Город Ночных Крыш

— Гляди! — худая женщина с изможденным лицом тронула соседку за рукав синей куртки. — Пожар!

Та только кивнула.

От жара железная дверь раскалилась, и было слышно, как внутри бушует дикое пламя. Огонь пробивался сквозь неплотно пригнанные доски, отстреливаясь злыми искрами, грозя поджечь все вокруг... На красное марево уже начала собираться толпа.

Вдруг изнутри донесся испуганный человеческий крик. Толпа замерла, единым существом подавшись вперед...

— Боже мой! — прошептала та же женщина, расширенными глазами глядя на пожарище.

— Пропустите! — какой-то парень бешено продирался сквозь толпу, расталкивая людей в стороны. Те даже не пытались задержать его, все как один заворожено глядели на пылающий дом.

— С ума сошел! — чья-то рука удержала парня, схватив за край его куртки. В желтых звериных глазах отражались искры дикого пожара. — Так хочет Город!

— Сам знаю! — тот даже не обернулся.

— Дирро, стой! Стой, сумасшедший! Диррон, остановись, черти тебя дери!

Но парень уже скрылся в густом сизом дыму пожарища.

— Там человек! — внезапно, будто очнувшись ото сна, закричала женщина в синей куртке, указывая на гараж. — Помогите человеку!

— Где человек? — недоуменно переспросил крепкий мужчина, вертя головой в разные стороны и будто не видя пожара.

— Гараж! Гараж! — надрывалась женщина, указывая рукой на красное марево.

Мужчина бросился к гаражу.

— Там человек! — крикнул он на ходу высокому парню в красной футболке. Тот неуверенно оглянулся и позвал друга:

— Чинс, пошли, поможем.

Кто-то достал монтировку, и спустя минуту дверь дома оказалась выломана. Едкий черный дым вырвался наружу, заставляя спасителей отпрянуть от адского пекла. Вперед бросился только тот самый парень, который только что продирался сквозь толпу...

Там, внутри, в дымном угаре, лежал человек. В воздухе витал противный запах жженых волос и горелого мяса.

Скорая была уже здесь. Пострадавшего уложили на носилки и понесли к машине.

— Бедная девочка... Кто же на нее теперь посмотрит с таким-то уродством...

— Опять Город играет, да что же это такое!

— Ведь молоденькая еще совсем...

— Почему Хозяин ничего не сделал?!

— Когда уже это кончится?! Сколько просили!

Где-то вдалеке завыла пожарная сирена, а с неба упала первая капля дождя, милостиво посланного Городом...

* * *

Главка одиннадцатая, маленькая. Монастырь.

В келье было темно. Там, на узкой и жесткой кровати лежала девушка. Ее лицо и одежда были черными от копоти, и на этом фоне руки, туго перебинтованные снежно-белым бинтом, казались руками мертвого человека.

Монахи думали, что она еще не скоро придет в себя. Слишком маленькой оказалась их пациентка, слишком слабой...

Плохо. Очень плохо. Тем более в Городе Ночных Крыш, где нет больниц с их капельницами, томографами и флюорографией... Был только этот монастырь. Он то появлялся, то исчезал... И монахи здесь были тоже странными: много лет назад давшие обет молчания и исполняющие его по сей день. Поговаривают, что когда-то они, бывшие преступники, заключили договор с Городом. По которому за вечное существование обязаны они помогать всем, кто попросит этой помощи. И молчать.

Это была цена их жизни.

И они согласились.

Каждый житель Города хоть раз, да видел среди тополиной рощи то маленькую полуразрушенную церковь, то гордый монастырь-город, чьи купола, казалось, попирали само небо. Там и жили монахи. Их боялись и не любили, но... уважали. Потому что каждый мог оказаться там.

Ведь вы помните, что Город любит играть?

* * *

Главка двенадцатая. Обмороки, как часть жизни любой нормальной девушки, или Взгляд в зеркало.

Я ничего не помнила.

