Невиновный

— А иудей мог обратиться? — зачем-то спросил Цыпин.

— Обратиться мог, — Виц произнёс это, что называется, со значением.

— Похоже на мафию, — заметил Саша.

Винцент наморщил лоб, подбирая точную формулировку.

— Это мафия похожа на фемский суд. Она им и была, но потом uomini d'onore попытались перейти на другую сторону, всё потеряли, и превратились в заурядных mascalzoni. Фема — совсем другое дело.

— Неуловимые мстители, — зачем-то сказал Саша. Итальянские слова произвели на него впечатление: Винцент произносил их как-то очень гладко, будто знал язык Данте и Петрарки по-настоящему.

— Кстати, да, — согласился Виц. — Мстители, причём неуловимые. Никто из вершителей приговоров фемского суда не был пойман. С другой стороны, почти все осуждённые фемским судом понесли наказание, к которому их приговорили. Это невозможно без использования неких методов. Скажем так: нетрадиционных. Или традиционных, это с какой стороны смотреть. Парадокс ситуации состоял в том, что самая сложная часть работы фемских судов касалась именно тех, кто эти методы практиковал. Потом была создана Святая Инквизиция, занимавшаяся данными вопросами, но это позже...

— В те времена, — Саша криво усмехнулся, — мою маму сожгли бы живьём на костре.

— Ведьму вряд ли стали бы жечь живьём, — серьёзно сказал Виц. — Их можно убивать только холодным железом. А вот тело надо сжечь, пепел развеять по ветру, с особой молитвой, чтобы душа ведьмы не могла вредить... Но вернёмся к теме. Так вот, в течении двух веков фемские суды действовали разобщённо. Но потом появилась идея объединить усилия под руководством единой воли.

— Партия — это рука миллионнопалая, сжатая в один громящий кулак, — не удержался Саша от очередной ходульной цитаты. Он несколько оживился: разговор стал книжным, а книжные разговоры его успокаивали.

— Опять угадали, — охранник посмотрел на Сашу с одобрением. — Именно кулак. По-латински— faustus. Фемские суды, а также ряд ферейнов и ещё некоторые силы создали организацию с таким названием. Которая в дальнейшем взяла на себя ответственность за порядок и процветание Европы. Если вам интересна наша история, почитайте как-нибудь Гёте, у него там всё аллегориями, но понять можно...

— "Фауста" читать? — уточнил Цыпин.

— Именно. Кстати, о названии — тут игра слов. Имя Фауст — это от римского Фавста. Но события у Гёте изложены точно, включая экономические новации. Например, изобретение бумажных денег, акций и облигаций.

— В таком случае, — заинтересовался Саша, — кто такой Мефистофель?

— Это, скажем так, часть силы, — в голосе Винцента послышалось что-то вроде неодобрения, — с которой мы тогда ещё пытались сотрудничать. Но сотрудничество оказалось непродуктивным, о чём и поэма. Отношения с Ewig-Weibliche оказались более успешными.

Саша ничего не понял и в растерянности потянулся за чаем.

— Осторожнее... — голос охранника вдруг истончился, всё смазалось, Саша бессильно шлёпнулся на стул, но стула не стало, не стало пола и потолка, и он куда-то полетел спиной вперёд, беспомощно суча ногами, которых тоже не стало.

Четверг, 16:51. Первый вариант развития событий

— Извините, — напомнил о себе Цыпин, — так всё-таки как насчёт...

— Сидите, — буркнул майор Довголапый.

— Ещё успею, — попытался пошутить по-местному Саша. Майор поднял от бумаг красное, налитое рыло и посмотрел на него так, что Саше захотелось забиться под стол.

— Шутки — потом, — неопределённо пообещал майор. — Будут, — увесисто добавил он, как бы снаряжая фразу боеголовкой.

Саша напомнил себе, что его стращают просто так, для порядка. Было бы не для порядка, а по-настоящему, уговаривал он себя, так уже сидел в камере с какими-нибудь уголовниками. Но перебить настроение он не мог. Ему было страшно.

