| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Беркут то уезжал, то возвращался, обнимал ворожейку, а то то и вовсе играл с ребенком, который так и остался для Остена неясной тенью... Зато Лесовичка в эти мгновения смотрела на молодого Владетеля с такой, полной лаской и света, улыбкой, что Остену становилось нечем дышать...
Так что не было ничего удивительного в том, что хотя на следующий день начавшая было терзать Коршуна лихорадка исчезла без следа, сам он был зол и полон мрачной решимости не просто вызнать у Ставгара все, что нужно, но и втоптать гордость крейговского Владетеля в грязь, показав ему его истинное место.
Впрочем, с исполнением этого зарока Остен не торопился — наказывать Беркута следовало с холодной головой и не поддаваясь бередящим сердце чувствам, а потому утро и день прошли в суете, бесконечных делах и допросах пленных. Их было немного — ратники Ставгара сражались за своего господина до последнего, но вот отданные под руку Бжестрова Владетелем Славрадом дружинники отнюдь не собирались умирать или заживо гнить в амэнских каменоломнях, с утра и до ночи добывая в узких тоннелях белоснежный, с розоватыми прожилками мрамор. Тот самый, что в Милесте шел на отделку храмов и домов самой зажиточной знати. Гуляющая по Ирию легенда гласила, что оттенок утренней зари благородный камень приобрел из-за пролитой каменотесами крови, так что не было ничего удивительного в том, что люди Славрада стремились избежать подобной участи.
Чего либо действительно важного они поведать не смогли, так что Остену пришлось довольствоваться лишь крупицами истины, но и их оказалось достаточно для того, чтобы к вечеру тысячник знал, какой удар для Ставгара станет самым болезненным.
Бжестров отнесся к посещению его закутка ненавистным Коршуном вполне предсказуемо. Скользнув по Остену нарочито равнодушным взглядом, Ставгар отвернулся к стене, не соизволив сказать даже слова, но тысячник на это даже бровью не повел. Спокойно зашел в клеть, посмотрел на миску с нетронутой кашей и отослал сопровождающего его воина прочь.
— Знаешь, я даже не предполагал, что ты окажешься столь легкой добычей, Беркут. Несколько месяцев ожидания, пока ты доберешься до этого, забытого богами Кержа и такой короткий бой... Я немного разочарован. Ты не стоишь затраченных на тебя сил и времени.
Остен ненадолго замолчал, словно бы дожидаясь ответных слов Ставгара, но тот продолжал хранить молчание — лишь сковывающие его цепи тихо звякнули, когда руки молодого Владетеля сжались в кулаки. Тысячник же сделал шаг вперед и продолжил:
— Впрочем, других людей ты разочаровал еще больше — Лезмет так и не получит мою голову, Кридич за свое покровительство такому глупцу, как ты, заплатил смертью, да и твоему дружку Славраду придется не по вкусу то, как ты погубил его бойцов, сунувшись в подстроенную мной ловушку.
По мере того, как Остен, говорил, голова Бжестрова опускалась все ниже — в словах амэнца кроме насмешливой издевки было и немало горькой правды, вот только и цель подобных речей была ясна, как день, а потому Ставгар, стараясь не выдать своей слабости, лишь молча кусал покрытые спекшимися корками губы.
Олдер же, наблюдая за душевными муками крейговца, лишь криво усмехнулся и снова заговорил: его голос был спокоен и даже дружелюбен — так иногда, старый боец отчитывает младшего, лишь взявшего в руки меч.
— Но больше всего ты разочаруешь ту, что создала для тебя оберег. Думаю, ей очень не понравится то, как ты стал использовать его, вообразив себя бессмертным... Бедняжка столько чар на тебя потратила, и все в пустую!
При последних словах Остена Ставгар, не в силах более сохранять невозмутимый вид, вскинул голову и его глаза встретились с полным холодной насмешки взглядом Остена. Тот же, в свою очередь, достал из-за пазухи заговоренный Эркой для Бжестрова платок, и показал его пленнику:
— Узнаешь?
