Сплошные вопросы — и лишь одно знание. Того, что привычный мир рухнул.
Жизнь разбилась, разлетелась осколками. Оставила голую, неприглядную раму, скалившуюся зеркальными зубьями, острыми кромками резавшую душу. И ничего не вернуть, и ничего не исправить, и нет никого, кто мог бы помочь: только она, Таша. Маленькая девочка с двумя большими тайнами.
Тайнами, каждая из которых может стоить ей жизни.
И если разоблачение первой — оборотничества — ещё оставляло мизерные шансы на выживание, то вторая...
Смотровое окошко в воротах наконец распахнулось, и на Ташу уставился громила-привратник. Вручив ему пергамент с дорожной грамотой, девушка взялась за длинную рукоять правдометра, которую ей протянули взамен.
— Кто, куда, откуда?
Говорил громила гулким басом; глаза, белевшие на загорелом лице, рассеянно скользили по грамоте, вчитываясь в имя, дату рождения и описание внешности владелицы.
— В Равнинную, как видите, — Таша послушно сжала рукоять в пальцах. — Тариша Альмон Фаргори, из деревни Прадмунт. Хочу здесь переночевать.
Правдометр утвердительно звякнул.
Ворота ей распахнули без лишних слов.
— Трактир прямо перед вами, — вернув Таше грамоту, привратник забросил правдометр в свою будку на обочине.
Правдометр представлял собой нечто вроде серебряного молотка, только с двумя ручками и циферблатом, и заменял телепатов там, куда телепатам заглядывать было недосуг. Стрелка циферблата педантично покачивалась между делениями 'правда', 'ложь' и 'что-то здесь нечисто'. Прибор, который в одно касание определял, что у тебя на уме, у простого люда вызывал суеверный ужас — но Его Величество Шейлиреар Первый был неумолим: королевским указом правдометр ввели в повсеместное употребление на границах и в судилищах. Мол, удостоверения личности и улики можно подделать, но допрос-то расставит все точки над 'е'.
Теоретически правдометр могли обмануть маги, и на этот случай рядом с правдометром положено было держать чудометр, фиксирующий изменения магического поля — но чудометры частенько ломались, а чинить их, чего уж там, торопились не всегда...
— Всего хорошего, — подхватив с земли заряженный арбалет, его плечом привратник лениво поправил съехавшую на глаза шляпу. — И приятного пребывания в Приграничном... и в Равнинной... и вообще.
Таша, кивнув, повела Принца к трактиру, кутавшемуся в плющ за высоким плетнем: мимо бревенчатых домов и рыночных палаток, ночью пустовавших.
Приграничные селения были на каждой из границ, пересекаемой трактом. Когда-то здесь обитали лишь военные из приграничного гарнизона, теперь — ещё и торгаши: соединяя три королевства, Долгий тракт был самым оживлённым путём Долины, и неиссякаемый поток путников приносил неплохие деньги.
Логично, что трактирщики в Приграничных на бедность тоже не жаловалось.
Во дворе трактира было тихо и темно, лишь оранжевые лужицы света из окон расплывались на брусчатке. Вывеска с ядовито-жёлтым крылатым змеем ожидаемо гласила 'Золотой дракон'. Рядом с трактиром расположилась таверна, откуда нёсся звон кружек, обрывки смеха и разговоров, запах стряпни и хмеля. Стоило Таше пройти за деревянные ворота, гостеприимно открытые, как откуда-то из темноты немедля вынырнул долговязый паренёк в мешковатых штанах, тут и там украшенных пёстрыми латками.
— Добрый вечер, — улыбнулся он, радостно и немного сонно, заправив под льняную рубаху нательный крест: шесть равных лучей в тонком круге, символ единства стихий, традиционный знак кристалинской церкви. — Идите, а я вашу лошадку в конюшню отведу.
— Я сама его отведу.
— Да не бойтесь, я подмастерье конюха здешнего, — глаза у мальчишки были большими, ярко-зелёными, кошачьими по чистоте цвета. — Не умыкнёт никто вашего красавца.
— Я не за коня боюсь. Принц не любит чужие руки.
