Темный Повелитель - полностью

— Думаешь, что из-за того, что я похожу на статую Свериники, полюбишь меня и захочешь умереть в один день? — насмешливо озвучивает пророк твои мысли, — глупости, Шаэтан. Да и Свериника не захочет отдавать тебя. Она очень ревнивая.

— Не отдаст? — растеряно переспрашиваешь.

Вместо ответа Александэра подводит тебя к окну и кивает. Небо заволакивает тучам, скрывая прекрасную Кайлин и ее брата Та-Хора, деревья грозно шуршат своими листьями, и сильный, яростный ветер постепенно превращался в ураган. Ярко сверкнула молния, и в последовавшем за ней раскате грома ты слышишь:

"Не отдам!"

Трясешь головой, пытаясь развеять этот бред: ожившую статую, насмешливо-сочувствующее смотрящую на тебя, родившуюся всего за четверть савирта грозу и гневные слова, но ничего не получается.

— Не отдаст, — повторяет Александэра, — потому что ты вложил в нее свою душу, из-за чего обвенчался с этим миром. Этот союз может разорвать только Смерть. Ладно, мне пора. Прощай.

Она прикрывает свои синие глаза и, беззвучно что-то шепча, начинает медленно исчезать, собираясь уйти, но хватаешь ее за полупрозрачную руку со словами:

— Останься! Прошу.

Подо льдом недовольства мелькает тень надежды, а губы изгибаются в знакомую снисходительно-ироничную улыбку, будто собирается выслушать наивный лепет ребенка. Понимаешь, что сейчас она не Александэра, а пророк, знающий, что ты спросишь.

— Зачем? Свой долг пророка я выполнила, больше мне нечего здесь делать.

— Ты можешь сказать, что меня ждет в ближайшие две сотни лет? — говоришь первое, что приходит в голову, лишь бы подольше подержать ее теплую руку в своей.

Она вздыхает и взлохмачивает свои волосы, заставляя невольно улыбнуться. Тебе начинает нравиться эта привычка и хочется видеть ее каждый савирт. А еще хочется увидеть алмазный венец на этих темных встрепанных волосах, или услышать от нее: "мой муж".

— Ммм, а ждет тебя, Повелитель, счастье, — произносит Александэра, улыбаясь уголками губ, совсем чуть-чуть, — счастье, которое продлиться до самой смерти, которая придет ой как не скоро. Извечная еще не скоро перережет твою Нить Жизни... Это все или что-то еще хочешь узнать? Вроде того, будут ли наследники и сколько? Или будет ли Свериника процветать? — едко интересуется, прищурившись.

— Хочу, — киваешь, любуясь ею, — все же ответь, почему ты больше не придешь, если еще можешь?

Закатывает глаза и что-то еле слышно бормочет.

— С глаз долой, из сердца вон, — она сердится на что-то, — Шаэтан, не издевайся над светлой памятью моей прабабки, считавшей тебя ооочень умным Повелителем, а? Да потому что я люблю тебя, идиота! — выпаливает пророк, отчаявшись намеками дать тебе понять о своих чувствах, — Ты понимаешь, что если я еще приду к тебе, то больше никогда не увижу? А так у меня будет надежда еще раз увидеть тебя.

Вырывает свою руку и произносит:

— Даже если бы я смогла остаться, то ничего у нас бы не вышло. Ты нежить, а я ее уничтожаю.

Слова кусочками льда падают в сердце, заставляя вздрогнуть. Невольно смотришь в зеркало и с отвращением морщишься. Нежить, да, ты нежить, вот только заставил себя и других забыть об этом.

— Почему тогда не убила? — сухо спрашиваешь, накрываясь крыльями, будто они могут защитить.

— Пока ты не сделаешь что-то, что нарушит равновесия, я, пророк, тебя не трону, — звучит такой же сухой ответ.

— А разве я этого не делал много раз? — язвительно интересуешься ты.

— Равновесие было нарушено не больше савирта, — поясняет Александэра, — и после само быстро восстанавливалось. Вот когда оно само не сможет вернуться, то...

Многозначительная пауза.

