4. Люди и нелюди

А потом что-то замерло внутри, но не от страха, не от боли душевной, а от неожиданно ясного понимания: "Я ведь не кукловод. Я ничего не могу изменить в представлении. Я могу ему разве что подыграть..."

И Рэлька подыграл, уже обыденно, привычно. Сделал испуганный вид, изобразил растерянность и горе. Кажется, вовремя — этот "чёрный" по имени Даймир как-то очень уж пристально смотрел на него. Рэлька и сам не понимал, чем может ему грозить интерес пастыря, но решил поостеречься.

— Руз — брат Ланца, — поднимаясь с колен, пояснил, между тем, Гешек. — Старшой.

— Ясно... — светловолосый охотник внезапно напрягся, вглядываясь в сгущающуюся темноту. — Дайм, глянь-ка, что это там?

Вдоль кромки леса двигалось нечто большое и тёмное. Прислушавшись, Рэлька различил тяжёлые шаги. Топ... Топ... Топ...

— Лошадь, — облегчённо выдохнул северянин. — Это ж лошадь. Ну-ка, Жиган, подай голос.

Каурый Хана тут же заржал звучно и призывно. Тень у леса тут же остановилась. А потом ответила... породив странное далёкое и сдвоенное эхо.

— Вот же леший! — Хан повернулся в ту сторону, куда уходила, вновь скрываясь за деревьями, дорога. — А это ещё кто?!

— Вторая лошадь? — предположил Даймир.

— Не дури, стрелок, ты же слышал — там их две.

Охотники переглянулись, потом пастырь качнул головой:

— Нет, — он словно ответил на вопрос, который Хан ещё только думал задать, — дальше — только вместе.

— Согласен. Но здесь нам до утра тоже делать нечего... Хорошо бы конягу подманить. Если словим — сможем ехать сразу все.

— Хорошо бы. Да только получится ли...

Договорить пастырю не дал Ланц. Он вдруг поднял опущенную голову, повернулся к лесу и позвал:

— Зоря-ана...

Всхлипнул, шмыгнул носом и снова крикнул, уже громче, увереннее:

— Зоря-а-а-а!

И ведь угадал — едва различимая в темноте лошадь фыркнула и неторопливо побрела к ожидающим людям.

— Вот, молодчага! — похвалил сына бортника Хан. — Раз животину знаешь, небось и ездить на ней доводилось?

— Это... — Ланц снова всхлипнул. — Это Рузки кобыла. Я... да, умею.

Он двинулся навстречу лошади. Та, почуяв кровь, остановилась и тревожно всхрапнула, но брат её прежнего хозяина уже подхватил болтающийся повод и обнял за шею, приговаривая:

— Зоря-ана, Зорянушка, это я, милая. Хорошая лошадка, послушная...

Рэлька видел Ланца в седле только один раз. Вот на этой самой Зоряне, когда Рузка под какой-то праздник позволил братцу прокатиться верхом при его друзьях. Всадником курносый был неважным, но всё-таки из седла не выпадал и правил вполне уверенно, чтобы ехать без чужой помощи.

— Отлично! — пастырь одним махом вскочил в седло своей гнедой. — Хан, бери девчонку, она полегче. Ты, парень (рука в чёрной перчатке указала на Рэльку), со мной поедешь. А ты (взгляд в сторону Гешека) — с приятелем на пару. От нас не отставать, вперёд не лезть, держаться строго позади. Ясно?

Почему-то Рэлька не удивился этому приказу. Страха перед "чёрным" у него не было... Ну, почти не было. Он решительно подошёл к лошади пастыря и попытался забраться ей на спину. Даймир помог — нагнулся, ухватил за пояс и рывком подтянул наверх.

— А как же... они? — Ксана, уже устроившаяся позади светловолосого охотника, смотрела на темнеющие в траве тела.

— Никуда они уже не денутся. Сомневаюсь, что вы хотите сидеть здесь до утра. Я вот, скажем, совсем не хочу. Как доберёмся до деревни — пошлём сюда людей с телегой. Всё, разговоры окончены. Всем советую помалкивать и быть настороже. А теперь тронулись.

Но далеко они не ускакали — очень скоро впереди средь деревьев замелькало пятно света, и маленький отряд по команде Даймира сразу сбавил ход. Уже неспешным шагом выехали к застрявшей посреди дороги повозке — небольшому фургону с высокими деревянными бортами и брезентовой крышей.