Не помнила как очутилась здесь, в холодном сером помещенье с маленьким зарешеченным окошком, не помнила своих друзей, родных, не помнила свою прошлую жизнь... И самое страшное: я не помнила, кто я.

Я вообще существую? Кто это, эфемерное я?

Обморок.

**

Открываю глаза.

Рядом со мной на кровати сидит человек. Гладкие смоляные волосы завязаны широкой лентой, на концы которой нанизаны разноцветные бусины, в высокий хвост, короткие пряди у висков открывают высокий чистый лоб. Острые черты лица, серые колючие мрачные глаза...

Красивый... наверное. Но Дирро лучше!

Стоп! Кто такой Дирро?

Вот незнакомец протягивает ко мне руку, снимает с моей головы тонкий металлический обруч.

Воспоминания врываются в сознание бешеным потоком.

Так вот, кто ты такой... Я... люблю тебя?

Обморок.

**

Открываю глаза.

Морщусь от боли в руках, смазанных пахучей белесой мазью.

Ощупываю голову. На волосы и лицо наложена противная маска из черной кашицы.

Вдруг кто-то подносит к моему лицу флакончик из темного непрозрачного стекла, я вдыхаю и...

Обморок.

**

Так продолжалось несколько... суток, недель, месяцев? Не знаю.

Моя реальность не была разнообразной.

Иногда, открыв глаза, я видела рядом с собой того самого незнакомца с яркой лентой и рябью пестрых бусин в темных волосах, то равнодушных мужчин в длинных свободных платьях-рясах, которые и приносили ту черную кашицу, пахнущую гнилью и прелыми яблоками.

Кажется, ко мне приходил и Дирро...

Я его не видела. Ни разу. Но иногда, сквозь небытие, чувствовала его присутствие — как нежное, теплое, родное объятие. Тогда пыталась выбраться из темноты сознания, удостовериться, что он рядом. Да только удавалось мне это не всегда.

Открыла глаза и снова...

Обморок.

**

Сегодня в моей комнате появилось зеркало.

Оно было старым и пыльным, покрытым паутиной трещин. В его осколках отражалась я... Наверное, я.

Потому что в зазеркалье жило неземное существо.

Бледная кожа исхудавшего лица, чуть присыпанная пыльцой веснушек, короткая шапочка смоляных спутанных прядей волос и глаза — светло-карие, которые, казалось, светились на этом лице желтым звериным огнем.

Это не я...

— Это не я! — крикнула уже вслух и ударила по отражающей поверхности кулаком, порождая новые трещины, разбивая зеркальную незнакомку.

Обморок.

**

В тот день меня выпустили из монастыря.

В лесу стояло раннее утро. Темная зелень тополей, подсвеченная первыми лучами солнца, мягко сияла в темном покрывале сумерек, тихо перекликались птицы. Хорошо...

Я покрепче сжала руку: не дай бог потеряю маленькую желтую бусину — память, оставленную мне черноволосым мужчиной. Буду дома — нанижу ее на замшевый шнурок, станет мне амулетом взамен потерянного: четки обуглились во время пожара, оставив на коже ожог-отпечаток. Он так и не исчез, несмотря на старания монахов: никакие притирания и мази не смогли соскоблить с кожи затейливый черный рисунок.

Вдохнула свежий чистый воздух: пахло лесом, зеленью, светом. Огляделась — невдалеке змеилась хорошо протоптанная дорожка. Я сделала шаг в ее сторону и все-таки обернулась, кляня саму себя за неуместное любопытство.

Ничего. Пустота. Только мрачные величественные тополя тянули свои верхушки ввысь, в небо.

Даже хорошо, что ты не дал мне увидеть его, Город. Боюсь, мои чувства к этому месту далеки от любви и благодарности. Потому что слишком изменило меня время, проведенное там. А я боюсь меняться.

