Наваждение С

...по легкой походке и голосу, произносящему "Добрый день" с таким искренним пожеланием добра, будто она говорит "Я тебя люблю". Да, день будет хмурый, чтобы настоящее солнце не соперничало с ее сиятельством, но с этой минуты плохой погоды больше не будет существовать, и навсегда уйдут в прошлое будни, а вся жизнь превратиться в праздник. И что бы мы ни делали вместе, все будет в радость, и даже разлука с ней будет окрашена в золотой цвет надежды на скорую встречу.

Мы будем жить и радоваться друг другу. Мне никогда не надоест смотреть, как она собирается по утрам на работу: достает из шкафа свой старенький, но такой родной шерстяной костюм, снимает с рукава приставшую белую ниточку (свидетельство того, что в нее влюбился какой-то очередной блондин), натягивает короткую узкую юбку, из-под которой круглятся колени...

(рука инстинктивно потянулась и прикрыла колени, выглянувшие в расстегнувшееся на нижней пуговице пальто, поплотнее запахнув его полу)

...надевает уютный пиджачок с семью (или с шестью? — не сосчитал) золотистыми пуговками, по которым она пройдется тонкими пальцами, как по клавишам пианино, запорошенным цветочной пыльцой. У нее будет множество блестящих платьев, сверкающих в недрах шкафа, но больше всего она мне будет нравиться именно в этом костюме, под цвет волос и (карих?) глаз, в котором я ее увидел впервые. Я люблю каждый шов, каждую залохмаченную ниточку на этом костюме и готов перецеловать каждую пуговку, как ее родную сестру".

(Так, кажется, поэт оказался еще и неплохим шутником, но все равно приятно, даже если все написанное выдумки, — насчет вороновых бровей ей явно польстили. Желая проверить, вдруг брови ее и вправду приобрели размах и окраску воронова крыла, она посмотрела на свое подрагивающее в окне отражение и провела указательным пальцем по тонкому шелковистому изгибу, редеющему на внешнем конце. Жаль... А вообще, это очень мило — провожать ее по утрам влюбленным взглядом на работу. "А ты что будешь делать в это время, любимый?" — довольно хмыкнула она, переворачивая страницу).

"Пока она будет работать, только чтоб не соскучиться со мной и чувствовать себя самостоятельной личностью, я буду писать дома очередное гениальное сочинение и с нетерпением ждать ее возвращения, стука ее каблучков на лестнице, перебивающих мою печатную машинку, небесной музыки ключей в замочной скважине и ее бархатного голоса, приветствующего меня с порога: "Ну-с, милый-дорогой, что ты делал без меня?" Вечером, усевшись у ее ног, укутанных пледом, я буду читать написанное за день, и белые листки, как чайки над водой, будут летать по нашей голубой гостиной под тихие звуки скрипки. Рядом на полу в световом кругу, отбрасываемом лампой под абажуром, будет искриться красное вино в хрустальных бокалах, но я и без вина буду пьян от счастья. Перегнувшись через мое плечо, щекоча щеку теплым шелком своих волос, она будет вставлять пропущенные запятые и приговаривать шепотом что-нибудь ласковое, вроде "глупый мой" или "недоразумение мое", перебирая пальцами мои кудри, если написанное будет ей нравиться, или отбивая дробь на макушке, если нет. А потом я возьму ее на руки, и мы будем кружиться под музыку, а если будет хорошая погода, то сядем в наш автомобиль с откидным верхом и поедем за город провожать на покой солнце. Лучи его будут отражаться на лобовом стекле, золотить крылья машины и зажигать искры в ее глазах. А влюбленный в нее ветер сорвет с ее шеи на память себе яркую расписную косынку, и она долго-долго будет лететь за нами, как огромная индийская бабочка. И будет СЧАСТЬЕ".

