Среди толпы можно было увидеть разгорячённые лица Джованни и Дино: на сей раз Моцци всё же поддался искушению и первым предложил приятелю полюбоваться на изгнание семейства Абати. Разумеется, его слова были встречены с восторгом. И теперь молодые люди стояли в толпе простолюдинов, обмениваясь с ними шутками и колкими замечаниями в адрес Нери.
Впрочем, видно было, что чувства приятелей разнятся. Если Дино всецело подчинился настроению окружающих, смеясь, когда рядом раздавался хохот, крича, когда кто-нибудь начинал оскорблять Абати или превозносить Джано делла Белла — пусть юноша и слышал эти имена впервые, — то Джованни, в отличие от друга, сохранял спокойствие, улыбаясь мыслям, известным только ему одному.
Ещё одним участником описываемой сцены, с которым читатели уже успели познакомиться, являлся молодой человек, чья беседа с Джано делла Белла и оказалась роковой для Абати, — сын пекаря Френетти. Казалось, юноша должен был разделять восторг пополанов. Однако крики жены мессера Нери и стоны слуг заставляли его болезненно морщиться, а чрезмерно громкие оскорбления, выкрикиваемые соседями, — делать короткие, но веские замечания. И лишь когда к небесам возносился всеобщий возглас:
— Слава господину Джано! — молодой человек присоединялся к нему со всей искренностью.
Поскольку пекарь расположился совсем рядом с Джованни и Дино, его вскоре привлекли восторженные крики последнего. Френетти окинул юношу внимательным взглядом и едва заметно улыбнулся: забавно было слышать, как тот изощряется в остроумии, рассказывая случайным собеседникам, сколь безобразны законы, принятые во Франции, и как замечательна жизнь флорентийцев.
Между тем, осмотрись Дино по сторонам, он увидел бы, что далеко не у всех его разглагольствования вызывают веселье: в тени одного из домов притаилось несколько слуг, которые, прислушиваясь к речам юноши, хмурили брови и временами начинали перешёптываться друг с другом. Едва ли лакеев беспокоила судьба злосчастного короля Франции Филиппа; зато эпитеты, сыпавшиеся из уст молодого человека на головы флорентийских грандов, всякий раз вызывали в их глазах вспышки гнева.
Окрылённый хохотом слушателей, Дино не заметил, что Джованни осторожно ткнул его локтем в живот.
— Успокойся, — склонившись к уху приятеля, прошептал Моцци.
— Почему? — вскинул брови Дино.
Джованни махнул рукой и потянул друга за рукав:
— Идём — нам нечего больше здесь делать. По дороге я всё объясню.
Дино с разочарованным вздохом подчинился воле Моцци. Молодые люди выбрались из толпы и медленно двинулись в сторону Старого моста.
Некоторое время спутники шли молча. Первым не выдержал Дино:
— Я не понимаю, что происходит, Джованни, — уже во второй раз. Совсем недавно ты был весел, предлагал мне полюбоваться на изгнание, — сначала Галли, затем — Абати, — но едва дело приближается к самому интересному, с тобой вдруг случается необъяснимая перемена — и вот мы уже убегаем подальше от домов преступников-грандов, словно сами провинились в чём-либо.
Моцци неопределённо пожал плечами.
— Ты обещал дать объяснения, — заметил Дино.
— Меня пугает твоя неосмотрительность.
— Ничего себе! Разве я — глупец?!
Джованни смутился:
— Нет, конечно... — Осторожно подбирая слова, он принялся развивать свою мысль: — Не следует раскрывать душу перед людьми, которых видишь впервые в жизни... Думаешь, все горожане, которые радовались изгнанию Абати, ненавидят грандов?
— Разве нет?
Моцци вздохнул:
— Ненависть человека к Нери дельи Абати ещё не значит, что он — союзник Джано делла Белла и приоров. Понимаешь?
Дино задумчиво кивнул:
— Выходит, слушатели, смеявшиеся над моими словами, могут, едва правосудие свершится, превратиться во врагов...
— Да.