Повернулась обратно. Теперь я свободна. А, значит, я могу вернуться домой. Я так хочу вернуться домой! Зайти в свою комнату, прикоснуться рукой к покрывалу на своей кровати, к пыльным полкам, к шершавым обложкам книг. Пройтись по комнатам. Свернуться в кресле под теплым пледом с Джилом на коленях. Обхватить ладонями горячую чашку с чаем. И ждать заветного стука во входную дверь. Все как всегда.

Иду по узкой дорожке. Смело смотрю вперед. Ведь теперь я точно знаю, что меня ждут.

Девушка уже скрылась вдали, когда человек, все это время сидевший на толстой ветке дерева, привалившись к его могучему стволу, спрыгнул на землю. Он был уверен, что с девушкой больше ничего не случится. А, значит, он здесь не нужен.

Мужчина резко отвернулся от тропки, повел рукой — появилась другая. Снял одну бусинку с ленты, удерживающей волосы, раздавил в пальцах, развеял труху по ветру и пошел по зачарованной тропинке...вверх. Казалось, что мужчина идет прямо в голубое небо, к облакам, к солнцу. Мгновение — и его призрачный силуэт пропал в туманной дымке зарождающегося утра...

* * *

Главка тринадцатая. Зачем?

Я тихонько приоткрыла входную дверь моей квартиры — она была не заперта. Странно...

Аккуратно, на цыпочках, прошла в прихожую. Где-то в глубине комнат раздавались тихие голоса. Заглянула на кухню: за столом сидели мужчина и женщина. Сердце судорожно забилось — этих людей я не помнила. Надо уходить!

И только развернувшись и сделав несколько шагов в сторону входной двери, поняла, что сидящие за столом — мои родители.

**

Дома меня не было более двух недель. Соседи подняли тревогу: родителей еле вызвонили. И сейчас, когда я ждала криков радости, страха, даже злости, я не услышала ничего. Ни-че-го. Только отец обмолвился: мол, жаль, что с работы сорвали, ты же нашлась!

Я их не узнавала. Они изменились не только внешне, что не так уж страшно. Изменились их души. И этих новых непонятных людей мне следовало бояться.

А я сорвалась. Пара фраз, а сердце в груди режет так, что хочется свернуться клубком и выть от этой невыносимой колющей боли.

Но вместо этого вскакиваю с места, хватаю за плечи женщину, встряхиваю — проснись! Шепчу судорожно, с отчаянной надеждой заглядывая в некогда родные глаза:

— Тебе не интересно, что со мной было, нет?! А знаешь, как это страшно, ждать, а? Ждать, когда огонь опалит твои ступни, когда тебя сломают, как ненужную никому игрушку? Знаешь?! — сорвалась на крик. — Нет, не знаешь... — продолжила обманчиво ласково. — И даже не знаешь, каково медленно сходить с ума в закрытой квартире, потому что рядом никого нет и не будет!

В ответ только глубокое недоумение.

— А-а-а! — прокричать яростно, выбежать из кухни, заскочить в свою комнату, схватить гитару со стены и долой, прочь, только чтобы не видеть этих равнодушных чужих лиц.

А ведь я могу сделать им больно. Это просто. Надо всего лишь сказать пару фраз. 'Лучше бы я никогда не рождалась! Лучше бы я умерла!' — запальчиво крикнуть. И все. Правда, потом такое не исправишь. Никогда. Всю жизнь эти слова будут давить тяжким грузом. И я буду спрашивать себя: 'Зачем?!'

А потому я молчу.

Метнуться к двери мимо родителей, вышедших в коридор. "Молчи, молчи!", — как мантру твердить про себя. Резко распахнуть незапертую дверь и врезаться в Дирро, собирающегося постучать. Как он узнал, что я дома?

Попытаться проскочить мимо: никого не видеть, никого не слышать! — не дал. Схватил, прижал к себе, погладил мои подрагивающие плечи. Я не плачу, нет, с чего вы взяли? Ничто теперь не сможет вызвать мои слезы, ведь так, Город? Ты забрал все, что только мог. Но я не злюсь на тебя, что ты! Потому что сейчас точно знаю, что ты живой, чувствующий, один из немногих рядом со мной, кто может чувствовать хоть что-то, а потому я тебя прощаю. Но знаешь, за что я тебя ненавижу? За то, что ты лишил меня того, что всегда облегчает людскую боль — слез.