Цыпин в который раз осмотрел кабинет, стараясь хоть что-то понять о его владельце. Кабинет, как и в прошлые разы, отнёсся к осмотру с презрительным равнодушием проститутки на приёме у гинеколога, и никаких тайн не выдал. Сильно запущенная комната, где занимаются канцелярщиной. Штора приспущена, но не до конца, оставляя внизу полосу безрадостного, нечистого света; сейф, на сейфе фикус; на стене множество прикнопленных бумажек, в основном какие-то таблицы и ксерокопии с документов, с маленькими чёрными орликами-двуглавиками и следами печатей. У стены стоял обшарпанный стол, на нём — устаревший компьютер с брюхатым монитором, а по то сторону стола — майор Эдуард Никифорович Довголапый, по виду и повадкам напоминающий кабана. Глаза у него, во всяком случае, были точно кабаньи — небольшие, умные и абсолютно равнодушные. Когда в его поле зрения оказывался Саша — специально он на него не смотрел — то во взгляде майора не менялось ровным счётом ничего.

Впрочем, даже этих крох майорского внимания Саша удостаивался редко. Майор был занят более важными делами: он читал какие-то бумаги, иногда что-то писал в них, но больше стучал тяжеленными пальцами по разбитой клавиатуре и дёргал мышкой. Иногда что-то не ладилось, и майор злился — похрюкивал, порыкивал себе под нос.

Прошло не меньше двух часов — во всяком случае, так казалось Цыпину. Он понимал, что это иллюзия, связанная с тем, что он тут сидит ни-пришей-кобыле-хвост и не может себя ничем занять. Но ощущение было препоганое.

Саша машинально потянулся за мобильником, посмотреть время — и вспомнил, что у него теперь его нет. Тогда он принялся перебирать в уме список того, что Светка велела купить по обратной дороге. Два пакета молока, двести грамм какого-нибудь сыра, туалетную бумагу, колбасу, "Олвейс". Бумага, "Олвейс", колбаса — та-та, та-та, тра-та-та-та, четырёхстопный ямб, как в "Онегине". "Двести грамм какого-нибудь сыра" — пятистопный хорей, Лермонтов выходит на дорогу. Непонятно, что Светка-старшая имела в виду под маслом — сливочное или подсолнечное. Света как нарочно говорит непонятно, а потом ругает его за бестолковость и снова гоняет в магазин за нужным. И никогда не готовит ему список покупок — всё заставляет запоминать, всё воспитывает, учит жить... Обычно Сашу мысли о магазине и покупках вгоняли в тоску. Но сейчас думать о масле и колбасе было как-то даже и успокоительно. Ожидаемое неприятное дело как бы заранее отменяло неприятности неожиданные и более страшные. Вдруг они и в самом деле как Светка говорила... — Саша съёжился и мыслишку торопливо порвал на части.

Хоть какой-нибудь журнальчик, подумалось ему. Внезапно и остро — как воды в пустыне — захотелось, чтобы здесь, в этом кабинете, оказался бы "Вог" или "Караван историй" с Ксюшей Собчак на обложке, а ещё лучше "Нейшнл джеогафик" на английском, чтобы медленно перелистывать прохладные белые страницы, любоваться латиницей и смотреть на зелёные и голубые пейзажи далёких стран, где тепло, светло и не страшно, люди живут по-человечески и говорят "please".

Тогда он решился на демарш.

— Если вы заняты, так я, может, потом приду? — выдавил он из себя, преодолевая горловой спазм, и встал.

— Сиди, — не поднял головы Эдуард Никифорович.

Саша почувствовал, как сердце летит в пол: переход на "ты" со стороны представителя властей чётко обозначал его настоящее положение. Положение твари дрожащей, прав не имеющей.

— Тогда чего мы ждём? — Саша сам обрадовался, как у него ловко вышла эта фраза: вроде и не дерзко, и не на "ты", а всё-таки. И не сел.

— Конвоя ждём, — пошутил в своей манере Довголапый.

— Я серьёзно, у меня дела, мне в магазин надо, у меня дома... — Цыпин не сообразил, что у него там такого важного, и подумал, что майор не пропустит случай и поинтересуется, а все ли у него дома.

