Путь, который мы спели - общий файл

Да, конечно, вчера они полночи самозабвенно занимались любовью и уснули уже совершенно измотанными. Но ей так нужно, чтобы он приласкал ее! Сейчас! Ну пожалуйста!

Радостное и влюбленное настроение разлетелось вдребезги, как выпавший из руки бокал. Ольга почувствовала ком в горле — непонятно почему, но стало так горько... Вот сейчас пригодилась бы та служанка, что не слушалась ее во дворце! Ей бы мало не показалось. И, наверное, Ольге стало бы легче. Жаль, что их прислуга — все такие милые люди...

Кантор осторожно поставил жену на пол и вытянул с кресла что-то из раскиданной вперемешку их с Ольгой одежды. Ольга тоже нехотя стала одеваться, и, подойдя к Диего, тронула его за руку.

— Пойдем на кухню?

— Да-да...

Схватив по пути тетрадку, он пристроился в любимом углу, не обращая внимания на окружающее. Ну что за манера — даже за едой не отрываться от нот!

Кантор что-то тихо не то напевал, не то бормотал себе под нос.

"Мы пережили эту ночь — какое чудо.

Ещё один рассвет увижу я отсюда.."

Новая пьеса?

— Это чьи стихи? — спросила Ольга.

— Какие? — недоумевающе уставился на нее Диего. — А, ерунда... не знаю. Не важно.

"Тоже мне, конспиратор хренов", — усмехнулась маэстрина, воспринявшая от дружбы с королем некоторую долю его склонности к аналитическому мышлению.

Просто Кантор, к сожалению, к своим стихам относился очень критично, а к недописанным и не отшлифованным до блеска — ещё хуже, чем к музыке Плаксы. Что не позволяло Ольге их прочесть. А хотелось!

Завтрак прошел почти в молчании, изредка прерываемом отдельными репликами. Наконец Ольга, взяв книгу, свернулась калачиком на диванчике рядом с Диего — тот являл собой замечательную иллюстрацию к выражению "с головой окунуться в работу". Даже сигару нашарил на ощупь, не отрываясь от своих нотных закорючек. Ароматный дым поплыл по кухне.

Притихший было желудок немедленно дал понять, что ему это ну никак не нравится.

— Опять куришь, — простонала Ольга, безуспешно пытаясь разогнать дым рукой. — Подумай хотя бы о своем голосе и связках!

— Всё, что могло произойти с моими связками, уже произошло, и терять им нечего, — криво усмехнулся Кантор. — А прежде тебе эти сигары нравились...

"А прежде ты меня замечал, а не сидел, как чужой", — подумала Ольга.

Рассудок робко попытался шепнуть ей, что Кантор с опаленной душой, без Огня, ежедневно готовый уйти и не вернуться — был не совсем тем Кантором, что стал сейчас ее мужем. И по-хорошему надо бы только порадоваться, что Огонь возвратился к нему — и, судя по всему, не просто возвратился, а засиял пуще прежнего.

"Он полностью обрел себя. Он даже не мечтал когда-то, что это случится. Я что, не рада этому?"

"Рада, конечно... Только вот Кантору я была нужна... А великому барду — не так чтобы очень..."

От этих размышлений она почувствовала себя такой жалкой, что впору было разреветься.

Не докурив до конца, Кантор затушил сигару и продолжал молча писать — быстро, лихорадочно, словно боясь не успеть за летящей в вихре Огня мыслью.

Ольга вздохнула и вновь попыталась вникнуть в галантные похождения какого-то паладина, то и дело протягивая руку к миске с маринованными улитками. От них почему-то делалось не так тошно.

Один раз их руки встретились над миской, куда бард тоже наведался за любимым лакомством. Но даже это не заставило его оторваться от нотной тетради.

Вот он поднял голову, уставившись невидящим взглядом куда-то в пространство...

Ольга наблюдала за мужем из-под книжки, поразившись вдруг тому, что почти такое же лицо — вдохновенное, страстно-безумное, — было у Кантора ночью. Когда в свете свечи она любовалась им, а он... Как же ей было хорошо...

