| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
-Что случилось?
-Ты горишь!
Как оказалось, мужик и в самом деле был помощником из бригады загоревшегося тепловоза. Они добежали до машины, мужик залез в кабину и заглушил дизель. Сашка крикнул ему снаружи:
-Бросай огнетушитель, я гасить буду! Углекислотный!
-Углекислотным трандец! У нас ими воду газируют!...
Висевший неподалеку большой красный противопожарный щит был пуст — точнее почти пуст. На нем красовались два совершенно бесполезных в данной ситуации лома, даже ведра с коническими днищами были давно кем-то украдены, несмотря на свою хозяйственную непрактичность — скорее из местной привычки к воровству, нежели из стремления извлечь выгоду. К счастью, помощник вспомнил, где тут все-таки можно найти людей и лопаты. Очаг возгорания закидали землей.
После этого небольшого происшествия Андрей полушутя — полусерьезно предложил Розову сходить к начальнику депо и истребовать награду за спасение тепловоза: именные часы и заметку в местной газете, на что Сашка хмуро отвечал:
— Да ну их! Еще вместо часов зарежут, как свидетеля — и было трудно понять, то ли он шутит, то ли всерьез так думает.
Действительно, именных часов здесь потребовалось бы много; чаще всего на брошенной без присмотра машине с работающим дизелем выгорала высоковольтная камера, и деповской путь, приспособленный под кладбище, пополнялся еще одним трупом с характерным огромным пятном уродливого ожога позади кабины...
...-Тепловоз! — Это был как раз голос Розова..
— Тепловоз слушает.
— Сколько времени еще стоим?
Сергей повернулся к механику.
— Сейчас как раз сборному зеленый дали, за ним, наверное, нас выпустят, если встречного не будет.
Как раз тот случай, когда абсурд на руку, подумал Сергей. Их должны были выпустить вперед сборного. Ну и шут с ним. Раз так получилось, воспользуемся.
— Нам недолго, попробуем датчик на ВУД1 поправить, а то плескать начинает!
— Попробуйте, только как зеленый, сразу в вагон!
— Хорошо! — это уже голос Андрея. — Гена тут как раз проснулся, на связи будет, посигналит, а мы с Сашкой пошли...
С соседнего пути донеслись металлические раскаты разбуженного металла. Мимо кабины, справа, с нарастающим гулким рокотом прошел тепловоз сборного, за ним, лязгая сцепками, тянулась вереница вагонов и платформ. Ускоряясь и дробно топоча полузакатанными ползунами, вдоль окон проплывали штабеля леса, рулоны металлического листа, какие-то контейнеры, трубы, и станционные домики робко выглядывали в просветы над сцепками и грузом. Колеса подсвистывали в кривой, притираясь гребнями к головке рельса, словно контрабасист, окончательно сдурев в оркестровой яме, вдруг начал бы водить смычком по струнам за подставкой. Извиваясь на выходных стрелках, словно анаконда в несколько сот метров, сборный проползал на главный ход; наконец последний вагон лениво пересек прожекторный луч "эмки" и канул в ночное небытие где-то за выходным сигналом.
Сергей дважды предупредил машиниста, что сейчас на ходовой части будут работать люди. Через некоторое время предупредил и в третий. Береженого бог бережет.
Гэдеэровский датчик, похожий на высокую черную гайку, стоит на шапке моторно — осевого подшипника — через него тяговый двигатель опирается на ось. Подшипник находится за рамой тележки и чтобы без смотровой канавы подобраться к нему, нужно, как говорили в отделе, "сделать гинекологическую операцию". Люди втискиваются в узкое пространство между заросшими мазутной грязью и чугунной пылью деталями. Если машина при этом хотя бы чуть-чуть сдвинется... но об этом, когда обтираешь своими ушами ходовую часть, лучше не думать.
— Вагон!
— Вагон слушает.
— Как там, закончили? Скоро уже ехать.
Датчики стоят на второй секции, и из вагон-лаборатории окликнуть ближе, чем из головной кабины.
— Сейчас, сейчас заканчивают! Уже немного осталось...