— Тогда я обязательно попробуют нарушить его так, чтобы оно не восстановилось, — в запале произносишь и начинаешь в раздумьях ходить взад-вперед, начиная придумывать способы.

— Зачем? — растеряно спрашивает она.

— Тогда я смогу увидеть тебя вновь, — честно отвечаешь ты, не прекращая метания.

— Ты готов пожертвовать Свериникой? — с коварной невинностью уточняет пророк, — готов уничтожить ее? Страну, благодаря которой все еще живешь?

Замираешь и растеряно смотришь на нее. Свериника... Неужели ты действительно готов пожертвовать ею ради призрачного шанса? Готов?

Нет.

Никогда.

Ни за что.

Ни ради кого.

Выпрямляешься и распахиваешь за спиной крылья, придавая себе величественный вид, при виде которого подданные сразу впадаю в трепет. Серебряный венец холодно блестит в лучах вернувшейся Кайлин, а в глазах поселяется зимняя степь, чей холод заставляет пророка зябко обхватить себя руками за плечи и отступить на шаг. Губы замирают в нейтрально-вежливой, ничего незначащей улыбке, и ты вспоминаешь, кто ты.

Ты Повелитель, и ты не можешь рисковать ради какой-то девчонки своей драгоценной Свериникой, подданными и Малинками. Твоя Судьба — это служение ей, единственной и горячо обожаемой Свериники, а о себе нужно забыть. Ты Повелитель, ты не должен помнить и думать о себе. Больно? Сцепи зубы и живи дальше. Глаза режут слезы? Сморгни и забудь. Хочется просто счастья, любви? Запрети себе думать об этом. Одиночество? Это твой удел, цена за Сверинику.

— Ты сам все понял, Повелитель, — улыбается она, только улыбка не затронула глаз, — прощай.

И пророк уходит, оставляя после себя только горечь о возможном, но потерянном счастье.

С вздохом садишься на пол и прислоняешь лбом к прохладной стене, закрывая глаза. Вот и все.

— Ты рада, Свериника?

Чувствуешь ее удовлетворение и радость, вот только у тебя в груди холодная пустота...

Ты Повелитель, БОГ. Недосягаемое, великое существо, вызывающее трепет. И никто не видит твоего одиночества. Одиночество... страшное слово, отзывающееся похоронным колоколом в груди. Ты устал от него, от этого холодного сосущего чувства, свившего гнездо в душе и медленно, с удовольствием съедающее ее. Порой хочется ощутить дружеский тычок, почувствовать крепкое надежное плечо рядом со своим, да просто поговорить о пустяках, а не о делах. Подданные, готовые разорвать любого за тебя, никогда не пойдут на сближение, посчитав это кощунственным. Ты бог, но одинокий бог...

По собственному выбору одинокий...

Глава 4.

Спустя полтора года...

Говорят, что любовь и ненависть — стороны одной монеты, что их разделяет всего один шаг, один-единственный шаг. Шаг, меняющий мировоззрение, ставящий все с ног на голову, безжалостно рушащий устои. И это всего один шаг. Раньше тебя всегда удивляло, как может прекрасная любовь обернуться уродливой ненависть, как можно испытывать отвращение к тому, что раньше вызывало трепет и восхищение? Как это происходит? Теперь же понимаешь, вот только лучше бы и дальше не знал. Знание каплей яда упало в душу, медленно разрушая душу, и задумываешься над тем, что цена слишком высока за него. Впрочем, тебе за все приходилось платить слишком много. Видимо, это твоя Судьба, а от Нее не спрятаться, не убежать, не обмануть, как бы сильно этого не хотелось и лучше встретить удар лицом, а не другим местом.

Каждый день похож на предыдущий полынной горечью, которая, кажется, навсегда поселилась в груди и в горле. Тебя больше не тянет в Малинки, потому что знаешь, что своим выражением лица заставишь всех скучать и тосковать по чему-то неведомому, ведь не смогут они развеять мрак в душе, заставить губы с искренностью шепнуть небу и светилам "я счастлив!". Не смогут, поэтому пусть не тратят свои силы на бесполезное занятие.

