На восток! (Петербург - Порт-Артур)

— Ага, веселое житьё, наверное, — пробасил Капер, — людей, почитай, только в проходящих поездах и видит.

— А ночами, наверное, вообще весело — когда на свет окошка волки приходят или, не приведи Господи, медведь-шатун во двор заявится, — Илья отхлебнул большой глоток ароматного чая.

— Ну, в этих краях бывают звери и пострашнее волков с медведями, — тихо проговорил Вольф.

— Это ещё кто пострашнее медведя? Уссурийские тигры тут же не водятся? — с удивлением спросил сидевший за соседним столиком Флеш.

— Зато периодически водятся беглые каторжане, Вань...

— А человек — это самый страшный хищник на планете, — раздался голос Игоря.

— Это точно! — произнес Илья.

— Да уж, точнее не скажешь — негромко согласился Вольф, глядя, как одинокий домик исчезает вдали за стеной зимнего леса...

Ближе к обеду лес стал потихоньку редеть и впереди, меж невысоких и почти безлесных гор, показалась долина широкой реки, усеянной мелкими островками, которые сейчас выступали заснеженными буграми посреди ледяной глади. Енисей... Поезд катился вниз, к реке, плавно замедляя ход, пока не остановился у приземистого одноэтажного вокзала, над центральным входом которого висела вывеска 'Красноярскъ'. После Челябинска это было первое каменное здание вокзала — на всех остальных станциях они были деревянными. А тут, как и положено крупному городу — кирпичное, оштукатуренное и выбеленное, украшенное фронтонами и парапетами. Здание было совсем новым и производило весьма приятное впечатление. Крупная станция бурлила, словно муравейник. Движение не прекращалось ни на минуту — пыхтели маневровые паровозы, по платформам сновали грузчики, разгружая вагоны или наоборот — набивая их грузами для далёкого адресата, сновали грузовые подводы, звенели молоты в кузнице, рабочие в обширных мастерских сновали между ремонтируемыми вагонами, на перронах пассажиры поездов размерено прохаживались или спешили в буфет станции. Гомон толпы, крики рабочих, свистки паровозов, шипение пара и лязг сцепок и буферов сливались со стуком колес приходящих и отходящих поездов в неумолкающий ни на секунду гул. А рядом, опоясанный серебряной лентой замерзшей реки, раскинулся город. Прямые ряды широких, хоть и не мощеных, улиц, каменные соборы и церкви, здания гимназий, Благородного собрания, красивые каменные дома известных в Сибири торговцев — братьев Гадаловых, Техническое училище — всё это было украшением города с населением в сорок тысяч душ. Но в основной своей массе застройка Красноярска была, с одной стороны, аляповатой, словно лоскутное одеяло — с красивым каменным домом могла соседствовать покосившаяся деревянная изба, больше похожая на хижину, а с другой стороны — даже дома на центральной улице — Воскресенской — были все на один лад...

Через час, шипя паром, поезд направился к исполинскому сооружению, перебросившемуся с одного берега реки на другой. Этот мост не походил на остальные, по которым они уже не раз пересекали сибирские реки — большие и малые. Была в его ажурных фермах особая гармония. Шесть огромных пролетов выгибали свои полукруглые спины к небу, словно дикие кошки, пытающиеся не замочить лап в холодной воде. Размах сооружения тоже впечатлял — без малого километр над могучей, быстрой рекой. Воистину — Царский мост. Так что Гран-при и Золотая медаль 'За архитектурное совершенство и великолепное техническое исполнение' на Всемирной выставке в Париже 1900года от жюри во главе с самим Гюставом Эйфелем этим творением ума русских инженеров и рук строителей были получены вполне заслуженно. Ажурное кружево пролетов неслось вдоль окон идущего поезда, а Вервольф задумчиво глядел на реку, над которой они сейчас словно летели, на плавные изгибы её русла среди невысоких гор, на островки, кое-где выступающие над гладью ледяного панциря. А ведь совсем недавно — всего пяток лет назад, этот самый ледяной панцирь реки был единственной переправой в холодные месяцы... А теперь вот мост какой отстроили! И не прервется связь меж берегами в ледоход, когда через пару месяцев вскроется могучий красавец Енисей и понесет льдины в далекий и холодный океан. Но это будет потом, а сейчас Енисей дремал, тая своё стремительное течение от посторонних глаз под ледяным покровом. Вервольф на несколько мгновений оторвал взгляд от захватывающего пейзажа и поглядел на остальных своих попутчиков. Все они, как один, прильнули к окнам, любуясь суровой и чарующей красотой сибирской реки. Как зачарованные, глядели на раскинувшийся простор. Улыбнувшись, Сергей вновь повернулся к окну. Нет, всё же мальчишки — они и есть мальчишки, сколько бы им лет не исполнилось по паспорту. И, раз уж ввязались в эту авантюру — что ж, так тому и быть!

