Горный ключ - 2

Впрочем, граф истолковал долгий пристальный взгляд юноши совершенно по-своему, встряхнул головой и сгреб его в охапку. Полукровка недовольно дернулся, пытаясь высвободиться: его гораздо больше занимало происходящее с эмпатом. Решение пришло внезапно — когда Рамон слегка ослабил хватку, уткнувшись с пылкими поцелуями в шею идальго, тот крепко обхватил голову графа руками. Воспоминания вспыхнули перед глазами юноши, словно разноцветные стеклышки, засверкали чередой ярких мозаик и потекли к эмпату сквозь пальцы юного мага. Граф сипло вскрикнул и так стиснул Фабиана, что кабальеро взмяучил, как кошка, но остановить поток уже не смог — казалось, память течет сама, без преград и понуканий: фехтовальный зал и зеркальные отблески клинков; бешеный галоп следом за несущимся впереди темноволосым всадником; чтение хором по складам и первая чашка с кофе; разговор у камина, полулежа на медвежьей шкуре, и ранний сонный завтрак...

Когда Бьяно очнулся, то обнаружил, что вытянулся пластом на лежаке, придавленный Рамоном. Тело графа было тяжелым до невозможности; эмпат лежал в полу-обмороке и тихо, судорожно подрагивал.

Он приподнялся на локте и с нежностью посмотрел на спящего юношу. Он рискнул всем — от чести до рассудка — и лишь затем, чтобы этот драгоценный плод упал ему в руки. И расчет оказался верным.

Рамон склонился над идальго, поцеловал щеку, скользнул к виску, зарылся лицом в русые волосы, лаская губами острый кончик уха. Бьяно заурчал во сне и завозился, уворачиваясь от ласк и одновременно подкатываясь под бок графа — замерз. Эмпат подтянул плед повыше, укутал юного мага и обнял. Юноша, посопев, утих. Рамон мерно поглаживал его по спине, удивленно вслушиваясь в свои чувства — обычно он слышал только чужие за неимением собственных, но никогда не встречал такой странной смеси — страстного желания, даже жажды любовника, тягучей, почти мучительной нежности, отеческой гордости и страха — выпустить из рук, потерять, случайно задеть или причинить боль.

"Мой, — глухо шепнуло в глубине души. — Мой, только мой..."

Гордый, свободный, независимый — но мой. Он будет уходить — обязательно будет — и возвращаться — только к нему, к своему эмпату. Кошка, которая гуляет сама по себе...

Рамон невольно сжал юношу в объятиях — наверно, слишком крепко: полу-оборотень на миг проснулся, сверкнул на эмпата ярко-голубыми огнями кошачьих глаз; выпростав из-под пледа руку, по-хозяйски перекинул ее через шею графа и снова заснул.

Утром Фабиан проснулся от того, что рядом не было Рамона. Юноша открыл глаза — эмпат сидел у костра и варил в горшке овощи. Полукровка потянулся, ероша когтями волчью шкуру. Странно это было — просыпаться потому, что не чувствуешь тепла большого, сильного тела...

— Томоэ, — окликнул идальго, — доброе утро.

— Доброе, — прозвучало в ответ. В груди полу-оборотня что-то оборвалось. Рамон обернулся — под густыми бровями блеснул на редкость разумный взгляд. — Бьяно? Что-то не так?

Полукровка застыл на лежаке, заворожено глядя в серые глаза опекуна. Эмпат придвинулся к Фабиану, положил руки ему на плечи, и у юноши перехватило дыхание. Рамон почти физически ощущал, как тяжело поднимаются и опадают ребра идальго, словно ему трудно дышать. Руки графа соскользнули с плеч мага, прошлись вдоль хребта, и эмпат наклонился к полукровке так низко, что обзор сузился до огромных, лучистых, мерцающих кошачьих глаз.

— Т-томоэ...

Рамон чуть нахмурился. Порылся в памяти, но ничего не обнаружил.

— Зверек, что значит это слово?

Фабиан подпрыгнул и почти взвизгнул, изумив графа:

— Вы что, издеваетесь?!!

— При чем тут это? Я не помню, — эмпат отстранился и потер лоб. — Я вообще мало что помню. Помню себя... и тебя... помню, что я — граф Вальдано (почему граф, кстати?) Какие-то обрывки... видения... лица, помню замки, горы, песок, закаты, леса, комнаты... иногда — целые картины, но я никак не могу собрать все это воедино.

