Легенда о черном рыцаре (фэнтези, попаданство)

Обессиленный, сползаю обратно, на дно этой лужи, тяжело, хрипя, втягиваю воздух, и вместе с ним — смрадный запах крови и смерти. Я уже близок к тому, чтобы истерически захохотать, если только смогу...

— Тять, тять! Тут живой!!

Голос? Человеческий голос? Вроде бы детский. У чертей детские голоса? Больше похоже на ангельский, но откуда взяться ангелам на усеянном телами поле? Почему бы и нет, в конце концов...

Я пытаюсь сползти на самый низ ямы, образованной трупами, закрыть глаза и вернуться в то странное, темное Ничто. Там не сказать, чтоб было уютно — но хотя бы было Никак. Там — ни боли, ни смрада, а значит, все равно что было хорошо.

Но мне не дают этого сделать чьи-то руки. Они тащат меня наверх, одни большие и сильные, другие поменьше. Потом куда-то волокут, куда-то укладывают.

Я вижу над собой черное ночное небо, затянутое грозовыми тучами, вижу вспышку молнии и слышу раскат грома. Влага на лице — это капли дождя. А потом меня чем-то укрывают.

Снова темно, и я еще успеваю порадоваться этому.

* * *

Я плохо помню два последующих дня. Меня страшно мучили тошнота и головокружение, типичные спутники сотрясения мозга, а также донимала саднящая боль, потому я предпочитал глаз без нужды не открывать. И уж тем более, меня мало волновало, что в больнице, где я нахожусь, стены бревенчатые, а медперсонал не в белых халатах.

Однако утром третьего дня я проснулся в гораздо лучшем состоянии и незамедлительно об этом пожалел, потому как открытия меня не порадовали.

То есть, одно было безусловно положительным, а именно — что я живой, кое-как двигаюсь и вроде бы не безнадежный калека.

А вот все остальное — хреновей просто некуда.

'Больница' оказалась избой, как я представлял себе жилище российского крестьянина где-то так двенадцатого-тринадцатого века. Правда, с кое-какими отличиями: печей было аж три, но очень низенькие, высотой с кровать, чем они, собственно, и служили. Кровати с подогревом, так сказать. И три дымохода. А также — разделение внутреннего помещения перегородкой на две части, чего, как я понимаю, в тринадцатом веке не делалось обычно. Ну а в целом — примерно тот же быт. Даже оконца затянуты бычьим пузырем или чем-то похожим. У потолка развешаны пучки высушенных трав и сушеная рыба. И вонь, причем неслабая такая.

От этого открытия я еще не ужаснулся, потому что оно было слишком уж сюрреалистическим, и мне на полном серьезе казалось, что я все еще в бреду.

Я медленно принял сидячее положение, посмотрел налево, направо, коснулся пальцами головы... Чем-то обмотана. Ну лады, черепно-мозговая травма может и не такие глюки в виде последствий вызывать...

Тут у двери движение и удаляющийся крик:

— Тять, тять, они проснулись!

Они? Вроде бы, я тут один, хотя за перегородкой может быть кто-то еще.

Однако тут снаружи притопал, как оказалось, хозяин избы, приземистый бородатый мужик лет так пятидесяти на вид, хотя, может быть, это борода его так старит...

— Доброго утречка, сэр рыцарь, — сказал он. — Как вы себя чувствуете-то?

Некоторое время я смотрел на него, а он — на меня, и понемногу менялся в лице, когда начал понимать, что со мной все, мягко говоря, нехорошо. А у меня в голове роилась сотня вопросов, из которых 'что за нафиг?!' был наиболее цензурным.

— Это я-то рыцарь? — осторожно спросил я, как только мне удалось извлечь из кучи матерных слов несколько обычных.

— Ну-у-у, я так подумал, понеже у вас в руке-то меч зажат был, причем так, что я и вынуть едва смог... А мечи — они же только рыцарям по карману... Ну и кольчуга...