— Оживлённо же у вас ночью на тракте, — буркнул пастырь.

Хозяину неповоротливой колымаги просто не повезло. Может, камень под колесо попал, а может — яма глубокая подкузьмила: задняя ось не выдержала и переломилась, фургон осел назад и заметно накренился вправо. Возле отвалившегося напрочь колеса коптил вбитый в землю факел. Кроме пары нервно переступающих ногами лошадей в упряжке, да пламени, пляшущего на промасленных тряпках, ничто больше не двигалось рядом с повозкой. Однако Рэлька сразу почувствовал, что на них смотрят. Из-за опущенного брезентового полога, из теснящихся к обочинам тёмных кустов... Пристально смотрят. Выжидающе. Опасливо и недобро.

"Чёрный" лошадь свою придержал шагов за двадцать от повозки и негромко, но твёрдо приказал попутчику:

— Слазь.

Рэлька послушно соскользнул с тёплой спины гнедой. Рядом на дорогу спрыгнула Ксанка, явно раздосадованная тем, что её посчитали помехой. Рэльке обидно не было, и страшно почему-то — тоже. Страх бродил где-то кругами, но близко не подступал... любопытства, что ли, сторонился?

Спешился и Гешек, опустился на одно колено рядом с девушкой и прицелился в полог фургона. Даймир, заметив это, негромко хмыкнул — то ли одобрительно, то ли с насмешкой. Толкнув кобылу пятками в бока, он заставил её пройти чуть вперёд и снова остановил. Ствол его ружья смотрел куда-то в сторону от повозки, пастырь, похоже, ничуть не боялся того, кто затаился в ней.

— Нагляделись уже? — сухо спросил он у темноты. — Тогда выходите на свет. Познакомимся.

Рэлька даже дыхание затаил, понимая: сейчас что-то будет. То ли хозяин фургона отзовётся, то ли "чёрный" сбросит с себя обманчивую расслабленность и... Бах!

— Я выхожу, добрый господин! Выхожу! — донёсся из глубины повозки голос, высокий, торопливый и захлёбывающийся, словно слова рвались наружу потоком, едва успевая задерживаться в узкой глотке.

Полог откинулся и через задний борт грузно перевалился человек. В дрожащем свете факела вспыхнули яркими красками странные одежды, более всего приличествующие какому-нибудь ярмарочному затейнику. Но человек на шута походил мало — смуглый толстяк с длинными, чёрными, как смоль, волосами, стянутыми на затылке в "конский хвост". Пёстрое его одеяние, казалось, не имело какой-то законченной формы, оно всё колыхалось и трепетало от суетливых движений хозяина, словно собираясь сорваться с него и улететь диковинной южной птицей.

"Смолянин! — догадался Рэлька. — Из тех, что дома своего не имеют, а по дорогам шлёндают и детей воруют. Если, конечно, Ванда не врёт, древняя карга".

— Я уж смекнул, добрые господа, что вы — не разбойники! — голосил тем временем чудной толстяк. — Уж смекнул, ей же ей! Так ведь и я — не разбойник тоже! Я всего лишь Фоль из Шебенга, честный знахарь, клянусь полевыми травами, коими мой "кочкотряс" набит по самую крышу! Ежели б вы видали, как я ползал нынче вдоль этого проклятого тракта, собирая последний цвет пятилиста...

— Остальные, — перебил его пастырь. — Пусть они тоже выходят.

— Остальные? — толстяк сделал удивлённое лицо.

— Твои друзья, что прячутся в кустах.

— А-а-аха! Друзья! — пёстрый наряд причудливо встрепенулся, когда знахарь наклонился вперёд и хлопнул себя ладонями по коленям, выражая неописуемый восторг. — Ай, ты шутник, добрый господин! Но как догадался, что в кустах кто-то есть?! Ты, не иначе...

Пухлая рука, стянутая у запястья голубым атласом просторной рубахи, поднялась к виску, пальцы многозначительно щёлкнули.

— Э?

— Вот именно, — с холодным сарказмом подтвердил Даймир, — слух у меня отменный. Могу и с закрытыми глазами в тех кустах подстрелить любого. А вот шутить я не расположен. Здесь неподалёку людей убили, поэтому мы, коли нам что опасным покажется, сперва стрелять станем, а уж потом разбираться — в кого попали.