— Но вы хотя бы знаете, что вы — эмпат? — жалобно спросил Бьяно. Рамон задумчиво кивнул, не отводя глаз от юноши. Какой же он... смотреть бы и смотреть... Но тут Фабиан сам отвернулся, вспыхнув злостью.

— А я — паршивый неудачник, — мрачно буркнул он. — Собственного эмпата — и того не могу вылечить.

— Бьяно, я не уверен, что это лечится, — можно придвинуться, обнять за плечи, исподволь притянуть к себе. — Ты сделал для меня все, что мог. Но мы расставались, и многое ты можешь не знать и не помнить.

— Но ведь себя-то вы вспомнили! А я познакомился с вами, когда вам было уже двадцать четыре. Или... до этого момента вы тоже ничего не помните?

Граф, нахмурясь, перебирал волосы юноши.

— Что-то помню. Урывками. Они как разноцветные лоскуты на ветру — мелькают, трепещут, но стоит их поймать — и они ускользают между пальцев...

Фабиан запрокинул голову на плечо Рамона и жадно поинтересовался:

— Но вы хоть помните-то, зачем решили свихнуться? Или вы и это забыли?

— Мм... а почему ты спрашиваешь? — ладонь графа нырнула под сорочку юноши, но сбить полукровку с толку не удалось:

— А ну перестаньте! Отвечайте на вопрос! Если помните, конечно, — поспокойней добавил идальго. Рамон молчал, оглаживая выпирающие ребра воспитанника. Боги, как же он похудел, кожа да кости! Бьяно мерцал на него горящими глазами, как кошка на мышку.

— Я помню, — медленно сказал граф. — Но не все.

— А что тут помнить? — фыркнул юноша, томно потягиваясь под ласкающей его рукой. — Или там были разные... обстоятельства? Вас принуждали к чему-то? — мурлыкающий голос внезапно обернулся угрожающим шипением.

— Принуждали, — задумчиво признал Рамон.

— Что принуждали?!

— Не помню.

Фабиан сердито сказал "Тьфу!" и отвернулся. В горшке булькала вода, пещерку наполнял запах вареной репы.

"Опять где-то стащил", — подумал полу-оборотень и невесело усмехнулся. Сказать бы кому, что вельможный граф ворует с крестьянских огородов репу для кормления воспитанника — так побьют за гнусную клевету.

— Я помню, что боялся, — неожиданно сказал Рамон. — Не знаю чего, но страх был так силен, что я предпочел безумие тому, что могло бы случиться. Или тому, что со мной могли сделать.

— Ну, хоть что-то, — вздохнул Фабиан, а эмпат вдруг склонился к нему совсем низко, запечатлел жаркий поцелуй на виске кабальеро и шепотом признался:

— Но я точно знаю, что сделал это из-за тебя.

Бьяно рванулся, словно его укусили, но вывернуться из уютных и могучих объятий Рамона не смог.

— Что?! Вы... зачем?!!

— Так сразу и не объяснить...

— А ты попробуй! — взвился полу-оборотень. — Попробуй, объясни, пока я тебе по морде не двинул!

— Я знал, — тихо продолжал Рамон, — что если со мной что-нибудь случиться, то ты никогда меня не оставишь. Не откажешь мне... не уйдешь... прости меня.

Руки графа наконец разомкнулись, и Фабиан рывком сел, повернулся к эмпату, пронзил свирепо горящим взглядом и... опустил занесенную для удара руку, втянул когти.

— То есть, вы надеялись, что я преисполнюсь жалости и сострадания и не брошу вас, убогого, на милость Феоне?

Граф согласно склонил голову.

— Я искал тебя, — после паузы сказал Фабиан. — Искал целый год, сходил с ума от страха, что не найду, что опоздаю, что они... изувечат тебя или убьют, что ты... я искал тебя, чтобы остаться с тобой, а ты... ты... да как ты мог так со мной...

— Прости, — не поднимая глаз, прошептал Рамон. — Прости... Я хочу, чтобы ты знал, чтобы не принимал решение вслепую.

— Что ж, спасибо и на этом, — усмехнулся полукровка. — Но я уже принял решение — давно, еще в Хадизарии, когда пришел к тебе. И если до тебя не доперло тогда...

