Игры с дымом

Он был огромен настолько, что непонятно было, как вообще сумел втиснуться в собственный плащ. Все выглядело маленьким и хрупким рядом с Гуном: и низенький стол, и миниатюрные чаши на нем, а ножки табурета — казалось, они с хрустом разъедутся в стороны, не выдержав южанина. Гунтаар со вкусом ел и обильно запивал, дважды уже подозвав трактирщика с кувшином. Белозубая улыбка светилась в черной бороде южанина, и тугие мускулы буграми ходили под плотной тканью.

— На севере пустошь и тишь, и ветер свистит в глазницах белых черепов. Кружили стервятники, но не стало и их, — тонко улыбнувшись, процитировал Серентаар. — Так гласит книга Ломенхизана, Гунтаар, и Вы видите: он ошибался. Почему же нам следует руководствоваться прочими его словами?

— Это где такое? — спросил Гунтаар.

Серентаар хотел ответить, но его опередили.

— Гун, — проникновенно сказал Оронтаар. — Ты же большой, а книга маленькая, и странички в ней тонкие. Кто ее тебе доверит?

Огромный Гун сжался и уставился в тарелку. Серен кивнул со сдержанным торжеством. Девушка рядом бросила на него восторженный взгляд; маг улыбнулся в ответ.

Ее звали Линтаар; она сидела на самом краешке табуретки, куталась в плащ и не ела. Нетронутой стояла чаша с вином. Изредка девушка прикасалась к ней, осторожно сдвигала с места и отдергивала пальцы, будто обжегшись; вздрагивала при каждом шорохе и низко-низко опускала глаза, когда рядом проходили. Даже немноголюдная таверна казалась девушке шумной и хлопотливой, та пыталась ее не замечать — и только когда смотрела на утонченного Серентаара, страхи отступали. Линтаар заслушивалась его голосом и кивала, соглашаясь с каждым словом.

— А Серен тоже молодец, — продолжил Оронтаар. — Нарисовал сказку. Собрать все мысли в одну большую мысль — это здорово, мы этим на досуге обязательно займемся. Только что-то на юге твой полет мысли с Ломенхизаном не спорил.

Серентаар не ответил. Его речь осталась позади; нужна ли она была на пороге неведомого мира? Может быть, именно ее когда-нибудь переврет летописец. Может быть, он назовет Серентаара "безвременно погибшим", а его спутников — "потерянными на просторах Лергира"? Далекое будущее оставалось далеким; перед пятью тааритами стояло настоящее. Гун съежился, глядя в тарелку, Серен поднес кончики пальцев ко лбу, и Лин виновато шмыгнула носом, потупив взгляд. Оронтаар неторопливо ел, не меняясь в лице, но что-то мелькнуло и в его глазах. Мелькнуло и спряталось.

— Аш, — сказал он, — есть идеи?

Девушка встрепенулась. Она почти не ела: просто сидела, запустив пальцы в длинные черные волосы.

— Не знаю, — сказала она. — Придется спрашивать у местных, как добраться до Зенира — ведь так этот город к северу называется? Хорошо бы купить карту или нанять проводника, а как разговаривать... не знаю. С нашими картами мы сразу заблудимся, вы же понимаете. Мы плохо владеем северной речью, не знаем обычаев, земель не знаем. Нас чему-то научили, да, но...

Молчание.

— Ну, Аш, — возразил Оронтаар. — Ты сказала: карту там берем, или проводник пусть доводит. Вот ты и договоришься, — маг поднял ладонь. — Аш, ну кто, если не ты? Все, хватит плакать! Дойдем и вернемся.

— Наверное, Оронтаар прав, — робко сказала Лин. — Я думаю, я хочу сказать, тут ведь тоже люди, они ведь такие же как мы? Все будет хорошо, да?

Серен хотел ответить, но Аш его опередила.

— Хорошо бы, Лин, — сказала она. — Хорошо бы.

— Ну, конечно! — сказал Гунтаар. — Аш то, Аш се, Аш, выведи. Я вершаир! Если у меня на пути встанут, то я... — Гун поднял кулак, но раздумал и опустил. — Можете тут сидеть, мысли мыслить...

