Я умею прощать

Наиглупейшая картина. Я, обессилено прислонившись к бетонной стене здания, жадно ловлю каждое слово Матвея, стараясь найти хоть малейший намек на то, что он любит меня. За углом Матвей обвиняет Серегу в том, что тот так и не сумел показать мне свое истинное отношение. А Серега, пытаясь вырваться из его цепкой хватки, громогласно уверяет, что если бы не Матвей...

Да, именно так. Если бы не Матвей, все могло бы быть совершенно иначе. Кто знает, может быть, я все-таки заметила бы, что небезразлична Сереге. Может быть... Но заставило бы это меня полюбить его?

Впервые за много лет мне не удавалось держать эмоции под контролем и сохранять хотя бы внешнее спокойствие. Я стремительно — насколько это позволяли подкашивающиеся колени — ринулась вниз по холму. Хотелось убежать от всего этого. Куда угодно, лишь бы не оставаться в том месте. Лишь бы спрятаться от всех и вся... И главное от него. От Матвея. Он так и не опроверг Серегины слова, подтверждая, что маленькая Кира, как девушка, значила для него не больше, чем любая из Некстов. Зачем тогда этот поцелуй? До него у нас были ровные дружеские отношения. Теперь не было ничего! Один единственный вечер сумел уничтожить все то, что создавалось почти целый год...

По ногам больно хлестали ветки кустарников. Несмотря на жару меня бил озноб. Зубы отстукивали барабанную дробь. Мышцы будто свело судорогой. Во рту пересохло...

Как бы мне хотелось скривить душой и написать, что я и в тот раз вела себя, как полагается сильной женщине, но это понятие никак не может подразумевать под собой бегущую, не разбирая дороги, растрепанную Киру. В особенности, когда ее путь пролегает через густые заросли чертополоха, которым порос склон холма, а сама она то и дело падает, разбивая колени и локти в кровь, воет от бессилия и размазывает по щекам унизительные слезы вперемешку со степной пылью. Такой уверенной в себе, уравновешенной красавицей я и появилась у заброшенной церкви, рядом с которой был разбит наш палаточный лагерь.

Раздача обеда уже почти завершилась, а так как до окончания перерыва было достаточно времени, то народ успел разбрестись кто куда. В основном, конечно, на пляж. Хоть в чем-то мне тогда повезло. Боюсь, если бы я предстала перед всей экспедиционной братией в таком виде, мою репутацию уже ничто не могло спасти. Только об этом я как раз и не думала. Грудь судорожно вздымалась от прерывистого дыхания. Слёзы мутной пеленой застилали взгляд. На коленях ныли кровоточащие ссадины. В висках тяжелыми ударами молота по наковальне билась одна единственная фраза: "Она тебе не нужна". Я пыталась взять себя в руки. На самом деле пыталась. Но эффект был ничтожен. Хорошо уже, что мне хватило ума, не заходя в лагерь, спуститься по крутому склону к Оке, чтобы привести себя в божеский вид.

— Кирюха? — голос звучал немного насмешливо. — Ну, ты даешь, малая!

Я резко обернулась. Этого еще не хватало. Передо мной стоял самый неприятный парень из лагеря. Есть в каждой экспедиции с десяток человек, имеющих к археологии отношение крайне посредственное, но при этом принимающих активное участие в ночной жизни лагеря. Так и этот. Ночь бухает, днем отсыпается. Просыпается к обеду. Запивает гречку с тушенкой самогоном и продолжает с того места, на котором выпал из жизни на рассвете.

— Итак, кому физиономию начистить? Кто это так измутузил нашего самого юного археолога?

— Вражеские войска, — буркнула я и, присев на осклизлом берегу, плеснула себе водой в лицо.

— Монголо-татары что ли вернулись?

— Ага, хан Батый решил взглянуть на последствия своих завоеваний, — снова огрызнулась я.