— Не смей! — вот теперь Ставгар перепугался не на шутку. Не за себя, и не потому, что потеряет защиту от колдовства, а за Энейру. Он, как и многие, слышал о том, что Знающие способны нанести вред человеку даже на расстоянии, помнил, как урожденная Ирташ была слаба после создания оберега...
Остен же, не взирая на крик Беркута, шагнул к пылающему факелу и поднес воздушную ткань к пламени:
— Я считаю, что ты не достоин такой вещи, — загоревшийся платок был брошен на каменный пол, а Остен, глядя на огонь, добавил, — Монету уничтожить так же легко, но я, пожалуй, сохраню ее и при случае верну твоей полюбовнице. Пусть знает, что не стоит переводить силы на таких глупых щенков, как ты.
Потревоженные Ставгаром цепи вновь тихо звякнули, но сам он не произнес более ни слова, и Остен, наступив на догорающую ткань, произнес:
-Так и будешь молчать, Беркут?.. Жаль, я передал бы лесовичке твои последние слова.
Ставгар вскинул голову. Со сломанным носом трудно как презрительно щуриться, так и придать голосу ледяное презрение, но Бжестров прохрипел так яростно, как только мог:
-Ты гнусный падальщик, Остен, но до нее тебе не добраться. Никогда.
Незамедлительно последовавший ответ тысячника сочился ядом:
— Уверен?.. Но тогда тебе стоило бы лучше заботиться о любовнице: лесная чаща — не слишком подходящее место для одинокой женщины, но, похоже, ты слишком стыдился своей связи с дикаркой. Еще бы, знатный Владетель, и какая-то замухрышка, даром что из Знающих...
Доселе сдерживаемая ярость вскипела в душе Бжестрова со страшной силой, ведь слова Коршуна были острее кинжала, и Ставгар, не помня себя, рванулся вперед, до предела натягивая удерживающие его цепи.
— Не смей так говорить о ней своим лживым языком, ублюдок!.. Не смей даже упоминать, потому что она...— заветное имя едва не сорвалась с уст Бжестрова, но в последнее мгновение он , смекнув, к чему это может привести, прикусил язык.
— И что же она?.. — голос еще более придвинувшегося к Ставгару Остена прозвучал, точно мурлыканье огромной кошки, и Бжестров, бессильно скрипнув зубами, произнес:
— Лесовичка никогда не была чьей — либо любовницей. Она — моя невеста!
От такой новости Олдер застыл, точно соляной столб — напряженное лицо, сошедшиеся к переносице брови, но через несколько мгновений эта озадаченность сменилась хохотом.
— Невеста??? Ври да не завирайся, крейговец! Владетели не женятся на крестьянках!
-Другие, может, и не женятся, но какое мне до них дело? — неожиданная ярость ушла, и Ставгаром овладело удивительное спокойствие и готовность принять уготованную ему участь. Остен же, столкнувшись с ним взглядом, резко оборвал свой смех.
— Я не ослышался, Беркут? Ты сказал правду?
Ставгар молча склонил голову, и Остен вновь нахмурился:
— Чтобы нарушить установленные испокон веков правила, одной страсти мало... Да и приворота на тебе я не чувствую. Что на самом деле связывает тебя с лесовичкой, Беркут?
— Аккурат то, что ты слышал, амэнец, — ровным голосом ответил Ставгар, и Олдер, став мрачнее тучи, тут же подступил к нему почти вплотную.
— Лжешь!.. Ты лжешь мне в глаза, но я узнаю правду!
Как только эта угроза сорвалась с губ тысячника, Ставгар почувствовал, что ему нечем дышать — ребра, словно сдавили железными обручами, да так, что из груди разом вышел весь воздух, в глазах потемнело, а амэнец, оборотившись огромной расплывчатой тенью, заполнил собою все пространство клети.
— Ты мне все скажешь... И покажешь...— злобное шипение Остена раздалось над самым ухом Бжестрова. Пытаясь отогнать мару, тот отчаянно дернулся в своих оковах, но пальцы тысячника ухватили его за подбородок, и виски пронзила боль.