Двумя руками она медленно закрыла тетрадь, зажав ее между молитвенно сложенными ладонями, и глубоко вздохнула, наполняя легкие тем солнечным счастьем, что золотой пылью было рассыпано между страниц. Господи, как хорошо! И хотя написал все это совсем не тот Сережа, что хотелось бы, ей казалось, что ОН тоже как-то причастен к этому. Жаль только, что все это несбыточно, но все равно: "Спасибо!" — подумала она и чуть не ударилась лбом о спинку переднего сидения, отдавая непроизвольный благодарственный поклон. Маршрутка неожиданно затормозила, повинуясь взмаху руки мужчины, стоящего у обочины в окружении небольшой женской стайки. Отряхнув с себя счастливое оцепенение, она взглянула в окно и обнаружила, что проехала свою остановку. Запихнув тетрадку обратно в кулек, она вскочила с места и наткнулась на барьер волосатой руки, ухватившейся за металлический поручень, идущий вдоль окон маршрутки. Ребро ладони было покрыто густой штриховкой, редкие волоски топорщились на суставах пальцев, а в ложбинке между большим и указательным примостилась синяя буква С, которая зашевелилась, как живая, когда рука удобнее перехватила поручень.

— Сережа?

— Да... — неуверенно ответил низкий мужской голос.

Она повернула голову и встретилась с удивленным взглядом вполне взрослого мужчины за сорок, которого, наверное, последний раз называли уменьшительным именем лет двадцать назад. Его блестящая лысина странно контрастировала с густо заросшими руками, а очки в золотой оправе — с татуировкой на руке.

— Мы знакомы?

— Нет, — в свою очередь удивилась она, с чего он так решил, и пожала плечами.

— Откуда же вы знаете мое имя?

Вопрос показался ей странным. "Разве сегодня может быть иначе?" — подумала она, но вместо этого спросила:

— Вы сейчас не выходите?

— Нет, — разочарованно ответил он, давая ей дорогу.

VII

Она вышла из маршрутки около небольшого одичавшего сквера, облюбованного торговцами разным старьем. Сквер, как пирог, делили на четыре куска две дорожки, в центре пересечения которых в окружении четырех искалеченных скамеек стоял давно ослепший фонарь с осколками желтого стекла в глазу. Влажные дорожки были засыпаны побуревшими от ночных приморозков березовыми сердечками, которые чавкали под ногами и липли к каблукам. Мокрые березы жались в кучки, а у их ног краснели голые прутья ивняка, на которых были развешаны на продажу ношеные вещи. Прямо на земле, застеленной обрывками клеенки, были разложены полинявшие детские игрушки, изъеденные молью клубки шерсти и вязаные шерстяные носки с синтетическими пятками, посуда с проставленными с исподу выцветшими штампами "Столовая N27", набор ножей и вилок с пожелтевшими костяными ручками, алюминиевая пельменница и прочий металлический хлам, похожий на останки разобранного самогонного аппарата. Ни к селу ни к городу в обувной коробке лежали потускневшие елочные шары и свисала с ветки новогодняя гирлянда. На скамейках были навалены старые журналы мод, подшивки "Науки и жизни", и плотными рядами стояли книги.

Она остановилась у одной из скамеек и, по очереди заглядывая каждой книжке в лицо, толкала неинтересную в спину, а заинтересовавшую поддевала указательным пальцем за корешок, брала в руки, оставляя отпечатки пальцев на пыльной поверхности, и, ознакомившись с содержанием, ставила на место. Классики и современники в мягких обложках с печатью школьной библиотеке на семнадцатой странице соседствовали с блестящими детективами Чейза и Шитова, руководство по технической эксплуатации автомобилей с медицинским справочником, книга о вкусной и здоровой пище с брошюрой Поля Брега, сборник диктантов для учащихся третьего класса с учебником высшей математики, а путеводитель по Лондону с романом Джека Лондона (оба на языке оригинала) и англо-русским словарем. Беседовавший с соседним лавочником книговладелец, потрепанный старик с благородной сединой, оборвал разговор и обратился к ней, потирая руки то ли от холода, то ли предчувствуя покупателя в ее лице:

— Я вижу, вы интересуетесь художественной литературой. Что бы вы хотели почитать? Могу предложить детективы — дешево, по червонцу штука.