Выходной сменился зеленым, и механик, как бы внезапно очнувшись, машинально выбросил левую руку к крану машиниста — отпускать тормоза. Сергей едва успел отбить ее ладонью в нескольких сантиметрах от рукоятки.
— Ты что??
— Да там же люди на ходовой части!
Механик побледнел. Сергей снова нажал кнопку микрофона.
— Вагон! Вагон! Заканчивайте, трогаемся!
— Да вылезают уже, чего шуметь! Сейчас две секунды до вагона добегут!
"Две секунды. Могло и две жизни быть..."
За сутки до этого, во время пути на перевал они застряли на той же самой станции с такой же неопытной местной бригадой — не могли тронуться на подъем.. . Состав сжимали, дергали, сыпали песок под колеса и все это действовало как мертвому припарки, будто за время остановки приварили бандажи. Дело было не в масляном пятне, "эмка" тянула на полную, и в конце концов она стала дико прыгать на очищенных и запесоченных рельсах — в отчетах это обычно называлось "автоколебания надрессорного строения при боксовании". Все, что стояло на пульте, включая ящик динамика, слетело на пол и прыгало по драным резиновым коврикам.
Положение спас механик встречного "Фантомаса", неожиданно, как призрак, вынырнувшего из ночной темноты. "Фантомас" был прикомандированный с Северной дороги и следовал резервом — без состава. Механик в новом, плотно застегнутом "гудке" тоже выглядел как-то призрачно на фоне здешнего развала. Объяснения джизакской бригады он оборвал на полуслове: — Чурки! На ишаках вам ездить! Факела готовьте, магистраль греть!
В магистрали застыл конденсат, тормоза не отпустились. Сергею даже в голову не приходило, что бригада может об этом забыть.
...Теперь, на крутом положительном уклоне, "эмка" вытянула состав со станции на перегон без особой натуги, быстро разогнав его до скорости, близкой к конструкционной. Сергей воспользовался этим, сделав несколько замеров, и, подсчитав проставленные крестики в журнале, уже начал подумывать, не отписать ли на этом участке еще серию, как зеленый сигнал локомотивного светофора мигнул и сменился на белый — это значило, что сигнализация на локомотиве перестала принимать данные с пути. Сергей стал вглядываться в ночь, чтобы поймать в ее глубине одинокую звезду светофора, но она все не появлялась — слишком долго для такой скорости, ощущаемой на слух по быстрой тройной нервно — вопрошающей дроби колес "эмки". Наконец, в луче прожектора черным столбом показался и промелькнул мимо окна машиниста мертвый, ослепший светофор с негорящими огнями.
Механик дал служебное торможение. Потухший сигнал — запрещающий. Но потухшие светофоры здесь не были редкостью. Лампы били, воровали, наконец, просто портили светофор для того, чтобы грабануть контейнер с остановившегося состава — бытовую технику или еще что ценное. Или клали на пути лом, чтобы замкнуть цепи сигнализации и зажечь красный. Поэтому, если на пути не было явного препятствия, бригада тормозила и ехала на красный со скоростью телеги — километров пятнадцать в час.
"Та-та-та — та-та-та, та-та-та — та-та-та..." До потухшего был проходной зеленый, впереди были свободны минимум два блок — участка, дали служебное, все нор... Нет, что-то не так. Что-то еще неверно в этом мелькании шпал, в этом стуке колес...
"Та-та-та — та-та-та, та-та-та — та-та-та..." Механик тоже встревожен, он поворачивается к помощнику, к Сергею...
— Вагон!
— Вагон слушает.
— Сколько по вашему скоростемеру?
— Тормоза! Тормоза не держат! — сухой, осипший, изменившийся голос машиниста опередил ответ дежурившего на связи Розова. Шипение воздуха резко изменилось, и Сергей едва успел вытянуть перед собой руку, чтобы не упасть со стула на пульт.
— Вагон! Дали экстренное! Вагон!
— ...Да, блин, знаем уже!.. По возвращении в Институт ползуны будем напильниками заравнивать?...