Словно заблудившийся ребенок, потеряно подтягиваешь колени к груди и, обняв их, закутываешься в теплые крылья, будто они могут защитить от тоски и боли. Здравствуй, леди, давно не посещала меня, — с иронией думаешь ты, закрывая глаза и прижимаясь всем телом к шершавой стене кабинета под окном , — а я ведь почти позабыл, какая ты. Почти поверил, что могут быть счастливым, не смотря ни на что. Я Темный Повелитель, но постарался забыть об этом, потому что обречен на вечное одиночество, ведь Лордам Смерти не положена любовь.

— Любовь... — боязливо шепчут губы, словно опасаясь того, что слово может укусить.

Любовь великое чувство, которое может спасти и убить. Тебя она спасла и убила. Убила эльфа Кириама, спасла Шаэтана, принесшего процветание Свериники. Только вот какую цену за это заплатил не знает никто, да и вряд ли захочет. Какое им дело до того, что чувствует нечисть, их бог, главное, чтобы был урожай и дети были здоровы. А чувства? Этой роскошью может обладать только простолюдин, аристократам и правителям она не доступна, потому что ведет к необдуманным поступкам.

А вот надежда на любовь... о, а вот эта дама только убивает, и хорошо бы, если сразу, но нет, она предпочитает наслаждаться агонией жертвы, цинично улыбаясь при этом. Хотя чтобы назвать это улыбкой, хм, нужно иметь море наивности и оптимизма. Оскал голодного матерого волка, увидевшего беззащитную лань и знавшего, что скоро погрузит клыки в ее горячую плоть. Вот это вот кривит губы надежды.

Боль и безнадежное, по-настоящему волчье, беспросветное отчаяние липкой паутиной окутывают сердце, не позволяя вздохнуть полной грудью. Иногда ночами, особенно в полнолунье, когда твоя истинная сущность прорывается сквозь барьеры самоконтроля, тебе хочется выть от бессилия, от невозможности все изменить, найти пророка по имени Александэра, так подло поступившую с тобой. Поманила, раздразнила сладостными обещаниями, а после ушла, разбив твое состояние тихого счастья на множество осколков. Стерва, какая же она стерва!

Чем задела тебя эта девушка, чью настоящую суть так и не смог понять, не знаешь. У вас был всего один день на то, что бы узнать друг друга, и все. Но почему-то этот день лишил покоя, заронил тяжкое знание и вернул беглую леди Боль. Больше всего тебя удивляет то, почему уход пророка, которую не так уж хорошо знал и не испытывал какие-то особые чувства, так сильно подействовал? Ведь смерть Риль, ради которой был готов на самые безумные поступки, и то пережил намного легче, просто забыл о том, что любил ее, через несколько дней.

Встаешь с пола, морщась и потягиваясь, и подходишь к столу, заваленному бумагами и письмами из Малинок. Берешь в руки письмо и быстро пробегаешь взглядом по каллиграфическому почерку старосты Димитрия, в витиеватой форме интересующегося о здоровье и причинах твоего непосещения. Каждая буква просто дышит тревогой и беспокойством, и от этого губы кривятся в горьковато-насмешливой усмешке, сдерживающий то ли вздох, то ли всхлип.

Качаешь головой и подходишь к шкафу. С робостью, больше приставшему неразумному ребенку, чем Повелителю, касаешься резной ручки, а потом, решившись, сжимаешь и открываешь дверцу. Свет, будто того и ждал, освещает белоснежную статую девушки, только теперь ты зовешь ее не Свериникой, а Александэрой. Почему ты не уничтожил эту статую, как последний и ранее тщательно лелеемый дар Риль, почему продолжаешь терзать себя напрасной надеждой, не знаешь. Может быть, потому, что мысль о том, что пророк придет вновь и останется рядом навсегда, заставляет жить дальше, не смотря ни на что.

Ты проводишь кончиками пальцев по холодной мраморной щеке, тайно надеясь на то, что неожиданно она потеплеет, нальется красками и вот она, Александэра, живая и перед тобой. Глупые надежды, сам соглашаешься с этим, но ничего не можешь поделать с собой. А ведь не раз заносил руку над мраморной девушкой, желая уничтожить, превратить в пыль, чтобы унять боль, но занесенная когтистая рука всегда замирала, не дойдя до статуи всего дюйм.