И тут я сделал новое открытие: мужик этот говорит не по-русски. И почти самое странное, что и я отвечаю ему не по-русски. А самое странное — я вообще без понятия, что это за язык. Я знаю русский, украинский, пару слов по-белорусски и почти свободно, если не считать акцента, владею английским — но сейчас говорю ни на одном из этих языков.

— Меч? Кольчуга? — растерянно переспрашиваю я, пытаясь между тем как-то осмыслить происходящее.

— А то, — кивает мужик, — да и сами вы лицом на эйдельгартского дворянина похожи. Мужики в Эйдельгарте — вот как я, а дворяне — вот как вы. А что, я... ошибся?

— А Эйдельгарт — это... страна?

— Ага, — кивает он, и тут до него доходит: — погодите, вы что же... ничего не помните?

Я качаю головой:

— Не-а. Помню только кучи трупов и грозу, и не помню, как вообще туда попал.

— Эк вас по голове-то огрели, что даже память отшибли, — посетовал хозяин дома.

Я попытался устало спрятать лицо в ладонях, но внезапно с недоумением обнаружил, что руки-то не мои! Массивные и безволосые, хотя я сам — средней волосатости. И на левой ладони — поперечный шрам, на внутренней стороне фаланг — еще один, такие могли бы образоваться, если схватиться за обоюдоострый клинок.

Несколько секунд я разглядывал руки, словно какого-то невиданного зверя, а потом, снедаемый страшными подозрениями, посмотрел на мужика:

— А это... есть зеркало?

— У дочки есть, маленькое, заморский купец привез, — ответил он и пошел наружу.

Вскоре я услышал, как он зовет по имени дочь, которую звали Зафинка, и спрашивает за зеркальце. Затем он вернулся вместе с нею, Зафинка, не поднимая глаз, скрылась за перегородкой и принесла маленькое круглое зеркальце в оловянной оправе.

Мои бредовейшие опасения, разумеется, сбылись: в зеркале я увидел абсолютно незнакомое лицо.

* * *

После первого шока я устроил хозяину дома — звали его Зекхан — натуральный допрос и выяснил крайне неприятные вещи. Причем не только для одного себя неприятные, а откровенно паскудные для всех местных жителей.

Насчет конкретно меня, то новость, что я теперь обладатель чужого тела, была еще куда ни шло, и если бы в тот момент, когда я летел на асфальт, мне кто-то шепнул на ухо, что за гранью жизни меня ожидает нечто большее, чем небытие — я бы, наверное, очень обрадовался тогда. Всю малину портил лишь тот факт, что моя 'Нангияла' оказалась варварским средневековым миром, раздираемым войнами, и я как раз и оказался в самом центре одной из них.

Судя по всему, устеленное трупами поле боя образовалось, когда эйдельгартский военный отряд, посланный, чтобы защитить Долину — там именовался здешний край — от отряда налетчиков-кочевников, умудрился темной ночью этот самый отряд подстеречь и вырезать. Да только на этот раз налетчики оказались авангардом наступающей орды, и эйдельгартцы, видимо, погибли почти в полном составе, дорого продав свои жизни. По крайней мере, Зекхан уверял, что на каждого эйдельгартского воина там было по три-четыре трупа налетчиков-ханнайцев.

После чего орда беспрепятственно прошла через всю Долину и вторглась в сам Эйдельгарт, оставив здесь свой гарнизон. Правитель Долины, а точнее, князь единственного города Дарбука, ничего не смог поделать: вся его дружина насчитывала меньше ста человек, да и вообще моряне — так именовался здешний народ — не располагали ничем, похожим на войско или ополчение.

Вот это меня поразило.

— Как так-то, Зекхан? У вас буквально за горным перевалом ханнайские степи, а у князя солдат меньше сотни?!! Кочевые разбойники к вам как к себе домой хаживают, а тут, я посмотрю, деревня даже частоколом не огорожена?!!