— Бьяно, ну я же эмпат, — горько усмехнулся Рамон. — Неужели ты думаешь, что я не почувствовал, как тебе было страшно?

Идальго жестко прихватил опекуна за волосы и заставил повернуть голову так, чтобы смотреть в глаза.

— Неужели ты, эмпат с..., не понял, что страх ничего для меня не решал?

Рамон промолчал. Пальцы полукровки разжались.

— Я давно уже выбрал, — устало сказал юноша, — так что можешь не волноваться.

У подножия башни сидели двое. На тряпице перед ними был разложен немудрящий ужин: хлеб, сыр, кусок окорока, домашний паштет в горшочке, маринованные луковицы. Высокий темноволосый мужчина полусидел, опираясь спиной на валун, и с аппетитом хрустел луковицей; юноша, его спутник, скорее полулежал, бесцеремонно устроив голову на животе старшего товарища. Товарищ, впрочем, не возражал — иногда ласкал острое ухо юноши не испачканной в маринаде рукой. Впереди стелилась широкая, фиолетово-золотая полоса заката, позади — веяло прохладой от скал и Айна Грацы.

— Я даже не подозревал, что способен приносить столько пользы, — с усмешкой заметил Рамон, разделавшись с луковицей. Фабиан приоткрыл правый глаз и скосил его на эмпата.

— А раньше вы не делали ничего полезного?

— Вот прямо руками — нет. Я никогда не зарабатывал себе на жизнь честным, ручным трудом.

Полукровка фыркнул, вспоминая двор аквильского зажиточного крестьянина, гнедого коня и Рамона: сиятельный граф, голый по пояс и согбенный, сжимал между колен левую переднюю ногу животного и сосредоточенно скреб копыто копытным же ножом, дабы вскрыть гнойник, а толстая черная коса липла к потной спине аристократа. О да, Фабиан научился плести косу и вычесывать густые тяжелые волосы эмпата частым гребнем...

В памяти юноши минувшие недели сливались в сплошной солнечный день, тем более, что Рамон действовал на Фабиана, как валерьянка. Около эмпата полукровка забывал о времени, пространстве, месте, да и себя толком не помнил: хотел только прикасаться, чувствовать его рядом постоянно, ощущать его запах, пропускать сквозь пальцы темные волосы... Тяжелая рука легла на спину полу-оборотня и прошлась вдоль хребта сверху вниз. Фабиан заурчал и потерся щекой о живот графа. Рамон тихо охнул и поморщился.

— Зверек, ну не сразу же после еды!

— На что вы намекаете? — вскинул брови полу-оборотень.

— Всего лишь на полчаса тишины и покоя. Мне надо сосредоточиться.

Юноша перевел взгляд на черно-зеленый шпиль.

— Томоэ, вы и впрямь думаете, что она бескорыстно вернет вам память?

— Я не думаю, я надеюсь, — поправил Рамон.

— Но ведь можно же обратиться к Феоне! К любому другому магу!

— Я им не доверяю. Я не хочу быть игрушкой чьих-то интересов; мало ли, что эти твои маги мне внушат ради своих целей?

Фабиан прикусил губу. Рамон внимательно посмотрел на него.

— Томоэ, вы совсем не помните про то, как сбежали от меня?

— Я помню, что дело было жарким, а я был очень зол.

— Когда я за вами пришел, — медленно произнес полукровка, — мне помогала магия Айна Граца — иначе я б вас никогда не нашел. И вы очень разозлились из-за башни и удрали тоже из-за нее.

— Бьяно, ты уже говорил мне, что башня несколько неровно ко мне дышит. Ну и что? Мы подошли к ней совсем близко, и, как видишь, пока все в порядке.

— Так это пока! Не надо ее трогать!

— Бьяно...

— Ты что, не понимаешь, дурак?! — яростно крикнул идальго, пронзив Рамона горящим взглядом. — А если она тебя прикончит?!

Эмпат провел ладонью по лицу юноши.

— Но, Бьяно, я же не могу бегать от башни до бесконечности.

Идальго опустил голову. Рамон притянул его к себе и обнял.

— Я знаю, — шепнул он в русые волосы, — я знаю, ты бы хотел, чтобы это не кончалось. Чтобы мы путешествовали по дорогам и трактам, как вольные маги, ничем не связанные, никому не должные... Я знаю, сердце мое, но я не могу. От нас что-то зависит, хотя ты и не сказал мне — что, но мы не можем просто сбежать.