— Твой дом тюрьма, — майор оторвался от монитора и впервые за всё время посмотрел на Сашу прицельно. И Саша вдруг понял, что майор совсем не шутит, да и раньше не шутил.

Цыпин почувствовал себя загнанной в угол крысой. В таких случаях, говорят, приходит мужество. Но его хватило только на жалкий писк:

— Что я сделал?

Эдуард Никифорович не ответил — он, сопя, что-то карабял в очередной бумажке. Потом, не понимая лица, сообщил недовольным тоном:

— По факту совершения возбуждено, — он сделал ударение на "у" — дело по статье сто пятой часть первая у-ка эр-еф. Ты подозреваемый. В связи с особой общественной опасностью избираю меру пресечения — содержание под стражей. Поял? — букву "н" в последнем слове Довголапый съел, а "я" вышло как "е", но Саша и в самом деле понял. Его внутренний мир подобрал тоненькие ножки и завалился набок.

— Я ч-чего, а-а-арестован? — проблеял он, чувствуя, как покрывается липким обезьяньим потом.

— Русским языком говорю, — майор Довголапый почесал пористый нос, сверяя два заполненных бланка. Результат, судя по всему, его удовлетворил.

— В общем так. Убили Абрамова Викентия Петровича, пятидесяти трёх лет. Знаешь такого? — неожиданно спросил он, ловко ставя подпись на какой-то пачке бумаг протокольного вида.

— Это, наверное, того... Отец мой, — само вылетело из Саши. Никакого другого Викентия Абрамова он не знал.

Довголапый почему-то обрадовался.

— Ну вот видишь. Папка твой. Он чего плохого тебе сделал? — майор прищурился с нехорошим интересом.

— Из семьи ушёл, — Саше казалось, что его тут нет, а изо рта вылетает какая-то придурочная кукушка и кукует чёрт знает что.

— Нормальный мотив, — на роже майора разлилось удовлетворение, как у мастера, собиравшегося было долго и нудно ремонтировать какой-то сложный прибор, а потом случайно ткнувший посильнее в кнопку, и наблюдающий, как машинка бодро пищит и мигает лампочками.

— Я н-никого не это самое, я ничего не подпишу, мне адвоката... — запоздало, но отчаянно запищал Цыпин.

Эдуард Никифорович посмотрел на него с отеческой досадой.

— Как маленький прям. Подпишу, не подпишу. Надо будет, подпишешь, — Довголапый сказал это так, что Саша понял — не умом, а сжавшимися от ужаса потрохами: да, действительно подпишет, причём всё что угодно. — Адвоката мы тебе дадим. Потом.

— Когда потом? — вцепился в тему Цыпин.

— Когда обвинение будет, — Эдуард Никифорович потянулся к какой-то папке.

— И вы что, думаете, я мог убить отца? — Цыпин попытался воззвать к здравому смыслу.

— Суд разберётся, — отрезал майор.

— Причём тут я? — выдавил из себя Цыпин. — Я отца не видел с восьми лет.

— Причём, ни при чём, — Довголапый недовольно свёл брови. — Начальство сказало, я работаю. Ты на конвейере. И хоть ты усрись, всё равно дело приедет в суд и будет приговор. У нас система в одну сторону работает. Будешь дурака валять, не сотрудничать со следствиям — будут с тобой работать по-плохому, и ещё в суде срок добавят. Если будешь нормально, с тобой будут тоже нормально. Смотри сам. Труп один, есть смягчающие. По статье от шести до пятнадцати, могут и меньше дать, если судья и адвокат договорятся. Отсидишь и гуляй. Это если по полной, до звонка. А так по УДО выйдешь. Считай, бесплатный урок жизни получил. Да ты не ссы. Там тоже люди живут, — майор произносил всё это не то чтобы совсем механически, но явно не по первому разу.

— Я преподаватель, у меня в школе учатся дети очень серьёзных людей, — попробовал Саша зайти с другой стороны.

Довголапый недовольно дёрнул подбородком, кожа на шее пошла гармошкой.