— Гун, иди и всех убей, — вяло сказал Оронтаар. — Я тебе пирожок дам, если вернешься. А я еще поживу, расхотелось что-то к Хизантаару стучаться.

Гунтаар недовольно засопел. Выпил полчаши вина и вытер рукавом усы.

— А еще, — сказала Аш, — меня беспокоит язык. Я... я не очень полагаюсь на слова великих шаиров. Я не знаю, как северяне к нам отнесутся. Только подумайте: что, если они знают о Таарнане и теперь вооружились и нас ждут. Язык нас сразу выдаст. Мы не знаем его тонкостей... да ничего почти не знаем.

Серентаар подождал, пока девушка договорит. Перебивать, конечно же, он считал недостойным поступком.

— Аштаар, я осознаю Вашу правоту, но все же полагаю, что Вы рисуете реальность чересчур мрачными красками. Именно мы положим начало единению культур. Язык перестанет быть препятствием для будущих поколений. Я уверен, вершаиры, — Серен жестом оратора поддержал мысль в воздухе, — единение народов возможно, и уже мои дети будут говорить на лергирском не хуже таарина.

— Так вот зачем Серен прибыл в Лергир, — сказал Оронтаар. — Ага, достойная цель, не поспоришь. Ты только детишек навещай иногда, чтоб таарина не забыли.

Серен осекся, его руки в белых перчатках замерли в воздухе. Гун хохотнул. Лин мигнула и залилась густым румянцем. Аштаар поморщилась.

— Хватит, — сказала она. — Думаем, вершаиры. Мы знаем: до Зенира две дороги. Есть старая заброшенная. Там кладбище, а у них не принято ходить по могилам. Есть торговый тракт, там крюк через какую-то деревню. Но вряд ли кто-то из местных поведет через кладбище...

— Чушь, — отрезал Гун.

Аштаар подняла бровь.

— Почему на этот раз?

Гунтаар покосился на Оронтаара. Тот молчал.

— Поведет, — сказал Гун. — Договоримся. Будет упрямиться — мы вершаиры! — южанин двинул ладонью, и на ней заплясал язычок пламени.

— Идиот! — прошипела Аштаар. Маг сообразил и погасил огонь.

— Гун! — тихо сказала Аш, оглядывая таверну. — Гун, рыба ты скользкая...

Лин испуганно подалась к Серентаару; тот попытался сказать что-то ободряющее — но задрожали губы. Он поднял ко лбу руку в белой перчатке — стало видно: он побледнел, будто фарфоровую маску надели. Южанин пытался совладать с собой — но в глазах его метался страх.

Аштаар судорожно оглядывалась. Кто-то пил и ничего заметить не мог, кто-то увлеченно болтал, а вон мужичок, что крутился у стойки — ему что-то шепнул трактирщик, тот шмыгнул за дверь... да хвост Хизантаара!..

Девушка обреченно взглянула на спутников. Беспомощная паника в глазах Линтаар, мертвенно-бледный Серен, зверский страх во взгляде Гунтаара.

— Уходим, что ли? — сказал Оронтаар, поднимаясь из-за стола.

— Уходим! — тихо и твердо ответила Аштаар и положила на стол золотой: должно хватить с лихвой.

Но то ли тааритам не везло, то ли страх придал доносчику скорости — дверь открылась, и вошли лергирцы. Сверкание металлических рубах. Лезвия на шестах в руках. Блестящие шапки — все как говорил шаир Ринхизан. Аштаар опустилась на табуретку, лихорадочно соображая.

— Разговариваем, все отрицаем и не нервничаем, — тихо сказал Оронтаар. — А если бой — Гун, ты их сюда привел, тебе и разбираться.

— Я поговорю, — так же тихо ответила Аштаар.

Орон кивнул и подхватил с блюда ребрышко. Будто и не подходили северяне, и не грозила тааритам смертельная опасность. Оронтаар сидел и ел, неторопливо и нежадно, а весь мир должен был замереть и подождать. Вот догрызет маг косточку — тогда уже будет готов к переговорам, бою, смерти — чему угодно.