Молодые люди свернули за угол дома, принадлежавшего семейству Черки и... столкнулись нос к носу со слугами, которые уже были описаны нами некоторое время назад. За их спинами расположился длинноволосый розовощёкий толстяк. Казалось, будто незнакомец только что покинул таверну: круглая шапка съехала набок, потрёпанный кафтан висел, словно мешок, и даже драгоценности, обильно рассыпанные по одежде, не могли придать мужчине вид, внушивший бы уважение к его персоне. Зато подобное чувство вызывали увесистые дубинки в руках лакеев.
По первому слову господина слуги воспользовались своим оружием: бросились к друзьям, оттолкнули Джованни (тот упал на землю и на несколько секунд лишился чувств) и принялись избивать Дино.
— Да здравствуют "Установления справедливости"! — хохотал толстяк, наблюдая за расправой.
Внезапно послышался громкий шум. Из-за угла показалось десятка два пополанов, возглавляемых Френетти. Едва это случилось, гранд бросил:
— Довольно!
Лакеи оставили свою жертву и поспешили вслед за толстяком; Френетти склонился над Дино — лицо молодого человека было покрыто кровью.
— Как ты? — коротко спросил сын пекаря.
— Жив, — прошептал Дино.
— Чем ты приглянулся Форезе Донати?
— Не знаю...
К молодым людям приблизился Джованни, успевший прийти в себя. На голове его расцветал громадный синяк.
— Спасибо за помощь, — смущённо пробормотал он.
Нежданный спаситель поклонился.
— Как тебя зовут? — поинтересовался Моцци.
— Лоренцо. — Молодой человек добавил с кривой усмешкой: — Сын пекаря...
Джованни смутился ещё больше. Френетти, впрочем, не стал продолжать разговор, а вновь обернулся к Дино:
— Ты можешь идти?
Юноша с трудом поднялся на ноги и сделал пару неуверенных шагов, но тотчас почувствовал резкую боль и едва слышно вскрикнул.
— Всё ясно, — произнёс Лоренцо и подхватил Дино под руку. Джованни последовал его примеру, и трое молодых людей, сопровождаемые спутниками Френетти, направились к жилищу Моцци. Редкие прохожие, завидев эту процессию, поспешно отводили взгляды, чтобы затем вонзить их в спины юношей.
Пусть наши герои продолжают свой нелёгкий путь, мы же скажем несколько слов о доме семейства Моцци.
Его можно было смело именовать "дворцом": в описываемые времена он считался самым роскошным городским зданием и служил предметом зависти не только недругов мессера Ванни, но и его приятелей. Возведённый три десятилетия назад и успевший послужить пристанищем самого папы Григория, когда римский первосвященник проезжал через Флоренцию, дом этот поражал суровой мощью. Отсутствие башен, ещё полвека назад столь привычных для замков аристократов и превращавших древние жилища в неприступные крепости, хитроумный зодчий с лихвой заменил толщиной стен, увенчанных зубчатым карнизом: казалось, разрушить их намного труднее, нежели городские. Первый этаж предназначался для лавок и мастерских, поэтому окна его ночью закрывались ставнями, которые днём служили одновременно и прилавком, и навесом; в стенах второго были проделаны крошечные "бойницы", защищённые решётками из широких прутьев. Не меньшее уважение внушали деревянные ворота, окованные железом, за которыми скрывался вход во внутренний двор. Там располагались конюшни (мессер Ванни не питал особой любви к лошадям, но предпочитал иметь под рукой быстроногих скакунов — кто знает, какую шутку сыграет судьба?) и продовольственные склады, чьё содержимое позволяло хозяевам дворца не бояться наступления голода. С не меньшей уверенностью владельцы дома могли ждать приезда важных гостей: комнат хватило бы на самую многочисленную свиту, а в парадной зале, простиравшейся во всю длину второго яруса, не стыдно было принять самого германского императора...
К сожалению, Лоренцо Френетти не довелось побывать на "благородном" этаже: проводив своих новых знакомых до ворот, он наотрез отказался следовать дальше. Более того, молодой человек не захотел выслушать даже благодарности за свою бескорыстную помощь: учтиво раскланявшись, он ретировался. Впрочем, услуги пекаря больше не требовались: Джованни кликнул слуг, и те проявили необыкновенное рвение, стараясь угодить юному господину.
