Клинок и виела (общий файл)

— Да потому, что в этой части города никогда не бывает скучно! — улыбаясь во весь рот проходящей мимо пышногрудой красотке, воскликнул Феличе.

— Нет, друг мой, — не обращая никакого внимания на царящую вокруг кутерьму, сказал гитарист. — Потому, что только здесь можно недорого поужинать под симфонии ди Рейжи и Швольца.

— Дру-уг, не будь таким скучным, — умоляюще протянул Феличе. — Меня зовет веселье, бесшабашность...

— И, клянусь грудью Лизы, эта краснощекая девица? — с улыбкой уточнил Никколо.

— И она тоже! — махнул рукой флейтист. — Все они! — обхватил он широкими объятиями половину улицы Ркосолани. — А ты, друг мой, предлагаешь мне жевать фаршированного цыпленка под звуки фортепиано? Нет! Я слишком горяч, чтобы тратить свой пыл на скуку.

— А я был бы не прочь от такого времяпрепровождения, — не согласился Никколо. — Веди, старина!

— Нет-нет! — замахал руками Феличе. — Только без меня.

— Встретимся на постоялом дворе, — не стал спорить Милано и ссыпал в ладонь флейтиста горсть монет.

— В добрый путь, друзья! — мельком взглянув на деньги, отсалютовал Феличе.

— В добрый путь! — отозвались друзья.

Через десять шагов, которые из-за нескончаемого людского потока превратились в подобие пляски, Милано схватил друга за рукав и резко втащил в трактир. Остановился у входа и настороженно выглянул наружу.

— Что стряслось? — взволновался Никколо, и рука сама потянулась к шпаге, но на месте ее не оказалось — в столице запрещалось прилюдно носить оружие, если ты не доминивит или дворянин. Пришлось оставить шпаги в постоялом доме, а по улицам ходить, вооружившись лишь кинжалом и верой в удачу.

— Показалось, — Милано перестал вглядываться в толпу за дверью и отлип от стены. — Просто показалось.

Они расположились в углу, так, чтобы вся гостиная была как на ладони. В помещении оказалось весьма уютно и по-домашнему спокойно. Тот контраст, который разделял миры, царившие снаружи и внутри, удивил Никколо. Если на улице Ркасолони бушевало веселье, сломя голову носились люди, то в трактире жил покой и размеренность, посетители никуда не спешили и, казалось, вовсе уснули за своими столами.

— Как-то тут... необычно, — усомнился в выборе друга Никколо.

— Да, в трактире Сары своя атмосфера. Но мы пришли за ужином, а не весельем. Не так ли?

— Так, — отозвался Никколо и махнул рукой разносчику заказов — кудрявому мальчишке со спутанными волосами и чумазым вороватым лицом.

— Чего желаете? — поваренок с кошачьей ловкостью преодолел кишевший людьми зал и оказался у стола музыкантов. Энергия выплескивалась из него ручьем, и видно было: ему с трудом удается стоять на месте, его ноги сами собой рвались в бег.

— Эрширского белого, мясную пасту в томате и цыплят по-эстрадирски в парийском соусе, — заказал Милано. — И передай привет Саре.

— От кого?

— От Джокуса*.

* Джокус — с альтонийского — весельчак, озорник.

Не успел мальчик скрыться на кухне, как оттуда выскочила дородная румяная женщина. При виде Милано, ее карие глаза радостно заблестели, и даже показалось, что она плачет от счастья. Но женщина взяла себя в руки и, несмотря на полноту, ловко лавируя между столами, подошла к артистам.

— Озорник! Мальчик мой! — воскликнула она, обнимая Милано. — А я и не поверила сначала. Микеле он такой, приврать любит. Но твое детское прозвище не оставило сомнений: ты ко мне заглянул! Вижу: не забыл старую Сару. Не забыл... Как ты? Какими судьбами оказался в наших краях?

— Странствую, — пожал плечами Милано и пригласил женщину присесть. — У нас трио: Никколо — виела, Феличе — флейта, я познакомлю вас позже, и я — гитара.

