В этот раз было только жжение желудка, ничего больше.
— Будя! — снова шамканье. — Будя тебе! Этак кишки свои выплюнешь!
Ричард снова повалился на холстину. Он устал, он очень устал.
— Расскажет, — только и донесся до Окена голос "хмурого".
Хорошо, что не было никаких снов. Плохо, что не снились родители.
Радостный возглас (кто крикнул — шамкающий, хмурый или еще кто, Ричард так и не понял) вывел из такого хорошего, такого приятного забытья.
Серая лужа наверху потемнела, и от этого стало только гаже на душе.
— Город! Город! Приехали! Добро!
Ричард приподнялся на локтях. И точно. Город. Самый что ни на есть.
Они всей семьей ездили сюда раз в пять, а может, шесть в год. Запрягали волов пораньше, чтобы к закату уже прибыть под стены. Опоздаешь — не впустят! Так однажды простояли всю ночь под воротами. Могли заночевать в трактире, но папа отказался. "Нечего деньги разбазаривать!" — ответил он на укоризны мамы.
Ричард понурил голову. Он готов был выслушивать этот родительский спор снова, и снова, снова, — лишь бы снова оказаться среди живых папы и мамы. А может, это сон? И ему приснилось всё? Да, точно! Это сон! И вот он встретит их у майского шеста...
Такого, как был впереди. Там, где Нижняя река делала поворот, у самой крепостной стены, высился майский шест. Поднявшийся ветер подталкивал ребятишек (кого же еще?) в спину, и те крутились, крутились...
На дороге стало много больше повозок. То ли не обращал на них Ричард внимания, то ли еще чего, — но дорога буквально оказалась ими запружена.
— А ну! Посторонись!
— Наддай!
— Да куда прешь?
— Кто тебя править так учил? Руки бы оторвал!
— Ну кто? Ну кто так прет!
— Людии! Что деется!.. Задавили!.. Задавили меня!..
Ричард тут посмотрел в сторону, откуда доносился крик.
Дородная женщина протискивалась между телег, желая перейти дорогу. Возницы щелкали кнутами, лошади и волы топтались, — а та шла медленнее пьяницы. Да еще грозила кулаком всем, кому ни попадя. Кто-кто, а она на задавленную совсем не была похожа.
На обочинах выросли таверны и кабаки. Металлические и деревянные вывески скрипели на ветру, зазывая уставших с дороги. Трубы их чадили: вот кто заставил небо почернеть!
Так получилось, что повозка с Ричардом оказалась с самого правого края большака, так парень мог разглядеть, что творилось под боком у нескончаемого потока телег.
Недовольно хрюкали свиньи. Занявшие глубокую, посиневшую от застарелой грязи канаву, покрытые темной щетиной, они доживали последние свои мгновенья. Ричард и сам не знал, что намерен сделать обладатель жидких лохмотьев с дубиной в руках. Он медленно приблизился к самому дородному хряку, размахнулся, и — Окен всегда будет вспоминать именно это мгновенье при слово "Лефер" — обрушил дубину на башку хряка. Тот не взвизгнул даже: вслед за донесшимся до Ричарда хрустом просто осел в грязь. Остальные свиньи подняли дикий шум и махнули в разные стороны. Одно из животных понеслось под телегами. И снова раздался хруст: колесо и свинья встретились. Животное заголосило. Оно визжало так натужно, что Ричард закрыл уши руками.
"Лохмотья" отбросил дубинку в сторону, взял убитого хряка за задние копыта и потащил. К нему подбежало еще трое нищих, усиленно помогавших и довольно восклицавших. "Лохмотья", впрочем, ничуть не был рад этой помощи. Это лишь потом Ричард узнает: за каждую убитую свинью полагается награда от городского совета. Достаточно предъявить тушу, протянуть руку, куда отсыплют медяков, — и мясо можно забирать. Но платили за убитых свиней внутри городских стен. Стражники никого не должны были пропускать с тушами. Но свиней как-то дотаскивали. У стражников же неизменно оказывалась добрая похлебка с вкусными свиными ребрышками. Неким образом эти вещи были взаимосвязаны. Но об этом Ричард узнает много после, уже обжившись в Лефере. Сейчас же он только и делал, что в оба глаза таращился на странное действо.
