| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Или Остланд. Я склоняюсь ко второму. Вы ведь сможете сказать мне точно?
Парледора посмотрела на него в упор. В глазах, жирно обведенных краской— печаль.
— Это не так просто, герцог. Мне очень жаль. Жаль вашего отца, поверьте.
Она протянула руку с острыми ноготками, дотронулась до его плеча. Филипп почти инстинктивно отшатнулся. На ее губах замаячила усмешка.
— Что, вы тоже его любили? — с досады спросил Филипп.
— Приходилось, — ответила Парледора.
Прознатчица не захотела, чтоб ее провожали; герцог был уверен,что она растворилась в воздухе, едва выйдя из библиотеки.
Умбрио сидел неподвижно, смотрел на свои колени, согнувшись, будто под тяжестью на спине. Филипп поглядел на него, отошел к столу и наполнил два кубка вином. Вернулся:
— Caro...
Тот взял кубок, но глаз не поднял.
— Давай, — сказал Филипп, — за семью Монтефьоре.
— За семью Монтефьоре, — глухо отозвался мальчик. В замке пили или сидр, или "Берега Анчо", но Филипп в библиотеке держал бутылку чикийского. Умбрио глотнул и вспомнил узкие, жаркие улочки, рыжие дома, солнце, с шумом льющееся из фонтанов.
— Пусть им спокойно пируется на том берегу.
-Спокойно? С чего бы? За них никто не отомстил, а земли до сих пор у дель Сэпиа.
— Умбрио, — сказал Филипп.
Южанин встал, подошел к открытому окну. Кто-то из богов курил коччу, и луну заволакивало серебристо-зелеными клубами дыма.
— Я прятался здесь все время, — проговорил он. — Здесь... так хорошо скрываться. Я даже собственное имя и то забыл.
— Тебе едва семнадцать, идиот, — сказал герцог. — Ты единственный остался из Монтефьоре. Погибнуть в вендетте — вот это будет глупость из глупостей.
Тесная, уютно освещенная библиотека, с поблескивающими корешками книг, кувшином темного вина на захламленном столике, казалась сейчас до скуки безопасной.
Как легко поверить в собственную ложь. Поверить, что так просто и тихо все сойдет на нет, и он так и останется в Рампаре.
В изгнании.
— Твой отец тебя не защитил, а ты собираешься за него мстить?
Умбрио резко развернулся:
— Простите?
— Сам ведь говорил мне: при Капо Дольче, когда запахло жареным, твой дед отправил сына в Галанс! Почему Гвидо не сделал того же для тебя? И для остальных? Что же он, не знал дель Сэпиа? Не понимал, на что они способны?
— Не надо, — южанин прищурился. — Не оскорбляйте его память, мессир.
— Carо, — Филипп развел руками, — у тебя стилет в рукаве. Ну ударь меня, если тебе кажется, будто я кого-то оскорбил. Так ведь делаются дела в Читтальмаре?
— Вы ничего не понимаете, — Умбрио снова отвернулся к окну.
— Я вот что понимаю, — Филиппа несло; он проклинал себя за каждое сказанное слово, но знал, что будет продолжать, пока не скажет все, что нужно. — Из-за того, что тебя вовремя не отослали, тебе в тринадцать лет пришлось изображать главу семьи. Ты вытерпел такое, чего и взрослый бы не перенес. И тебе еще хочется — подвигов?
Умбрио только слегка пожал плечами.
Филипп с самого начала знал, что проиграет. Любовь к земле в конце концов пересиливает любовь к человеку. У него были тому подтверждения — он видел серую бесконечную усталость в глазах эльфа, и такую же — в глазах целителя Вуковиса. Филипп не хотел такой усталости для Умбрио. Не хотел, чтобы тот выцвел, потерял свою яркость под скудным солнцем Аверы.
— Ты мне присягал. И я тебя не отпускаю.
— А как бы я сейчас уехал? — тихо сказал южанин.