— Бросьте, я с любым слажу.
Потянулся к поводу — и отшатнулся, когда конь протестующе встал на дыбы.
— Льфэльские жеребцы все с норовом. — Таша коснулась сознания Принца короткой и ласковой мыслью. Дождавшись, пока конь успокоится, погладила мягкую белую морду и нежный нос. — Где у вас конюшня?
Паренёк, неодобрительно качнув головой, отвернулся и, призывно махнув рукой, побрёл в нужном направлении.
Заведя жеребца в стойло, Таша успокаивающе перебирала пальцами снежную гриву: всё время, пока мальчишка, опасливо косясь на коня, занимался расседлыванием. Принц недобро косился на него в ответ — недобро — но в присутствии хозяйки вёл себя смирно.
— Тебя как зовут? — решившись, наконец спросила Таша.
— Шероном кличут, — буркнул паренёк, снимая со спины жеребца суконное покрывало.
— Шерон... могу я задать один вопрос?
— Смотря какой.
— У вас сегодня останавливались трое мужчин с девочкой лет девяти? У одного на щеке шрам, будто от когтей. Девочка темноволосая и темноглазая, зовут Лив.
Шерон покосился на неё.
Весьма красноречиво.
— Кхм... — совестливо потупившись, он потянулся за щёткой, — не велено нам о постояльцах рассказывать.
Запустив руку в сумку, Таша наугад извлекла из кошеля серебряную монетку. Демонстративно покрутила в пальцах.
— А вам до них что? — вздохнул мальчишка.
— Девочка — моя сестра, — после секундного колебания честно ответила Таша. — Они...
— Украли её, да? — Шерон мрачно кивнул. — Я сразу понял, тут дело неладно! Девчонка бледная, глаза неживые... тот мужик её за руку ведёт, а она перед собой уставилась и ноги так переставляет... как за ниточки кто-то дёргает.
— Мужчина... со шрамом?
— Он, он! Он и не прятался особо, даже капюшон не натянул. Я, видно, как-то не так на него посмотрел, когда лошадь брал — как зыркнул на меня... душа в пятки ушла. — Конюший рассеянно взъерошил волосы, цвет и жёсткость которых заставляли вспомнить о соломе. — Они тронулись часа два назад. Дальше по тракту поехали. Ишь, не боятся по темноте шастать... я слышал, как они друг с другом говорили, прикидывали, когда будут в трактире другого Приграничного. Ну, которое на границе с Заречной.
Почти нагнала, возликовала Таша.
— Вам к страже надо! И к магу какому. — Шерон встревоженно мотнул головой. — Может, командиру гарнизона здешнего сообщить? Он с заречными ребятами в Приграничном быстро свяжется, и...
— Нет, — Ташины пальцы до боли сжали серебряный кружок. — Никакой стражи. Никакого гарнизона. Это моё дело.
— Но...
— Шерон, мне никто не поможет. Только хуже станет. Поверь. И ты никому не говори. — Она сама затруднилась бы сказать, чего в её словах больше: просьбы или приказа. — Ни слова. Пожалуйста. Хорошо?
Паренёк угрюмо уставился в землю.
— Хорошо.
Благодарно кивнув, Таша протянула ему монету — но тот помотал головой.
— Уберите.
— Тебе не нужны деньги?
— Я... просто помочь хочу. Вот что: у вас конь быстрый?
— Ещё какой!
— Они не больно-то спешили. И по тракту поехали, я видел. А вы можете срезать путь через Равнину.
От одного только слова по коже побежали колкие лапки мурашек.
В Долине было много равнин. Но Равнина — одна.
— Я нарисую, как, — продолжил Шерон. — Если здесь не будете особо задерживаться, завтра их нагоните. Есть на чём рисовать?
— Нет...
— Ладно, идите, а я попрошу у дяди Рикона, что нужно. Как будете отправляться, я вам карту отдам.
Таша поймала себя на том, что грызёт губы.
На Равнину по доброй воле совались либо храбрецы, либо глупцы.
С другой стороны, в её случае вряд ли можно говорить о доброй воле.