"Так же, как бесчисленному количеству других возлюбленных Эль Драко", — возникла горькая мысль. "И ты что, думаешь, что среди них не было кого-то гораздо красивее тебя? Тех, кто умел ценить по-настоящему его музыку?!"

— Ольга! — голос Диего вырвал ее из мрачной задумчивости. Кантор перевел ошеломленный взгляд с пустой миски на жену: — У меня глюки, или ты и правда всё съела?!

— А тебе что — жалко? — огрызнулась Ольга, мимолетно удивившись злости в собственном голосе.

— Да нет вообще-то... — казалось, Кантор слегка опешил от такого внезапного наскока. — Правда, я рассчитывал, что этого хватит до конца первой части...

Наверное, он пытался пошутить по своему обыкновению, разрядить стремительно накаляющуюся обстановку...

— А я-то думала, что ты меня и не замечаешь совсем... А оказывается, ты следишь за каждой улиткой, что я съем! — колко бросила она.

— За каждой улиткой, — улыбнулся Диего, — или за каждой миской, полной улиток?

— Полной? — возмутилась Ольга. — Да их там и было всего ничего! Это мистралийская традиция, что ли — жен едой попрекать?

— Мда... я вообще на редкость жадный тип и вдобавок домашний тиран. — улыбка сошла с его лица, — Ольга, что такое? Да съешь ты хоть все, только ведь они же острые, да и соленые очень, я думал, ты их вообще не сильно любишь...

— А, так ты обо мне всё-таки думал? Надо же... — Каким-то краем сознания она понимала, что говорит чушь и вообще ведет себя как стервозная дура, дались же ей эти злосчастные улитки, но что-то не давало остановиться — ее несло.

"А ты последнее время часто думаешь, о том, что я люблю... и чего хочу?!"

Обида мешалась с бешеным желанием прикоснуться к нему, прижаться к плечу... упасть вместе на постель, лихорадочно срывая одежду с него и с себя. Всей кожей ощутить его гладкое, сильное тело, слиться воедино, сходя с ума от страсти и наслаждения...

Вот только в его взгляде ничего подобного не было. Ни желания, ни страсти — только удивление и легкая досада.

Да что же с ними происходит? Неужели он не видит, как она хочет его, как он ей нужен? Не видит! Он вообще ничего не видит, кроме своих проклятых пьес! Какое унижение... Ей что, теперь умолять надо собственного мужа, чтобы он с ней переспал?!

— Да убери ты свои ноты! — воскликнула Ольга, и голос зазвенел истеричными слезами. Злосчастная тетрадь, шурша смявшимися страницами, полетела куда-то в угол. — Пропади они пропадом! Уткнулся в них — а меня словно и вовсе нет! Да если б я сейчас сквозь землю провалилась — ты бы и тогда ничего не заметил! Конечно, я же ничего в музыке не понимаю, слуха у меня музыкального тоже нет, и петь я не умею... Ты мне изменяешь с ней, со своей музыкой! Ты меня просто не видишь! — она всхлипнула, тщетно пытаясь удержать рвущиеся слезы. — Хотя чему удивляться! Я ведь тебе и нужна-то была прежде всего, чтобы проклятье снять, разве нет?

Диего медленно поднялся...

Говорят, лучше всего истерику обрывает пощечина.

Ольге хватило его изменившегося лица.

Куда-то отлучившийся рассудок мгновенно водворился на законное место, и она замолчала, ужаснувшись, не понимая, как ее угораздило такое ляпнуть.

Господи! Уж лучше бы Диего заорал на нее. Или действительно ударил. Это не могло быть страшнее его взгляда. Этого отчаянного немого крика в его глазах.

Броситься, обнять, прижать к себе, сказать, что все неправда, что она вовсе так не думает...

Кантор молча повернулся и стремительно вышел, захлопнув за собой дверь...