"Да и черт с ними, с ползунами" — подумал Сергей. По паузе перед ответом было ясно, что Сашка уже успел дернуть за торчащее в полу вагона кольцо, отпуская тормоза вагон — лаборатории. Это не страшно. Без малого шестьдесят тонн по сравнению с более чем тремя тысячами общего веса состава роли все равно не играют. На Среднеазиатской механики обычно дергали тормоза жестче, сильнее, чем на других дорогах, потому что колодки грузовых вагонов на станциях меняли несвоевременно, и часто они изнашивались до толщины бумажного листа, а то и кое-где колодка вообще вылетала, и башмак сиротливо болтался в воздухе. Недостаток тормозной силы машинисты старались восполнить более резким торможением; тогда колеса вагон-лаборатории зажимались намертво, изменяя тон своей песни — если можно было назвать песней этот шипяще -свистящий звук, — и кто-нибудь, кто был поближе, бросался к рукоятке отпуска, чтобы услышать от вагона вздох облегчения...
"Колодки!" — стоило вспомнить о вагоне, как все стало ясно, как дважды два. Состав не держали изношенные и не смененные колодки на грузовых вагонах. Машинист дернул "свояк", локомотивный тормоз, добавив к общему весу состава девять процентов, способных не только не разгоняться на спуске, но и хотя бы немного придерживать остальные девяносто процентов с гаком. Дальше пульт в общем-то был не нужен — никаких других средств повлиять на ситуацию и как-то еще замедлить эту бегущую под гору вереницу баков с нефтепродуктами уже не было. Сергею показалось, будто он слышит сквозь лязг и грохот, как плещется жидкий пропан о крутые стенки котлов из толстой — больше дюйма — низколегированной стали, пытаясь вырваться наружу. Легкая зыбь с усилием двести кило на квадратный метр, мечтающая тихо сгореть под кастрюлей с борщом. Оставалось только ждать и надеяться, что уменьшение уклона погасит скорость раньше, чем на пути что-то встретится.
Путь летел навстречу. Змеиной чешуей отблескивали рельсы в кривых, как будто бы дорога в любой момент была готова броситься и смертельно ужалить. Шпалы медленно наплывали из неведомого далека, темные и скользкие от сырости и холода, и, сливаясь в одно мелькание с балластной щебенкой, улетали под кабину. Но наибольшую угрозу, казалось, затаили на людей откосы — дорога шла по скальному грунту и справа и слева от балластной призмы щетинились крупные камни и острые выступы породы. Чуть присыпанные выпавшим за ночь снежком, и воспринятые воображением отдельно от ландшафта, они чем-то напоминали фантастическую картину метеорного дождя из какого-то старого кино. Какого? Это неважно, какого... вроде там Банионис играл... нет, это все ерунда, не об этом надо сейчас. А вот если что, так тут и не спрыгнешь, — вот это главное...
Это только в фильмах герои легко прыгают с поезда на ходу. А здесь не кино, здесь специально состав медленнее не пустишь, тут сейчас голая физика, поле битвы силы тяжести и тормозного усилия. Здесь встретиться с камнем — все равно, что с двенадцатиэтажного дома упасть. И даже еще повыше, ибо сопротивление воздуха не учитывается. Надо дальше, тогда у людей появится шанс выжить после падения. Учитывая то, что после приземления их не сразу в операционную доставят...
Следующий светофор был уже исправным. Проходной красный.
-Ах...! — голос механика.
Теперь все зависело от скорости сближения составов. Испытательный поезд ушел на перегон следом за сборным. Сборный движется вперед, они его нагоняют. Если конечно, тот движется. Рация неисправна, связаться и предупредить нельзя. Сколько метров и секунд им еще отпущено? Метров, секунд, метров на секунды в квадрате. Энергии, которую должен поглотить удар двести тридцать первой о хвост сборного — или удар человеческих тел о камни под откосом.
