Пока я гадал, откуда Г.П. извлёк этот раритет — вроде, только что стоял, заложив руки за спину! — Светка схватила бинокль, вскинула к глазам и принялась крутить рубчатое колёсико. Со странной лодки снова ударил пушечный гром, над водой поплыли новые клубы дыма. Только на этот раз звук был куда сильнее — мы уже прилично сблизились, и я без всякого бинокля видел мерно вздымающиеся по бортам вёсла и косо повисший гафель со свёрнутым парусом.

— Сём... — завороженно прошептала девочка, — смотри, они там все в треуголках! А этот, на носу, у пушки, высокий такой...

Я схватил бинокль. Лодка — да это целый барказ! — придвинулась, заполнив собой всё поле зрения. Потом плавно повернулось, подставив для обозрения борт — теперь я мог разглядеть его во всех подробностях. Высоко задранные нос и корма, глубокий прогиб посередине — моряки называют такой корпус "седловатым". По бортам — по три длинных чёрных весла, и я хорошо видел гребцов в белых рубахах. Их спины сгибались и распрямлялись в такт в такт мерным взмахам вёсел, и казалось, что даже с такого расстояния до меня доносится скрип уключин.

На носу, у маленькой, почти игрушечной медной пушечки стоял парень — очень высокий, по-подростковому голенастый; зелёный кафтан с красными обшлагами висел на нём мешком. Одной рукой он держался за штаг, в другой держал короткую палку, курящуюся на конце дымком. На голове -чёрная треугольная шляпа, на боку, на портупее — шпага в чёрных ножнах.

Его спутник, тоже в треуголке и кафтане, распахнутом на груди, наклонился к пушечке. Повозился, выпрямился, раззявив рот в неслышном крике. Высокий скривился — я разглядел, как задрались вверх короткие усики — и ткнул дымящейся палкой в орудие. Над озером снова прокатился гром.

За спиной длинно, пронзительно завизжало — я чуть не выронил от неожиданности бинокль. Светка ойкнула и по привычке вцепилась в мой рукав. Маэстро стоял, широко раздвинув ноги, и в руках у него исходила едким дымом короткая трубка из коричневого прессованного картона. В небе над нами рассыпался веер красных искр.

Сигнальной ракете ответил ревун, нос "Патрульного-3" покатился влево. С барказа замахали треуголками, но катер уже набирал скорость; нос приподнялся, и у форштевня вырос пенный бурун полного хода. Четвёртый выстрел мы еле-еле расслышали за сдвоенным рёвом подвесных "Ямах".

* * *

— Григорий Петрович, так это был Пётр Первый? — спросила Светка. В голосе у неё сквозило недоверие.

Историк улыбнулся.

— А почему бы и нет? Синхронизатор я выставил на июнь 1692 года. Пётр спустил на воду свою потешную флотилию в мае, тут, поблизости, у села Веськово. Он провёл на озере несколько месяцев, устраивая морские и пушечные учения. Один их кораблей флотилии, яхта "Анна", очень похожа на посудину, которую мы с вами встретили. Вёсла, мачта, пушка на носу... Да, вполне возможно, мы видели будущего Петра Великого, первого российского императора. А судёнышко это — одно из тех, что дали начало русскому флоту, вместе со знаменитым ботиком.

— Значит, нас готовят к заданию в том времени? предстоит отправиться в то время, нас к этому готовят? — поинтересовался я. — Но мы изучали совсем другой период, конец девятнадцатого века, царствование Александра Третьего. Это же почти на двести лет позже!

— Опять ты спешишь делать выводы Семён... — с упрёком произнёс Г.П. — Мы хотели, чтобы Светлана поупражнялась в управлении грузовыми порталами. С этим она справилась на "отлично" — ну а остальное можешь считать бонусом. Согласись, скучно было бы просто прокатиться по озеру и не увидеть ничего интересного!

Историк отвечал серьёзно, но в уголках глаз прятались смешинки. Это его всегдашняя манера — никогда нельзя наверняка сказать, шутит он, или говорит серьёзно...