Огромный Гун постукивал пальцами по столешнице. Лин испуганно задрожала и всхлипнула; Серентаар ободряюще посмотрел на девушку — не помогло: он боялся сам.

Подошли лергирцы, похожие вроде бы люди — но все же другие: они родились и жили на землях к северу от Великой пустыни.

— Так, что тут? Пойдемте с нами, — сказал северянин. Обычные слова, для тааритов губительные. Великие шаиры в Таарнане были категоричны: ни в коем случае не оказаться схваченными и не дать себя обыскать.

Аштаар с трудом выдавила несколько слов в защиту себя и спутников, очень надеясь, что не сказала ничего лишнего.

— По обвинению в колдовстве и ереси, — ответил лергирец, не зная, как дико это звучит для уха таарита. На южных землях магия дает человеку силу, власть и признание — преклонение! — общества, там правят владеющие Искусством, вызывая страх и зависть. Там не могло быть произнесено подобных слов. Но здесь, в "Песчаном Змее", они звучали буднично; не хотелось верить: за ними смерть.

Девушка хваталась за соломинку — она сослалась на ошибку и невольно подумала о царящей нелепости. Смогли бы в Таарнане осознать: Аштаар отрицает свое Искусство?

А северянин не поверил.

— Не будет ли досточтимый воин милостив принять скромное подношение добропорядочных подданных Лергира? — сладко пропела Аштаар, предусмотрительно понизив голос.

Нет, этот чудной человек — да ладно, человек ли он? — отказывается от денег, он кивает солдатам, и те подходят ближе, поудобнее перехватывая клинки на шестах и странные блестящие трубы. Вот и все. Все, во что верят в Таарнане, падает, рассыпаясь грудой углей. Все непрочное и ветхое. Что теперь? Что ждет магов на просторах Лергира? Пол таверны уходит из-под ног, земля переворачивается: основы мироздания такие шаткие.

Оставалось одно. Жизнь и смерть таарнанского мага-вершаира, незыблемое и чарующе изменчивое, разрушающее и творящее, несравнимо прекрасное. Огонь.

И Аштаар взглянула на невидимые для северян алые искры — их потоки на севере поредели, но они были и они слетались к рукам; и тогда девушка представила себе образ силы — клубящийся и бесформенный. Он был серым, но алел, впитывая искры, и, когда превратился в трепещущее огненное облако, Аштаар бросила его, сковав и направив мыслью и словом.

— Свенн-таар, — выкрикнула девушка. Скрывающий от взглядов дым.

Она успела увидеть, как Серентаар подхватывает неуверенную Лин, как загорается пламя на ладонях Гунтаара; он швыряет в стену огненной сферой — и она прожигает толстые бревна. Орон создает второе заклинание — удар горячего воздуха, — куски пылающего дерева вылетают, освобождая проход. В дыму тяжело дышать, почти ничего не видно — но спасение в нескольких шагах, нужно только выбраться. Только выбраться!

Потом Аштаар с трудом вспоминала, как протискивалась сквозь щель, как Серен пропустил вперед Лин и, рискуя собственной жизнью, выслушивая брань Оронтаара, проталкивал в дыру огромный и неудобный предмет, и как сама Аш его вытащила и взяла в охапку — и отвернулась от Серентаара, спасая замотанное в ткань нечто.

Но она не видела, как Гунтаар небрежно стряхнул с ладоней искры и так же небрежно и жестоко поддержал их мыслью, превращая в пламя.

* * *

Крики и смерть. Гун смотрел безразлично — он знал, что будет добиваться высокого положения в Таарнане, идя по телам поверженных. Еще несколько трупов — не все ли равно? Он должен быть сильным и равнодушным, а они — они даже не таариты.

Дым рассеивается, и перед магом возникает знакомая картина: люди ползут к двери, не осмеливаясь ни обернуться, ни встать в полный рост. "Скользкие рыбы, — думает Гун. — Везде одинаковы. Всегда прячутся где-то на дне".