— Я не хотел возвращаться, — глухо буркнул полукровка. — Неужели вы не понимаете, если мы вернемся... они уже никогда не оставят нас в покое?

— Мы бы все равно не смогли бы жить вдвоем в доме у моря или в горной пещере.

— Вы бы не смогли, — вздохнул юноша, поднимая на опекуна глаза.

— И ты бы не смог. Тебе нужен дом, в который можно возвращаться, но я с трудом представляю тебя хозяйкой домашнего очага. Передничек, чепчик, пончики...

— Скалка, — мечтательно добавил Фабиан.

— Бьяно!

— Что, не хотите, чтоб вас били скалкой? — игриво уточнил юный маг. — Даже за пончики?

— Нет, Бьяно, чем пончики в твоем исполнении, уж лучше башня!

Рамон легко вскочил на ноги и устремился к Айна Граца.

— Эй! Эй, меня подождите! Неужели вы думаете, что я пущу вас к ней одного?!

Эмпат лишь кротко вздохнул...

Она была такой же, как и всегда, — флюгерок в виде петушка щекотал пышное облако, под черно-зелеными камнями все так же пробегали искристые волны, равномерные, как биение пульса. Рамон положил ладонь на теплый камень. В отшлифованной до зеркальной гладкости плите отразилась расплывчатая мужская фигура в длинных, заправленных в сапоги штанах, в небеленой сорочке и распахнутой жилетке. Граф вдумчиво изучил собственное отражение и загрубевшую от неаристократического труда ладонь, оглянулся на Фабиана, который напряженно присел на камень рядом, и послал зов:

"Отзовись! Я здесь!"

Под ладонью пробежала волна, отражение пошло мелкой рябью, а в кончиках пальцев отдалось слабое покалывание. Зовущего заметили. Рамон не очень хорошо представлял себе, что будет делать дальше; в общем-то, это не очень вежливо — явиться к тому, кого ты обворовал (пусть и невольно), и потребовать услуги. Но что он мог предложить Айна Граца взамен? Вернуть украденное? Но как? И что от него останется после этого?

Должно быть, башня тоже рассмотрела визитера получше, потому что эмпата внезапно оглушил яростный рев, за которым последовал тяжелый удар в грудь. Граф пошатнулся и тут же почувствовал, как обвились вокруг его пояса руки юноши.

— Может, не надо?.. — шепот, полный мучительной тревоги. Рамон успокаивающе коснулся рук идальго и снова приложил ладонь к камню.

"Не надо так злиться, — примиряюще заметил граф. — Я не собираюсь тебя обворовывать. Мне нужна помощь. Услуга за услугу, так сказать".

В голове раздалось ехидное въедливое шипение.

"Тогда я уйду и ты вообще ничего не получишь".

Зря он это ей сказал...

Фабиан обнимал Рамона и ждал непонятно чего. Вдруг граф хрипло застонал и скорчился, навалившись всем телом на полукровку. У идальго подогнулись колени — эмпат был слишком тяжел для него. Бьяно тихо взвыл и под весом Рамона опустился наземь, потом перекинул свободную руку графа через плечо. Стало удобней, зато опекун окончательно повис на воспитаннике, свесив голову и сипло дыша. Ладонь, которой граф касался башни, сползла вниз, когда он упал, но при этом погрузилась в камень, как в прозрачно-зеленое желе. Фабиан замер, со страхом вслушиваясь в прерывистое дыхание графа, в частые удары его сердца. Секунды текли долго, медленно, а затем Рамон вдруг крепко стиснул юношу, почти подмял его под себя.

— Я тут, — зашептал Бьяно, беспомощно обхватывая томоэ руками. — Я тут, не бойся...

Ох, вот если бы подкормить его чувствами! Но как? Раньше Рамон всегда делал это сознательно... Юноша зачем-то оглянулся на башню — рука графа ушла в камень почти до запястья, а жилы под смуглой кожей то и дело наливались зеленью. Полукровка содрогнулся. В этот миг пальцы графа до хруста сжали плечо мага, и полу-оборотень наконец почувствовал — не то бешеный стук в дверь, не то бессловесные мольбы, но он понял — Рамон просит дать хоть глоток... Фабиан закрыл глаза и сразу почувствовал... ее. Ту самую связь, которая стягивала их так крепко, что превращала почти в близнецов. А затем юноша увидел и душу графа.