Обратное возвращение прошло без сучка, без задоринки. Мы и охнуть не успели, как перед носом "Патрульного-3" возник знакомый дымчато-голубой квадрат. Светка выждала, пока катер удалиться от петровской яхты километра на три, а потом легко и непринуждённо открыла проход точно по курсу. Даже доворачивать не пришлось — мы влетели в червоточину на "фулл-спиде", не заметив от возбуждения ни вязкого тумана, ни ледяного дыхания меж-мирового ничто.

Кстати, не забыть спросить Светку — что там у неё были за странности с червоточиной?

V. Группа "Алеф" на задании.

1888 год. Англия,

Лондон, вечер.

"Туман везде,

туман в низовьях Темзы..."

— ....но если Пётр видел нас — это может изменить историю? Там нет таких катеров, а значит...

Сёмка поморщился. Опять за старое...

— Ничего это не значит! Они нас всего-то минут пятнадцать могли наблюдать, и подзорной трубы у Петра — если это был он, конечно, — не было, только пальник. Это палка такая с горящим фитилём, ею поджигают заряд пушки. Нет, ничего он толком не рассмотрел. Может, вообще за глюк принял...

— А стрелял зачем? — не сдавалась напарница. — Мы же им ничего не сделали?

— Он в нас не стрелял! Это был салют, холостым зарядом, без ядра. Пётр вообще обожал салюты, фейерверки, военные церемониалы с пальбой и грохотом. По случаю спуска на воду Потешной флотилии была устроена такая канонада, что жители села Веськово, возле которого это происходило, дали холмику у озера новое название — "Гремяч". Так что, никто нас топить не собирался!

"Никак не успокоится — с досадой думал Сёмка, — После визита на Плещеево озеро прошло больше недели — а Светка до сих пор не может простить Г.П., что он не объяснил нам своих резонов. А может, и объяснять было нечего, и Г.П. просто хотел совместить практикум по прикладной хронофизике с экскурсией в незнакомую эпоху? Приятное с полезным, так сказать... В любом случае, сейчас группа "Алеф" далеко от Плещеева озера — как в географическом, так и в хронологическом смысле."

* * *

За окнами — Лондон, 1888 год. Столица Империи, над которой не заходит солнце. Викторианская Англия, времена Шерлока Холмса, детей капитана Гранта и диккенсовских персонажей. Мир паровых машин, угля, клёпаного железа и первой промышленной революции.

Что приходит в голову, когда речь заходит о Лондоне? Футбольный клуб "Челси", колесо обозрения, Вестминстерское аббатство, Тауэрский мост и... туман.

Это не тот экологически чистый продукт, слегка сдобренный бензиновой, стандарта Евро-5, гарью и ароматами "Макдональдса", который вдыхает обитатель двадцать первого столетия. Туман викторианского Лондона — густая смрадная субстанция цвета горохового супа — поражал все органы чувств, заставляя горько пожалеть, что вы явились в этот город, в эту страну, и вообще родились на этот свет. После такого не придёт в голову сетовать на неблагополучную экологию какого-нибудь Кемерово, Череповца или, скажем, Пекина.

"... здесь что, поблизости большой пожар?

О нет, мисс! Здесь поблизости Лондон."

В наше время житель мегаполиса почти не знаком с запахом угольной гари — если, конечно, не живёт неподалёку от индустриального гиганта, вроде металлургического комбината или работающей на угле ТЭЦ. Раньше так пахло в вагонах поездов дальнего следования — там углём топили титаны-водонагреватели. В Лондоне же уголь повсюду — от паровоза до чугунной кухонной печки. Его пыль скрипит на зубах; он вторгается в дома печной копотью и каминной гарью. Порой его запах перебивает едкая вонь дёгтя, креозота и неистребимое амбрэ конского навоза. Мостовые усыпаны конскими яблоками; повсюду шныряют мальчишки с корзинами. Они собирают эти отходы жизнедеятельности и продают их по домам.