Отшелестело за окнами вагона клёпанное кружево моста и поезд, повернув влево, пошел вдоль берега Енисея, давая возможность в последний раз взглянуть на отдаляющийся Красноярск, а затем дорога повернула вправо, и Енисей за окнами вновь сменился лесами, небольшими долинами, мелкими речушками. И вновь замелькал калейдоскоп небольших станций — Зыково, Камарчага, Балай, Канск, и, уже поздно вечером — Тайшет...

Однообразность пейзажей за окном быстро надоедала, и Сергей вновь развернул перед собой рабочую тетрадь, принявшись делать в ней наброски полевых укреплений — в планшете Ильи этого не было. Совсем. Поэтому тут рассчитывать он мог только на себя и свои собственные знания. И вот на листах бумаги один за другим возникали эскизы ДЗОТов, огневых позиций полевой артиллерии, блиндажей, наблюдательных пунктов. Иногда Вервольф отвлекался на несколько минут, чтобы поучаствовать в споре товарищей, но затем вновь и вновь возвращался к своим эскизам, на которых постепенно появлялись размерные линии, а затем и таблицы примерных затрат на постройку — количество вынутых кубометров грунта, объем леса, металла, а затем — и бетона, когда на листах тетради стали появляться более серьезные укрепления в виде ДОТов. Конечно, внедрить это всё будет не просто. Но, если особого выбора нет. Если сама судьба, уничтожив их родной мир, распорядилась так, что у них теперь нет другой альтернативы, как творить альтернативную историю здесь и сейчас... Такая вот безальтернативность у них теперь получается...

Следующий день не был отмечен какими-либо особыми достопримечательностями, если, конечно, не считать короткую остановку на ничем не примечательной станции третьего класса 'Нижнеудинск' да пары бункеровок на ещё более мелких станциях. И снова — споры о общей доктрине ведения войны, о применении Владивостокского отряда крейсеров, о том, чему нужнее обучать армию и флот в первую голову, а что может подождать, о доктрине использования вспомогательных крейсеров... И, ставший уже традиционным, вечерний разговор с Ильей на злободневные темы, не подлежащие широкой огласке. На сей раз, речь пошла о маршруте прорыва отряда Вирениуса на театр военных действий.

Вервольф проснулся рано. Первые лучи солнца только-только начали робко заглядывать в его окно, окрашивая в желто-розовые тона убранство роскошного купе. Поезд стоял — ни покачивания вагона, ни перестука колес на стыках. Снаружи пару раз кто-то кого-то окрикнул. Советник приподнялся и выглянул в окно. Белое каменное здание вокзала протянулось вдоль перрона. Лучи восходящего солнца придавали его стенам нежно-розовый оттенок. Над центральным входом в здание большими буквами было начертано 'Иркутскъ'.

Наскоро набросив одежду, Сергей вышел в коридор вагона. Товарищи ещё спали. Тихонько постучал в купе Ильи. Тишина. Постучал чуть громче. Из-за двери донеслось недовольное ворчание. Что-то в духе 'Кто это там такой добрый стучит не свет, ни заря?'

— Илья, вставай! Иркутск проспишь!