— Ну, раз ему встретилась мужественная воительница Кира, то я спокоен за нашу Родину. Больше он сюда не сунется, — грубовато расхохотался великий археолог и похлопал меня по плечу. — Может быть, выпьем за твои героические заслуги перед Отечеством? Заодно проведем дезинфекцию израненного организма.

Иногда человек испытывает нестерпимую тягу наделать глупостей. Например, напиться до полусмерти. И, может быть, хоть ненадолго забыться в пьяном бреду. Это был как раз такой момент.

Помню, я состроила бесшабашную гримасу, которая, видимо, должна была означать согласие. И вот мы уже сидим в компании других "великих археологов" за длинным, сбитым из неотесанных досок столом под навесом у хозблока, а перед нами бутылка самогона, нарезанный батон сырокопченой колбасы на газетке и пара банок тушенки. И я уже невероятно и почти катастрофично пьяна.

Я мало, что соображала в тот момент. Какие-то люди. Смеются. А меня почему-то неуклонно тянет завалиться под стол, и я прилагаю почти нечеловеческие усилия, чтобы сохранять вертикальное положение. А потом на фоне пошатывающегося палаточного лагеря вижу стоящего передо мной Матвея. Сердится на меня за что-то. А я ничего не понимаю. Чего ему от меня надо? Ведь я же ему не нужна. Прикрываю глаза и... ооо, Я Гагарин, я в центрифуге. Кажется, начинаю куда-то падать. Сильные руки грубо выдергивают меня из-за стола и перекидывают через плечо... Я больно ударяюсь обо что-то твердое недавно сбитой коленкой... Мне плохо... Бессвязно бормочу:

— Отпусти меня... Я тебе не нужна...

— Дура!

— Мне плохо...

— Еще бы, столько выжрать!

Он на меня злится? Зачем-то открываю глаза. Передо мной мелькает вытоптанная тропинка. Он что меня кверху ногами несет?

— Отпусти меня... Мне плохо... Я тебе не нужна...

— Дура! — гневно скрежеща зубами, бормочет он и опускает меня на выступающий из-под палатки деревянный настил. Стараясь удержать мое тело в вертикальном положении, садится передо мной на корточки. — Кто тебе сказал такую глупость? — Смотрит так серьезно и, будто бы озадаченно.

— Я слышала... — невнятно бормочу, начиная заваливаться на бок.

— Что ты слышала? — он хватает меня за плечи и слегка встряхивает.

— Я тебе не нужна... — по щекам текут слезы, и я даже не пытаюсь их сдержать.

Он улыбается. Нежно проводит подушечками пальцев по моему лицу. Ласково заглядывает мне в глаза.

— Дура! Я же люблю тебя!

ТРЕТЬЯ ГЛАВА

Закончились две недели моей первой в жизни экспедиции, а вместе с ними и наша с Серегой дружба. Я знаю, Матвей действительно переживал и ругал себя на чем свет стоит за то, что не смог сдержать своих чувств ко мне и тем самым предал друга детства.

Вероятно, нужно было просто дать Сереге время и не слишком афишировать наши с Матвеем отношения, но теперь уже ничего не изменить, не исправить. Да и не так-то просто было скрывать от окружающих наш внезапно вспыхнувший роман, особенно после моей позорной попытки утопить истерику в бутылке самогона. Еще сложней было влезть в той ситуации в Серегину шкуру.

Утром выяснилось, что количество выпитого накануне демидрольного самогона никак не совместимо с хорошим самочувствием. Первые пару часов после побудки еще куда ни шло. В космонавты таких, конечно, не берут, но я хотя бы могла самостоятельно ползать. Правда только по одному единственному маршруту и исключительно в ответ на бескомпромиссные требования желудка самоочиститься. А после того, как в чью-то гениальную голову пришла столь же гениальная мысль, что лучшее средство от тяжелого похмелья — это не иначе как раствор марганцовки, в лагере начали делать ставки, доживу ли я до вечера. Результаты тотализатора показали, что преобладающее большинство склонялось к обратному. Но назло всем доброжелателям, а заодно и их мрачным прогнозам, я все-таки оклемалась. Было бы обидно отойти в мир иной, едва добившись любви Матвея.