— Ты довольна, Свериника? — зло шепчешь, обернувшись к открытому окну, — довольна тем, что я с тобой?..

Она ничего не отвечает, но чувствуешь ее удовлетворение и мягкую радость, как у модницы, купившую очередную безделушку. Вот кем она тебя считает. Занятной игрушкой, с которой еще очень сильно хочется поиграть, а потому жалко отдавать другому.

Оскорблено рычишь и смазанным от скорости движением оказываешься на подоконнике, выпрямившись во весь рост, благо размеры окна позволяют. Яростно распахнув крылья за спиной и вцепившись побелевшими от сдерживаемого желания крушить пальцами в раму, раздразненной змеей шипишь:

— Вот как? Игрушка? А не много ли ты на себя взяла?

Холодный ветер бьет по щеке плетью, оставляя после себя ледяной ожог и безжалостные слова:

"Я тебя сделала Повелителем, Шаэтан. Без меня ты бы никем не стал, а так бы и остался мразью".

Начинаешь задыхаться от стискивающего горло гнева и оставляешь на деревянной раме длинные и глубокие царапины.

— Так это ты мне сломала жизнь? — ненависть накрывает черными крыльями твои плечи, вздрагивающие от негодования.

"Да, это я тебя короновала" — не стала отпираться Свериника, и если бы у нее были губы, то на них бы зазмеилась самодовольная улыбка, — "и не прогадала, согласись. Я процветаю, становлюсь сильнее и сильнее с каждым киритом, начиная подминать соседние миры... Совсем немного, и я стану Узлом Миров", — блаженный вздох, запутавшийся в зеленых кронах.

Слушаешь ее со злой улыбкой и пытаешься сохранить хрупкий самоконтроль, готовый рухнуть под цунами темных чувств, а потом, еле шевеля онемевшими губами, шепчешь, боясь сорваться на крик:

— Короновала? Узел Миров? Закатай губы, ненаглядная моя су...Свериника. А ты не забыла, благодаря кому ты процветаешь? Если меня не станет, то наступит анархия, и тебе конец.

Ее страх чувствуется игристым вином на языке, и ты злорадно оскаливаешься, тряхнув головой. Сладко, до хруста, прогнувшись назад, словно нализавшийся валерьянки кот, несколько раз взмахиваешь черными полотнами крыльев и, оттолкнувшись от подоконника, взмываешь в небо. Потоки воздуха подхватывают тебя, не давая упасть вниз и даруя пьянящее чувство свободы. Взмываешь все выше и выше, пока облака не оказываются под тобой, и кричишь, не опасаясь, что услышат и примут за умалишенного:

— Без меня ты ничто, Свериника. Ты погибнешь, когда я уйду.

"Ты... ты не оставишь меня!!!" — отчаянно кричит Свериника, — "ты ведь сам говорил, что всегда будешь со мной, клялся! Что, твои слова ничего не стоят?!"

— Оставлю, еще как оставлю, — делаешь оборот вокруг своей оси, затем "мертвую петлю", падая во влажные объятия облаков, а потом мокрым выныривая из них, — можешь не сомневаться.

Яркие лучи солнца слепят глаза, отчего зрачки превращаются в щель, а холодный ветер сразу начинает морозить, но ты не обращаешь внимания, потому что заболеть не сможешь, при всем старании.

"А как же Малинки?" — коварно интересуется она, цепляясь за них, как утопающий за соломинку.

— Малинки, — нежно выдыхаешь, мерно взмахивая крыльями и начиная задумываться о том, что нужно вернуться на землю — замерз, — с ними все будет хорошо. Что бы не произошло, беды не затронут их. Ты знаешь.

"Не бросай меня" — горько молит, — "пожалуйста, любимый".

Словно в раздумьях, молчишь и камнем падаешь вниз, чтобы быстрее оказаться в теплых слоях атмосферы. Опускаешься на залитую солнцем полянку, а после во весь рост вытягиваешься на шелковой траве, жмурясь от лучей, прорывающихся сквозь листву. Сгибаешь в колене левую ногу и закидываешь на нее правую, начиная болтать ею в воздухе.