Дверь адмиральского купе приоткрылась:

— Какого черта, Серег! Рано ведь ещё... — Илья осекся — А почему стоим?

— И Вам доброго утра, Адмирале! — Сергей улыбнулся, — Так вот и я о том же, Илья, — стоим! Потому как — Иркутск. Скоро — Байкал. Так что давай, умывай свою морду лица, а я пока что узнаю у Всеволода Серафимовича, сколько нам ещё стоять осталось.

— Ага, — Илья смачно зевнул и потянулся, — Хорошо, сейчас оденусь и выйду.

И дверь купе затворилась.

Вервольф тем временем, убедившись что в купе начальника поезда нет, выскочил на перрон. У вагона переминалась с ноги на ногу стража.

— Здоров, орлы!

— Здрав желам, Ваше Превосходительство!

— Да не кричите так, весь народ в округе разбудите! — без злобы, с улыбкой сказал советник, — Что, морозец кусается?

— Да есть немного, Ваше Превосходительство. Самую малость.

Вервольф огляделся по сторонам. Движения на станции ещё почти не было. Лишь изредка промелькнёт где одинокая фигура работника.

— А где начальник поезда, не видали?

— Так на станцию пошел, уже с полчаса как, — произнес один из караула.

— Да вон он уже идет обратно, — указал другой на кутающуюся в тулуп фигуру, торопливо двигающуюся по перрону в сторону поезда.

Через минуту начальник поезда был уже у вагона.

— Доброго утра Вам, господин Советник!

— И Вам доброго здравия, Всеволод Серафимович! Давно стоим в Иркутске-то?

— Да уж два часа скоро будет, — и начальник поезда плотнее закутался в тулуп.

— Может, зайдем в вагон, а то, я смотрю, озябли Вы совсем, любезный!

— Было бы весьма кстати, Ваше Превосходительство!

— Сколько нам осталось до Байкала, Всеволод Серафимович? — уже поднимаясь по ступенькам, спросил Вервольф.

— Часа три, не больше. Отправляемся через двадцать минут. Вервольф взглянул на часы. Что ж, должны засветло переправиться через озеро. И на разговор с Хилковым время должно остаться...

— Если желаете, могу предложить Вам чаю, — голос начальника поезда вывел Советника из раздумий.

— Да-да! Конечно, Всеволод Серафимович. И, если Вас не затруднит — ещё один стаканчик для адмирала. А то я его тоже разбудил.

— Хорошо, будет исполнено.

Сергей прошел в вагон-столовую и уселся у окна, глядя, как потихоньку оживает спящая станция. Жаль, что и Иркутск, как и остальные города на их пути, промелькнет лишь картинкой за окнами...

— Вот нет в тебе ни капли жалости к боевому товарищу, Серег! — раздалось за спиной ворчание Ильи, — Разбудил меня в такую рань. Вот на кой, а?

— Иркутск, адмирал!

— И что? Ну, ещё один город. Ну и что?

— А то, что через три часа — Байкал.

— Блин, вылетело из головы! Переправа, значит?

— Ага! Переправа-переправа, берег левый — берег правый... А вот и Всеволод Серафимович с целебным утренним бальзамом!

— Весьма кстати! — Илья повернулся к начальнику поезда, — Составите нам компанию?

— С превеликим удовольствием, Илья Сергеевич! — и начальник поезда присел за их столик.

Сделав несколько глотков крепкого ароматного чая, Сергей оторвался от созерцания заоконных видов:

— Всеволод Серафимович, а Вы не в курсе, Хилков со товарищи уже заканчивает дорогу по льду Байкала?

— Узнавал сегодня на станции. Вчера ледовая железная дорога ещё не была закончена — грузы и пассажиров перевозили по льду на санях.

— А ледокол? — поинтересовался Илья, — Там ведь есть ледокол, насколько я помню?

— Есть Ваше превосходительство. И даже не один. Но ледоколы могут взломать лед только до декабря месяца. Затем его толщина уже не позволяет ходить ледоколам. Приходится на санях по льду перевозить и людей, и грузы. И так — до самого апреля.

— Весело!

