В проклятую Академию на острове Черепахи мы вернулись вместе. Я учил его, он — меня. Именно Цериус впервые в истории волшебства раскрыл источник колдовских способностей. Хм, до его появления считалось, что колдуны и некромаги — избранники Небес. Нечто восхитительное, чудесное и могущественное. Как же мы все заблуждались! Оказалось, что колдуны и некромаги — те же люди, только рожденные с облачком магиаты в груди. И ничего более. Но в отличие нас, Цериус видел магиату. Возможно, со временем и ты начнешь ее видеть. — Фихт посмотрел вдаль, потом вновь уставился в котел. — Однако к страху колдунов, он не только мог видеть магиату, но и управлять ей — что возница повозкой. А кроме того, менять ее прямо внутри тел, что делало его опасным для любого колдуна. Одна мысль Цериуса — и все маги и архимаги академии могли бы оказаться в его власти. Когда они наконец-то поверили в возможности антимага, его участь была предрешена. Колдовской страх уничтожил одно из самых удивительных созданий в Эленхайме.

Спрашиваешь, как его убили при такой силе? Есть много способов. Яд, кинжал, удавка. Однажды Цериус просто исчез. Меня пытались убедить, что он сбежал из академии, но я не верил ни единому слову. Он был не только моим учеником, он был мне как сын, поэтому никогда не поступил бы так подло. Чуть позже бежать пришлось и его учителю. После того как кто-то из колдунов пронюхал, что я работаю над книгой по антимагии, решили убить и меня. Хотели навсегда уничтожить память о Цериусе. К счастью, у них ничего не вышло. Так спустя какое-то время я оказался в вашем селе. Не скрою, я был рад, что здесь объявился мертвый король со своими тварями. Его появление обезопасило меня от нанятых колдунами убийц.

Под конец истории я заскучал. Фихт рассказывал одинаково и про войну, и про бедного антимага, и про побег. Невольно вспомнились погребальные речи старосты. Приглушенные, бесстрастные. Не слышал сельский маг, как в таверне мужики байки травят. Глаза горят, руки воздух без устали рассекают, снимая ложками головы воображаемым чудищам. А голос... То громом загремит, то ветром завоет, то кошкой замурлычет. Хочешь — не хочешь, заслушаешься. И, в конце концов, когда мы колдовать начнем? Похоже, никогда. Так и будем до ночи варить неизвестное зелье.

Фихт наконец-то оставил ложку и — сто демонов! — опять коснулся склянки, обернутой серой кожей. Легонько стукнул по ней костяшками пальцев, подождал немного, потом снова стукнул, но уже сильнее и с большим огорчением. После третьего раза склянка отозвалась. Закачалась — да так, что едва на бок не завалилась.

— Оттаяла! — обрадовался Фихт и бережено взял ее двумя руками, приложил к уху, как ракушку. — Я уж думал, пропала. — Он с улыбкой поглядел на меня. — Знаешь, что это? Конечно, не знаешь. А ведь содержимое флакона дороже золота. Многие маги отдали бы не один сундук самоцветов, чтобы получить хотя бы каплю этой жидкости, — сказал он и принялся с большой осторожностью откручивать крышку.

Лично я не отдал бы за нее и медяка. Ну, склянка, ну, жидкость, ну, отзывается на стук. Только вот прок от нее какой? В телегу не запряжешь, под коромысло не поставишь. Веселья ради? Да мне и без того столько всяких вещиц нанесли — до седин разгребать буду.

Фихт осторожно, я бы даже сказал испуганно, опустил кончик мизинца в горлышко и, выставив на показ неестественно-белые для его возраста зубы, тихонько зашипел, как если бы ему смазывали зельем ранку. Как если бы ранку пощипывало.

Черная, с блеском, жидкость тонкими змейками взбиралась по его пальцу, словно живая. Выше и выше. Возможно, от удивления я открыл бы рот, да только прыгающая на мою ладонь земля поразила меня куда больше колдовской воды. Или что там у него было в склянке?..

