Лик недоверчиво шмыгнул носом, глянул искоса из-под выгоревших ресниц. Зеленые радужки вспыхнули, будто за ними костры зажглись. Губы дрогнули в недоверчивой улыбке. Самую малость, едва-едва.
— Ты... не сердишься, Вир? — недоверчиво спросил он, слишком напуганный поднявшейся было шумихой вокруг него, чтобы сразу поверить.
— Я в восторге, — сказала я чистую правду. — Жаль только, что ему осталось, чем папуле жаловаться.
Мальчишка будто воздухом поперхнулся. Закашлялся, зажимая себе рот руками. Не выдержал, засмеялся, без перехода пускаясь в путаные объяснения, перескакивая с одного на другое, пытаясь поведать обо всем сразу.
— Лик... — позвала неохотно.
Он понял все по моему голосу. На миг втянул голову в плечи, потом выпрямился, вздернул подбородок.
— Они меня накажут, да? — спросил тихо.
— На год изменишь форму.
Надо было отвлечь его.
— Они накажут меня, — скривилась я, поспешно посвящая его в суть авантюры, чтобы не вздумал начать еще себя винить. — И впредь я постараюсь быть конкретней, — добавила, со смешанным чувством глядя, как мой ученик смеется, опасно качаясь на краю скамьи.
В конце концов, с нее он свалился. Как я и думала, абсурдность кары подняла Лику настроение, и теперь даже грядущее превращение казалось ему развлечением. Наряду с преобразованием меня любимой. Вот Тьма...
— Ты — в парня? — давясь от смеха, повторил за мной он.
Я фыркнула, удержалась от желания попросить замолчать в не слишком вежливой форме. Нахмурилась и кивнула.
— Я, именно я... Кстати, в какого зверя ты хочешь превратиться?
Наказание там, не наказание, а уж в этом я всяко могла дать ему выбор.
— В орла! — секунду подумав, решил Лик, все еще смеясь.
Судя по тому, как лукаво блестели у него глаза, будет летать у меня над головой и подсматривать. Орлы — они такие...
— Ладно. Давай превращаться, — решила я, наконец.
Не собиралась я доверять эти чары мастерам и магистру, хватит им моего двухчасового мучения.
— Вставай, — я освежила заклинание в памяти, коснулась кончиками пальцев его макушки.
Магия бывает разной. Я обычно предпочитала не идти против природных сил, а смешиваться с ними. Вот и теперь, мягко потянула, с усилием выговаривая слова старого, переписанного тысячи раз заклятия сены формы, модернизируя его по ходу. Лик послушно встал навытяжку, с любопытством за мной наблюдая, заваливая ценными пожеланиями и советами, вроде 'а бывают ли орлы-черепахи', и прочее в том же духе.
Со двора тянуло ароматом цветов и копченого мяса. Вчера запах был невыносим — охотники занимались разделкой туш [одна из причин того, почему я смылась из Храма], но сегодня с разделкой закончили, внутренности убрали, и теперь над кострами жарилось, или просто вялилось в тени и на солнце, мясо. К запасам Храм всегда относился серьезно, но еще серьезней было отношение бродячих псов, стаи которых каждый год приходили под стены Храма, чтобы получить свою порцию угощения. Попав под ноги братьям раз шесть или семь, собаки некоторых начинали раздражать.
Обычно, однако, они вели себя тише. Сейчас неподалеку грызлись стаи. С улицы с пронзительным визгом влетел взъерошенный серый пес, пронесся между моих ног, врезался в Лика и выскочил в окно, я не удивилась. Но, споткнувшись, зачаровываемый весьма чувствительно приложился мне лбом в ключицу, я взвыла от боли:
— Вот собака! — а окутавшее воспитанника заклятие сгустилось.
Оставив у моих ног большого черного пса.