Что-то чужеродное и невероятно властное проникло в разум Ставгара. На какой-то миг ему даже показалось, что холодные пальцы шарят внутри его черепа, перебирая мысль за мыслью... Магия, та самая магия, о которой его предупреждал Кридич... И хотя для обычного человека противостоять Знающему при таком колдовстве сродни самоубийству, Бжестров, собрав остатки сил, попытался избавиться от чужого присутствия в своей голове. От этой попытки боль скрутила все тело Ставгара так, что из его глаз сами собой выступили слезы, а Остен прошептал над его ухом.
— Что ты творишь, крейговец? Слабоумным решил стать?— это звучало угрожающе, но Бжестров, уловив в голосе амэнца нешуточное напряжение, понял, что встал на правильный путь. Правда теперь он не пытался выкинуть колдуна из своего разума, а наоборот — ушел вглубь себя, пряча под толстой пеленой тумана все мысли и воспоминания. "Ничего не было... Не помню... Не знаю..." На какое-то мгновение он действительно все забыл, и от этого стало невыносимо горько, а Остен прорычал:
— Слюни же пускать будешь до конца своих дней, малохольный.
— Зато и ты... Ничего не узнаешь, — с трудом прохрипел Ставгар, и в тот же миг давление колдовской воли сошло на нет.
Разум Владетеля вновь был свободен, вернулась возможность дышать, расправились горящие от недостатка воздуха легкие... И тут же чудовищный спазм скрутил все нутро молодого крейговца, и Бжестрова вырвало желчью прямо на каменные плиты пола.
Остен наблюдал за его конвульсиями, не говоря ни слова, но когда Ставгар нашел в себе силы поднять голову, произнес:
— Сейчас ты жив и в здравой памяти, но в следующий раз все может закончиться плохо.
— Главное, что ты ничего не добился...И не добьешься... — эхом ответил ему Бжестров, но Олдер в ответ лишь усмехнулся:
— На твоем месте я бы не был в этом так уверен.
Отвернувшись от пленника, тысячник подозвал дежурящего в коридоре ратника, и, приказав ему немедля прибраться в клети и напоить Ставгара смешанной с вином водой, ушел не оборачиваясь.
Хотя лицо Олдера оставалось непроницаемым, в душе у него бушевал настоящий ураган. Слова Бжестрова о том, что лесовичка — его невеста, оказались для Остена даже не вызовом, а настоящей пощечиной. Его — тысячника и колдуна — ткнули носом в эту неожиданную новость, точно глупого щенка в сделанную им же лужицу...
Дикарка, лесовичка-отшельница с серыми глазами — невеста крейговского Владетеля! Такое в голове Олдера просто не укладывалось, а еще он нутром почувствовал, что мальчишка умалчивает о чем-то важном, и, взбешенный, решил вырвать у крейговца необходимые сведения. Это и было его ошибкой — Беркут, хоть и не имел способностей к колдовству, неожиданно выставил когти. Он защищал тайну Лесовички с отчаянием смертника, и все, что досталось Остену — несколько невероятно ярких, и, на первый взгляд, никак не связанных между собою картинок...
Конечно, он мог бы дожать Ставгара, доломать упрямого мальчишку колдовствством, но что-то в последний миг удержало Остена от опрометчивого шага... Точно шорох невидимых крыльев у плеча и почти неуловимое сходство с навеки оставшимся среди заснеженных гор, а теперь словно бы появившимся совсем рядом Бражовцом... Остен не мог сказать, были ли эти ощущения правдивыми, но одно знал точно — их оказалось достаточно, чтобы прогнать затопившую сознание ярость и сорвать с глаз окутавшую мир алую пелену.
А уже потом, через два удара сердца, пришло и осознание того, что сломав предназначавшуюся Арвигену живую игрушку, тысячник бы подписал приговор себе и Дари. Зачем князю пускающий слюни, не осознающий происходящего с ним идиот? Как можно сломать уже сломленное?.. Владыка Амэна не скрывал, для чего хочет получить Бжестрова, и , оказавшись без желаемого, сполна бы взыскал с посмешвшего нарушить его волю тысячника.