А это что? Какой-то северянин бросает вызов вершаиру, да после демонстрации Искусства?! "Аир-таар!" — произносит Гун, не глядя бросая огненную сферу.

Паладин Амет рассекает заклинание рапирой — и та вспыхивает белесым сиянием. Воин приближается: приняв Дар, клинок светится до самой гарды. Паладин стал оружием — и не важно, что целый день прошел за поглощением пива. Важно только, что впереди угроза: вот он, еретик! колдун! сволочь — а не безобидный травник. Вот он, стоит с нечеловечески красной рожей — губитель, убийца! Тот, от кого Амет защищает. Тот, кто будет искоренен!

— Сдохни! — рычит Амет, кидая в еретика белый созданный из Дара дротик. Таарит неожиданно ловко уклоняется; заклинание паладина пробивает стену. Амет крутнулся на месте — а с рук врага срывается еще сфера.

Шаг, еще шаг, клинок рассекает воздух — как учили, как должен воин! — и огненные искры рассыпаются. Колдун бросает пригоршню огненных брызг — Амет просто принимает их на заклинание Щита, и белесый ореол паладина ярко светится в задымленной таверне. Еретик отступает еще, бормочет — но ему не уйти, он будет брошен на пол, собака! и пусть кипит кровь, и глаза застилает пелена, и...

Все плыло перед глазами Амета; бешено молотило в груди, пульсирующая кровь била в мозг. Паладин вдохнул — тяжело, прерывисто; хотелось пить — пить! Чистую, холодную воду! Шумело в голове, горьковатый привкус пива появился во рту. Паладин захрипел и повалился, сознание на мгновение оставило его, опрокинув в кровавую горячую кашу. "Хмель в голове греет, ересь лютая", — подумал Амет и усилием воли смог прийти в себя. Легкие горели, сердце с разбегу ударялось о ребра; пить! пить! как же хотелось пить.

* * *

Гунтаар прохаживался по опустевшей таверне, пнув по рапире и поглядывая на упавшего северянина. От багрового лица понемногу отливала кровь: подобное у Гуна происходило при каждом использовании Искусства. Заклинание удалось. Пусть оно и считалось неудобным и оттого ненужным — сейчас самое то. Все просто: если враг отбивает огненные сферы, почему бы не нагреть воздух вокруг его головы?

Это трудно: враг все время двигается. Это опасно: воздух накаляется повсюду, и сухая утварь начинает тлеть. Но сработало же! Северянина можно добить — а, может, сначала вытащить наружу и допросить? Северного вершаира-то?! И вернуться к товарищам победителем, ха! Пусть бурчит Орон, хмурится Серен, пусть девчонки визжат от восторга — он, вершаир Гунтаар, доказал умение и силу!

Гунтаара не волновала пылавшая мебель и уходивший в дыру на стене дым. Скоро нагрянут северяне, уже понявшие, что против них вершаир, а не кто-то там — но таарит не боялся. Северянин же приподнял голову — ослабевший, беззащитный — и стал с трудом подниматься, держась за табуретку. Глаза его были уставлены на Гунтаара; и странная, страшная серая пелена застилала их.

Гун остановился: не понравился ему взгляд противника. Маг зажег на ладони пламя — поздно. Неуловимое движение — и опора летит в южанина, пущенная сильной рукой.

Гунтаар растерялся. Только что он был уверен в победе — но табуретка! так неожиданно и так нелепо! Он вскидывает ладони и выбрасывает вперед дыхание Хизантаара — без образа и без определенной мысли, превращает его в послушный огонь — и дерево вспыхивает; но этого мало, слишком мало. Гунтаар падает от простого и позорного удара. Проклятый враг — откуда у него взялись силы? — оказывается над магом и всаживает в его горло светящуюся пятерню. Шею пронзает боль, в глазах темнеет, но Гунтаар успевает увидеть брызги крови — своей крови, огненно-алой. Разум его путается. Острый страх овладевает магом — неужели конец, здесь, в разгромленной таверне от руки северянина? Прощай, далекий Таарнан, прощайте, честолюбивые мечты, прощай, чужое небо и чужая земля. Хизантаар! Прими вершаира в чертогах своих!..