Просунуть руку между своим телом и телом парня, прижать ладонь к груди, чтобы сердце перестало колотиться бешеным загнанным зверьком, чтобы не сжималось резко. Глаза жгло, но слез не было. Как же ты жесток, Город.

Парень, положив подбородок мне на макушку, наблюдал за моими родителями. Сказал жестким глухим незнакомым голосом:

— Вам воздастся.

Повел меня на чердак, уже оттуда помог вылезти на крышу. Теперь сидим рядом на самом краю.

Дирро бренчит на гитаре, тихонько поет:

Маршируем на войне

С названием 'моя жизнь',

Завоевываем дом,

Семью, друзей,

Но придумываем смысл

Лишь у могил

Зачем?

Действительно: 'Зачем?' Встала. Так легко сделать шаг с крыши, один единственный шаг, а потом не будет ни забот, ни проблем. Прошлась вдоль карниза.

Я знаю, что никогда его не сделаю. Да, я слабая, никчемная, ненужная, но я так люблю жизнь! Улыбнулась. А если сам любишь, то и научить других совсем не сложно. Вновь...

* * *

Главка четырнадцатая. Странный сон.

Открыла глаза — взгляд уперся в белый потолок — потянулась всем телом — хорошо! Над ухом раздалось тихое мурлыканье. Улыбнулась. Джил...

Стоп! Джил?!

— Джилька! — аккуратно прижала котенка к себе. Джиллифлауэр лизнул меня в лицо своим маленьким розовым язычком.

— Ма-а-ам! Па-а-ап! Джил нашелся! — ликующе закричала.

Вскочила с кровати, пробежала в комнату родителей — пусто. Заглянула на кухню — никого. Только на холодильнике белел кусок бумаги, приклеенный скотчем. Подойти, сорвать, развернуть:

'Командировка, две недели. Свари борщ. Мясо в морозилке. Целуем. Родители'.

Зло скомкать бумагу. Опять!

Так, так, Вята, не злись. Они вернутся, обязательно вернутся!

Открыла шкафчик рядом с плитой, достала трехлитровую кастрюлю, налила воды — отец так и не починил подтекающий кран — поставила на плиту, включила газ. Достала мясо из морозилки, обмыла, опустила в воду, прикрыла крышкой. Теперь можно заняться Джилом. Налила воды в мисочку, покрошила вареное яйцо:

— Голодал, Джилька? А по тебе и не скажешь... чистенький, кругленький...

Погладила котенка, тот потянулся за лаской — соскучился... И я скучала, Джил, очень скучала, веришь?

Села в кресло, подтянув под себя ноги, Джил вспрыгнул на колени, свернулся тугим клубочком. Тепло, хорошо... Теперь главное уследить, когда бульон закипит.

Тянуло в сон. Только мысли горькие, противные не давали спать.

Кажется, Дирро за время, проведенное мной в монастыре, снова изменился... только не уверена, что в лучшую сторону. Не пожелал слушать, что со мной случилось. Сказал, что не сможет приходить ко мне так часто, как раньше. И посматривает странно... недоверчиво?

Может, я не нравлюсь ему... такой? Задумчиво поворошила короткие пряди на затылке. Я и сама-то в зеркало стараюсь пореже смотреться: слишком пугала меня эта резкая дикая звериная красота. А как относится к этому он?

Закрыла лицо ладонями.

Вспомнились пронзительно зеленые глаза. Так хочется утонуть в их глубине...раскрыть все тайны, которые хранятся в черноте зрачков...запустить пальцы в его короткие жесткие волосы...так хочется...

Открыла глаза. Темно. Только где-то вдали лунный свет ножом разрезал черный воздух. Я сплю? Непонятно.