгоряченную, влажную плоть. Отрубленная голова остается на доске, а тело некоторое время судорожно извивается, а потом человек в измазанном кровью фартуке поднимает его за хвост и выставляет на обозрение покупателям.
— Свежая рыба! Свежая рыба!
Рынок процветает. В ряд растянутые вдоль улиц многочисленные лавки и стенды, рядом с которыми то и дело останавливаются несколько человек из находящейся в постоянном движении большой толпы. Изредка проезжают тяжелогруженые повозки. День только начался, поэтому женщины и мужчины никуда не спешат, делая покупки. Дети бегают стайками.
Рядом с кузней невысокий мальчишка с черными волосами и повязанным на шее черным шарфом, разговаривает с коренастым, пузатым мужчиной в рабочем фартуке с огромными, накаченными руками.
От лавки к ним то и дело подбегает светловолосый, молодой подмастерье, сжимающий очередную корзину с готовыми изделиями.
— Ты только посмотри вот на это, Као,— мужчина поднял заготовку, которая в его пальцах казалась миниатюрной.— Я, конечно, скромностью не страдаю, но вот эта вот вещь из-за Стены 'Сина' — просто мастерская работа. Чтоб я не отдал, дабы посмотреть, как они изготавливают такую сталь!
Као взял в руки голое лезвие с тонкой железной основой для рукояти, которое ему протягивали. Металл был очень качественным и прочным, но что главное — он был гибким. Лезвие легко сгибалось, стоило лишь сильнее надавить, а стоило отпустить — оно тут же, ни секунды не задерживаясь, выпрямлялось вновь.
— Сверхпрочный сплав,— дал заключение красноглазый подросток.— Его же используют для изготовки мечей для регулярной армии?
— Вот за это ты мне и нравишься,— бородач с веселой улыбкой хлопнул его ладонью по плечу. Мальчик чуть покачнулся, когда как другие подростки и даже взрослые от таких же 'приятельских' хлопков, свалились бы на землю. После сотен жестких падений сохранять равновесие для него — занятие инстинктивное, как дышать без участия сознания.— Как ни посмотри, люди здесь плохо разбираются в стоящих изделиях. Поверишь, нет, многие даже не интересовались, почему этот образец вдруг стоит втрое дороже остальных. Говорят, что верят моему слову. Приятно, конечно, но, чтоб Стена рухнула, хоть немного ведь можно полюбопытствовать, а чем это они отличаются от обычных?!
Мастерам здесь сложно работать, что, правда, то, правда — народ на окраинах на самом деле не из простых, или наоборот — слишком простой. Взять хотя бы тот факт, что кроме доктора Йегера и старика — на весь город больше нет вообще никаких врачей.
— Этот металл же ограничен на пользование войсками. Откуда вы его достали, да еще и переплавили в нож?
— О-о, мальчик, вот повзрослеешь, тогда скажу. Тебе, наверное, только и скажу. Остальные олухи даже воспользоваться этими знаниями нормально не смогут, и я не говорю, что они тупые, заметь, их просто такая вещь вряд ли будет интересовать. Не мастера ведь, просто работники. Хотя тут, на окраинах Стен, другие особо и не выживают. Ну, я особый случай, что поделать! Ха-ха! Просто знай, Као, если есть связи и немного денег, то все эти общественные ограничения особой роли не играют. Понимаешь меня?
— Вроде как. Так ее вам контакт прямо из армии присылает? Или принимает кто-то во внутренних городах, а потом уже шлет вам 'по дружбе'?
— Во-о-от! Говорю же, нравишься ты мне. Не уважай я так сильно Генриха, я б тебя к себе в ученики забрал, и на мнения было бы плевать! Руки у тебя что надо, да и глаза хорошие. Только пока тебе такое знать не нужно, мальчик, вот вырастешь, и не на такие вещи успеешь полюбоваться, поверь мне, старику. А пока ты малой, постарайся хоть немного нормально пожить. Хорошо?
— Как скажете.
* * *
Шелест густой листвы высокого дерева, через которую едва пробиваются единичные солнечные лучи.
Холмистая долина с цветочными полями, отрезанная с южной стороны гигантской стеной.
Интересно, а с каких это пор такой пейзаж стал казаться обыденным? Нормальным? Разве это нормально — ограничивать природу?
... А жить хочется?
Простой вопрос, на который обычно есть простой ответ.