— Отец бы тобой гордился, — задумчиво сказала повариха.

— Вряд ли. Отец всегда считал, что мужчина должен заниматься войной и только войной.

— Ой, плохо ты знал своего отца, — отмахнулась женщина. — Хотя он от всех ловко скрывал свои чувства. Это у вас в крови.

— Ах, да, кормилица! О скрытности... я путешествую инкогнито. Никто не должен знать, что я в Лусте.

— Ваши с отцом тайны меня не касаются, — нахмурилась Сара. — Только будь осторожен. Что-то тяжко у меня на сердце. Побереги себя, мой мальчик.

— Обязательно, милая Сара, — с улыбкой сказал Милано. — И у меня к тебе найдется просьба: когда подадут ужин, сыграй для меня на фортепиано. Как в детстве.

— Как скажешь, Озорник, — тут же оттаяла женщина и, спохватившись, добавила: — Твой заказ. Пойду, прослежу за моими помощничками. Своей бездарностью они частенько умудряются испортить посетителям ужин.

— Готов поспорить, ты излишне строга, — хорошо зная Сару, заметил Милано.

— С ними нельзя иначе, — пожала плечами повариха и поспешила на кухню.

Пока ждали второе, веснушчатый разносчик принес пасту и вино. Эрширское Сара подобрала из лучших запасов. Оценил букет даже Никколо, который был весьма требователен к напитку богов и менестрелей. Покончив с горячим, друзья с жадностью пригубили вина и завели непринужденную беседу.

— Ты жил в Лусте? — заинтересованно спросил Маццони.

— Нет, — отозвался Милано, наслаждаясь ароматом вина. — Сара по моей просьбе переехала сюда позже. В Андруе тогда гремело восстание сакристов, а каратели нередко на костер вместе с ними гнали и неповинных вритов. Не хотел, чтобы кормилица разделила их злую судьбу.

— Значит, ты рос в Андруе?

— До шести лет. А потом всегда сопровождал отца. Он был военным, и надолго не задерживался на одном месте.

— Альтонийские войны, — протянул Никколо. — Нашим армиям везде находилось сражение.

— Три фронта, — кивнул Милано и на миг отвлекся от разговора, когда мальчишка подал цыплят в соусе, заменил опустевший кувшин и юркнул обратно в кухню. — А зачем ты, сын торговца, пошел в армию?

— Сколько можно, старина! — поморщился виелист. — Я уже не раз говорил: хотел увидеть мир.

— Пусть так, но ведь были и другие причины?

— Убежать от опеки отца, насладиться романтикой битвы. Какие еще причины тебе нужны? Я был молод, мною двигала горячность.

— Ты и сейчас не стар.

— Зачем ты все это спрашиваешь? Ведь не просто так? Ты никогда не делаешь ничего напрасно.

— Не ищи во всем тайного смысла, — отмахнулся Барди, принимаясь за цыпленка. Никколо не стал отставать от друга.

Тем временем Сара выполнила просьбу Милано и села к фортепиано, стоявшему в дальнем углу гостиной. Когда дело дошло до музыки, расторопная и энергичная вритка изменилась, превратилась в вальяжную, гордую артистку, которой впору было давать концерты на сцене Марцелла. Сара притронулась к клавишам, все посетители вытянули головы и, увидев, кто взялся за игру, приготовились слушать, а уже в следующий миг, когда фортепиано запело, окунулись в бушующее море эмоций.

Звуки переплетались между собой, соединялись громом и молнией. Волнами то поднимали людей к небесам и заставляли их парить в свободном падении, то низвергали в морскую пучину. Слушатели то замирали, погружаясь под воду, то дышали всей грудью, снова взмывая к облакам.

Милано заворожено следил, как ловко перебирают клавиши пухлые, совсем не музыкальные пальцы вритки, а Никколо, не дожевав, раскрыл рот и поперхнулся. Долго не мог откашляться и все это время винил себя за то, что перебивает чудесную мелодию.