Сложно сказать, на кого из нас было страшнее смотреть, когда я наконец-то начала приходить в себя. Скорее всего, конечно, на меня, но относительно своего внешнего вида могу лишь стоить догадки, а Матвея я в тот момент имела удовольствие лицезреть. На меня смотрели его ввалившиеся, потемневшие глаза. Затравленные. Полные отчаяния. Моя голова покоилась у него на коленях. Он нервно гладил меня по спутанным волосам и что-то тихо бормотал. Я попыталась пошевелиться.

— Кирюш, ты так больше не шути. Ладно? — Я знаю, он старался сказать это в нашей обычной чуть ироничной манере общения, но голос дрогнул. Наверное, именно в тот момент я поняла, что он на самом деле любит меня.

Я слабо улыбнулась, сжав его пальцы. Кивнула. Никогда раньше не чувствовала себя такой счастливой.

Это потом я узнала, как Матвей, украсив физиономию моего главного собутыльника живописным фингалом, рванул в Спасск в поисках врача. Как притащил полупьяного эскулапа, который беспомощно разводя руками и опасливо поглядывая на моего разъяренного принца, лепетал, что в больнице кроме аспирина и бинтов ничего нет. Как Серега, разжившись у местных жителей очередной бутылкой самогона, организовал тот самый тотализатор. Как толстушка в очках пыталась разбить к тому моменту уже опустевшую бутылку о голову моего бывшего друга, яростно крича, что он сволочь. Как Серегин отец, начальник экспедиции, опасливо поглядывая в мою сторону, бегал по лагерю и собирал подписи на какой-то бумажке, которая, видимо, должна была обезопасить его на судебном разбирательстве в случае смерти несовершеннолетней, за которую он в тот момент нес юридическую ответственность. Я его не виню. Ведь и, правда, не он же вливал мне в глотку самогон. Сама отличилась.

Через день, убедившись в том, что мой организм немного окреп после алкогольного отравления, Матвей не терпящим возражений тоном заявил, что мы уезжаем. Думаю, все руководство экспедиции — не только Серегин отец — вздохнуло с облегчением, а, быть может, даже перекрестились на ржавый крест церквушки у нашего лагеря.

Лето подошло к концу, наступил новый учебный год, последний в моей школьной жизни. Из череды совершенно обычных событий уже далеко не просто выделить что-то на самом деле важное. Вероятно, к середине сентября как всегда пожелтела листва. Зарядили дожди, постепенно смывая яркие краски осени. Почернели от влаги стволы деревьев. Потом выпал снег, укрыв прелые листья поблескивающими на солнце снежными островками. Настоящая зима началась, наверное, не сразу. С неба срывался то снег, то снова дождь. Но ведь это теперь не имеет никакого значения. Важно лишь то, что мы с Матвеем по-прежнему были вместе. И в его жизни больше не было никаких Некстов. В нашей жизни.

Москву охватила предновогодняя лихорадка. Извечная проблема выбора подарков, места встречи нового года, составления праздничного меню. Впервые в жизни я не воспринимала декабрь худшим месяцем в году.

Я вообще не любила праздники. А Новый Год в особенности. Для меня это была лишь ночь несбывшихся желаний и гадкого ощущения обманутости. Носишься как потерпевшая по магазинам в поисках подарков для всех-всех-всех. Придумываешь для каждого что-то уникальное. А в отместку получаешь от матери конверт с деньгами и устными указаниями на что их потратить, а заодно груду ненужных стандартных сувениров от всех остальных. Очень унизительно.

А еще это нелепое ожидание чуда. Неужели с кем-то когда-нибудь случались чудеса только потому, что на дворе канун Нового года? Со мной нет! Очень бы хотелось, но... нет!

Да, я понимаю, мое отношение к этому празднику было сродни разочарованию ребенка, вдруг узнавшего, что Дедушка Мороз — это просто хорошо подвыпивший дядя из агентства, и в шестнадцать лет уже глупо расстраиваться по этому поводу. Я и не расстраивалась. Просто не любила и до сих пор не очень люблю Новый год.