...Раненое плечо неожиданно обожгло болью, и Остен, опустив взгляд, увидел, что пальцы устроенной в перевязке руки непроизвольно сжались в кулак до побелевших костяшек. Похоже, он снова выходит из себя, а это просто недопустимые вольность и слабость!
Выдохнув сквозь зубы, тысячник наконец-то покинул холодные казематы, но, оказавшись во внутреннем дворе крепости, не отправился немедля в свою комнату, а, прижавшись к стене, посмотрел на усыпанное осенними звездами небо. То, что происходило с ним сейчас, не вписывалось ни в какие правила: готовя ловушку для Бжестрова, Олдер не чувствовал к нему ненависти, а вот после вчерашнего злополучного сна уже готов был разорвать крейговца на куски. Ну, а когда Беркут заявил, что Лесовичка — его невеста...
Из-за неожиданной догадки уголки губ по-прежнему не сводящего взгляд со звезд тысячника слабо дрогнули: больше всего охватившие его чувства походили... На ревность!.. Отчаянную, мальчишескую ревность, для которой, кстати, у него не было ни малейшего повода — он провел подле лесной отшельницы всего несколько часов, перемолвился едва ли дюжиной слов, и даже не сподобился узнать ее имя... А когда он все же смекнул, о чем стоит расспросить сероглазую молчунью, стало уже слишком поздно: дикарка выскользнула из его рук, точно вода, а потом не только смогла сбросить накинутую на нее петлю ворожбы, но и подожгла один из кораблей — такая выходка вполне бы пояснила ненависть тысячника, но никак не то, что он до сих пор носит с собою платок лесовички...
Улыбка задумавшегося Остена на мгновение стала горькой. Может, как раз в этом и есть истинная причина происходящего: свое напоминание об отшельнице он забрал у Антара, да и тот взял вышивку без спроса. Исходящий от платка, столь полюбившийся Олдеру и невидимый для других теплый свет, был им, по сути, украден. А вот для Ставгара Лесовичка сотворила оберег от чистого сердца. Крейговского мальчишку щедро одарили тем, от чего самому Остену достались лишь жалкие крохи, а Бжестров даже не понимает...
Смекнув, что в его сердце опять вскипает ревность, Остен упрямо мотнул головой. Хватит уже лгать самому себе. Бжестров все прекрасно понимает, именно поэтому и бережет свои воспоминания о лесной ведунье, словно зеницу ока, и ответа от него уже никак не добиться... Хотя с другой стороны, можно попытаться найти нужное в том, что все же удалось увидеть, ведь иногда даже крошечная крупица знания может навести на правильный ответ.
Покинув двор, Остен поднялся к себе, кое-как стащил с себя одежду и растянулся на узкой постели; смежил веки, воссоздавая перед внутренним взором с кровью вырванные у Бжестрова воспоминания... Пестрота городской ярмарки, и лесовичка — еще совсем юная, натягивает тетиву лука, целясь в шуточную мишень, но лицо ее сосредоточено и спокойно, точно у воина... Вот опять она, но уже старше, сидит на пыльной земле около туши огромного медведя и баюкает голову свирепого зверя у себя на коленях, словно бы и не замечая того, что руки и одежда пятнаются кровью животного. Губы лесовички что-то беззвучно шепчут, глаза опущены. Кажется, еще миг — и по щеке скатится слеза... Но вместо этого приходит новый образ. Тонкая и хрупкая, с печальным и измученным лицом, ведунья сидит на поваленной коряге, прижимая к себе так похожую на нее девочку, и осенний ветер кружит вокруг них желтые и пунцовые листья в бесконечном хороводе. Кажется, стоит только протянуть руку, и...
Громкий стук в дверь в мгновение ока вырвал тысячника из лелеемых им видений: резко сев на постели, Остен одарил вошедшего к нему Антара отнюдь не благостным взглядом, но Чующий, как всегда, остался невозмутим:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