Сноски (1 — ИСПРАВИТЬ!!! — сократить статью, для глоссария):
1. Мэйны — раса исходно Светлой Империи, в результате давнего конфликта распавшаяся на кланы и рода. В отличие от большинства прочих рас, клановая и родовая принадлежность со временем приобретает все большее значение, оказывая влияние не только на положение в обществе, но и на все сферы жизни, от профессии и до круга возможных женихов/невест. Одна из самых древних рас на материке. Четкое следование традициям привело к увеличению числа мутаций и учащению случаев кровосмешения, что, в отличие от человеческих видов и его производных, не вредит мэйнам, но приводит к ужесточению специализации родов и кланов и закреплению 'популяционных' отличий. Мэйны — очень хорошие войны. Быстрее людей, чаще всего сильнее. Способности к магии не меньше средних, в неразвитой форме магия играет роль усилителя, добавочного доспеха и щита. Исключительно одаренные маги поражают своими возможностями. За исключением трех кланов, ушедших на земли Темной Империи и позже потерявших чистоту крови, мэйны уязвимы для магии демонов. Мэйны живут в среднем полторы тысячи лет, и дольше, но редко умирают своей смертью. Их культура богата на тайные ритуалы, большую часть которых скрывают от чужаков.
Единственная раса, которая полностью вычеркивает полукровок из клана и рода. Исключение — Лунные мэйны, предок которых, по легенде, и сам был ледяным полудемоном на одну половину. На вторую — вообще непонятно кто. Вот они не особо следят за чистотой крови, но не смешиваются с людьми. В том смысле, что не могут иметь общих детей. Остальные тоже не смешиваются, но детей с людьми иметь могут.
Внешне — гуманоиды, похожи на людей в плане строения тела.
2. Кюби — в легендах Азии (в основном, Японии) — девятихвостый кицунэ, дух-хранитель, помогающий заблудшим на их пути (больше в буддистском аспекте, но все же). По легендам, один из немногих кицунэ (японский ёкай, лиса оборотень), награждающий немногих счастливчиков своим присутствием и помощью. Как и все кицунэ его иерархии, обладает большой магической силой, и достаточно добрым нравом. Встречается упоминание, что Кюби — шакко ('красная лиса'), и как-то связан с огнем, но, в отличие от распространенного после Наруто пантеона, Кюби из легенд иногда выступает и как генко (черная лиса), и как рейко (призрачная лиса) — следовательно, скорее всего, свободно меняет обличья. Он один из немногих свободных высших кицунэ, не входящих в свиту богини риса Инари.
Некто некогда нечто негде узрел...(1)
Глава 3.
Общая Трапезная в обеденные часы всегда переполнена. Рыцари, оруженосцы, паладины, магистры и послушники — все равны перед лицом строгого, великого и ужасного сэра Эльхейма, нашего повара. За время моего пребывания в стенах Храма сей закон непреложен, как неизменно ярко-синий его фартук.
Наш повар — личность сама по себе достаточно одиозная. Начиная от происхождения — он наполовину ингвар(2), наполовину элементаль, причем воздушный, и заканчивая целой коллекцией фобий, таких как клаустрофобия, мизофобия и боязнь высоты. Смешанная кровь одарила его на редкость примечательной внешностью. Представьте себе кряжистого крепыша-ингвара, только двух метров роста, с лицом херувима, руками музыканта, ярко-бирюзовыми волосами, того же цвета, но всклокоченной, бородой, и завораживающими глазами, смотреть в которые не может не только Магистр (что уж говорить о простых членах Ордена), но и сами элементали воздуха. Кажется, они яростно-синие — однажды я едва не 'провалилась' в глубину этого взгляда, поддавшись неистребимому любопытству. Те ощущения снятся мне до сих пор — как будто ныряешь в самый неистовый ветер, который только существует в мире, и тонешь в его глубинах, постепенно сливаясь с чудовищной неукротимой силой, заставляющей понять суть истинной свободы. За мои таланты повар неохотно наградил ударом поварешки, не рассчитал силу, и, сжалившись, потом еще неделю кормил застрявшую на больничной койке шутницу вкуснейшими пирожными, от которых не толстеют. Но рецептом делиться отказался.