— Ай-ёй, добрый господин, — лицо толстяка сразу отразило тревогу, — старый Фоль не хотел тебя обидеть, клянусь своей шеей! Там не друзья, там родня моя прячется! Жена, чада... Хей, Эгра, Сван, выходите! Все выходите, живо! Добрые господа не станут нам зла делать! Ей же ей, никто не видит зла от чёрных пастырей!

Послушавшись призыва, на дорогу вышли четверо. Женщина, парень лет двадцати и двое подростков — мальчик и девочка, оба едва ли старше Рэльки. Сгрудившись возле своего дома на колёсах, они с видимой опаской смотрели на охотников и деревенских ребят. Настороженно, неприветливо смотрели, и молчали. За всех пятерых отдувался глава семейства.

— Вот Эгра, жена моя, а это — Сван, наш старшенький!

Одетая не столь пёстро и своеобразно, как Фоль, женщина всё же выглядела непривычно ярко для крестьянского глаза с её разноцветными кофтой и юбкой, с раскрашенным костяным гребнем в волосах и стеклянными клипсами на мочках ушей. Внешностью же она от мужа отличалась столь разительно, что казалось странным, как эти двое вообще могли сойтись, да ещё и детей нарожать. Ненамного выше Фоля, но стройная и хрупкая, с заострёнными чертами лица, светлокожая и светловолосая.

А вот Сван определённо в папочку уродился — чернявый, коренастый и полнотелый, неловко переваливающийся на ходу — будто откормленный гусь. В то время, как мать его сохраняла спокойствие, похожее на отрешённость, парень был мрачен и смотрел исподлобья, недовольно хмуря густые брови.

— Келия, радость моей души, поклонись добрым господам! И ты, Вильга, тоже кланяйся, маленький пройдоха!

Вильга толстяком не был, но сложение имел плотное, и очень даже могло статься, что с годами он догонит тучностью отца и старшего брата. Келия же изяществом фигуры пошла в мать. А вот цвет волос оба младших вовсе непонятно у кого взяли — ни отцовский дёготь, ни материнское золото... блёклый серый пепел какой-то. Да и черты лица — не разобрать толком, кому от кого что перепало.

"Может, не родные они вовсе этому Фолю? — подумал Рэлька, разглядывая сверстников, странно не похожих на своих родителей. — Краденые?"

— Я как услышал — топочет кто-то на дороге, — быстро говорил знахарь, — так сразу кричу: "Живо, все в лес!" А ну как поганцы какие лихие наехали б? Куда нам, бедным странникам, от таких деваться? Всяк норовит разорить, последнее отнять, что имеем, пусть даже добра у нас — в горсти можно унесть...

— Крик слышал? — Даймир прервал на миг вопросом словесный поток.

— Ещё бы не слышать, добрый господин! Ай-ёй, с того ж крика наша беда и случилась! Фоль никогда не был храбрецом, он всегда любил свою жизнь. Едва я то страшное услыхал, так кнутик в руке сам собой и дёрнулся. Нескладно ж дёрнулся, что и говорить, глупого Фоля отец его покойный за эдакий удар сам бы под кнут поставил, клянусь дорогой! Худо ударил, худо лошади рванули, из колеи вынесли, да прямиком на камень...

Толстяк повернулся к своим конягам.

— Проклятье на ваши тощие ноги, дурные клячи! Чтоб вам на том свете волки их каждый день отгрызали!

— А видел что? — снова перебил его Даймир.

— Ничего не видал, клянусь светом! И хвала Небу, что не видал, а то со страху мог бы и умом повредиться. С одним моим добрым знакомым этакая напасть случилась однажды — такое привиделось в пригороде Глета, что...

— Родные, — "чёрный" не собирался отступать. — Родные твои могли ведь что-то видеть.

— Как же они могли, добрый господин? Они же все в фургоне сидели, один я правил-то. Да и что увидишь в сумерках, когда кричат далеко, за деревьями?

— Но крестьян-то, — вмешался в разговор Хан, — крестьян-то видел? Тех, что у дороги стояли, когда ты мимо проезжал?