Тот только развел руками:

— А от кого городиться было? Раньше ведь не хаживали. Оттого и дружина маленькая, что незачем больше... Просто когда колдун два года назад взял да и помер — нас это застало врасплох. Никто и представить не мог, что колдуна однажды не станет, что он тоже может помереть, как и все мы.

Как оказалось, неподалеку стоит старая башня, в которой не то триста, не то четыреста лет жил ужасный колдун. Ну не то чтоб очень, крестьян он не обижал, но как только появлялись разбойники, налетчики или даже просто крупный хищный зверь — шли на поклон к колдуну, колдун приказывал, чтобы никто ночью из дому выйти не смел — и выпускал на охоту что-то ужасное, способное оставить от большой разбойничьей ватаги только залитую кровью поляну. Чаще же от разбойников или хищников не оставалось совсем ничего, и больше их никто никогда не видел.

По этой же причине в том числе, Долину не пытались завоевать крупные соседи. Не стоила узкая лесная территория, зажатая в долине между двумя горными хребтами, не только ссоры с могущественным чародеем, но даже военной кампании, потому как моряне — народ на деньги крайне небогатый. Зекхан рассказал мне забавную историю, как крестьянин из соседнего села повез всякого добра в Эйдельгарт две телеги и неожиданно даже для себя выторговал аж целый золотой ойран. Однако по возвращении он радовался недолго, потому что ничего не мог купить: золотой оказался настолько большой суммой, что при любой покупке продавец был не в состоянии дать сдачу.

В целом же морян — девять прибрежных деревень и не то пятнадцать, не то шестнадцать лесных, да город Дарбук. Лесные кормятся подсечно-огневым и паровым земледелием, две или три живут с рудников. Прибрежные, в одной из которых я и очутился — рыбаки. Город — тысяч на десять народу, не считая купцов, и там изготавливается инструмент и предметы обихода. Вот, собственно, и вся 'страна', и смысла завоевывать ее, тем самым вступая в конфликт с Эйдельгартом, нет.

А Эйдельгарт, как оказалось, королевство посильнее, и Долина исторически стала его вроде как 'особой' провинцией. В том смысле, что формально Долина со столицей в Дарбуке — независимое княжество, но дворяне и сам князь происходят из Эйдельгарта, говорят между собой не на морянском, а на варианте эйдельгартского, детей образование получать отправляют в Эйдельгарт, и в целом даже князья Дарбука издавна чтили королей Эйдельгарта как своих. И единственный признак независимости Долины — отсутствие налогов в пользу 'большого соседа'. Хотя грузы самых деликатесных сортов рыбы королю-соседу отсылались регулярно как дар, ну а больше с Долины взять и так нечего.

У Зекхана, впрочем, имелась своя, более приглядная версия причин почти альтруистического патронажа Эйдельгарта над Долиной.

— Так дело в том, что король ихний — он же единоверец наш. А Ярин, бог над богами, строго-строго запрещает на единоверцев оружие поднять. Ну, правда, мы больше Невила чтим, потому как Ярин хоть и верховный бог — но он на небе, а небо-то где? Высоко оно. А Невил, его младший брат — хозяин моря, а море — вот, пятьдесят шагов от порога моего, и благополучие наше больше от милости Невила зависит, понеже Ярин лик свой светлый на небе покажет или не покажет — а если Невил добрый, то мы в море всяко идем, он там владыка.

Несколько наивная, версия Зекхана все же имела под собой основание: когда в Долине ханнайские налетчики появились, король Эйдельгарта действительно отправил на защиту единоверцев хорошо вооруженный отряд, не имея в том никакого меркантильного интереса. Да и сам Зекхан, узнав о гибели отряда, все же отважился, невзирая на риск навлечь на себя гнев новых хозяев Долины, темной ночью отправиться к полю боя в надежде отыскать кого живого, и нашел там меня.

Однако вторжение целой орды, не иначе как по всем степям Ханная собранной, перевернуло привычный уклад мирной жизни в Долине. А причины нападения оказались предельно просты: Долина — кратчайший путь к сердцу Эйдельгарта, с которым у ханнайцев давняя смертельная вражда. Да и потом, Эйдельгарт — страна богатая, что даже поважней вражды будет.