Филипп отставил кубок, который давно опустел — а он крутил его в руках, не отдавая себе отчета. Подошел к Умбрио, осторожно запустил пальцы в темные кудри, коснулся губами шеи в открытом вороте рубашки. Ощутил — как всегда, когда оказывался так близко к нему, чувствовал жар крови, навсегда распаленной нездешним солнцем — удивленное телесное томление, смешанное с тревогой, которое, наверное, и называют любовью.
— Ну и шевелюру отрастил... Гляди, дама Грас будет завидовать, яду за обедом подсыплет...
Умбрио потянулся и быстро задернул тяжелую занавесь. Мало ли кому придет в голову взглянуть на освещенное окно.
— Я никогда не был дальше Бастид, — сказал Филипп. — А я всегда хотел увидеть море, ты знаешь... Ты ведь мне рассказывал, как оно красиво в Читтальмаре. Когда здесь все успокоится, мы поедем туда вместе. Мы... и пара моих отрядов.
— На море? -уточнил южанин.
— Ага, — сказал Филипп. — Поглядеть. Только позже. Сейчас ты нужен мне здесь... consigliere.
Умбрио вывернулся:
— Вы это не серьезно!
— Ты уже находился в слугах, — сказал Филипп. — Пока отец был жив, у нас не было выхода. Лучше было держать тебя... от лиха подальше. Теперь все изменилось.
— Ну какой из меня советник? Сами говорите — мне семнадцать.
— Ничего. Ты чезарец, у тебя это в крови.
Умбрио не стал говорить ему, что в Чезарии никому бы не пришло в голову взять в советники чужеземца. Он вспомнил, как увидел Филиппа в первый раз. Младший Рампар был тощим, болтался в доспехах, да и в обычной одежде выглядел, как деревянное пугало в рубашке с хозяйского плеча. У него часто бывал затравленный взгляд, и имел он привычку дергаться и сжиматься, когда Лучо неожиданно окликал его или глядел слишком пристально. Герцог — это только титул; случись что, титул не защитит, кому, как не Умбрио, это знать.
Ты единственный "мой" человек в Рампаре...
Сonsigliere. В семнадцать лет. Вот братья бы посмеялись.
Сдаваясь, Умбрио развел руками:
— Вы настроите весь Совет против себя.
— Пережуют и проглотят, — Филипп выпятил челюсть. — Мне нужно, чтоб они к тебе привыкли.
Проглотить оказалось не так-то просто. Филипп привел Умбрио на из последних малых советов — последний, может статься — перед приездом короля. Герцог с удивлением узнавал, как важны могут быть детали, о которых в Рампаре никогда не думали — какие блюда подавать и в каком порядке входить, как следовать за королем, как с ним заговаривать — если имеешь такое право. Филипп читал книги по этикету, но описываемое в них оставалось так же далеко от Аверы, как белоснежные единороги и превращенные в ворон прекрасные девы.
Умбрио сидел на месте Эрванна и смотрел в пол. От Филиппа разило бодростью за версту, как вином, глаза сверкали. А ведь герцог вряд ли проспал хоть час за всю ночь. Не знай его Умбрио — подумал бы, что Филипп накурился коччи.
— Знаю, что вам необычно видеть меня во главе Стола, но дражайший отец не оставил нам выхода — придется привыкать.
Улыбнулся во все зубы. Нет, это не бодрость, понял Умбрио. Это страх.
— Я попрошу вас поприветствовать советника Монтефьоре в его новой должности.
Герцог хлопнул южанина по плечу — жест вышел насквозь фальшивый. По залу прошел шепоток. Умбрио сидел, не отрывая взгляда от старой извилистой царапины на Столе.
— В Читтальмаре сменился Дон, и есть основания надеяться, что барону дель Монтефьоре скоро будут возвращены несправедливо отнятые титул и имение. Но пока я решил хотя бы частично возместить советнику его потери — с одобрения уважаемого Совета, разумеется, — герцог снова сверкнул зубами. — Я жалую ему замок Аузель с прилегающими владениями.
Умбрио прикусил губу.
Господи разорванный, это-то зачем? Зачем?
— В качестве награды за особые заслуги, разумеется, — кивнула дама Грас.
Филипп на секунду застыл, не зная, что ответить. Сейчас ввяжется в перепалку, с тоской подумал Умбрио. Только этого не хватало.