— Крестьян... Как же, видел я тех крестьян, видел! Прямо у дороги стояли, ты верно говоришь, добрый господин! Двое с самострелами. Я ещё подумал: охотники. Мимо проезжал, говорю: "Будьте здравы, почтенные люди!", а они только зыркнули в ответ. Никто смолян не любит, никто. А за что не любят, когда с любой хворью грошовой — к нам? И на судьбу гадать — обратно к нам? И по цветам полевым клады искать...

— И ты, стало быть, мимо проехал?

— Ай-ёй! Знамо, проехал! Когда Фолю не рады, зачем Фолю останавливаться? Когда Фоля не манят ни беседой, ни серебром, зачем же ему натягивать поводья?

— Фолю повезло, что он не натянул поводья и проехал мимо, — усмехнулся криво северянин.

— А не помогут ли добрые господа управиться нам с нашей бедой? — в голосе толстяка звучала надежда.

— Помогут, — согласился Хан. — Добрые господа покараулят, пока вы пожитки собирать будете, а после до деревни проводят. Верно, Дайм?

— Милосердное Небо, да что ж ты такое говоришь, господин! Чтобы я бросил свой дом посреди дороги?!

— Сам же сказал, добра у вас немного. Если лошадей выпряжешь, никуда твой дом не денется до утра. А утром вернёшься и всё починишь.

— Нет, — вид у знахаря сделался упрямый и даже какой-то воинственный, от заискивания не осталось и следа. — Не пойдёт нам такое. Покуда колесо не поставим, никуда не поедем. Да и нечего нам в той деревне делать. Вестимо, где честный смолянин ни появится, тут же кричат: "Вор! Колдун! Убивец!"

— Потому и кричат, — тихонько буркнула Ксана, — что воры и колдуны.

— Ты, верно, не понял, — Даймир наклонился в седле, голос его стал пуще прежнего холоден и суров. — Здесь не разбойники шалят, здесь тварь бродит. Выродок. Я до утра твой сон оберегать не намерен, а чинить в темноте эту колымагу — риск пустой и глупый. Поэтому бери, что оставлять боязно, выпрягай кобылок и пошли в деревню. Никто там ни в тебя, ни в твоих детей камень не кинет, пока я рядом. Ясно тебе?

Фоль нахохлился, ни дать ни взять — сердитый бойцовский петух. Рэлька бы рассмеялся, до того уморительно выглядел толстяк в своём гневе, но смеяться не хотелось. Глаза невольно скользили мимо пёстрого смолянина — на его жену и детей, ни словом не вмешивающихся в разговор. Вот Фоль нехотя кивнул Даймиру: "Ладно, убедил, добрый господин", и тут же всё семейство полезло в фургон — собирать пожитки. Эта молчаливая покорность казалось Рэльке странной, непривычной.

— Забирайся обратно, — бросил "чёрный" Рэльке, потом перевёл взгляд на Гешека. — А ты, братец, лучше разряди свою игрушку.

Молодой охотник насупился и ничего не ответил. Разряжать самострел тоже не стал, так и влез с ним обратно в седло.

Дети Фоля освободили лошадей из упряжи довольно споро, но вот пожитки смоляне собирали долго. А потом ещё тщательно прилаживали на спины животных объёмистые дорожные сумки, привязывали, пристёгивали... Знахарь поглядывал с надеждой на всадников, но помощи просить так и не стал, а предлагать её смолянам никто не потрудился. Охотники бдительно разглядывали подступающие к дороге тёмные заросли, держа наготове свои огнестрелы, а деревенские ребята просто ждали. Фоль, похоже, обиделся, начал раздражённо фыркать на своё нерасторопное семейство и этим таки заставил их работать быстрее.

Наконец, сборы подошли к концу. На лошадей усадили Эгру и девочку, остальные смоляне пошли своими ногами. Наверное, знахарь и сам был бы не прочь поехать верхом, но благоразумно пожалел своих щуплых кобылок. Глядя, как на удивление бодро семенит по тракту этот толстяк, Рэлька только диву давался.

Время от времени Фоль поглядывал на Даймира — зыркал осторожно, с опаской, но любопытство, видать, было сильнее страха перед "чёрным". Всякий раз у Рэльки по спине неприятные мурашки пробегали — ему казалось, травник смотрит не на пастыря вовсе, а именно на него.