И вдруг с появлением в моей жизни Матвея, отсутствие обещанных чудес и Дедушки Мороза стало восприниматься гораздо спокойнее, ведь у меня уже было все, о чем я раньше могла только мечтать. Любовь. Взаимная.

Помню, по телевизору как раз транслировали праздничное обращение Путина. Хозяин дачи, весельчак Андрюха, нетерпеливо поглядывая на экран, сдирал фольгу с бутылки Шампанского. Все столпились вокруг стола, держа наготове фужеры. Матвей, положив мне руку на талию, ласково притянул к себе, и тихо-тихо прошептал на ухо:

— А ровно год назад я загадал, чтобы мы с тобой были вместе.

Глуповато улыбаясь, я подняла на него глаза и нежно коснулась губами его губ.

— И я.

Я и в тот раз загадала то же самое. А чего еще мне было желать под бой курантов? Успешной сдачи выпускных и вступительных экзаменов. Уж в этом-то Дедушка Мороз мне точно ничем не смог бы помочь. Все зависело только от меня. А поэтому фактически уже свершилось.

Через полгода я, действительно, благополучно окончила школу, получила из рук важной тети из районной администрации серебреную медальку и поступила на журфак МГУ. Конечно, я волновалась. Думаю, это стандартное и абсолютно нормальное чувство любого, даже самого всесторонне подкованного абитуриента. Под "всесторонне" я подразумеваю не только знания, но и некую материальную подстраховку, которую в случае моего провала на экзаменах готова была обеспечить матушка. Несмотря на браваду перед ней, Матвеем и друзьями, это придавало мне еще немного уверенности. Но, хотите, верьте, хотите — нет, бюджетные места в МГУ — это не миф. По крайней мере, в мои студенческие годы.

После моего поступления мы с Матвеем поехали в деревню к его бабушке с дедушкой. Я никогда до этого не была в настоящем селе. Точнее была, но совсем не таком... Здесь же в каждом дворе были свиньи, куры, гуси, корова, а чаще всего даже не одна... И этих самых коров по вечерам гнали с пастбища по главной улице колхоза. Настоящее село. Матвей правда меня постоянно пытался поправить, что это не село вовсе, а хутор. Но, честно говоря, я не считала этот вопрос принципиально важным. Какая разница? Да, я так и спросила. Мой прекрасный принц ухмыльнулся и гордо поведал мне об административном делении бывшей Области Войска Донского. О станицах и хуторах. Но более всего о казачестве...

— Казачок ты, значит? Неожиданно, — усмехнулась я.

— Если только придерживаться дедовой позиции, что это закладывается генетически. Вот увидишь моего деда, поймешь, что такое настоящий казак.

После этих слов я, честно говоря, ожидала увидеть чуть ли не Тараса Бульбу. Этакого статного усача в шароварах, бритого налысо и обязательно с длинным чубом. Но у калитки нас встретил совершенно обыкновенный старик в белой, местами засаленной фуражке, выгоревшей желтой рубахе навыпуск и широких латаных штанах, заправленных в шерстяные носки. Ни чуба, ни усов, ни даже шаровар.

Зато, как я успела убедиться за последующую неделю, он на самом деле настолько гордился своей принадлежностью к казачеству, что порой это даже выглядело комично. И дождя он не боится, потому что казак. И на коня он сядет хоть сейчас, потому что казак. И водой холодной будет мыться, потому что казак. Но все же, несмотря на все эти чудаковатые выпады, чувствовалось в нем нечто харизматичное, волевое, настоящее.

Помню, по случаю нашего приезда вся мало-мальски близкая родня Матвея собралась у его деда. За домом, в саду под яблоней, накрыли длинный стол, во главе которого, распивая с сыновьями самогон из собственных запасов, восседал дедушка. Бабушка суетливо раздавала указания снохам, внучкам и единственной дочери, матери Матвея.