Вдобавок ко всему вышеизложенному, сэр Эльхейм совершенно безнадежен в стрельбе и фехтовании. Он довольно силен, но у него слишком тонкие для его телосложения кости, а потому даже в кулачном бою он, скорее, спринтер, чем стайер. Однако лучшего повара, чем он, нет даже у Императора, и тот не брезгует присоединиться к нашей трапезе. Да и не хотела бы я выйти против него в круг на ножах. Нашинковать и подать к столу — в этом он мастер.
В Трапезной было привычно шумно. Меню в Храме не было, каждому готовили индивидуально, в соответствии с желаниями души и потребностями организма. В хрустальных бокалах всегда была вода, вино разносили послушники. Его, конечно, тоже можно было б попросту материализовать в кубках, но считалось, что, во-первых, так оно теряет свой вкус. А во-вторых, лишаются особой чести послушники, которые в роли виночерпия успевали иногда выступить с таким серьезным отношением к делу и с таким достоинством, что, случалось, запоминались кому-то из рыцарей или паладинов, и уже в следующий смотр удостаивались повышения звания, становясь чьим-то личным оруженосцем, а то и учеником.
В Трапезной всегда оживленно. Уже давно она используется как неофициальный приемный Зал Храма. Есть еще, конечно, мрачно-роскошный, торжественный Зал Ночи, оформленный в соответствии со старинными правилами поклонения Тьме, с ее статуей в нише, и с несколькими рядами колонн, снабженных цепями, к которым по канонам полагалось крепить запястья и лодыжки пленных, но в виду архаичности постройки использовать ее на моей памяти не приходилось. Трапезная, беленая, чистая и светлая, торжественно строгая и оживленная, как ничто другое подходила для приемов, да и как место для сбора кружков по интересам использовалась частенько.
Белые, серебристые, черные, золотисто-песочные и серые плащи и накидки на первый взгляд хаотично мелькали за шестью столами. Трапезная — одно из тех мест, где не было различий, и паладины, рыцари, ученики, оруженосцы и послушники Храма вперемешку сидели за столами. Четыре длинных стола стояли параллельно, расчерчивая залу на пять своеобразных нефов, пятый — перпендикулярно им, напротив главного входа, для мастеров и Магистра. От дверей к нему вела выложенная черной плиткой дорожка, симметрично столам в зале. По бокам от нее на специальных высоких кованых в замковой кузнице подставках покоились рубины, вспыхивавшие по мере того, как гости ступали по бархатистым на вид плитам. Потолок терялся в сияющем тумане, в котором тонкие белые бездымные свечи казались стайкой болотных огней. Высокие своды искусно изукрашены резьбой и кусочками зеркал, расположенными так хитро, что казалось, своды уходят в бесконечность. По залу были низко развешаны роскошные черного хрусталя люстры, в которых своим светом сиял каждый кусочек прозрачно-дымчатого камня. Стены украшали фрески на мотивы древних легенд. Все привычно и просто.
В строго выверенное время бил обеденный колокол, его гулкий звон хорошо разносился далеко за пределы Храма. Никаких предписанных уставом мест у нас, как уже упоминалось, не было. А потому, стоило прийти в Трапезную и сесть за один из столов, как перед каждым появлялись наполненные тарелки. Как сэр Эльхейм запоминал, кто какие приправы любит, и кому чего нельзя, понятия не имею, но он никогда не ошибался.
В тот раз мне досталась запеченная рыба в травах и какой-то легкий салат с грибами. Жесткий воротник-стойка мужского плаща так натер шею, что я почти не ощущала вкуса, только вздыхала тоскливо. Тут же рядом со мной возник бокал, по кромке скользнул солнечный зайчик, послышалось шипение. Несколько глотков — и боль стихла. Шею охватил жар, постепенно рассосавшийся. Я провела рукой — не осталось ни следа. Положительно, я обожаю сэра Эльхейма.
— Брат, не подашь ли ты мне вот то блюдо гренок? Я буду безмерно благодарен тебе за это, — вежливо склонился к моему плечу сосед справа.