Маг резко тряхнул рукой, освобождая палец от жижи. Черные капельки сверкнули в воздухе и с громким хлопком упали на землю, подняв сколько пыли, сколько поднимает шмякнувшийся на дорогу камень величиной с мужицкий кулак. На месте капель остались темные бесформенные следы и глубокие ямки.

— Столько лет прошло, а словно вчера выпустили. — Фихт одобрительно покивал и направился к котлу. — Хороша, хороша, — продолжал восхищаться он уже возле котла, разглядывая сосуд.

Другое дело, обрадовался я. Начинает пахнуть волшебством, а не какой-нибудь кровью тролля. Это ж если несколько капель так двор изрыли, то, что будет, коли всю склянку разом опрокинуть. Овраг целый получится. Да что там овраг! До демонов дыру пробьет. И ведь в хозяйстве пригодится. Надо тебе колодец, вылил полсклянки — и готово. Лопатой махать не нужно.

Но у Фихта, увы, на счет полезной жидкости были совсем другие планы. Нехорошие, глупые.

— Анхельм, запомни! — Он наклонил склянку над котлом. — Кто бы тебя ни убеждал, что в мире нет и никогда не было серых эльфов, не верь. Потому что это их кровь... Представляешь, кожа у них действительно серая, а глаза — что у демонов. И еще есть клыки, чтобы пить кровь.

Желудок подкатил к горлу. Кровь! Опять кровь! Маги что, все такие — чокнутые? Куда ни плюнь, кровь. Фу, мерзость. Кровь тонкой сверкающей струйкой потекла в кипящий котел, грозно зашипела, исчезая на его стенках, подняла угольно-черные клубы пара. Жалко, как жалко — такая нужная, бесценная жидкость тратилась на какое-то дурацкое зелье.

Фихт вылил все до капли, вновь взялся за ложку и ссутулился возле котла.

Да, все-таки маги — странные люди. Только что он убеждал меня, что за каплю этой чудесной крови любой колдун сундук самоцветов отдаст, а то и два, и тут же, без сожаления, вылил ее в свое варево.

Некоторое время Фихт в полном молчании продолжал мешать таинственное зелье, а я глазел то на него, то на грозную тучу. Черные, как тьма, и кроваво-красные клочья плотным и лохматым ковром висели над нами, не пропуская ни лучика света. Зловещая была туча, тяжелая. Словно небо над нами вспороли, выпустили кишки и оставили их висеть — всем напоказ. Ветра еще, как назло, не было, и пар с дымом поднимались густым ровным столбом, еле-еле расползались над домом. Так и казалось, что не выдержит она своей тяжести — вон как налилась — и грохнется на двор, раздавит нас, словно башмак таракана. Не стой рядом настоящий маг, я бы, наверное, немного испугался и уж точно вышел бы из ее недоброй тени. Но настоящий маг находился поблизости, в двух шагах, а потому страшно не было, было неуютно.

Фихт постучал ложкой о край котла, сбивая с нее густое варево неопределенного цвета, и склонился над столом. Теперь маг принялся за горшочек, туго обтянутый толстой прозрачной тканью, какой у нас в селе никогда не бывало.

— Подойди-ка.

Я подошел. Фихт разодрал невиданную ткань и попытался сорвать крышку. Не получилось, даже ноготь сломал. А я-то думал, маги все делают щелчком пальцев. Щелкнул один раз — огонь в очаге вспыхнул, щелкнул второй — вода в котелок сама собой потекла, щелкнул третий — примерзшая крышка с горшка слетела. Выходит, прав был Фихт. Маги те же люди — только рожденные с облачком маги... как там ее. А на картинках они все такие важные, точно с небес сошедшие.

Вторая попытка оказалась успешной. Крышка с хрустом отошла от горшочка. Пока Фихт грел дыханием озябшие пальцы, я пытался понять, что за разноцветные кубики мерзнут внутри горшочка, и почему сельский маг непременно хотел, чтобы я их увидел.