— Помнится, — сказал герцог, — именно за особые заслуги покойный отец посвятил вас в Дамы.
Дама Грас стиснула руки на коленях и больше ничего не сказала. Но Гуго, разумеется, промолчать не смог. И не собирался. Он, правда, дождался конца совета и поймал Филиппа на лестнице.
— Постыдился бы, ради Круга! Отец еще лежит в часовне, а он... — сказал в спину. — Всадник с тобой, Пиппо, не мое дело, с кем ты в спальне развлекаешься... Но сажать свою игрушку за Стол — это уж слишком.
Филипп подождал, прежде чем обернуться.
Значит, вот так. Можно сколько угодно запирать двери, следить, чтоб никто не видел, следить за каждым своим взглядом, каждым движением, даже когда знаешь, что постороннему они покажутся невинными — и все равно... Это Рампар. Никто ничего не говорит, но все все знают.
Он поднялся на несколько ступенек, оперся ладонью о каменную стену.
— Какие интересные у вас сведения, дядя, о том, как я развлекаюсь в спальне. Полагаю, получены из первых рук?
Гуго поморщился. Филипп шагнул к нему вплотную:
— Или вы сами у моей постели свечку держали? Что ж я тогда вас не видел?
— Пиппо...
Герцог несколько раз сглотнул, отгоняя подступающий к горлу кашель:
— И не стыдно вам повторять кухаркины сплетни, в вашем-то возрасте? Я знаю, вы за словом в глоссарий не полезете. Но некоторые выражения я бы очень посоветовал выбирать. Советник Монтефьоре, может, и постесняется, а я имею полное право вызвать вас на пару слов. Вероятнее всего, вы меня убъете. Не думаю, что герцогству это пойдет на пользу.
— Лучше б ты употребил свой гнев на что-нибудь стоящее, — хмуро сказал Гуго.
— Ах вот как, — развеселился Филипп, — моя честь, выходит, ничего не стоит? И честь моих подданных — тоже? А послушаешь — столько об этом разговоров... Извинитесь. Сейчас. Пока я не забыл, что вы мой родственник.
— Ладно, — сказал Гуго. — Не кипятитесь, ваша Светлость, не так я выразился. Приношу... извинения, если вам угодно. Пиппо, я понимаю — тебе нужен кто-то твоего возраста. Но неужели нельзя посадить за Стол человека... подостойнее?
Гугова бастарда, стало быть.
— Скажите-ка, дядя — кто сегодня с утра был герцог? Я надеюсь, что могу сам судить о том, кто чего достоин.
— Он ведь даже не флориец.
— Ну так что же? — Филипп задорно вздернул подбородок. — Отцовский советник был и вовсе не человек.
— А дальше что вы будете мне дарить, ваша Светлость? — спросил Умбрио вечером, когда они наконец остались одни. Усталости в голосе чезарца было больше, чем язвительности. — Наряды? Украшения?
— Да что такое, Умбрио?
— То, что мне не нужно награды за "особые заслуги", мессир, — сказал Умбрио, не глядя на Филиппа. — Премного благодарю.
Герцог покачал головой:
— Нам следует устроить турнир змеиных языков, чтобы дама Грас наконец получила трофей.
— Мне не нужен этот замок, — угрюмо сказал Умбрио. — И не нужно место за Столом. Я не за этим...
— А что мне делать? Скажи мне, советник. Если со мной что-то случится, думаешь, хоть кто-то из них подумает о тебе? Ты окажешься за воротами замка раньше, чем успеешь сказать " ciao ". Куда ты пойдешь?
— И что же с вами может случиться? — медленно проговорил Умбрио.
— Боги Круга, да что угодно! Утону в Анчо. Подавлюсь за обедом. Убьют местальцы, задерет медведь, Люк-картежник стрелой поразит, в конце концов!
Он зевнул, по-детски потер кулаками усталые глаза.
— И не надоест вам всем? Одному совет не тот, другому замок не пришелся... А мне заняться больше нечем. Вернитесь, дорогой отец, на кого вы меня оставили?
— Куда это вы собрались? — хмуро спросил Умбрио.
Герцог натянул теплый халат прямо поверх камзола.