* * *

Струны отзвенели и смолкли с долгим, медленно затихающим вдали отголоском... стона? Вздоха? Даллен знал, как это бывает — когда знаешь, что победил, но сил на радостный клич уже нет. Он протянул руку, нащупал стакан, и глотнул разом, не чувствуя обжигающей крепости напитка. Перед глазами таяло видение полуразрушенной крепости и летучих железных тварей, поливающих ее огнем... Товарищи Даллена гордились — и по праву! — своим обширным боевым опытом, но такого не выпадало никому из них. Самому графу йен Арелла — тоже. И слава за это всем богам...

— Это ты написал? — спросил Даллен, поднимая взгляд на Плаксу, и понимая, что смотрит на веселого эльфа уже совсем другими глазами. Он не мог поклясться, но ему казалось, что на какой-то момент он увидел Орландо — на башне, которая мгновенье спустя обрушилась в дыму и пламени... Если это действительно был полуэльф, становилось непонятно, как он остался жив.

— Да, я... — Орландо скромно улыбнулся.

Жак и Мафей, не сговариваясь, одновременно одарили Его мистралийское Величество укоризненными взглядами.

— В смысле, слова — я, — пристыженно поправился Плакса. — А музыку — Кантор.

— Ты мог бы стать Поющим, я думаю, — задумчиво произнес Даллен. — И ваш Кантор, о котором я уже столько слышал... наверное, тоже. — Внезапная мысль, возникшая где-то на уровне ощущений, очень быстро обратилась в уверенность: человек, создавший ТАКУЮ музыку, не мог не оставить в ней частицы себя, отпечатка своей души, личности...

Даллен сосредоточился, как учил Дэррит, вновь медленно пропуская мелодию сквозь себя... и словно споткнулся о яркий, врезающийся в сознание образ. Длинные черные волосы, яркие, почти по-эльфийски большие глаза, кривая усмешка, странное оружие в руках... Видение словно плыло, то меняясь почти до неузнаваемости то возвращаясь к прежнему облику... Отпечаток не может быть ТАКИМ... Это бред, так не бывает!

А радужные порталы, открываемые песней — бывают?

Даллен на пару мгновений прикрыл глаза ладонью и медленно проговорил:

— Есть кое-что, чего я не понимаю. Я видел там, на стене крепости, парня... черноволосого, смуглого, с длинной челкой, падавшей на лицо. На руке, выше локтя, нарисовано что-то яркое... В первый миг когда я его увидел, он стоял, безоружный, сжав кулаки, и усмехался — нехорошо так усмехался...

Хотя такие улыбки ты видел один раз, Даллен йен Арелла, внезапно подсказала память. И очень не хотел бы увидеть снова. Так улыбаются Поющие, когда их вынуждают браться за меч...

— Эта усмешка не шла его лицу... — продолжил Даллен, — И его лицо меняется. Когда я вижу его в следующий миг, он уже другой... Воин. У него было оружие — странное, как большая труба из металла. И он целился в этих... летающих монстров. Спокойно так целился, прямо как эльфийский лучник. И попал...

— Черт возьми! — Жак еле успел подхватить бутылку, из которой драгоценная влага лилась через край стакана прямо на пол. — Плакса, ты мне так щедро не наливай, одурел что ли?

— Как ты сказал? — хрипло произнес Орландо, словно не услышав непочтительной фразы шута. — С челкой? И татуировка на плече?

Рядом тихонько ругнулся Мафей, устраиваясь поудобнее на своем неустойчивом насесте на спинке кресла.

— Татуировка? Ну да, наверно, — кивнул Даллен. — На правом плече. Разноцветная... А потом, когда он стал стрелять, я ее больше не видел, и челки тоже, волосы были стянуты назад... Он уже совсем другой, лишь глаза прежние. Но всё равно... это был он.

— Кантор... — ошеломленно проговорил полуэльф. — А откуда ты знаешь? В балладе ведь нет...

— Я видел. — тихо сказал Даллен. — То сражение, в котором тебя чуть не убили...

Оба не заметили, что Поющий называет мистралийского короля на "ты", и говорят они друг с другом, как будто знакомство исчисляется не парой часов, а гораздо более длинным отрезком времени.

— То есть, ты хочешь сказать... — глаза сереброволосого эльфа, и без огромные, расширились изумленно и восторженно: — Ты воспринял балладу визуально?