Пока его не отвлек майский шест.
А, точнее, совсем не майский шест. Только издалека эту конструкцию можно было бы принять за любимую игрушку городской ребятни.
Тошнота подкатила к горлу Ричарда: на счастье, даже в самых глубоких уголках желудка не осталось ни крошки. Иначе бы несдобровать холстине.
Люди и вправду качались. На веревках. Повешенные. А по соседству тряслись на ветру скелеты. Крутились вокруг них, норовя оторвать кусочек. Повешенные разбойники. Они привлекали еще больше внимания, чем придорожны трактиры: каждый мог оказаться на месте "счастливчиков". Двое стражников, стоявших, скорее, для напоминания, нежели охраны, довольно махали проезжавшим. Возчики хранили молчание.
А вот "хмурый" помахал в ответ, как старым друзьям. Ричард задумался. Не хотел бы он оказаться человеком, знакомым с такой компанией. Даже больше — ночью бы не уснул. А вдруг и "хмурый" стоял вот так...
Но почему, почему Ричард никогда прежде не замечал этой виселицы? Ее не было? Или...
А если ночью проехать?
Ночь. Запах гари. Сожженный дом...Родители...
Снова соленая влага сочилась меж пальцев. Она смешалась с грязью. Точь-в-точь пепел, намокший под дождем...
Ричсарва
Стены выросли над головой Ричарда. Надвратная башня с символом Города — синей лентой реки, перечеркнутой золотой полосой — тянулась до самого неба. В этом-то Окен был уверен, даже больше, чем в том, что солнце встанет на востоке. Она была такая высокая! Выше гор! И попасть туда была еще сложнее!
Телега почти остановилась.
— Вечно сутолока. Нечто ворота пробить новые нельзя? А? Худо! Худо! — шамканье и плевок.
— Чтобы пошлины взвинтили впятеро? — впервые "хмурый" говорил гневным тоном. Шлем задвигался из стороны в сторону. Он поднес зажатую в кулак руку прямо к лицу шамкающего. — Стену разобрать, — один палец высвободился из кулака. — Ворота поставить, — а за ним второй. — Стражу нанять, — третий. — Большак... — четвертый палец так и не успел вырваться на волю.
— Дык понятно! Олаф! Понятно! — самый смачный плевок за день. — Дело ясное, что дело неподъемное.
— Отчего ж, — усмехнулся Олаф. От этого голос его показался злым. — Кто-то горы наварит.
Ричард не очень понял, зачем горы варить, а тем более наваривать. Но шамкающий знал, а потом заплевал еще пуще прежнего.
— Дерут! Три шкуры дерут!!! — донеслось спереди.
Ричард и не заметил, как их телега подошла к самым воротам. Впереди была только одна телега, наполовину скрывшаяся в полумраке проема. Дорогу ей перекрыли четверо, нет, пятеро стражников в коттах.
Пятый был чуть ближе к Ричарду, и под его коттой можно было разглядеть кольчугу. Он вовсю размахивал руками.
— Указ совета! За каждый мешок муки — плати седьмицу! Или мели в городских!
— Да там не меньше сдерут! — пуще прежнего заголосил возчик. Его телега и впрямь была заполнена мешками с мукой. — Душат честного...
— А что ж ты сюда приехал, не зная совета указов? Объявляли же по окрестностям! Старосты во всех деревнях зачитывали!
— Да я...я...! Я в ратушу пойду! — забарабанил по воздуху несчастный владелец враз подорожавшего товара. — До самого совета дойду!
— Иди. Деньги за проезд — вперед. А там уж вернут, ежели доспоришься. Ну, платишь? — хладнокровно прозвучало в ответ.
Видно, такое случалось каждый день.
— Да!...Да!...Да подавись! — возчик сунул мешок в руку стражнику. — На!
— Добро пожаловать в славный город Лефер! Спасибо, что помогаете городскому совету поддерживать казну! — отчеканил стражник. Еще чуть-чуть, и рассмеется.