Раньше ему казалось, что жить в принципе и незачем. И только два года спустя он осознал, насколько незрелыми, детскими были такие мысли. Ребенку сложно понять ценность жизни, когда на его глазах убивают людей.
А сейчас уже третий год пошел, да?
...
Каору пустым взглядом полуопущенных красных очей разглядывал в небольшом просветлении между листьями медленно плывущие в небе густые облака.
Мирная обстановка. Спокойное течение жизни. И почему старик недоволен?
Разве не он учил его радоваться мелочам? Мелочам, которые вовсе даже и не мелочи, если призадуматься глубже?
М-м...
Пахнет дождем. Еще десять часов.
...
Кажется, здесь они собирались в последний раз с Эреном и Микасой. Что тогда было-то?
А, точно, тогда Армина отпустили за внутреннюю стену. Он принес с собой книги.
Хм, забавный парень, этот Армин, он, кажется, даже слишком умен на свою голову, из-за чего часто влипает в неприятности.
А что было в книгах... внешний мир?
Мир, о котором так любил говорить дедушка...
Мальчик уже так плохо помнит его образ, а его рассказы расплываются в памяти еще больше. Сколько ему было, когда он в последний раз видел деда?
Но почему-то из всех давно забытых историй только одно слово запомнилось очень хорошо.
Родина.
...
Каору, все также лежа на траве, повернул голову в сторону возвышающихся даже на таком расстоянии исполинских стен. Там, где-то за ними его давняя родина. Земля, о которой он не знает ничего, кроме того, что она существует, и даже это лишь с отрывков рассказов из детских воспоминаний.
И... что же должно его роднить с ней? Он же всю свою осознанную жизнь прожил здесь, и люди, которые его окружали и окружают — они куда реальнее абстрактного места, о котором он должен был слышать.
Вопрос.
...
Почему он должен озадачиваться мыслями о родине, из которой его предки спасались бегством?
... Глупый вопрос. И размышления тоже.
...
Лучше будет на пару мгновений опустить потяжелевшие веки.
* * *
Звонкий перезвон колокольчиков. Ветер теребит талисман, закрепленный на свисающей цепочке с бумажной лампы.
Высокая женская фигура с темными волосами стоит спиной к нему перед столом, нарезает зелень к обеду. Оборачивается на шум. Он не видит лица — мешают лучи света, падающие через открытое окно — только добрую улыбку. И материнский голос: 'Каору'
...
Каору медленно открывает глаза.
... Что?
Уже обед?
Облака изменились. И солнечные лучи падают по-другому.
... Когда это он успел заснуть? Закрыл глаза ведь всего на минуту...
Движение рядом. М?
Перед глазами промелькнули темные волосы.
— ... Микаса?
* * *
Взгляд холодных серых глаз навсегда отпечатался в памяти Микасы. Еще больше он запомнился, потому что в конце потеплел.
Этого человека нельзя было назвать пожилым, даже несмотря на его возраст. Слишком сильная аура его окружала.
— М-м. Стало быть... это ты у нас Микаса?
Учитель Каору — старик Генрих, как его называли все жители города от детей до его ровесников, стоял сейчас перед ней, наклонившись и почесывая свой сухой подбородок. Ему больше подошла бы борода, но на морщинистом лице выделялись только усы.
— Наслышан о тебе, девочка,— удовлетворив свое любопытство, Генрих выпрямился и, отвернувшись, вернулся к помешиванию отвара, горящего в котле над домашней печкой. Надо уточнить, что в этот момент на кухне они остались одни: Каору старик отправил во двор — собирать высушенные грибы, и подвешивать на веревки свежие, а Эрен вызвался помочь принести в дом мешок зерна из сарая. Нужно ли говорить, что мешок был в два раза больше самого Эрена? Поэтому мальчик пока прочно застрял на полпути.
Честно говоря, Микаса бы отправилась во двор вместе с Каору, как только он собрался выйти, но, словно ожидая этого, старик вдруг ни с того, ни с сего попросил ее помочь ему на кухне. Из вежливости она не отказалась, не так ее воспитывали, но гораздо важнее был факт того, что Каору уважал этого человека, поэтому даже если бы она и хотела отказаться, то уже не смогла бы.
— Полагаю, ты понимаешь, что я хотел бы поговорить с тобой,— проговорил лекарь, не отвлекаясь от своего занятия. И он утверждал, а не спрашивал, это было хорошо понятно.