— И как прикажешь тебя благодарить, если деньги тебе не нужны? — спросила она.
— Человек человеку друг, — назидательно изрёк Шерон, прилежно и бережно чистя Принца. — Лучшей наградой будет, если на обратном пути с сестрёнкой заглянете.
Позади послышался странный шелест, и Таша обернулась. Настороженно замерла.
Через открытую дверь ей был отлично виден двор — и спина человека в чёрном, неторопливо хромавшего к двери трактира.
— Кто это?
— А, это? — приглядевшись, Шерон пожал плечами. — Постоялец наш. Дэй*.
(*прим.: священнослужитель (алл.)
...глухой звук, с каким лошади перетирают зубами сено, пьяный шум из окон таверны, шелест его одежд...
Но ни намёка на звук его шагов.
От напряжения Таша почти шевелила ушами.
— Не нравится он мне...
— Да бросьте, — Шерон уверенно коснулся крестика под рубашкой. — Уж дэя можете не бояться.
Единственным дэем, которого знала Таша, был их Прадмунтский пастырь. Самый страшный человек в деревне. И он немало поспособствовал тому, чтобы Таша в конце концов приравняла понятие 'дэй' к понятию 'безжалостный властолюбивый фанатик'.
То, что эти фанатики отлично умели маскироваться под добрых дядюшек, лишь осложняло ситуацию.
— Он вчера ночью раненый прибыл, — добавил Шерон. — На своих двоих. Сказал, волки на тракте лошадь загрызли и его чуть не прикончили.
— Волки? На тракте? Летом?
— Ну да, странно. Наверно, это были неправильные волки.
— И как же он спасся?
— Ну, судя по тому, что меч он при мне чистил...
— Меч? У дэя?
— Знаете, когда путешествуешь... тем же волкам плевать, чем их еда занимается. А дэи — такие же люди, как все другие. Ну, может, чуть постнее.
Таша молча следила, как незнакомец тяжело поднимается на трактирное крыльцо.
— Нога у него паршивая была. — Шерон старательно водил щёткой по бархатистой шкуре Принца, устало жевавшего сено. — Еле дошёл с такой раной. Но у него вроде с собой кой-какие мази были, и отлёживался весь день... правда, всё равно хромает здорово. Ему дядя Рикон предложил здесь коня купить... это трактирщик наш, дядя Рикон... а дэй сказал, мол, денег у него нет.
— И как же он дальше?
— К обозу какому привяжется, видать. — Мальчишка решительно поднял голову. — А вам спать пора! И так времени совсем малёк, если пораньше хотите выйти. Идите.
Таша кивнула. Бросила монету на землю.
— Ты можешь её не взять, но она всё равно твоя, — сказала девушка, прежде чем отвернуться. — Спасибо, Шерон.
И вышла: оставляя за спиной коней, конюшего и тишину.
Заплатив в трактире за комнату и ужин, Таша направилась к лестнице.
— Да, — спохватилась она на первой ступеньке, — а может кто-нибудь меня разбудить через четыре часа?
Старик-трактирщик кивнул. Впрочем, стариком его можно было назвать с натяжкой — седовласый, но глаза удивительно зоркие, и эта выправка... явно бывший военный.
— Спасибо, — поднявшись ещё на ступеньку, Таша вновь обернулась. — А настойки сон-травы у вас не найдётся?
— Найдётся. Служанка занесёт.
Таша благодарно махнула рукой и, вертя ключ в пальцах, наконец поднялась на второй этаж.
Маленькая комната была на удивление уютной. Особенно радовали пёстрые ситцевые занавески и фиалки в горшочках на подоконнике. Кинув сумку на пол, Таша зашла в ванную; лёгким прикосновением к абажуру зажгла светильник на стене, крутанула вентиль, помеченный алым крестом.
Тихий щелчок сработавшей магии — и об эмалированное дно раковины плеснулась струя горячей воды.
Когда Таша, приведя себя в порядок, вернулась в комнату, на столе уже ждал поднос, вздымавший к потолку горячий дымок. Ужин включал в себя куриное жаркое и кружку травяного чая, и Таша с ним расправилась наскоро. Заново смазала ладони целительным кремом, который прихватила с собой. Не раздеваясь, рухнула на кровать.