Из здания вокзала Виктория вышли в сумерках, и Сёмка сразу же стукнулся лбом на фонарный столб. Больно было ужасно, а ещё больше — обидно: л никак не ожидал, что окажется в положении героя немой комедии. Но он и правда, не заметил этого треклятого столба! Фонарь где-то далеко вверху светил тусклым жёлтым светом, с трудом рассеивая вязкую мглу; из неё зыбкими тенями появлялись то люди, то нелепые, на паре высоченных колёс, повозки, называемые "кэбами". Они играли в Лондоне роль такси.

Были и автобусы, точнее омнибусы — громоздкие двухэтажные экипажи, запряжённые парой лошадей. В омнибус набивалось человек по тридцать, и оставалось только поражаться — как несчастные савраски не околевают под таким грузом?

А ещё — в Лондоне, оказывается, есть метрополитен! Если можно, конечно, назвать этим словом закопченные, душные, насквозь пропахшие угольной гарью катакомбы, где под низким потолком покрытым наслоениями копоти, непрерывно клубится дым. А как иначе, если поезда в Лондонской подземке ходят на паровой тяге? Ребята рискнули спуститься на станцию — и выскочили наружу, как ошпаренные, а потом долго глотали свежий воздух. Впрочем, какое там — "свежий"? Туман...

Пропитанный копотью, он оставлял серый налёт на одежде, и оставалось только удивляться, как это лондонцы ходят в крахмальных сорочках, с кипельно-белыми манжетами. А если провести пальцем по любой поверхности, как на нём тут же оставался чёрная каёмка — копоть, всюду копоть!

"Сюда бы фанатов стимпанка, — подумал Сёмка, ожесточённо откашливаясь. — Понюхали бы, в буквальном смысле, чем пахнет их любимый мир угля-и-пара..."

В гостинице, в десятке кварталов к западу от вокзала Виктория, куда группу "Алеф" доставил опасно раскачивающийся на ходу кэб, дышать было ещё труднее. По всему дому чадили свечи и отвратительные, угрожающие приспособления, называемые "газовыми рожками". В них горел светильный газ — тоже, как выяснилось, продукт перегонки угля. В каждой комнате имелся камин, который разжигала унылая горничная в мышиного цвета платье; рядом с камином, на плетёном коврике стояла непременная корзинка с углём и кованая из меди лопаточка. Сёмка с трудом подавил желание потребовать убрать осточертевшую субстанцию из своего номера. Уголь так уголь. Надо привыкать — им ещё не раз предстоит побывать в конце девятнадцатого века, а уголь, как ни крути, основа здешней цивилизации. Пусть будет уголь.

В гостинице — здесь это называлось "пансион" — ребята сняли два двухкомнатных номера, отдельно для Семёна и отдельно, для его спутницы. О том, чтобы поселиться в одном, разумеется, не могло быть и речи, они и без того всю дорогу ловили на себе недоумённые, порой осуждающие взгляды. Молодой человек и барышня столь юного возраста, путешествующие вдвоём, без взрослых, без слуг — это воспринималось добропорядочными британцами как скандальное нарушение всех приличий. Спасал статус приезжих из дикой Черногории — чего ожидать от невоспитанных аборигенов? Странный акцент, дурные манеры — кому ещё придёт в голову таскать на поясе страховидный тесак в обшарпанных ножнах? Сёмка, как мог, отбрыкивался от экзотического аксессуара — лучше бы револьвер дали! — но инструктор, готовивший группу "Алеф" к переброске настоял. По его словам выходило, что мужчины из рода черногорских господарей не выходят за порог без верного гайдуцкого ножа.

Сёмкин костюм — кургузая суконная курточка и шаровары, заправленные в нелепые кожаные приспособления на медных застёжках, называемые "крагами". Их полагалось носить поверх башмаков. Г.П. объяснил, что это так называемый "охотничий" стиль, приправленный, с учётом разработанной для ребят легенды, черногорским колоритом. Пресловутый ножик следовало носить за широким кушаком из плотного тёмно-бордового шёлка. Чтобы надеть такой аксессуар, надо было обернуть его вокруг талии несколько раз — при этом владелец кушака вертелся волчком, подняв руки, а добровольный помощник стоял в другом углу комнаты, держа конец шёлковой полосы натянутой. Свободный конец, украшенный золотой кисточкой, следовало заткнуть за намотанную вокруг пояса ткань.