— Да,— Микаса снизу-вверх смотрела на широкую спину. Ее взгляд не был холодным, но и теплым его нельзя было назвать. В конце концов, она толком ничего не знала об этом человеке. В ее старый дом иногда заходил доктор Йегер, и хотя это случалось довольно редко, но было достаточным, чтобы она его запомнила. А вот старик Генрих практически не появлялся, один или два раза, еще когда она была совсем маленькой — слишком смутные воспоминания об этом человеке. И только в последние месяцы прошлого года их стал навещать Каору.
— М-м. Хорошо.
Генрих положил деревянную ложку, которой размешивал булькающее содержимое котла, на край печки и, подойдя к старинному кухонному шкафу, взял в одну руку пустую железную кружку, а другой поднял с плиты чайник с отваром.
— Тогда... я не буду говорить с тобой, как с ребенком.
Девочка молчаливо ожидала продолжения. Это она уже поняла.
— Я ничего не скажу про... то, что случилось с твоей семьей,— сделав большой глоток горячего травяного чая, он медленно выдохнул и посмотрел на нее твердым взглядом, которым можно было пронзать человеческие души.— И спрашивать ничего не буду... Твои глаза мне обо всем рассказали.
Микаса в этот момент не знала, какой у нее был взгляд, но сомневалась, что он был добрым.
— Мне гораздо интереснее... другая вещь,— словно не обращая внимания на похолодевшее после его слов лицо девочки, Генрих опять обернулся к шкафу.— Скажи мне... что это у тебя?
...
Она на самом деле не понимала, о чем он говорил. Что у нее что?
Скосив на нее один глаз, старик пояснил:
— Я имею в виду то, что у тебя на шее.
Девочка тут же, наверное, даже непроизвольно, схватилась за надетый на шею шарф обеими руками.
— ... Шарф.
Старик едва различимо хмыкнул. Она сейчас выглядела довольно забавно. Так, как будто собиралась сопротивляться, если он попытается его у нее отобрать.
— А откуда он у тебя?
— ... Каору мне дал.
— М-м,— несколько мгновений постояв с задумчиво приподнятой головой, Генрих вздохнул и вернулся к котлу.— Ты ведь не понимаешь... что это за шарф?
Некоторое время в комнате царило молчание. Тишина, нарушаемая только легким потрескиванием дров в печи и тихим бульканьем отвара, которую опять прервал твердый мужской голос.
— Во время последней эпидемии в городе, когда Каору лихорадило, он не мог уснуть, пока я не клал этот шарф ему в руки. Сколько лет его знаю, он никогда с ним не расставался, никогда не снимал, тем более, а уж что бы отдать кому-то ... Он даже стирать его мне не давал, все делал сам.
Микаса молча слушала. Откровения были для нее новыми.
Взгляд старика Генриха, которым он ее окинул, был уже гораздо теплее.
— Это шарф его матери, Микаса. Единственная вещь, которая от нее осталась. И... самое дорогое, что есть у Каору.
...
Показалось, или земля ушла из-под ног?
— Ты никогда не задавалась вопросом... почему он носит два шарфа, м? Этот, красный, принадлежал его матери... Второй он сшил сам. Тот, который черный. Он символизирует траур. Память о потерянной семье.
Старик еще раз посмотрел на ошарашенно замершую девочку.
— Микаса... я хочу, чтобы ты понимала, почему он его тебе отдал ... Раз черный для Каору — его траур, что тогда символизирует этот?
Попробовав бульон, старик замолк и молчал, пока пришедшая в себя девочка не поинтересовалась тихим голосом:
— Что?
Усмехнувшись, он ответил:
— То, что ты дорога ему. То, что ты первый человек, которому он готов довериться. Поэтому... я попрошу тебя. Пожалуйста, позаботься о нем. Я боюсь... я боюсь, что однажды... черный шарф станет причиной его...
* * *
Микаса стояла, наклонившись над разместившейся в тени большого дерева миниатюрной фигурой. Причудливые солнечные блики от лучей, пробивающихся между листьев, заставляли высокую траву местами казаться светящейся, словно по волшебству.
Но не это сейчас приковало ее взор, а безмятежное лицо спящего черноволосого мальчика, лежащего на траве. Его едва различимое спокойное дыхание.
Как жаль, что он спит, потому что она не может увидеть его глаза. Такие красивые красные глаза.
Но если он спит, значит, он в покое. Значит все хорошо.
Едва-едва заметная улыбка тронула губы девочки. Интересно, что ему сниться?
Внезапный порыв ветра шелестом прошелся по древесной листве.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