Она отрицательно покачала головой.

— Может быть, что-нибудь по истории?

Голова ее, как маятник, несколько раз неуверенно качнулась из стороны в сторону, не склоняясь окончательно ни к "да" ни к "нет". Обнадеженный старик выдернул из книжного ряда увесистую книгу и протянул ей:

— Вот, "Богатырские имена России". Рассказы из русской истории.

С обложки на нее глянул... Алексеев Сергей. Имя автора было напечатано черными жирными буквами и, словно магнит, притягивало ее взгляд. Несколько секунд она оторопело смотрела на него, а потом взяла в руки, замирая от невероятной мысли, что ОН может оказаться автором книги. А вдруг! В такой день, как сегодня, все может статься. На мгновение она поверила в это, но, раскрыв книгу 1979 года издания (ЕМУ тогда было восемь лет), обнаружила портрет бровастого пожилого мужчины, который с натяжкой мог сойти разве что за его дедушку. В книге "для детей среднего школьного возраста" были собраны рассказы о Суворове, Кутузове и Великой отечественной войне.

— Нет, спасибо, — разочарованно вернула она ее продавцу. — Я, наверное, еще не доросла до "среднего" возраста.

— А, может, вас заинтересуют "Любовники Екатерины Великой"? Или вот, любовная переписка Чехова в двух томах, с иллюстрациями, — напропалую рекламировал он свой товар, не обращая внимания на ее округлившиеся глаза. — Только для вас оба тома отдам за десятку, — прибегнул он к системе скидок, как к последнему средству, и ткнул пальцем в два коричневых корешка.

Она бегло перелистала страницы первого тома, задержавшись на плотных вкладышах с фотографиями Чехова и его корреспондентов, среди которых, к сожалению, отсутствовали обещанные фото его любовниц, вытерла рукой пыль с тисненого золотом имени писателя, ради коммерции записанного в ловеласы, и решила порадовать остроумного старика.

— Беру, — сказала она, вынимая кошелек. И развеселившись, добавила: И Сережу тоже... В смысле рассказы из русской истории. Сколько?

— А, берите за трешку, как оптовый покупатель, — махнул он рукой. — Нынче ведь рынок.

— Я заметила, — рассмеялась она и, расплатившись, пошла дальше, улыбаясь собственным мыслям.

Это, конечно, глупо, но теперь у нее готов для НЕГО замечательный новогодний подарок. Она представила его удивленное лицо, когда он сорвет яркую обертку с книги и обнаружит на ней свое имя: не веря своим глазам, поскоблит ногтем имя автора, вопросительно посмотрит на нее, — она ободряюще кивнет ему, едва сдерживая смех, — перевернет первую страницу, скривится, как обманутый ребенок, наткнувшись на чужой портрет, повертит книжку в руках, не зная, что с ней делать, потом рассмеется и, забросив книгу через плечо на диван, поцелует ее... Она даже облизала пересохшие губы, настолько поверила своим фантазиям, но опомнилась, что поссорилась с НИМ пару недель назад, и с издевкой сказала сама себе: "Мечтай, мечтай, дурочка. За мечты денег не спросят".