Каждый звук, каждая тонкая квинта сталью грусти врезалась в сердца и там оседала. Никколо проклял свою бездарность, хотя считался лучшим виелистом во всей Альтонии. И сейчас мечтал только о том, чтобы мелодия не кончалась, а музыка старого фортепиано была вечной. Но гармония нарушилась, когда в трактир ворвался парнишка лет пятнадцати в потертом жилете и широких льняных штанах и во весь голос закричал:

— Милано Барди! Милано Барди!

— Что стряслось, Пауло? — прекратив играть, грозно спросила Сара.

— Милано Барди, беда! — ни на кого не обращая внимания, вопил паренек, прокладывая себе дорогу среди недовольных завсегдатаев. — Беда, — повторил он, протолкавшись к столу музыкантов. — Рыжеволосый из трио... ранен. Боюсь, смертельно.

— Веди! — Милано, не раздумывая, схватил парнишку за шиворот и с силой толкнул к двери.

Они выскочили на улицу и двинулись быстрым шагом, срываясь на бег. Пройдя по узкой мостовой, артисты свернули в небольшой переулок и там нашли того, кого искали: в луже крови, с переломленными руками и лицом, обезображенным кистенем или кувалдой, лежал Феличе. Узнать его было непросто: он превратился в груду костей и мяса, которая не разваливалась только за счет одежды. Только по ней Барди и смог догадаться, кто перед ним. Чтобы быть уверенным, он склонился над трупом, увидел знакомый оберег на запястье, позолоченную икону Кристы на шее, проверил карманы и сказал:

— Деньги не украли.

— Побрезговали? — предположил виелист.

— Не думаю. Это не грабеж, а убийство.

— Человека в подворотне просто так не убивают, — поддержал его мальчишка-провожатый.

— Но кому понадобилась его смерть? — выкрикнул Никколо.

— Обернись и узнаешь, — выпрямляясь, ответил Милано.

Из-за поворота вышли двое. С другой стороны переулка показались еще два человека. Все они были в серых одеждах при шпагах, висящих на наплечный портупеях. Увидев незнакомцев, мальчишка-провожатый беспомощно вжался в стену и зачастил слова молитвы.

— Не думаю, что это стражи. — Никколо перекинул за спину виелу и вытащил из-за пояса два кинжала.

— И не аристократы, — кивнул Милано, становясь спиной к другу и лицом к двум неизвестным.

— Позвать гвардейцев?

— Не стоит. Тут можно дождаться лишь тех, кто жаждет наживы, а их в этом переулке хватает.

— Следуйте за нами. Тогда уладим дело миром, — предложил один из разбойников.

— Миром? — Милано снял с пояса кинжал-шпаголом и достал из-за пазухи кремневый пистолет. — После того, как вы убили моего друга?

— К его смерти мы не причастны, — покачал головой разбойник и равнодушно посмотрел на труп Феличе.

— Вашим словам нет веры, господа. К оружию!

Четверо неизвестных, как по команде, оголили шпаги и ринулись в атаку. Первого Милано убил выстрелом в лицо, со вторым вступил в поединок. Приходилось постоянно отступать,

Противник оказался неплохим фехтовальщиком: выпады делал хлестко, без лишних замахов и финтов, не задерживал клинок после удара, и вовремя убирал шпагу, не задерживая ее после удара, а выпады делая хлестко, без лишних замахов и финтов. Милано держал дистанцию, с трудом отбивался длинным кинжалом и даже не пытался поймать на крестовину шпагу противника — для этого пришлось бы раскрыться. Он даже пожалел, что так рано разрядил пистолет, не выяснив, кто из противников сильнее, но и промедление могло стоить жизни.

Никколо пришлось и того хуже. Он хорошо фехтовал, но ничего не мог противопоставить разбойникам — кинжалы в его руках были совершенно бесполезны против более длинных шпаг. К врагам было не подобраться, приходилось постоянно отступать, уходя от резких выпадов. Разбойники били четко, слажено, не мешая друг другу — сразу видно: привыкли работать в паре. Имея перевес и в численности, и в оружии, они не торопились, нарочно затягивали расправу. Или и впрямь хотели взять музыкантов живьем?