— Не ко мне вопросы! — майор неожиданно рявкнул так, что Саша чуть не слетел со стула. — Не ко мне, поял?! Моё дело — документы на тебя оформить, до — ку — мент — ты! — последнее слово он проорал буквально по слогам.

— И-и-извините, — пролепетал Саша.

— Да лана, — майор несколько подобрел. — Я тоже понимаю. Не каждый день бывает. Ну чего уж теперь-то. На вот, — майор протянул ему пачку листов и толстую оранжевую авторучку. — Тут внизу подпиши, я галочки поставил, где нужно.

Саша совершенно механически проставил свою закорючку на всех листах, стараясь, чтобы вышло ровно. В голове подскакивали, как блошки, запоздалые глупые мыслишки: хоть один звонок, позвонить Светке, та позвонит маме, мама что-нибудь сделает, у неё связи, и ещё в школу, Даниилу Моисеевичу, у него тоже связи, и вроде бы у них учился сын генерала ФСБ, такой чёрненький, может, как-нибудь через него, мобильника нет, он же имеет право на один звонок, или это только в американских детективах, но это же звонок, они дадут позвонить, они должны, да ничего они не должны, зачем он это подписывает, надо хотя бы прочесть... да что же это он делает, да что же это вообще делается.

Майор бегло просмотрел подписи, удовлетворённо плямкнул губами и убрал бумаги в ящик стола.

В эту секунду преподаватель русского языка и литературы Александр Цыпин осознал, что ему крышка.

Это было мгновенное и верное знание: нет, он не просто попал в неприятную историю, ну пусть даже в ужасную, но которая когда-нибудь да кончится — это именно крышка. Не поможет ни Светка, ни мама, ни школа, ни Даниил Моисеевич, ни сын генерала, ни Господь Бог. Его сейчас уведут в камеру. Потом засудят и посадят в тюрьму. В тюрьме тоже что-нибудь случится, и его там закроют навсегда. На него навалилось что-то огромное, и оно не хочет, чтобы он ходил по улицам и пил капучино.

Прежде чем потерять сознание, он успел почувствовать, как намокает штанина.

Вторник, 15:21

— Ну что же вы себя так пугаете? — Винцент заботливо усадил Сашу обратно на стул, придерживая за плечи.

Цыпин открыл мутные от ужаса глаза.

— Что со мной? — задал он единственный подходящий к случаю вопрос.

— Я не могу удержать ваше сознание, вы всё куда-то рвётесь, — несколько туманно объяснил охранник. — И улетаете в разные варианты.

Саша постарался сосредоточиться. Он вроде бы собирался в туалет, потом у него закружилась голова, потом... потом случилось что-то страшное и непоправимое... о Боже, он обдудолился? Цыпин вжался в стул и тайком, почему-то тыльной стороной ладошки, потёр брюки. Штанины были сырые, но, кажется, всё-таки от дождя. В туалет, однако, больше не хотелось.

— Давайте о вашей ситуации, — Винцент положил руки на стол.

— Давайте, — Саша поджал губу. — Я давно жду.

— Подождите ещё немного. Так вот, как я уже говорил, важной частью нашей работы является противодействие магии и колдовству. Я, например, служу департаменту, специализирующемуся на делах против ведьм.

— Вас интересует моя мама? — голос Саши дрогнул.

— Не то чтобы она лично, но для простоты примем такую формулировку.

— Делать нечего вашей лавочке! — страх отступал, отпускал, и Саша стал ощущать обычные человеческие эмоции. — Моя мама — совершенно безобидная женщина. Занималась когда-то нетрадиционной медициной, сотни людей вылечила, меня травками лечила в детстве. Отошла от дел, живёт в деревне. Я не помню даже, когда её в последний раз видел, — вдруг понял он и успел удивиться.

— Ведьмы бывшими не бывают, — наставительно заметил охранник.

— Может, она там что-то делает, — засомневался Саша. — Травы собирает, деревенских алкашей лечит. Ну да, при этом поёт, свечки зажигает... у них так принято. Всё это ерунда. Самогипноз. Люди верят, потому что сейчас верят вообще во всё что угодно.