Здесь действительно не кино, где по фантазии сценариста и режиссера в таких ситуациях где-то лазают, что-то отцепляют, что-то бросают под колеса, а в критический момент сбоку появляется речка. Здесь отцеплять нечего — поезд сжат. И даже если под колесо следующей за вагоном — лабораторией цистерны бросить башмак и он каким -то чудом останется под кругом катания — это всего лишь одна ось. Одна ось на полторы сотни. Все жестко задано. Есть только металл, люди и энергия. Энергия не исчезает — можно лишь выбрать момент, когда она будет наименьшей.
Путь не в самом лучшем состоянии. Чувствуются боковые толчки и виляние тележек двести тридцать первой, пружины торопливо гасят жестковатые толчки стыков — сейчас они чувствуются острее, передаваясь на кузов, помимо рессор, еще и через трение прижатых к бандажам колодок. Эмка идет под нервный ритм, как бы под музыку из старой картины, что вновь показывали летом в "Горизонте" — "Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы всем на дно..."
Поезд вошел в длинную скальную выемку, в конце которой в луче прожектора был отчетливо виден торец грузового вагона стоящего товарняка.
"Ну, вот ОНО и пришло" — мелькнуло в голове у Сергея и он удивился собственному спокойствию. Не было ни паники, ни животного ужаса. Была задача, ответы на которую не могли быть неправильными: давать ли в вагон команду прыгать, и когда давать.
Слишком рано — нельзя. Люди получат травмы, с которыми далеко не убежать. После удара цистерны выдавит из колеи, они станут елочкой, как костяшки домино, выемка заполняется нефтепродуктами, легким испаряющимся сжиженным газом, потом воспламенение от загоревшегося тепловоза. Слишком поздно — нельзя. Не успеют прыгнуть.
Машинист стал давать прерывистые гудки и засигналил прожектором. Вспышка, темнота, вспышка, темнота.
В вагоне было еще несколько ценных для Сергея вещей — неоконченное письмо Татьяне с описанием красоты самаркандских мавзолеев, удобный спальный мешок, спасавший от ночного холода и отчеты предыдущих испытаний ТЭД, заученные практически наизусть. Все это на мгновение всплыло в памяти и тут исчезло. Несущественно.
Торец вагона неумолимо нарастал. Каждая вспышка прожектора выхватывала его из черной пустоты во все больших деталях и тонкостях, как будто за лобовым стеклом меняли слайды. Это был крытый вагон не первой молодости, поблекший, каких-то неопределенно бурых оттенков, напоминавших ржавую известковую щебенку на насыпи; вагон этот чем-то напоминал подъездного алкаша неопределенного возраста, у которого первоначальная фигура и черты лица были изрядно затерты не столько годами, сколько неверным образом существования. Сперва выступили глубокие складки стальных стоек, затем сетью морщин на иссохшей коже проявились доски вагонной обшивки — все ближе, отчетливей, даже головки болтов, которыми каждая доска крепилась к остову, стали видны ясно, будто очерченные тушью. Сергей видел, как поблескивает в прожекторном луче наклепанный металл в зеве автосцепки, как беловатым кружевом вырисовался над темной драпировкой склона выемки неживой, увядший куст бурьяна, выросший у края шпальной решетки слева от вагона, вровень с рукояткой расцепного устройства; он четко различал, как бессильно свисает тормозной рукав и как беспомощны, словно открытые ладони, поверхности буферного бруса с пятью отверстиями на месте упраздненных буферов. Обострилось ли зрение, или память услужливо дорисовывала в сознании много раз виденные в чертежах и металле подробности, или же стоящий состав на самом деле стал настолько близок, вопреки перспективе сходящихся к нему рельс — думать об этом было некогда. Центром этой картины, неизменно приковывающим к себе взгляд при каждой вспышке прожектора, стал красный диск с белым ободом с правой стороны над буферным брусом. Диск обозначал хвост поезда и увидеть его в конце было хорошим знаком — он означал, что состав цел и его не разорвало на перегоне. Но сейчас он превратился в яблочко мишени, в которую с неотвратимостью боеголовки, отзванивая пространство и время на стыках, мчался их двести тридцать первый, мчался испытательный вагон, подгоняемый, будто ракетой-носителем, тысячами тонн жидкого горючего.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