Вскоре Дино уже лежал на кровати. Моцци присел подле приятеля и шумно выдохнул, не в силах справиться с тревогой: молодой человек ожидал, что в любую секунду на пороге появится мессер Ванни.
Так и случилось. Не прошло и пяти минут, как дверь резко распахнулась. В комнату ступил мужчина, чёрные волосы которого уже посеребрила седина, с челом, изрезанным благородными морщинами. Лицо его покрывала непривычная для флорентийцев короткая борода. Поверх длинной рубашки, доходившей до самых колен и стянутой инкрустированным драгоценными камнями поясом, был надет подбитый беличьим мехом пунцовый кафтан.
Мужчина быстро оглядел юношей и сказал:
— Я не стану спрашивать, что случилось. Выслушивать рассказ, наполовину состоящий из выдумок и недомолвок, — бесполезная трата времени. Достаточно увиденного моими глазами, дабы понять: вы попали в скверную историю. Причём, по собственной глупости.
Молодые люди покраснели, но возражать мессеру Ванни не осмелились.
Моцци продолжил:
— Когда я соглашался помочь тебе, Дино, то полностью полагался на слова Бокканегры, давнего друга и родственника. Из письма его выходило, будто ты — обладатель всех добродетелей, какие только необходимы купцу: "трудолюбив, целеустремлён, предприимчив". Умён, в конце концов! И что я вижу?..
Банкир изогнул спину, превратившись в подобие вопросительного знака, растопырил пальцы, унизанные перстнями, и развёл руки в стороны.
— Я ведь не совершил ничего предосудительного... — прошептал Дино.
— Именно! Ты вообще ничего не совершил за несколько недель, проведённых во Флоренции. А это — худшее времяпровождение, какое только существует. Я ещё мог бы закрыть глаза на подобное бездействие, займись ты, скажем, словесностью — это приносит немалую пользу человеческому уму. Однако единственное твоё увлечение — прогулки по флорентийским улицам в обществе Джованни!
— Не... — попробовал вмешаться сын мессера Ванни.
— Правда! — воскликнул тот. — И твоё поведение злит меня гораздо больше, нежели поступки Дино: пусть он занимается чем угодно, если не понимает, что бедность приносит лишь унижения и обиды, и только богатство — признание и уважение, но ты — мой сын, и я не стану спокойно смотреть на происходящее.
— Что тебе не...
— Всё! Мне не нравится, что ты отлыниваешь от работы; удручает, что до сих пор не способен разобраться в простейших торговых операциях; раздражает, когда ты вместе изучения иностранных языков размахиваешь мечом... Не спорю, фехтование — нужное занятие, но гораздо лучше будет, если ты поймёшь обычаи чужеземцев, с которыми, возможно, когда-нибудь станешь вести торговлю, и превратишься в человека, умеющего находить общий язык с любыми людьми: крестьянами и пополанами, аристократами и даже самими королями. Тогда ты не явишься домой с громадным синяком на голове и не ввяжешься без повода в драку.
Молодой человек опустил голову.
Банкир распалялся всё больше:
— Знаешь, временами я начинаю жалеть, что брат твой Томмазо — мой младший сын. Он всегда прилежно учился, никогда не отвлекался на глупости, и сейчас, едва ему минуло восемнадцать, отправился к нашим торговым компаньонам в Неаполитанское королевство. О, с каким нетерпением я жду его возвращения!.. — Голос мессера Ванни дрогнул. — Томмазо — вот моя надежда. С ним никогда не случится глупостей; он не подчинится искушениям и не станет пренебрегать деловыми обязанностями, не предастся расточительству подобно многим горожанам, одаренным Фортуной и оттого потерявшим разум.
Лицо Джованни вспыхнуло от гнева:
— Зачем ты говоришь такие вещи?
— А что ещё я должен делать? Молить Господа о помощи? Нет! Пока небеса смилостивятся, пройдёт слишком много времени! Поэтому я хочу вразумить тебя и указать верный путь.