Уставилась в потолок.
Она не любила ночь. Ночь — время зверей, но люди... днём, в бесконечных хлопотах и заботах, гораздо легче забывать то, что хотелось забыть. Просто откинуть ненужные воспоминания, отмахнуться от них — с мыслью, что всегда успеешь подумать об этом потом.
Только ночью, когда ты остаёшься один, и нет ничего, кроме четырёх стен, тишины и темноты — всё, от чего ты так долго отмахивался, разом возвращается; и вновь путает мысли, и травит их тревогой, сомнением, страхом...
...и наступает потом.
В дверь коротко стукнули.
— Да!
Вошедшая служанка приблизилась к кровати с глиняной кружкой в руках.
— Сон-трава, — дружелюбно сказала девушка, протянув кружку Таше. — Здесь три капли, на три-четыре часа хватит. Я вас разбужу, как просили.
Таша выпила настойку маленькими глотками; напиток отдавал мятой и мелиссой. Потом, откинувшись на подушку, молча следила, как служанка собирает тарелки.
Но когда та потянулась погасить светильник, стремительно села.
— Нет!
Слово-вскрик сорвалось с губ почти непроизвольно — заставив служанку удивлённо обернуться.
— Нет, — повторила Таша. Уже тише. — Оставьте свет.
Прислуга лишь склонила голову, прежде чем выйти, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Таша вновь легла, уставившись на огонёк под бумажным абажуром.
Может, это всё-таки сон, до жути реальный? Может, проснётся она уже у себя в комнате? Дома... и Лив будет посапывать в соседней кровати, и в воздухе будет витать вкусный запах утренней стряпни, и мама будет напевать что-то на кухне.
Мама...
...и настало время всех потом.
...ты собираешься выкрасть сестру у трёх головорезов, шептал тонкий, пакостный, безжалостный голосок по ту сторону сознания; наивная...
...у тебя даже третья ипостась не проснулась...
...кошка, которая только и может, что царапаться...
Таша закрыла слипающиеся глаза. Дыша глубоко и размеренно, гася судорогу в горле.
...маленькая глупая девочка: один неверный шаг, одно неверное слово, и...
...ты одна, никто тебе не поможет, твоя мать мертва...
...мертва, мертва, мертв...
Она всё-таки всхлипнула.
А потом наступила тьма.
* * *
Он шевельнул пальцами, будто перебирая невидимую паутину, и картинка трактирной комнатушки растворилась в туманном мареве. Когда в серебристом стекле осталось лишь отражение его лица, отложил зеркальце на стол; положив подбородок на скрещённые пальцы, взглянул на решётку камина, за которой подёргивались тленной серостью умирающие угли.
Фигуры на местах. Игроки на позициях. Подготовка идёт безукоризненно, но дальше... дальше потребуется уже настоящая виртуозность.
Он знал, как всё будет. Он просчитал каждый ход, поступок, решение. И даже если что-то пойдёт не так — ведь нельзя не допускать такой возможности, даже мастера имеют право на ошибку, — у него есть возможность это исправить. Нет, он вмешается совсем чуть-чуть, он не откажется от своего намерения руководить издалека... наблюдать. Просто наблюдать — до поры до времени.
Но подкорректировать кое-что, самую капельку...
Это ведь не нарушит правил.
Остался всего один ход...
Зашуршала дверная ручка.
— Входи, Альдрем, — бросил он.
Старый слуга ступил в комнату тихо и осторожно. Худой, как жердь, седой, как лунь, морщинистый, как печёное яблоко — идеальное воплощение доброжелательного дворецкого, который всю жизнь провёл в чинном подношении овсянки. Из-под тёмного сюртука сверкали белизной кружевные манжеты и вычурный воротник рубашки, и лишь чёрные перчатки без пальцев немного выбивались из образа.
— Вы в порядке, хозяин? — в почтительном тоне слуги читалась хорошо замаскированная фамильярность очень старого знакомого. — Говорили, что вернётесь днём...