"Воспринял визуально!" Надо же каких слов напридумывали!

— Если ты имеешь в виду, что я видел битву, о которой пел Орландо, то да, — кивнул Даллен, — Не все от начала до конца, скорее обрывочно, словно сон... Это раздел магии Поющих. Можно спеть иллюзию — и слушающий увидит то, о чем поется. Можно спеть место или событие — и слушатель окажется там, незримо и бестелесно. Второе намного труднее и требует участия человека, как-то связанного с местом, о котором поют, или присутствовавшего при событии. Но я думаю... — Даллен умолк на мгновенье: — Я думаю, что Орландо сейчас удалось именно второе.

— Странно, — Плакса выглядел озадаченным, как человек, совершивший нечто, чего сам от себя не ожидал, — Я же не первый раз пою. Почему никто другой никогда ничего не видел? А Кантор вообще ругается, что я лажаю все время.

— Не могу сказать. — пожал плечами Даллен. — Может быть потому, что меня учили и я знаю, как слушать, может — потому, что этот бой и эта песня значат для тебя очень много и дар раскрылся... Скорее всего — и то и другое.

— А ты можешь спеть для нас... место? — Мафей аж заерзал на спинке кресла, — Или событие? Так, чтобы мы увидели? Или для этого обязательно надо быть Поющим?

— Нет, почему же! — улыбнулся Даллен, — А вы хотите, чтобы я спел для вас Найгету?

— Вот, держи! — Орландо с готовностью протянул Поющему свою гитару.

* * *

— Спасибо, мне не нужно, — Даллен аккуратно пристроил инструмент в кресле у себя за спиной.

И запел.

А может быть, сначала заговорил.

Орландо, например, потом так и не мог объяснить, как ЭТО начиналось.

Потому что это не было просто пением.

Вначале в ушах мистралийца зазвучало словно эхо множества отзвеневших струн, тихой свирели и трель крошечного барабанчика. Потом — отзвук множества голосов; они спорили и сокрушались, признавались в любви и вызывали на дуэль...

А потом перед его глазами возникли дома. Совсем незнакомые. Таких он не видел ни в родной Мистралии, ни даже на приснопамятной Альфе, куда его заносило...

Странная архитектура. Простая... и непонятная. Изящная и одновременно суровая.

А потом...

Что это — праздник?

Залитая солнцем площадь, множество улыбающихся лиц. Люди... Или нет? Наверное, это и есть те самые найгерис...

Красивая раса! Золотоволосые, как эльфы, с черными глазами... Но совсем не эльфийские лица. Гордые. Чуждые. Пугающие.

И другие, чем-то неуловимо похожи на самого Даллена.

У этих волосы черные, как у мистралийцев, и золотистые, чуть вытянутые к вискам глаза. Хотя и не такие удлиненные, как у Даллена... И у стоящих на террасе у дверей здания, похожего на небольшой храм.

Из дверей появляется немолодой величавый правитель или жрец... Нет, скорее наставник! Да, это Наставник, благословляющий учеников... И как похож на мэтра Истрана! Не внешне, а чем-то другим, неуловимым — похож!

Уколов запястье узким сверкающим ножом, пожилой найгери протягивает руку над серебристой чашей, которую держит юный служка, и роняет в вино несколько капель крови. Стоящие рядом следуют его примеру. Наставник вновь принимает чашу и протягивает ее... Даллену!

Даллен обнажает меч и на раскрытых ладонях подает его стоящему рядом молодому черноволосому парню с такими же удлиненными золотистыми глазами, затем почти тем же жестом протягивает сложенные ковшиком ладони вперед. Наставник ободряюще улыбается — и чаша с вином и кровью ложится в отрекшиеся от оружия руки.

Даллен, преклонив колено, и, словно целуя священную чашу, касается губами вина.

Что это? Братание? Посвящение?

Парадные одежды... воинский салют — выхваченные из ножен мечи. Впечатляет... хотя стоящие на террасе не салютуют. У них вообще нет оружия. И у Даллена теперь нет...