Светлана облачилась в дамское платье викторианского стиля, — башмаки, подвязки, корсет, многослойные юбки и уйма разнообразных штучек, в которых сам чёрт ногу сломит. Мальчик подозревал, что спутница люто завидует его сравнительно удобному и практичному костюму — особенности дамского гардероба позволяли заподозрить местных кутюрье в садистских склонностях. Сёмка с опозданием сообразил, что истинная причина того, что его спутница огрызалась всю дорогу от Портсмута до Лондона — именно в деталях туалета, который женщине, привыкшей к одежде двадцать первого века напоминали пыточные приспособления. К концу дня Светлана напоминала разъярённую до состояния невменяемости сиамскую кошку, готовую вцепиться когтями в физиономию за косой взгляд.

Но ничего, думал Сёмка, это всё ерунда — и смог, и неудобная одежда. Они в Лондоне, и остались сущие пустяки — отправиться на Сент-Джеймс стрит, зайти в дом номер тридцать семь и спросить: "Это у вас собираются обедать сэр Рэндольф Черчилль и сэр Артур Худ? Нам, видите ли, непременно надо послушать, о чём они будут беседовать". И постоять четверть часика за портьерой, которую укажет предупредительный лакей...

Шутки шутками — а делать-то что? Никакого "Элементарно, Ватсон", пока в голову не приходит. Остаётся махнуть на всё рукой и надеяться, что правило "утро вечера мудренее" действует и в столице Британской Империи. Будет утро, будет овсянка на завтрак (или это тоже выдумки авторов романов об английской жизни?), и, может быть, рассеется, наконец, +туман...

А вот взять отправиться с утра, по известному всему миру адресу! Конан Дойль уже публикует рассказы о Шерлоке Холмсе; если верить знаменитому писателю, великий сыщик живёт сейчас один — его неизменный спутник и жизнеописатель женился и съехал с Бейкер Стрит. Куда было бы проще — деньги есть, предложить Холмсу щедрый гонорар, сочинив предварительно эффектную историю в стиле "Скандала в Богемии" — глядишь, мастер дедуктивного метода и поможет группе "Алеф" справиться с головоломной задачкой? Жаль только, Холмс — персонаж вымышленный, а доктор Джозеф Белл, с которого Конан Дойль списал своего героя, вряд ли возьмётся за столь сомнительное поручение....

Постойте, что-то в этой мысли есть! От волнения Сёмка вскочил с постели и забегал по комнате. Что он знает о Шерлоке Холмсе? Дедуктивный метод... химия, скрипка... Вот оно — великий сыщик вовсю пользовался услугами целой армии малолетних помощников — уличных мальчишек, газетчиков, чистильщиков обуви, рассыльных. Рассыльных, конечно же! Они здесь при каждой лавочке, при каждом магазине — готовы доставить на дом покупку, которая не помещается в кармане. Кроме того, есть особая категория рассыльных — в форменных куртках, лампасных брюках и смешных круглых шапочках с номерами. Этих можно нанять возле отеля на улице, или в специальной конторе. Рассыльный передаст письмо, документы, доставит посылку, букет цветов даме. Он безлик, его не замечают до момента, пока не придёт время давать чаевые — но именно поэтому его и пускают куда угодно. Конечно, в клуб рассыльному вряд ли позволят войти, предложат передать через швейцара, но если придумать что-нибудь убедительное, вроде "велено непременно лично в руки"...

Ладно, пора спать. А завтра подумаем...

VI. Семён Воскресенский, студент ЛЭИ.

21 век, Подмосковье,

Лицей Экспериментальной Истории.

Утро вечера мудренее.

— Ладно, Сём, спать пора. А завтра подумаем, что делать дальше.