— К отцу в кабинет. Хоть бумаги разберу, так ведь руки и не дошли...
Южанин проводил его глазами. Подумал: чтобы добраться до Филиппа, им придется переступить через его, Умбрио, труп. Наверняка это будет несложно; и все-таки это еще надо сделать.
Филипп передернул плечами от озноба. Его знобило с тех пор, как он увидел отца, лежащего в Парадной спальне. Старый слуга, кривясь, достал из тайника бутылку шушенна, неохотно поставил перед Филиппом, будто думал, что Лучо еще вернется и допьет. Герцог устроился за столом куда шире его собственного, устремил невидящий уже взгляд в бумаги, которые Лучо так и не успел убрать, а слуги постеснялись тревожить. Рука машинально нашла перо — пришлось тянуться дальше, чем обычно. — Филипп сунул кончик в рот, но спохватился. Вытащил, поставил обратно торопливо, будто боялся, что кто-то войдет. Понял, что сидит на самом краешке стула.
Верно; сейчас отец откроет двери и спросит, какого Всадника он здесь делает.
Маленький Пиппо, которому вздумалось поиграть в герцога. Ох и достанется ему.
Думал, больше не будешь отвечать передо мной? — спросил Лучо. — Обрадовался, что я умер, сынок? Знаю же, что обрадовался.
Никого не было. Умолкли даже обычно топчущиеся по замку призраки.
Вернулся бы, в самом деле; тогда не Филиппу пришлось бы объяснять королю, почему они заняли два городка в Месталии. В Сальватьерре, если называть лопату лопатой. Отец всегда говорил — мы делаем работу за Сальванца и его бастарда, пусть молчат и радуются. Шантеклер и Гуго и при короле будут отговариваться Корвальскими соглашениями. Но ведь он читал эти соглашения. У Флории не больше права занимать Эскарру и Мендьеху...
Филипп налил себе шушенна. Из кувшина крепко, сладко пахнуло солнцем. Вересковый эль здесь пили редко, слишком уж большая драгоценность — эльфийское питье.
... Не больше, чем у Цесаря — вводить войска в Чеговину.
А тогда, после Галанса, они опустошили несколько таких кувшинов. Филипп усмехнулся: "после Галанса", будто там действительно была война.
Филипп спросил бы короля о том, что там произошло на самом деле. Авере, как всегда, от разошедшихся по стране слухов достались лишь объедки. Как-то вечером мэтру Мериадегу из дворца пришла молния, после чего отец поднял на ноги весь замок и забрал людей — своих и сына — на укрепления. Там они и сидели почти месяц, проглядывая глаза в неизвестность и зная только, что Флория вот-вот вступит в войну с Остландом — если уже не вступила. На резонный вопрос Филиппа, за каким лешим они ждут врага на юго-западе, когда он, если и войдет, то с северо-востока, Лучо ответил давнишним способом. Развернулся и наотмашь ударил сына по лицу. Латной перчаткой. Филипп отер кровь со щеки и поднял брови: что ж, служу Флории. И не говорил больше ничего.
Потому что увидел — отец испуган. Герцог сам не знал, что делать, оттого и делал единственно возможное.
В конце концов прискакал гонец и сказал, что обошлось.
Все крохи сведений, что были у них, обглодали и обсосали за ужином в замке, по возвращению.
— Ладислас по доброй воле впустил их в Чеговину, — разводил руками советник Шантеклер.
— Попробовал бы не впустить, — хмыкнула Дама Грас. — Князь Джурич вон попробовал...
О Саравии здесь тоже мало что знали; слишком далеко она на восток, Саравия. Но слышали о том, как князь Джурич отказал Цесарю, который хотел использовать "братские" земли под плацдарм. Правитель слишком хорошо думал о своей стране. В Саравии начался мятеж. Цесарь, которому, по слухам, за Стеной нечем было кормить подданных, нашел чем заплатить опальному саравскому маршалу. Тот поднял войска; они выжгли пол-страны по дороге к столице и, дойдя, застрелили князя прямо на балконе дворца.
После этого Саравия сама легла перед Цесарем, задрала юбки и раздвинула ноги.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