Отступать было уже некуда — за спиной сражался Милано, контратака означала неминуемую гибель — к врагам не подберешься, нашинкуют более длинными шпагами. Никколо оказался в безвыходном положении и наудачу метнул кинжал в одного из разбойников. Удар пришелся рукоятью, но в самую переносицу. Разбойник попятился, не устоял на ногах и упал навзничь. Другой мельком взглянул на товарища, на мгновение замешкался, а через миг получил кинжал под ребро и мешком повалился на мостовую. Никколо вырвал из рук мертвеца шпагу и уже привычным оружием расправился с лежащим.

К этому времени закончил поединок и Милано. Ему на помощь пришел мальчишка-провожатый. Он достал из-за голенища кривой кинжал и ударил разбойника в спину.

— Сегодня же убираемся из города, — когда поножовщина закончилась, тоном, не допускающим возражений, заявил Милано. — Возьми у мертвецов деньги, и пошли.

Никколо не сдвинулся с места.

— Нельзя брать у трупа.

— Не будь суеверным, — пробурчал Барди и сам стянул с пояса Феличе кошель, а затем проверил карманы мертвых разбойников. — Мы не крадем, а собираем трофеи, — заметил он, сорвав с убитых украшения и забрав их деньги, не найдя, впрочем, ничего, что могло бы указать на заказчиков.

— Но это мародерство...

— Что по сути одно и то же, — согласился Милано и вручил мальчишке кошель: — Ты не видел, что здесь произошло, и в драке не участвовал. А теперь все вон отсюда. Да пошустрее!

Некоторое время спустя музыканты уже были в трактире вритки. Сара укрыла их на втором этаже, где разместились комнаты для постояльцев, которых, впрочем, в Траставере не водилось испокон веков.

— Как же вас угораздило? — сокрушалась женщина, ходя из одного угла в другой и не находя себе места. — Ты с детства попадал в переделки. Что ж за судьбинушка у тебя такая, Джокус?

— Брось, Сара, — отмахнулся Милано. — Лучше принеси мне перо и бумагу.

Вритка без лишних слов поспешила исполнить поручение гитариста. Милано быстро написал короткое письмо:

"Отыграли так, что наше трио полюбилось даже святым братьям. Но время не терпит, поэтому последний концерт дадим этим же вечером, сразу после заката. Но для правильной игры нам нужна флейта, которая, к сожалению, сломалась под сталью клинков.

Перед концертом заеду к Фоле. Надеюсь, флейту повстречать именно там".

Закончив писать, гитарист снял с мизинца небольшой перстень-печатку, окунул его в чернила и приложил к бумаге в том месте, где обычно полагается ставить подпись. Затем сложил послание вчетверо и вручил его вритке:

— Ты знаешь, что с ним делать.

— Хорошо, все передам, — заверила Сара и выбежала из комнаты.

— Как же его угораздило? — Зло произнес Никколо. — Какого беса он там делал?

— Теперь мы этого не узнаем. Не в той подворотне, так в другой, Феличе нашел бы свою кончину. Такую судьбу он выбрал. Так и случилось.

— Да, он любил выпивку и женщин, но ведь и я, и ты могли оказаться на его месте.

— Не оказались, — обрубил Барди. — И хватит об этом.

Снова взявшись за перо, он набросал на листе несколько строк: "Кормилица, возьми эти деньги и позаботься о том, чтобы нашего друга похоронили со всеми возможными почестями на кладбище Тестаччо. Он менестрель и должен почить среди своих". Оставив на записке кошель со всеми заработанными деньгами, музыканты покинули обитель вритки.

Остаток дня угрюмый Никколо и молчаливый Милано провели на улицах города, затерялись в вечно бурлящей, суматошной Лусте. А на закате, когда опустились первые сумерки, Барди, минуя городские ворота и посты охраны, через старый, уже не действующий акведук вывел виелиста за стены города.

До имения Сильвин добирались пешими. И когда повстречали на обочине дороги немолодого мужчину в темной одежде, держащего под уздцы двух жеребцов, на небе уже загорелись первые звезды.