— Кровопийцы! Прямо сейчас в совет! Прямо сейчас! Пошли!
Волы двинулись. Возчик причитал, и вопли его разносились гулом по туннелю ворот.
Их телега подъехала к самым стражникам.
— Ага! За проезд! За проезд в город по медному с человека! — радостно возвестили. — Указ городского совета!
— Добрая компания пошлинам не подвергается, — расхохотался Олаф.
Ричарду стало не по себе от этого смеха: металл, металл холодный и убийственный, был слышен в этом хохоте.
— Что, и пацаненок тоже в Доброй компании? Не слыхивал такого! — осклабился радетель городской казны.
— Слушай, Бенбенгют! И посмотри на парня внимательно, — Олаф свесился с козел, и его лицо оказалось прямо напротив лица стражника. — Вчера деревню...
У Ричарда зашумело в ушах, и он не расслышал следующих слов Олафа. Поднявшийся ветер дул так сильно, да еще и в узилище врат, что он бы и мыслей своих не услышал.
— И потому мы везем его в совет! Пусть расскажет! — ветер затих.
— Понял?
Когда Олаф вернулся на свое место, стражник уже смотрел совершенно иначе. Усмешка с его губ слетела.
— А что вы раньше не сказали? Мчитесь в совет! Да скажите, что я пустил вас без проволочек! Ребята!
Стражники расступились, открывая дорогу.
— Это мы завсегда! — радостно прошамкали в ответ. — Добро! Бывай!
Надо сказать, что стражники расступились — но быстрее телега ехать от этого не стала. Протиснувшись меж створками ворот и прижавшимися к туннелю стражникам, она оказалась на грязной улочке. Та полнилась от народа, сновавшего туда-сюда, и таких же возков. Они были везде. Тянувшиеся по бесчисленным ответвлениям улочек, они то пропадали, то появлялись снова.
А еще — был шум. Ричард каждый раз знал, что звуки накроют его с головой — и каждый раз пугался. Он втянул голову в плечи, закрыл ладонями уши, но это ничуть не помогло. Кажется, гомон стал только противней.
И — вонь. Не запах спелых овощей, навоза или еще чего-то в этом духе. Грязи, гнилья и гадости. Пятачок земли по эту стороны ворот был истоптан вдоль и поперек. Колеса телег, копыта и ноги перепахали почву, из неведомых глубин принеся самую тягучую грязь. Довершали дело канавы, стекавшиеся с этой половины города. Улица здесь шла в гору, так что помои стекали ровно к воротам.
Узкие и высокие дома жались друг к другу. То и дело из окошек, коих едва хватало, чтобы протиснулось ведро с выливаемыми помоями, выглядывали любопытные жители.
Телега пошла в гору. Ричард как раз оказался под нависавшими домами: вторые, третьи, четвертые этажи были куда шире первых. При определенной сноровке соседи из домов напротив могли пожать друг другу руки, не будучи акробатами. Достаточно было обоим протянуть руку, и вот — пожатие. Удобно. Женщины галдели, обсуждая новости. Мужчины жаловались на выросшие пошлины.
— А ну! В сторону! В сторону! Ишь! — шамкающий замахнулся кнутом на ковылявшего нищего.
Оборванец, темный от грязи, патлатый, подпрыгивал на левой ноге, волоча за собой правую, неестественно вывернутую назад.
— Добряка обидели! — тряхнул он патлами, прижимаясь к стене дома. Из окна второго этажа раздались возмущенные крики.
— Прости, брат! — вмиг подобрел шамкающий.
Ричард не успел заметить даже, как в руке Олафа оказалась монета — и тут же была подкинута. Серебро! Целый серебряк!
Ричард ахнул. Он никогда и в руках-то не держал! Отец, бывало, показывал ему припрятанную промеж мешков "счастливую" монетку, истертую, обрезанную по краям, — но серебряную. Самый лучший человек на свете верил: она обязательно принесет удачу. Не ему, так сыну.
Окен сжал кулаки. Никакая монета не спасла отца и мать. Никакая...
Патлатый было начало благодарить, но Олаф тут же воскликнул:
— Не благодарят за такое! Добряков помяни, какие только были на этом свете! Обязательно помяни!