На выходе из сквера она в нерешительности остановилась у огромной лужи, раздумывая над тем, как лучше ее обойти: справа по втоптанной в землю бурой траве или слева, взобравшись на окаймляющий сквер бордюр. Посреди лужи торчало несколько кирпичных островков, плавали опавшие листья, окурки, конфетные фантики, обрывки целлофановой упаковки из-под чипсов и с десяток картофельных лепестков, — подул ветер и прибил весь этот сор к ее ногам. Неожиданно среди него заблестело отражение выглянувшего солнца. Она подставила ему лицо и, закрыв глаза, представила, что вместо ветра к ее щекам легко прикасаются нежные руки, берут ее лицо в ладони и... "Ну-ну, дурочка, не забывайся," — мотнула она головой и вытянула шею поближе к солнцу. Слева направо под опущенными веками поплыл полупрозрачный с-образный волосок и медленно опустился на дно где-то у правого виска. Она моргнула, и тоненький полумесяц, запрокинувшись на спину, опять пересек пронизанную красным светом темноту. Проводив его взглядом, она уже ожидала его появления с противоположного конца внутренней сцены, и он, незаметно пробежав по задворкам, снова появился из-за левой кулисы. Она попыталась прогнать это навязчивое "С", моргнув несколько раз подряд, но от этого золотистые буквы только быстрее забегали перед глазами. Лишь зажмурившись со всей силы, до красно-синих звезд, ей удалось прекратить это мелькание. Наконец она открыла глаза, посмотрела, как серая муть опять поглотила солнце, подобрала подол и, ступая по кирпичам, перебралась через лужу.

VIII

Дома вкусно пахло пыхтящей на огне гречневой кашей, так что даже окна млели в ожидании обеда, покрывшись мелким бисером пота. Закипевший чайник свистел во все щеки, обливаясь от натуги слезами. Она выключила газ и позвала: "Мам!", но никто не откликнулся.

Из открытых дверей маминой комнаты доносились громкие женские голоса, смачно обсуждающие историю соблазнения преподавателем молоденькой студентки инфиза или наоборот, — разобрать было трудно, потому что она пропустила начало. Зато, раздеваясь, она выслушала подробности посещения дополнительных занятий по анатомии, плавно переходящих в практикум по общеукрепляющему массажу, и помимо воли увлеченная бурным течением шокируещего рассказа, с интересом рассмотрела свою фигуру в зеркале, прикидывая собственные анатомические возможности соблазнения. Для пущей убедительности сделанных положительных выводов она сняла пиджак, медленно расстегнула несколько пуговиц на блузке, заходя в порыве откровенности все дальше, и на треть подкатила юбку, проверяя наличие на стройных ногах необходимых выемок на месте лодыжек, голени и бедра. Да уж, в таком виде в школу не явишься. Окончательно разрушая строгий учительский образ, вынула из волос шпильки, тряхнула каштановой гривой и хищно клацнула зубами своему отражению. "Ну, держись!" — удовлетворенно сказала она в пространство, бросив взгляд на выложенную из кулька только что купленную книгу рассказов, и завершила на этом смотр военных сил.

Быстро переодевшись в старые джинсы и футболку, она вошла в гостиную, по совместительству — мамину комнату, где под аккомпанемент работающего телевизора на диване мирно дремала мама, завернув на ноги уголок плюшевого покрывала и бесстыдно оголив протершуюся диванную обивку с торчащими клочками серого волокна. Рядом в шестой танцевальной позиции стояли мамины тапочки с заломленными задниками, а на стуле, подметая подолом пол, лежал белый медицинский халат. Она мельком посмотрела на экран, — в студии, утонув в глубоком кресле и закинув ногу на ногу, сидела длинноногая стриженая брюнетка в красном, — вынула из-под халата детское шерстяное одеяльце, согревавшее ее первые годы жизни, и накрыла маму, которая при этом сразу открыла глаза и с беспокойством спросила:

— Как там моя каша, — не сгорела?

— Привет, мам! — поздоровалась она с ней и подровняла ногой тапочки. — Каша готова. Будем обедать?

— А который сейчас час?

— Половина второго, — ответила она, взглянув на стоящие на телевизоре часы.

Ведущая в студии в это время допытывалась, как звать соблазнителя. Брюнетка замялась и скромно потупила ярко накрашенные глаза.

— А-а-а, — зевнула мама, выпростала из-под пледа руку и вытерла выступившие на глазах слезы. — Да я еще и не завтракала толком. Устала очень. Сегодня было восемнадцать выездов. А у тебя как дела?

— Все хорошо, — не очень уверенно ответила она, следя за происходящим в студии.