Он был невысок и слегка толстоват, в волосах мелькала седина, но в глазах сияла беззаботная молодость. Немногим ярче его кругленькой лысины. Временно обделенная его вниманием сестра во Храме сурово поджала губы, но спорить с паладином не решилась, разумно увлекшись содержимым своей тарелки.
— У любой благодарности должна быть мера — иначе как я пойму, насколько ты благодарен? — усмехнувшись, промурлыкала я, все же передав ему блюдо.
Если б сэр Эльхейм желал оградить брата моего во Тьме от искушений — он бы так и сделал. Так кто я, чтобы стоять на пути у его славных планов? Наивно думать, будто грех чревоугодия можно преодолеть, попросту лишив страждущего источников пищи. Все великие деяния начинаются с желания и воли.
Собственный голос показался каким-то чужим... Ниже на пару тональностей? Не уверена. Я задумалась и пропустила ответную риторику соседа. В стенах Храма мы порой даже излишне вежливы друг с другом. А подобные диспуты помогают приобрести новый опыт. Я дослушала его прочувствованную речь [сиречь откивала положенные мне как паладину взыскания — увы, принимать исповедь — мой долг и обязанность], одобрительно кивнула и вернулась к еде.
Вириэль Урисский. Не забывать.
Несколько опечаленный моей неразговорчивостью, брат, тем не менее, великодушно решил далее не нарушать моей сосредоточенности и со счастливым видом придвинул к себе блюдо гренок. Хм, забавно. В моем 'основном' амплуа ко мне редко относились с таким пониманием, большей частью полагая, что осчастливят меня многословной и исполненной духовного смирения исповедью. Может, предрассудки?..
Я встряхнула головой. Коса тяжело хлопнула по спине, но — о, счастье! — не попала в салат! Кажется, я нашла еще один плюс пребывания мужчиной — теперь я могла заплетать волосы в косу, как придется, не задумываясь об идеальной прическе.
Успокоив себя этой мыслью, я с любопытством скосила взгляд на злосчастное блюдо. Доблестный рыцарь медитировал над ним, с одной стороны, предвкушая определенно любимые вкусовые ощущения, несущие негу большей части рецепторов, а с другой — заранее винил себя за несдержанность и уговаривал с гордым видом отстраниться. Он так сосредоточился на этих двух разнонаправленных процессах, что мысли были буквально написаны на его лице, не нуждаясь в дальнейшей расшифровке.
Выбор каждого — вмешиваться или нет. Но допустить, чтобы мой брат по Храму проиграл какому-то чревоугодию, я не могла. С другой стороны, вмешаться напрямую значило бы лишить его малейшего шанса на победу...
Вероятно, проигрывая одной части своей натуры (еда, как ничто другое, способна в некоторых случаях заглушить все мучающие проблемы) он протянул руку к гренке. В этот момент я будто случайно потянулась за ножом, встретилась взглядами с Магистром Къяреном, придерживая яблоко на тарелке пальцами. Брат взял гренку. Нож пошел вниз, пальцы соскользнули, и лезвие безошибочно резануло по пальцам.
Признаю, не рассчитала. По-прежнему думала о себе как о женщине, которую, как сестру, он наверняка бросился бы опекать. В исполнении парня та же выходка прозвучала комично и абсурдно. Чувствуя, как краснеют щеки, я поискала взглядом салфетку, перевязать руку. И в этот момент он взял мою ладонь. Усмехнулся, немного виновато. Прикрыл ресницы. Вокруг его рук вспыхнуло слабое сияние, замерцало, понемногу втягиваясь в ранку. Целитель? Маг с даром целительства и с деактивированным каналом? Пока он лечил меня, побледнев от усилий, я быстро просканировала его ауру. О нет, простой дезактивацией здесь не обошлось, все куда хуже! И как он еще с ума не сошел?! То, с каким усилием давалась ему несерьезная, в сущности, ранка (Магистр даже ради меня б до излечения не снизошел), эманации его ауры, говорили сами за себя, и лучше любых слов.