Ричарду показалось — или добряк заплакал? А может, это просто его глаза хищно сверкнули при виде серебра?
Нищий прижал кулак с зажатой монеткой к сердцу, кивнул и торопливо заковылял в проулок меж домами. Тут же на то место, где он стоял, вылили ушат помоев. Раздался писк. На счастье, Ричард не увидел маленьких черных (или серых?) тварей. Он их ненавидел всей душой, но не мог признаться самому себе, была ли то ненависть или страх? Пожиратели муки были повсюду, — в этом уж точно был совершенно уверен Окен.
И все-таки была, была в этом крае грязи и зарослях домов красота.
Когда телега сделала поворот, дома чуть расступились, и там, вдалеке, показалась башня. Белая-белая. А точнее даже, башня "малыш". Сколько Ричард помнил, она так и оставалась похожей на только начавший расти зуб.
Они подъехали ближе. Белой-белой эта рождающаяся башня выглядела только издалека. Стоило приблизиться — и можно было разглядеть следы потеков воды, комья грязи, вылетевшие из-под конских копыт, следы нечистот, в дождь затапливавших пороги. Но зачем об этом думать? Белая башня должна была стать самой прекрасной...
— И когда эту штуковину достроят? Столько, значит, серебра вбухали! Море пивом залить! Море! Тьфу! — шамкающий искренне печалился.
— Достроят. Когда-нибудь. Или на камни растащат. Там видно будет, — парировал Олаф. Кажется, он совершенно спокойно относился к Белой башне.
Ричард так и рвался сказать что-нибудь, защитить башню-мечту, но...Родителей своих он разве защитил? Нет, совсем нет. Ричард сжался. Он закутался в котту и уткнулся в холстину. Город продолжал жить своей жизнью. От этого становилось еще противнее.
Но вот пахнуло рыбой, послышался плеск воды.
Ричард подскочил.
Великая канава! Великая канава!
Если ворота были ртом, заглатывавшим все новых и новых людей, то Великий канал (он же Великая канава — и как знать, какое из названий было древнее) — сердцем. Пока в нем была вода, соединявшая Верхнюю и Нижнюю реки, пока корабли могли пройти материк насквозь, — будет жить город.
Пролетела странная, большая, белая птица. Ричард таких прежде не видел. Может, голубь-переросток?
— Ишь! Альбатрос! И как его занесло-то? Чудно!
— Может, с кораблем. Мало ли кто сюда попадает случайно, да так навсегда и остается? — пожал плечами Олаф. — Альбатрос. Как дома. Как дома...
И была в его словах грусть сродни ричардовой. Может, и у него родителей убили? Ричард был почти в этом уверен. Нет, даже совсем уверен! Вот бы спросить! Да только как? Ричард стеснялся задать такой вопрос.
Улица стала шире: можно было бы разъехаться двум телегам свободно, — а потом и вовсе превратилась в мост. Сколько хватало глаз, влево и вправо шла набережная. Великий канал полнился кораблями, или шедшими водною дорогой, или бросившими здесь якорь.
И если шум у ворот казался Ричарду громким— то здешний гомон оглушал. На самом деле оглушал.
— А ну! Песьи дети! Шибче! Шибче!
— Бистро! Бистро показывайт!
— Наинэ гаорилэ...
А это была уже и вовсе незнакомая Ричарду речь.
Он с открытым ртом рассматривал бесчисленные корабли. Большие, с высокими мачтами — и маленькие, едва ли больше лодки. Они были самых разных форм и очертаний. Где-то были квадратные паруса (Ричард помнил, — он спросил у папы, как называются эти полотна, но ответила мама...Мама...), где-то были треугольные, а у некоторых и вовсе, те и другие, и третьи. Какие-то...Ну...В общем, не квадратные и не треугольные. Ричард у мамы спрашивал, как такие называются, но она не знала. Мама...Папа...
В висках застучало. Откуда?..
Кажется, это Великий канал зашумел. То ли ветер, то ли еще что, — но Ричард отчетливо слышал плеск воды, так, будто...