Мессер Ванни осторожно присел на краешек кровати и вздохнул. Молодые люди с тревогой следили за ним, не зная, чего ожидать: новых нравоучений или сурового наказания.
— С завтрашнего дня ты, Джованни, возьмешься за изучение руководств по ведению расчётов — не тех рукописей для детишек, которые создали неведомые рифмоплёты, а настоящих книг, где учат точности и аккуратности. Дино присоединится к тебе, едва сумеет встать с кровати, и поведает о наречиях, применяемых во Французском королевстве. Чтобы через неделю щебетал на языке парижан, будто всю жизнь провёл среди них! Понятно?
— Да...
— Очень хорошо, — кивнул Моцци-старший. Голос его стал мягче. — А теперь скажите, кто так славно изукрасил вам лица.
— Форезе Донати.
— Превосходно! Замечательная новость! И что вы намерены делать?
— Требовать правосудия у Джано делла Белла, — твёрдо произнёс Дино.
— Что?! Вы сошли с ума! Я не хочу ссориться с семейством Донати — это принесёт огромные неприятности. Не смейте даже упоминать имя Форезе!
Дино резко сел на кровати, словно был совершенно здоров:
— Ну уж нет! Я принял решение и не оступлюсь, кто бы ни требовал этого. Возможно, мне и впрямь следовало держать язык за зубами — тогда шкура моя осталась бы цела. Наказание я заслужил. Но пусть, в таком случае, на Форезе Донати также падёт возмездие!
Мессер Ванни расхохотался:
— Что ж, иди к приорам! Иди к самому Джано! Но не удивляйся, если окажешься выставленным за дверь. Тебе, должно быть, неизвестно, что справедливости могут требовать лишь люди, получившие имматрикуляцию в какой-либо цех. Разве ты уже записан в один из них?
— Нет.
— Тогда любой аристократ может учинить над тобой расправу — и останется безнаказанным. Ясно теперь, отчего нужно изучать банковское дело и неустанно трудиться, а не разгуливать с утра до ночи по городу?
Молодые люди обратили друг на друга изумлённые взгляды. Джованни произнёс, без особой, впрочем, уверенности:
— Тогда я сам обращусь к мессеру Джано. В конце концов, мне тоже досталось от слуг Донати.
— Даже не пробуй, — с улыбкой покачал головой мужчина. — Разве ты забыл, что я ношу рыцарское звание и, следовательно, род наш внесён в список магнатов? С этим ничего нельзя поделать. Ваш же любимый Джано делла Белла, придумавший, если верить крикам простолюдинов, свои "Установления" ради порядка в городе, по какой-то необъяснимой причине позабыл о нобилях: пусть они перережут друг друга — лишь бы пополанов не трогали.
Немного помолчав, банкир горько усмехнулся:
— Как видите, помыслы мессера Джано не столь уж благородны. Он пожелал вознестись на вершину власти — и достиг своей цели.
С этими словами мессер Ванни медленно, словно дряхлый старец, поднялся с кровати и покинул комнату.
Едва это случилось, Джованни прошептал:
— Отец прав...
— Я в это не верю, — откликнулся Дино и без сил опустился на подушку.
Глава 6
Поэт
Следующие несколько дней Дино провёл в постели, и у него было предостаточно времени, чтобы поразмышлять над разговором с мессером Ванни. Почему банкир столь неприязненно отозвался о Джано делла Белла? Этот вопрос не давал молодому человеку покоя.
Казалось бы, новые законы позволяли семейству Моцци ещё больше приумножить свои богатства и увеличить влияние, а сетования на угрозу со стороны других грандов выглядели попросту смехотворными: членство в цехе Калимала, наиболее могущественном в городе, само по себе служило лучшей защитой от любых врагов. Так, во всяком случае, полагал Дино. Быть может, в голове мессера Ванни зародилась честолюбивая мечта о политической карьере, ставшая невозможной после принятия "Установлений"? Вряд ли. Банкир производил впечатление человека благоразумного, который никогда не пустится в авантюру.