На это весьма незавидное положение накладывался еще один животрепещущий вопрос: война войной, а мне-то что делать? И, к слову, 'я' — это кто?

То есть, я не задавался вопросами самоидентификации, мне-то вполне понятно, что я — это я, переживший — или переумерший? — такое явление, как переселение души, которая мало того, что сменила план бытия, так сказать, так еще и не потрудилась сберечь в черепушке нового тела хоть какую-то память, помимо языка. Вот и че мне дальше делать, спрашивается?

Я — совершенно потерянный человек, можно сказать. Человек без памяти, потому что моя память из прошлой жизни тут ничего не стоит и вообще бесполезна. Я по-прежнему помню, как в три клика и четыре секунды заменить фон фотографии в 'фотошопе' — ну и толку мне с этого?

Потому я решил дедуктивным методом установить о новом себе все, что можно. Имя, происхождение, родня, профессия, чин, ранг — словом, все, что имеет хоть какое-то значение.

Перво-наперво я проанализировал свои внешние данные.

Лицо — широкие скулы, европейские или нордические черты, однако нижняя часть лица узкая и длинная, нос прямой и тонкий, точнее, был прямой: он у меня перебит. Нижняя челюсть необычная, потому что с верхней частью лица гармонично смотрелся бы квадратный волевой подбородок, но у меня он длинный, в чем-то даже элегантный. Цвет кожи белый, волосы, судя по короткой бородке — черные, глаза серые, вполне обычные. И взгляд — тяжелый какой-то, недобрый. Если у предыдущего владельца тела список грехов длиннее моей руки — не удивлюсь. Не верится мне, что у порядочного человека может быть взгляд, словно у душегуба.

К слову, о бороде: она трехдневная, может, четыре дня. Значит, предыдущий обладатель тела незадолго перед битвой был гладко выбрит, что в средневековье довольно убедительно указывает на класс от среднего и выше.

Перебитый нос 'дополняется' коротким узким шрамом, проходящим со лба на щеку по правому глазу, сам глаз не пострадал. Вкупе с рукой, которая хваталась за клинок — получаем человека не самой безопасной профессии. Меч и кольчуга, которые у меня были, указывают на определенный достаток, но возможен вариант казенного вооружения или, как это было у поляков, пахолика, то есть воина, вооружавшегося за счет более богатого товарища.

Далее, я был — да, я уже начинаю привыкать говорить и думать о предыдущем владельце тела, как о себе — в отряде, посланном выловить налетчиков. Отсюда — довольно короткий список профессий. Либо простой солдат, но хорошо вооруженный, либо наемник, либо даже не исключено, что офицер, рыцарь и дворянин.

Я бы мог многое прояснить, если б знал, как были экипированы другие трупы. Если преобладает кожаная броня или там линотораксы — то кольчуга непременно дорогой атрибут богатого воина. А если кольчуги у всех — то я могу быть и рядовым. Ну и наличие воинов в качественных ламеллярах и пластинчатых доспехах однозначно определило бы меня как воина низшего ранга. Но спрашивать об этом Зекхана было бесполезно: ночь, гроза, темень и постоянный страх встречи с мародерствующими врагами. Он искал живых, а не пялился на экипировку мертвых.

В общем, дела мои не аховые. По Долине рыщут фуражиры и просто грабители-степняки, меня если увидят — проблем не оберешься, поскольку Зекхан неоднократно уверил меня, что я благородных кровей, хотя бы частично: хоть в Долине, хоть в Эйдельгарте аристократа легко узнать по лицу. Единственный момент в том, что отряд этот он видел еще при жизни и был уверен, что там таких как я — большинство, а то и все. Зекхан признался, что для него все солдаты были примерно на одно лицо и мало отличались от командиров, при этом и своих, долинских дворян он также различал в лицо плохо, считая, что и они похожи на мне подобных.