— Здесь кожа и сердце. Тролля и эльфа, — пояснил Фихт, выбирая из горшочка голубые прозрачные кубики. — А это — голубой лед, какой можно найти только в Северных горах, да и то придется еще полазить. По легенде, — он повертел льдинку перед своим лицом, разглядывая ее так, будто никогда не видел, — это застывшие слезы небожителя. Впрочем, они это или нет, морозят лучше любого льда. Хоть сто лет храни. Ну и сам, видишь, на солнце еле тает.

— Я заметил.

Честно говоря, меня больше занимало порезанное на ровные кусочки эльфийское сердце. Ладно, тролль — одной тварью меньше. Но эльф?! Это же эльф! Бессмертный и прекрасный. Он же не курица какая-нибудь, чтоб его резать. Нет, если я стану магом, то никогда не буду резать эльфов. Я буду с ними дружить, буду слушать их волшебные песни, буду любоваться ими.

— Сердце и кожу нужно порезать очень мелко, примерно как здесь, — зачем-то начал объяснять он. — А тела должны быть обязательно свежими. Либо морозить голубым льдом, либо сразу в котел. Протухнет тролль — не будет настоящего зелья.

Фихт перевернул горшок, постучал по дну, по стенкам и поднял его. Тотчас нахмурился да с размаху хватил им по столу — так, что склянки закачались. Горшок раскололся надвое, и маг вытащил смерзшийся розовый комок. Вцепился в него, пытаясь разделить. Не вышло. Тогда со всего маху ударил им по столу, но комок остался цел.

— Замерзло, ножом не возьмешь, — с огорчением произнес маг, пихая мерзкий кусок указательным пальцем. — Придется подождать.

— А может, заклинанием его? — предложил я.

— Ни в коем случае! Никакого волшебства! — неожиданно вспыхнул он. — Они должны оставаться чистыми.

Жадина. Поколдовать немного не может. А я, между прочим, освободил не только сельчан, но и его.

— Знаешь что? Пойдем-ка лучше в доме посидим, пока оттаивает. — Он развязал на столе мешок и выгреб из него косточки, светлые и темные. — Только кое-что в котел бросим. Пущай варятся. — Он посмотрел на меня. — Кости эльфа, мертвяка и тролля, — произнес он, и меня опять замутило. — Мелкие опускаешь в котел, крупные кладешь в огонь.

Лучше бы он не объяснял. Зачем он это объяснял?

Я заглянул под котел: среди полыхающих дров и вправду темнели кости. И как я сразу не заметил. На моих глазах три горсти мелких костей утонули в хлюпающей жиже. Фихт опять помешал свое проклятое варево, после чего широко распахнул дверь дома, пропуская меня, словно дворянина.

Я с радостью согласился войти. Что бы ни было в доме сельского мага, главное — там не было котла с кипящей кровью.

В доме пахло дымом. Не таким, каким несет от костра. Мягким, приятным. Хотя самого дыма не было видно. Зато были видны кошачьи хвосты, шкурки и головы. Рыжие и серые, черные и белые. Пушистые и почти лысые. Ясно, на что пошли кошки.

— Ну, проходи-проходи, — сказал Фихт и закрыл дверь. — Располагайся.

Я сбросил башмаки, сделал пару шагов и огляделся. Куда бы я ни смотрел, то обязательно натыкался на кошачью шерсть. Не то чтобы мертвые кошки меня пугали, но глазу были неприятны. Высушенные кошачьи головы, разинув пастишки, смотрели на меня зелеными камнями глаз из-под самого потолка. Одна, вторая, третья, четвертая... Кошачьи хвосты висели над каждой дверью, шерсть торчала из каждой щели. Вот уж действительно — странный.

— Ты пока подожди. Присядь вон на кровать, я сейчас, — сказал он и скрылся за дверью темной комнаты.

Я кивнул, продолжая изучать дом сельского мага.

Стены были светлыми и чистыми, потолки высокими, под стать росту Фихта. Посреди комнаты стояло серое мохнатое кресло. На подоконнике в глубокой чаше медленно тлела серо-зеленая трава, причем без всякого дыма. А над кроватью тикали самые настоящие часы, какие я видел только на картинках. Острые стрелки блестели на белом блюдце, указывали на цифры, лежащие кругом. Из блюдца падал золотистый маятник и серая цепочка — похоже, не родная.