— Да просто обхохочешься! Придется нам поезд менять, Илья! — Вервольф пристально посмотрел на 'адмирале'.

— Придется. Хотя я, честно говоря, надеялся, что Хилков успеет к нашему приезду закончить колею через Байкал.

— Может, всё же успеют? — печально произнес начальник поезда, — Я уже привык к вам, жаль будет расставаться...

— Поверьте, Всеволод Серафимович, нам тоже не хочется расставаться с Вами, но, если колея не будет готова сегодня, — Илья вздохнул, — Ждать мы не можем. Слишком много поставлено на карту.

— Я всё понимаю, Илья Сергеевич.

Свисток паровоза разорвал утреннюю полудрёму иркутского вокзала и через минуту поезд покатился дальше на восток, плавно набирая ход. Дальше дорога шла по самому берегу Ангары, и отсюда зимний Иркутск выглядел просто великолепно — лучи утреннего солнца играли на куполах церквей и большого пятиглавого собора, окрашивали теплыми оттенками снег на скатах городских крыш, добавляли романтизма колоннадам нескольких вилл, построенных у берега реки. Эдакая претензия на итальянский ренессанс...

— Значит — через три часа — Байкал? — Вервольф повернулся к Всеволоду Серафимовичу. Тот утвердительно кивнул.

— Да, через три часа будем на берегу озера. Может — чуть раньше. Но сильно гнать не будем — несколько дней назад на этом участке воинский эшелон сошел с колеи — машинист хотел с разгону пробить сугроб на пути. Несколько человек погибло, пять вагонов в щепы... паровоз и вагоны всё ещё не убрали. Так что — не взыщите — но полный ход я Федору тут давать запретил.

— И правильно сделали! — Илья утвердительно кивнул начальнику поезда, — Полчаса ничего особо не решат.

— Что ж! Раз осталось три часа — пора будить парней, пусть приводят себя в порядок и пакуют вещи. — Сергей встал из-за стола, — Всеволод Серафимович, будьте так любезны — распорядитесь сегодня подать завтрак пораньше!

— Хорошо, господин Советник! Всё организуем на высшем уровне!

— Спасибо!

— Да, Всеволод Серафимович, спасибо Вам за чай — он у Вас, как всегда отменный, — Илья тоже поднялся, — И за компанию спасибо!

* * *

Через три часа небольшой поезд замер на станции, приютившейся у подножия невысокой горы на берегу замерзшего озера. Как раз в том месте, где берет своё начало красавица Ангара. Несколько аккуратных деревянных строений, станционные пути, и дуга пирса-волнолома, отделяющая ковш небольшой гавани от остального озера. На самом конце волнолома — 'вилка' — раздвоенный причал, внутренние очертания которого в точности соответствовали обводам корпуса огромного ледокола-парома и при швартовке происходило совмещение рельсов на причале и рельсов на пароме. Сам исполин-паром 'Байкал' стоял у причала, вмерзнув в лёд до весны. Его четыре трубы были расположены квадратом — как ножки перевернутого стола, отчего этот тяжелый, утюгообразный ледокол немного напоминал броненосец 'Наварин'. Рядом стоял ещё один ледокол, поменьше — изящная двухтрубная 'Ангара'. Несколько маленьких пароходов и барж стояли ближе к берегу, а чуть в стороне высился огромный прямоугольник выстроенного из лиственницы плавучего дока, чьи высокие угловатые очертания вызвали у Вервольфа стойкую ассоциацию с комодом.

Но особо долго рассматривать окружающие пейзажи не получилось — по перрону к ним уже шла небольшая делегация. Возглавлял её рослый, крепко сбитый человек, возрастом уже явно за шестьдесят, но бодро вышагивавший по заснеженным доскам. Все остальные сопровождавшие несколько терялись на фоне его фигуры и явно составляли свиту подчиненных. Маленькая, прямоугольная, абсолютно седая, бородка была столь же характерной чертой его образа, как и у Степана Осиповича Макарова, с той лишь разницей, что и размеры, и форма были полной противоположностью Макаровской бороды.