Я подошел к ним поближе, потянулся к маятнику — и тут появился Фихт. Он держал небольшую книжку и явно волновался. Неужто за часы испугался? Так я только хотел потрогать, ничего больше. Что же я, совсем — вижу, искусная работа.

Фихт опустился на кресло, а я, немного обиженный, — на кровать. Она был удивительно мягкой — самой мягкой, на которой я когда-либо сидел; захотелось прилечь.

Маг раскрыл книгу и хитро поглядел на меня:

— Читать-то, поди, не умеешь, а?

— Не умею. — Я покачал головой. — Но знаю несколько букв.

— И то хорошо, — одобрительно покивал Фихт и добавил: — Ничего, скоро будешь у меня читать лучше всякого дворянина. И не только по-людски.

Мне опять стало грустно. Разве за этим я шел в ученики к волшебнику? Чтобы варить зелье и читать книги.

Фихт раскрыл книгу и принялся читать, четко выговаривая каждую букву. Голос его дрожал, словно он читал собственный смертный приговор; сельский маг по-прежнему был чем-то взволнован.

И придет в мир человек.

И не будет у него дара творить волшбу, но будет дар иной.

И убоится всякий колдун этого человека,

Ибо будет он пить магию, словно вино.

Но прежде протянется к нему рука изгнанника.

И станет он его проводником...

Он внезапно остановился, захлопнул книгу и положил на нее ладонь, точно боялся, что оттуда кто-нибудь выпрыгнет. На заклинание как-то не походило, скорее на пророчество.

— Знаешь, о ком это? — спросил Фихт с ехидной улыбкой. — А, Анхельм Антимаг?

Вот заладил: знаешь да знаешь. Издевается. Ну, конечно, где уж нам: бьем по морде кулаком, подтираемся рукавом. Откуда мне знать, когда за тринадцать лет я дальше села мира не видел. Но ничего — еще увижу. Неужто никто сельского спасителя до города не довезет. Еще как довезут. С ветерком. Только свистни.

— Не знаю, — вздохнул я.

— О тебе, — произнес Фихт. — О тебе, Анхельм Антимаг. — Он быстро-быстро закивал.

— Обо мне? — Теперь голос задрожал у меня.

Фихт резко поднялся и заходил по комнате, точь-в-точь как ходят некоторые сельские мужики, когда их бабы орут при родах в соседней комнате. Он что-то буркнул под нос, но я не понял ни слова, в ушах звенела одна-единственная фраза: "И убоится всякий колдун этого человека!"

— Прежде я думал, что прорицательница говорила о Цериусе. Он не умел колдовать, но пил магию, как вино. И каждый колдун боялся его пуще смерти. Одно лишь смущало меня. В пророчестве говорилось об изгнаннике, который станет ему учителем, а к тому времени я изгнанником не был. Но теперь! Теперь все совпадает. До последнего слова. Я ошибся. Она говорила о тебе.

— Дядя Фихт, изгнанник — вы?

— Именно. Я — изгнанник, ты — мой ученик. — Он опустился в кресло, бережно взял в руки книгу. — А ведь я хотел ее сжечь, после того как Цериус исчез.

— Дядя Фихт, а когда мы начнем колдовать? — набравшись наглости, спросил я.

— Колдовать? — подмигнул он мне. — Скоро, Анхельм. Вот Кровяной щит доварим.

Я усмехнулся.

— Чему ты улыбаешься? — не понял маг.

— Звучит, как кровяная колбаса.

— Что ж, тем легче тебе будет его пить, — теперь усмехнулся он.

— Вареную кровь. — Я замотал головой, забыв где я и кто передо мной. — Я не смогу.

— Даже если ты... — Фихт порылся в кармане и вытащил несколько разноцветных перстней. — Получишь это? — Он вопросительно уставился на меня.

Перстни у Фихта тоже были странными. Ободки прерывались — видимо, чтобы можно было подогнать перстни под любые пальцы. Но камни! Они светились завораживающе. Горели как разноцветные звезды, руки сами тянулись к ним.